Выберите букву, с которой начинается искомая словоформа:
І Љ Њ А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я Ѣ ѲГРАЖДАНИНЪ УКЛЕЙКИНЪ. I. - Уклейкинъ идетъ! Уклейкинъ идетъ!... Мальчишки бросали бабки, собирали змѣи и бѣжали на улицу. Полицейскiй, кидавшiй въ ротъ сѣмечки у окна прачешной, выдвигался на мостовую. Въ самоварномъ заведенiи Косорылова стихалъ лязгъ, и чумазые мѣдники высыпали къ воротамъ. Портнихи вытягивались изъ оконъ, роняя горшки герани. - Идетъ!.. Твердо идетъ нонеча… Головы поворачиваются къ “посту”. - Ладушкинъ дежуритъ… - А што твой Ладушкинъ!... Махнетъ проулкомъ… Какъ намедни-то въ одной опоркѣ стеганулъ“… - Ужли не прорвется, а? - Сурьезный нонче штой-то… Всѣмъ хочется, чтобы Уклейкинъ прорвался на Золотую улицу, въ публику. За нимъ ринутся, и будетъ скандалъ. Уклейкинъ начнетъ откалывать, прохватывать и печатать, начиная съ головы и кончая подчаскомъ. Пока захватятъ и погрузятъ на извозчика, онъ высыплетъ много кое-чего, о чемъ не говорятъ громко, а разносятъ изъ дома въ домъ такъ, что сейчасъ же узнаютъ на задворкахъ; что казалось забытымъ и вдругъ всплываетъ; что было даже одобрено про себя, но чего въ открытую еще стыдятся; что шмыгнуло мимо портфелей слѣдователя и прокурора, ловко избѣгло печатнаго станка и вдругъ, непонятнымъ процессомъ встряхнулось въ помраченныхъ мозгахъ и гулко выкатилось на улицу изъ сиплой готки полупьянаго сапожника. - Чего гляди-то?... Уклейкинъ что ли-ча идетъ? - спрашиваютъ сверху портнихи. - Мчитъ! Спущайтесь, Танечка! - А ну васъ… Намъ и здѣсь хорошо. - Имъ не годится середь публики въ открытомъ видѣ. - Варька-то, Варька-то расползлась! Ровно какъ мягкая… - Со щиколаду. Ее кажинный вечеръ мухинскiй конторщикъ щиколадомъ удовлетворяетъ. Уклейкинъ идетъ рѣшительно, высоко подымая тощiя, узловатыя ноги, точно выдергиваетъ ихъ изъ мостовой. Какъ гремучая змѣя хвостомъ, шмурыгаетъ онъ опорками, подтягивая на ходу ...
СТѢНА. I. Съ громыхающаго тракта дорога повернула на мягкiй проселокъ и пошла зеленѣющими полосами ржи. Тутъ Василiй Мартынычъ придержалъ сѣраго въ яблокахъ Пугача и накрѣпко отжалъ взмокшiй зтылокъ. - Ффу… благодать!.. Парило въ поляхъ послѣ ночного дождя. Мерцаньемъ курились дали. У Василiя Мартыныча на спинѣ выступили по чесучевому пиджаку темныя пятна и заблестѣла багровая складка у затылка. Запотѣлъ и Пугачъ послѣ трехверстнаго гона и шелъ лѣнивой развалкой, растирая въ потныхъ мѣстахъ бѣлые сгустки. Покашивался на сочныя зеленя. …Ухарь купецъ… у-ухарь купецъ… ухарь купе-ецъ - удалой молодецъ!.. - Тьфу ты, чортъ! Всю дорогу отъ города прыгалъ этотъ игривый напѣвъ въ головѣ, прыгалъ подъ дробный топотъ копытъ Пугача и подъ встряхиванье шарабанчика и до того надоѣлъ, что василiй Мартынычъ плюнулъ. Еще со вчерашней ночи привязался, когда пѣла вертлявая Фирка. Захотѣлось покурить, и Василiй Мартынычъ увидалъ затиснутую въ папиросы сигару съ ободочкомъ. - Вотъ, черти малиновые… что удумали! Сигара опять напомнила, что было вчера и сегодня ночью, и какъ его почтили. Такъ почтили, что теперь прямо на вѣки вѣчные будетъ о немъ извѣстно. Всѣперемрутъ, и самъ онъ умретъ, и губернаторъ - дай ему Богъ здоровья! - умретъ, и всѣ дома перестроятъ, а навсегда будетъ извѣстно, что вотъ онъ, подрядчикъ каменныхъ работъ. Василiй Мартынычъ Бынинъ, почтенъ. Потому камню ничего не страшно. Будетъ себѣ лежать, и никто его не вытащитъ изъ-подъ кладки. ...
Ив. Шмелевъ ПУТИ НЕБЕСНЫЕ романъ книгоиздательство “ВОЗРОЖДЕНiЕ” - “LA RENAISSANCE” 73, Avenue des Champs-Elysées, Paris-8 1937 Эту книгу - послѣднюю написанную мной при жизни незабвенной жены моей Ольги Александровны и при духовномъ участiи ея - съ благоговѣнiемъ отдаю ея светлой Памяти ИВ. ШМЕЛЕВЪ 22 декабря 1936 г. Boulogne-sur-Seine 1. - ОТКРОВЕНIЕ. Эту ч у д е с н у ю истрорiю – въ ней земное сливается съ небеснымъ – я слышалъ отъ самого Виктора Алексѣевича, ав заключительныя ея главы проходили почти на моихъ глазахъ. Викторъ Алексѣевичъ Вейденгаммеръ происходилъ изъ просвѣщенной семьи, въ которой прермѣшались вѣроисповѣданiя и крови: мать его была русская, дворянка; отецъ – изъ нѣмцевъ, давно обрусѣвшихъ и оправославивишихся. Фамилiя Вейденгаммеръ упоминается въ истроiи русской словесности: въ 30-40-хъ годахъ прошлаго вѣка въ Москвѣ былъ «благородный пансiонъ» Вейденгаммера, гдѣ подготовлялись къ университету дѣти именитыхъ семей, между прочимъ – И. С. Тургеневъ. Старикъ Вейденгаммеръ былъ педагогъ требовательный, но добрый; онъ напоминалъ, по разсказамъ Виктора Алексѣевича, Карла Ивановича, изъ «Дѣтства и Отрочества». Онъ любилъ вести со своими питомцами бесѣды по разнымъ вопросамъ жизни и науки, для чего имѣлась у него толстая тетрадь въ кожанномъ переплетѣ, прозванная остряками – «кожанная философiя»: бесѣды были расписаны въ ней по днямъ и мѣсяцамъ, - своего рода «нравственный календарь». Зимой, напримѣръ, бесѣдовали о благотворномъ влiянiи суроваго климата на волю и характеръ; великимъ постомъ – о душѣ, о старстяхъ, о пользѣ самоограниченiя; въ маѣ – о влiянiи кислорода на организмъ. Въ семьѣ хранилось воспоминанiе, какъ старикъ ...
ИВ. ШМЕЛЕВЪ ЭТО БЫЛО Издательство ГАМАЮНЪ БЕРЛИНЪ 1 9 2 3 Это было (разсказъ страннаго человѣка) I. Я прекрасно знаю, что это было. Меня захватывало блаженствомъ ужаса, крутилъ вихрь на грани безумiя и смысла… Случилось это во время прорыва подъ М… Кажется, тогда… Нѣтъ, я буду говорить опредѣленно, – это даетъ увѣренность: это случилось тогда. Въ тылу у насъ очутилась нѣмецкая кавалерiя, – и фронтъ сломался. А вотъ что раньше. Мѣсяца два передъ тѣмъ меня засыпало взрывомъ нѣмецкой мины. Двое сутокъ пролежалъ я въ землѣ, подъ счастливо скрестившимися надо мной бревнами, какъ въ гробу. Откуда-то проникалъ воздухъ. Надъ моей головой ходили въ атаки, прокалывали другъ друга, поливали мою могилу кровью. Иногда мнѣ казалось, что я слышу хрипъ нѣмца: «тайфэль… майнъ готтъ»…, рычанiе родной глотки, изступленно-гнусную брань и молитвенный стонъ… Этотъ участокъ фронта, изрытый кротовьими ходами-гнѣздами, съ подлой начнкой изъ нитровъ и толуоловъ, какъ сыръ швейцарскiй ноздрями, разъ пять переходилъ изъ рукъ въ руки въ эти два дня. Пьяная смерть раздѣлывала надо мной канканъ. Я приходилъ ...
ВАХМИСТРЪ. Я люблю яркiе сентябрьскiе дни, холодное ясное небо, тонкiя паутинки, которыя незамѣтно цѣпляютъ за платье, щекочутъ лицо и, покачиваясь, уплываютъ куда-то. Я люблю золотые листья, съ легкимъ шепотомъ падающiе на землю безъ вѣтра. Они осыпаютъ аллеи бульваровъ, желтыми точкамипокрываютъ еще зеленый газонъ. Я люблю неслышно надвигающуюся осень. Часто сижу я на бульварной скамейкѣ, растираю подошвой влажный, хрустящiй песокъ и смотрю. Пестрыя группы дѣтишекъ возятся въ кучахъ песку, звенятъ и щебечутъ подъ солнцемъ. Они, эти быстрыя ножки и веселыя рожицы, готовятся жить. А кругомъ сыплются золотые листья, шуршитъ едва внятно ихъ говоръ, а изъ-за кудрявыхъ шапокъ протягиваются черные обнаженные сучья. Часто въ послѣднее время встрѣчаю я высокаго, браваго старика. Онъ со скучающимъ видомъ прохаживается по аллеямъ бульвара, останавливается возлѣ дѣтей и покручиваетъ стриженый усъ. Маленькiя фигурки шныряютъ вокругъ, стучатъ обручами, бросаютъ пескомъ; мячи подкатываются къ самымъ ногамъ старика; пестрые человѣчки ползаютъ около, подозрительно поглядывая на высокую, хмурую фигуру. Посмотрѣвъ и покручивая усы, старикъ направляется въ мою сторону, какъ разъ противъ круга, присаживается и набиваетъ черную трубку. Сегодня онъ поклонился мнѣ, - должно быть, призналъ. - Съ добрымъ утромъ, сударь… Ишь, сентябрь-то какой выдался… Имъ-то одно удовольствiе, - кивнулъ онъ головой въ сторону пестрой кучки. -Растутъ на свѣту-то… - Вы, должно быть, недавно въ этихъ краяхъ… Что-то я не видалъ васъ раньше… - Здѣсь-то недавно… на бульварчикѣ-то… А въ городѣ я годовъ двадцать проживаю… Да какое тамъ двадцать… больше, съ восемьдесятъ второго… На сверхсрочной службѣ я былъ, въ жандармскомъ дивизiонѣ… - Вотъ какъ… а-а-а… - Да-съ& ...
ПО СПѢШНОМУ ДѢЛУ. I. Капитанъ Дорошенковъ прислалъ изъ роты записку. “Милая Сафа! задержало неожиданное дѣло. Вернусь, можетъ быть, поздно. Твой Костя”. Серафима Сергѣевна прочла и пожала плечами. Какъ разъ сегодня Вовочкѣ минуло три года, а вечеромъ собирались ѣхать въ театръ. - Капитанъ въ собранiи? - Никакъ нѣтъ, уѣхали. - Одинъ? - И никакъ нѣтъ… Ихъ благородiе поручикъ Бурхановскiй съ ими. Она подумала. - На словахъ ничего не велѣлъ передать? - Не могу знать… и никакъ нѣтъ. Такъ что ихъ высокородiе приказали вечорнiя занятiя чтобъ безъ ихъ… “Какое дѣло? и почему онъ не могъ ясно написать? могъ бы заѣхать, сазать… А теперь ждать до ночи… Поѣхалъ съ этимъ пьянчужкой!...” Она чувствовала себя обиженной. Конечно, она увѣренна въ немъ, какъ въ себѣ. Всегда уравновѣшенный, онъ не способенъ бѣгать за всякой пошлой бабенкой, какъ Бурхановскiй, и пропадать по ночамъ, какъ капитанъ Устиновъ. Этотъ серьезный человѣкъ умнѣе всѣхъ товарищей по полку, и только обстоятельства толкнули его въ казарму. Онъ могъ бы поступить въ академiю, но у него мало характера, и дѣти не даютъ ему заниматься. Когда онъ приходитъ изъ роты и пообѣдаетъ, вся “тройка” отправляется съ нимъ къ большому дивану. Они виснутъ у него на ногахъ, ерошатъ курчавые волосы, и онъ забываетъ съ ними скучную службу и смѣется такъ заразительно. - Барыня, усё справилъ… - доложилъ денщикъ въ бѣлой гимнастеркѣ. - Что?... Ахъ, да… подавай. Дѣти, обѣдать! Они всегда обѣдали вмѣстѣ. Изъ дѣтской выбѣжалъ Костя, плотный шестилѣтнiй, большеглазый мальчуганъ, сестренка Леля, годомъ моложе брата, и толстякъ Вовочка, неповоротливый “капитанъ”. - А папа гдѣ? - закричали дѣти, смотря на пустой стулъ у окна. ...
ЧЕЛОВѢКЪ ИЗЪ РЕСТОРАНА. I. …Я человѣкъ мирный и выдержанный при моемъ темпераментѣ, - тридцать восемь лѣтъ, можно такъ сказать, въ соку кипѣлъ, - но послѣ такихъ словъ прямо какъ ожгло меня. Съ глазу-на-глазъ, я бы и пропустилъ отъ такого человѣка… Захотѣлъ отъ собаки кулебяки! А тутъ при Колюшкѣ и такiя слова!.. - Не имѣете права елозить по чужой квартирѣ! Я вамъ довѣрялъ и комнату не запиралъ, а вы съ посторонними лицами шарите!.. Привыкли въ ресторанахъ по карманамъ гулять, такъ, думаете, допущу въ отношенiи моего очага!.. И пошелъ… И даже не пьяный. Чисто золото у него тамъ… А это онъ мстилъ намъ, что съ квартиры его просили, чтобы комнату очистилъ. Натерпѣлись отъ него всего. Въ участкѣ писаремъ служилъ, но очень гордый и подозрительный. И я его честью просилъ, что намъ невозможно въ одной квартирѣ при такомъ гордомъ характерѣ и постоянно нетрезвомъ видѣ, и вывѣсилъ къ воротамъ записку. Такъ ему досадно стало, что я комнату его показалъ, и накинулся. За человѣка не считаете, и то - и се!.. А мы, напротивъ, съ нимъ всегда очень осторожно и даже стереглись, потому что Колюшка предупреждалъ, что онъ можетъ быть очень зловредный при своей службѣ. А у меня съ Колюшкой тогла часто разговоръ былъ про мое занятiе. Какъ онъ выросъ и сталъ образованный, очень было не по немъ, что я при ресторанѣ. Вотъ Кривой-то, жтлецъ-то нашъ, -фамилiя ему Ежовъ, а это мы его промежду собой звали, - и ударилъ въ этотъ пунктъ. По карманамъ гуляю! Чуть не зашибъ я его за это слово, но онъ очень хитрый и моментально заперся на ключъ. Потомъ записку написалъ и переслалъ мнѣ черезъ Лушу, мою супругу. Что отъ огорченiя это онъ и неустройства, и предлагалъ набавить за комнату полтинникъ. Плюнулъ я на эти пустыя слова, когда онъ и раньше-то по полтинникамъ платилъ. Только бы очистить ...
ПАТОКА. I. Бѣлкинъ заканчивалъ служебную поѣздку. Время было къ награднымъ, и предоставлялся удобный случай еще разъ напомнить о себѣ. Третiй годъ все обѣщаютъ переводъ въ губернскiй городъ, гдѣ всякихъ прибавочныхъ рублей на пятьсотъ больше, а не даютъ! Чортъ знаетъ! Надо же, наконецъ, создать мало-мальски приличное положенiе и выбраться изъ глухой дыры! Погода стояла отвратительная, оттепели и дожди изгрызли дороги, но Бѣлкинъ не смотрѣлъ на погоду. Онъ пересѣкъ уѣздъ по всѣмъ направленiямъ, побывалъ на фабрикахъ, отыскалъ массу нарушенiй, составилъ по селамъ съ дюжину протоколовъ, захватилъ въ Разгуляйкѣ телятника безъ документа и, совершенно разбитый дорогами, ночевками, сухомяткой и тоской по дому, приближался къ послѣднему намѣченному пункту - къ затерянному въ поляхъ паточному заводу. Объ этомъ заводѣ имѣлся доносъ: “…А особливо поимѣйте трахмальный заводъ, а то что жъ такое отношенiе, и намъ обидно. Проявитѣ служебное усмотрѣнiе”… Только стало брезжить, товаро-пассажирскiй поѣздъ высадилъ Бѣлкина на глухой станцiи. Во всемъ вокзалѣ только и была живая душа - заспанный сторожъ, который тушилъ лампы. Стало извѣстно, что здѣсь и буфетишки-то нѣтъ, а не то что лошадей, и что до завода верстъ семь. Итти пѣшкомъ, да еще съ перегруженнымъ портфелемъ, было неудобно. - Слава одна, что станцiя. Съ паткой вотъ ежели подъѣдутъ… Ффу!.. Погасла послѣдняя лампа, и теперь холодный голубой разсвѣтъ глядѣлъ въ мутныя стекла. Со стѣны отъ окна веселый толстякъ протягивалъ дымящуюся чашку. Но и здѣсь увидалъ только пустоту. Черезъ дорогу глядѣлъ на него ...
ИВ. ШМЕЛЕВЪ СТЕПНОЕ ЧУДО СКАЗКИ КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО ,,ВОЗРОЖДЕНIЕ” —,,LA RENAISSANCE” 2, rue de Sèze, Paris (9). СТЕПНОЕ ЧУДОСказъ Какого царства, какого государства, — не сказано, — только и не въ турецкой землѣ, — лежала широкая степь, подремывала, снами перемогалась, Миколѣ-Угоднику молилась. А народъ на той степи жилъ, не такъ чтобы разумный какой, но только лаптемъ щи не хлебалъ, а какъ быть полагается. Въ колокола позванивалъ, поповъ не то чтобы уважалъ, а обиды не дѣлалъ. И рабоя большого не было, — такъ, маленько пошаливали развѣ. Родителей не то чтобы почитали, а бивать на мiру совѣстились. Жили ни богато, ни бѣдно, мимо чужого не проходили, а чтобы силкомъ, къ примѣру, — закона не забывали. Микола-Угодникъ не пустое мѣсто, — нѣтъ-нѣтъ, а и погрозится, строгiй. Да и Илья-Пророкъ — нѣтъ-нѣтъ, да и погромыхаетъ. Тоже и Матерь Божiю почитали, помогу бабью, — скорбей тоже повидала, ласковая. Съ этими-то помогами и жила степь, помаленьку и грамотѣ разумѣть стала, лапти поскидывала, посконь на ситцы посмѣняла. Забрелъ разъ на ту степ иноземный торговый человѣкъ, оглянулъ ширь-ровень и говоритъ: — Много земель видалъ, а такую степь впервой вижу. Быть ей богатой надъ богатыми, счастливой надъ счастливыми. То все возишки были, а тутъ возище! Хоть и не споро ѣдетъ, а раньше другого легкаго ́на горѣ будетъ. А сорвется — и черепья не соберутъ! ...
Фонд 387 Картон 3 Ед. хр. 2 Шмелев, Иван Сергеевич «Гражданин Уклейкин» ‑ повесть, поздняя редакция. 1907 Авторизованный список первой половины рассказа и черновой автограф продолжения рассказа на оборотах тех же листов 40 лл. Подпись «Ив. Шмелев» на л. 37 об. ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ (ЧИСТОВИК С ПРАВКОЙ, ПЕРЕХОДЯЩИЙ В ЧЕРНОВИК) Гражданинъ Уклейкинъ. I Уклейкинъ идетъ! Уклейкинъ идетъ!... Мальчишки бросали бабки, собирали змѣи и бѣжали на улицу.[1] Полицейскiй, кидавшiй въ ротъ сѣмечки у окна прачешной, выходилъ на мостовую. Въ самоварномъ заведенiи[2] Косорылова стихалъ лязгъ[3] и чумазые мѣдники,[4] высыпали къ воротамъ. Портнихи вытягивались изъ оконъ, роняя горшки герани. ‑ Идетъ!.. Твердо идетъ нонеча…[5] Головы поворачиваются къ «посту». ‑ Ладушкинъ дежуритъ…[6] Ладушкинъ?.. А што твой Ладушкинъ.[7] Махнетъ проулкомъ… Какъ[8] намедни то[9] въ одной опоркѣ стегалъ[10]…[11] ‑ Ужли не прорвется, а?[12] Сурьозный нонче идетъ…[13] Всѣмъ хочется, чтобы Уклейкинъ прорвался на Золотую улицу, въ «публику».[14] За нимъ ринутся[15] и будетъ скандалъ. Уклейкинъ начнетъ откалывать,[16]прохватывать и печатать[17], начиная съ головы и кончая подчаскомъ. Пока[18] захватятъ и погрузятъ на извозчика, онъ высыпетъ много кое-чего, о чемъ[19] не говорятъ громко, а разносятъ[20] изъ дома въ домъ такъ, что сейчасъ же[21] узнаютъ[22] на задворкѣ[23]; что было[24] забытымъ[25] и вдругъ всплываетъ; что было даже одобрено[26] про себя[27], но чего въ открытую[28] еще стыдятся. Что не нашло себѣ мѣста въ портфеляхъ слѣдователя и прокурора, ловко избѣгло удара печатнаго станка и вдругъ, непонятнымъ процессомъ встряхнулось въ помраченныхъ // л. 1 мозгахъ и гулко[29] выкатилось на улицу изъ сиплой[30] глотки полупьянаго сапожника. <‑ >Чего глядите-то?.. – Уклейкинъ что-ли ...
Конкорданс создается в рамках проекта РФФИ 18-012-00381 "Раннее творчество И. С. Шмелева в рукописных источниках: исследование и публикация"