Два гостя (НИОР РГБ 387.8.20.)

Отдел рукописей

Государственной библиотеки имени Ленина

Отдел № 387

И. С. Шмелев

Картон № 8

Ед. хран. № 20

Шмелев,

Иван Сергеевич

«Два гостя» — очерк

отрывок без конца

1918 апр. 5

Машинопись с авторской правкой             7 лл.

<Вверху страницы расчеты карандашом. — Ред.>

5 апр. 1918 г.[1]

ДВА ГОСТЯ

(Очеркъ)[2]

І

— Какой-то Костюхинъ васъ спрашиваетъ… говоритъ, вы его знаете… — сказала горничная. — Но только будто они выпивши,[3] не въ себѣ.

Костюхинъ?! Никакого Костюхина я не помнилъ. Да еще выпивши![4]

— Говоритъ, вы его знаете! Учителемъ въ селѣ въ какомъ-то,[5] на дачѣ жили… Но только онъ выпивши сильно.

Я вышелъ въ переднюю и отворилъ дверь. На площадкѣ лѣстницы стоялъ пожилой,[6] высокій человѣкъ съ чахоточнымъ лицомъ, въ выгорѣвшемъ драповомъ польтецѣ, въ мягкой шляпѣ. Одежда была не по времени: былъ конецъ января. И даже безъ калошъ, въ штиблеткахъ. Но только взглянулъ я на это чахоточное лицо, съ тревожными, лихорадочными глазами, — одинъ сильно косилъ, — на повисшіе[7] жидкими кисточками рыжіе усы, придававшіе лицу плаксивость, —[8] сейчасъ же вспомнилъ. Костюхинъ! Тотъ самый Костюхинъ, который лѣтъ двѣнадцать тому назадъ чуть ли не каждый вечеръ сидѣлъ у меня на дачкѣ и говорилъ безъ устали о своихъ планахъ: объ[9] общественномъ пчельникѣ, который онъ непремѣнно создастъ для крестьянъ, —[10] тогда они уви-дятъ! — объ огородѣ, на которомъ ребята съ этихъ вотъ лѣтъ,[11] щенки эти, поймутъ, чтò можно взять отъ[12] земли,[13] если знать; о какихъ-то необыкновенныхъ яблоняхъ[14], съ такимъ урожаемъ, что съ одного сада село[15] окупитъ всѣ платежи. Да, это былъ онъ,[16] мечтатель![17]

— Все еще не узнаете? — торопливо спрашивалъ онъ, снимая свое пальтишко въ полутемной передней. — Узнали?[18] Мудрено узнать… измѣнился.[19] А я къ вамъ-съ… и не по дѣлу… Какія теперь дѣла?! Проѣздомъ къ вамъ… бѣгу[20] очертя голову,[21] отъ отчаянія бѣгу…

Страннымъ показался онъ мнѣ, но былъ онъ трезвый, —[22] немного покачивался, правда, — и имѣлъ видъ голоднаго человѣка. По крайней мѣрѣ,[23] я поймалъ его жадный взлядъ на стаканъ съ чаемъ, на моемъ столѣ,[24] и кусокъ сѣраго хлѣба-хамазки.

И вѣрно: на мое предложеніе выпить чаю, онъ съ готовностью хрипнулъ и горячо потеръ руки:

— Очень, если позволите.[25] Съ утра не ѣлъ, все искалъ вашъ адресъ. Остановлился я на постояломъ, у одного мужичка, торгуетъ съ лотка…[26] А ѣду я къ товарищу, въ Ставрополь.

// л. 1

Говорилъ онъ торопливо, безсвязно.[27]

—[28] Не ѣду даже…[29] бѣгу. Бѣгу, какъ травленный звѣрь. Это ужасно![30] Это — кошаръ![31] страшный сонъ![32] Меня выгнали…[33] сбили съ мѣста, гдѣ[34] прожилъ двадцать четыре года! Я все потерялъ, все.[35] Сынъ гдѣ-то въ Румыніи,[36] въ арміи.[37] Дважды былъ раненъ.[38] Другой,[39] прапорщикъ, пропалъ безъ вѣсти. Я уже три мѣсяца не имѣю писемъ. Какія теперь письма![40] Былъ въ ударномъ батальонѣ… Можетъ быть,[41] и свои убили. Теперь это бываетъ. Сынъ народнаго учителя, отдавшаго народу половину жизни! Смотрите, какой я сталъ! Вы вотъ и не узнали сразу. Знаю, что чахотка у меня. Знаю, знаю! — почти закричалъ онъ, словно я собирался его успокаивать. — Теперь бѣгу! Жену схоронилъ[42] года четыре тому. Тамъ осталась, въ Любиковѣ, на погостѣ. И вотъ, проѣздомъ[43], вспомнилъ, то вы здѣсь… читалъ ваши разсказы… вспомнилъ, что мы знакомы… И вотъ рѣшилъ поговорить съ вами, спросить совѣта… Ну, душу облегчить…

Онъ не могъ сидѣть. Онъ ходилъ, покашливая, по комнатѣ, теръ руки, гымкалъ носомъ, будто бы всхипывалъ.

— Что же случилось? — спросилъ я[44], почти понимая, что случилось.

— Скажите мнѣ! — крикнулъ онъ, прижимая къ груди костлявые пальцы, и я замѣтилъ, что подъ заношеннымъ пиджачкомъ его — синяя, вылинявшая рубаха,[45] трудовая рубаха;[46] брюки[47] обтрепаны и уже не разъ были укорочены и подшиты;[48] сапоги[49] старенькіе и давно не видали ваксы. — Скажите же мнѣ! что это?! а?! что творится?! Я понимаю, что творится, но… зачѣмъ же такъ насмѣяься надъ самымъ святымъ и цѣннымъ, чтò мы всѣ, мы… интеллигенты, трудовики, отдавшіе жизнь народу… такъ берегли, такх лелѣяли! надъ трудомъ, надъ культурой… надъ любовью къ тому же народу!? Конечно, я маленькій человѣкъ, я говорю о своемъ, о маленькомъ… о томъ уголкѣ, гдѣ[50] жилъ и работалъ двадцать четыре года! Но солнце отражается и въ[51] каплѣ![52] Я ночи не сплю… я бѣгу, бѣгу, какъ сумасшедшій… ничего не понимая. И это мои же ученики! мои мальчики! Когда-то они были дѣтьми, и я училъ ихъ[53] любить людей,[54] трудъ, культуру![55] Хотѣлъ посильно сдѣлать ихъ жизнь болѣе свѣтлой… трудъ болѣе[56] сознательнымъ, пріятнымъ… И[57] уже достигалъ кой-чего[58]! Они не могутъ сказать, что[59] не получили черезъ меня, черезъ меня, маленькаго человѣка… лучшаго! Они получили! Намоихъ глазахъ село обновлялось. При мнѣ они завели сады, пчелъ… подняли огородное дѣло! При мнѣ стали высѣвать клеверъ и вику,[60] кормовую свеклу. Спросите Степушкина, сколько онъ взялъ нынче меду изъ своего пчельника. Вѣдь, я, я научилъ

// л. 2

ихъ многому. До меня у нихъ не было ни рамочныхъ ульевъ, ни умѣлой подкормки… Вотъ тако-го яблоч`ишка не было ни у кого, а теперь въ восемнадцати дворахъ на усадьбахъ — сады! Мои ученики стали налаживать! Я создалъ среди нихъ[61] общество любителей огородничества… я выхлопоталъ въ земствѣ ссуду на опытное дѣло. Завелъ первый барометръ![62] Показалъ имъ, какъ важно знать свою землю, свою погоду… Вѣдь мои, мои[63] ученики стали посылать въ земство наблюденія… научились вѣрить и знать, что земля — живая, что она можетъ отвѣчать на вопросы и давать, чтò отъ нея потребуютъ! Я имъ доказалъ, что съ ихъ земли можно получить въ пять-шесть разъ больше, чѣмъ они получаютъ! Я показалъ имъ, что сдѣлали бы[64] на ихъ землѣ знающіе —[65] американцы, нѣмцы, датчане! Я имъ разжевывалъ и въ ротъ клалъ…[66] читалъ имъ лекціи, раздавалъ книги… показывалъ картины!

Онъ говорилъ, какъ сыпалъ;[67] бѣгалъ по кабинету и хрустѣлъ пальцами. Его волосы были взбиты, глаза воспалены, усы дергались. И казалось мнѣ,[68] что онъ не совсѣмъ въ себѣ.

— Выпейте чаю, успокойтесь. Я васъ понимаю.

— Нѣтъ, вы не понимаете все, всего[69]! Что тытъ творится![70] — постучалъ онъ костлявымъ пальцемъ въ гулкую, словно пустую, [71]грудь,[72] — вы этого не поймете! Меня-то за что?! — закричалъ онъ въ истошный[73] голосъ. — Ну, хорошо… ну, сосѣдей громили, разбили водочный заводъ… свели лошадей… Ну, тѣ — пусть для нихъ чужіе, бур-жу-и! —[74] такъ они говорятъ. Работали на нихъ. А я, я… я на село работалъ! четверть вѣка работалъ![75] Но хорошо… Но зачѣмъ же губить и громить даже чужое, если это чужое они считаютъ своимъ!? Зачѣмъ же они вырубили какъ подъ косу,[76] чудесный фруктовый садъ въ «Машковцевѣ»?! Садъ въ три тысячи корней?! Уничтожили пруды, гдѣ начиналось рыбоводство?! Вѣдь какія статьи дохода уничтожены! Зачѣмъ же разнесли опытное поле Смѣлкова, гдѣ выводились новые сорта картофеля и кормовой свеклы? двадцать лѣтъ производились опыты съ овсомъ?! Зачѣмъ растащили по клочьямъ сыроварню?! а?! Уничтожили образцовый птичникъ, откуда сами же получали на раззаводъ?! О, Боже мой! Но чѣмъ имъ помѣшала библіотека, книги?! Если бы вы видѣли, какъ они рвали эти книги! Какъ слѣпые щенята… зубами! Они разстрѣливали эти книги! Пушкинъ, котораго они не знаютъ, какъ онъ любилъ народъ, родину, Россію! Нашъ славный Пушкинъ, которымъ мы гордимся передъ другими народами, нашу славу… котораго они, мои ученики, читали… про рыбака и рыбку…[77] этого Пушкина они раз-стрѣ-ля-ли![78] Да, они прилаживали толстыя книги на столбушкѣ и били, какъ въ цѣль! И это молодежь, солдаты, воротившіеся съ фронта, съ патронами! Они

// л. 3

не по врагу били, а по великому Пушкину! Вы помните ту библіотеку? Тамъ было десять тысячъ томовъ[79]… въ особомъ домѣ,[80] въ саду…[81] Старикъ Иванцовъ собиралъ ее сорокъ лѣтъ… по завѣщанію она должна была отойти обществу…[82] и[83] отъ нея не осталось ни пера! понимаете, ни листочка[84]! Они три дня жгли ее въ саду на семи кострахъ, какъ дикари враговъ! Когда я подошелъ, чтобы спасти хоть что-нибудь, они мнѣ кричали: «уноси ноги, а то и тебя сжаримъ!» Да, они были пьяны и отъ спирта, и отъ разрушенія! Бѣсъ безумія овладѣлъ ими.

— Чѣмъ же вы объясняете это? — спросилъ я учителя.

— Не понимаю! Два-три хулигана могли поднять такой адъ! Значитъ… зна-читъ,[85] какова же цѣна остальнымъ, не-хулиганамъ[86]! Темь! мракъ, слѣпота! Проклинаю ихъ[87]! — крикнулъ онъ, сжимая кулаки. — Нѣтъ, это конечно, не то… но мнѣ такъ больно… Ну, скажите… что дѣлать? гдѣ выходъ?!

— Образуется… поймутъ, когда оглядятся… — только и могъ сказать я.

— Да, легко такъ сказать. Но когда разбито дѣло всей жизни! Къ чему же моя четверть-вѣковая работа въ учительствѣ?! Но вы послушайте. Меня, ме-ня[88], почти своего, разорили и… выгнали! Да! Когда я выступилъ передъ ними съ рѣчью… передъ этими дикарями, потерявшими образъ человѣческій… сталъ говорить, что надо щадить вещи, трудъ, который въ этихъ вещахъ… куль-туру… вы знаете, что кричали они? —[89] «Онъ за буржуевъ! Самъ буржуй. Пчелъ навелъ себѣ на наши деньги!» —[90] На какія-то ихъ деньги![91] На ихъ деньги!? Отъ своего[92] жалованьишка[93] откладывалъ въ хозяйство гроши… отъ умѣнья, отъ труда завелъ образцовое пчеловодство въ сорокъ рамочныхъ ульевъ… выгонялъ до полусотни пудовъ меду… и я — буржуй! Трудовой, не знавшій отдыха… я — буржуй! И они рѣшили дѣлить мои ульи! Тогда я…[94] я обозвалъ ихъ разбойниками! И въ ту же ночь… они…[95] мои же ученики… моло-дежь[96]-солдаты… разбили и раздавили всѣ мои ульи! Они выдрали медъ, и выкинули пчелъ! Они давили ихъ, захолодавшихъ… Это было въ началѣ сентября… Я плакалъ на этой страшной могилѣ… и похоронилъ тамъ,[97] въ то холодное утро,[98] и вѣру, и любовь, и… всю жизнь. Что это?! Объясните![99]

Онъ долго выкладывалъ изъ души[100] горечь,[101] боль,[102] отчаяніе. Что можно было сказать ему, когда жизнь каждый день приносила еще болѣе страшное!

— За молодежь обидно! Я вѣрилъвъ нее… А тутъ… два-три хулигана

// л. 4

не встрѣтили отпора у другихъ, сознательныхъ.

— Скажите, чѣмъ же все кончилось? — спросилъ я.

— Кончилось… Кончилось?! — словно себя спросилъ онъ, повторяя мои слова. — Послѣ этой скверны… послѣ этого убійства невинныхъ пчелъ… и моей души… я не могъ оставаться тамъ… Я не спалъ пять ночей. Я сидѣлъ на своемъ пчельникѣ и плакалъ. И вотъ ко мнѣ пришли… — онъ поднялся и опять заходилъ. — Ко мнѣ пришли… — онъ вдругъ выхватилъ грязный платокъ и уткнулъ свое истомленное лицо въ эту сѣрую тряпку. И сдѣлалъ горломъ — гым-гым. Плакалъ, или подавилъ плачъ. — Ко мнѣ пришли…[103] два моихъ ученика… Не тѣ, не тѣ, кто уже ходилъ съ ружьями… а юные,[104] лучшіе… Совковъ и Кашневъ… и еще третій… какъ его? — потеръ онъ лобъ. — Стариковъ Степанъ… у него такой большой лобъ, чистый, умный лобъ. Они пришли къ ночи. Какъ разъ наканунѣ у меня пропали изъ курятника[105] племенные куры… гнѣздо серебристыхъ… плимутъ-рокъ… Я же раздавалъ яйца любителямъ изъ крестьянъ, а у меня украли! Такъ вотъ,[106] мальчики пришли… И они принесли мнѣ… перья! И сказали, что куръ зарѣзалъ кузнецовъ сынъ, который стрѣлялъ въ Пушкина! Тоже мой ученикъ! Они принесли мнѣ перья и сказали, что они пере-рѣ-жутъ всѣхъ куръ у кузнеца за моихъ! Вы понимаете ужасъ?! Они пере-рѣ-жутъ!![107] Это лучшіе-то мои! Это меня убило, дорогой!! Они плакали надъ моими пчелами и обѣщали отплатить![108] Я нашелъ въ себѣ силы объяснить имъ, что этого дѣлать нельзя! Они несовсѣмъ поняли! Но они, я видѣлъ, меня страшно жалѣли. Я повелъ ихъ въ свою комнату… подарилъ имъ на память мои люимые книги… «Жизнь животныхъ» Брэма, «Трудъ» — Смайлса и «Обновленную землю» — Гартвуда. Я[109] сказалъ: <«>дѣти! даже изъ этихъ книгъ, — ихъ всего три и онѣ[110] не равны, и онѣ,[111] можетъ быть, слабѣе многихъ другихъ… но даже и[112] изъ нихъ[113] вы многое поймете». Это было самое свѣтлое въ эти страшные дни. Я поцѣловалъ этихъ ребятъ… мы поплакали… И вотъ я кинулъ все и ушелъ. Тамъ осталась корова и старуха… кривая Марья, если вы ее помните. Она сохранитъ, что сможетъ. А я… къ товарищу, въ Ставрополь. Тамъ, говорятъ, нѣтъ этого разгрома… Можетъ быть тамъ соберусь съ мыслями…

Что могъ сказать я ему? Сказать, что есть же его ученики, новое поколѣніе, которе уяснитъ себѣ истину. Которое оцѣнитъ, когда пронесется мутный потокъ вружды и ослѣпленія, кто былъ другъ и врагъ, и сколько невозвратно и безцѣльно, и безпричинно загубленнаго. Я это сказалъ, но, думаю, онъ и самъ это несъ въ глубинѣ души. Ему нуженъ былъ человѣкъ, передъ которымъ бы[114] онъ облегчилъ[115] себя.[116]

Но я сказалъ ему и другое. Я сказалъ ему, что совсѣмъ недавно у меня

// л. 5

былъ еще гость…

А разсказалъ я ему вотъ что.

ІІ

Недѣли три[117] передъ этимъ заявился ко мнѣ за книжками фабричный паренекъ[118], Егоръ.[119] Я видалъ[120] его въ новенькомъ[121] пальтецѣ, на которое онъ ухлопалъ двѣсти рублей.[122] Теперь же онъ заявился… солдатомъ![123]

— Егоръ,[124] что за маскарадъ?![125]

— За мучкой ѣду[126]… — сказалъ онъ, улыбайсь[127] и крѣпче подтягивая чужой поясъ къ чужой шинели. —[128] И чужой документъ при мнѣ: Иванъ Яблочковъ я теперь.[129] Солдату легче муку провезть[130]. Ѣду въ свои мѣста[131].[132] Папаша послалъ…[133] Насъ вѣдь шестеро[134] душъ.[135]

Я вспомнилъ его папашу, Семена Кваскова, когда-то[136] занимавшагося землей. Лѣтъ дв<адцать> тому[137] потянуло его[138] на «чистоганъ». Захотѣлось получать «чистенькими»[139]. Онъ[140] бросилъ землю, продалъ избу племянникамъ и пошелъ на фабричную работу. На фабрикѣ родились и выросли[141] у него дѣти.[142] Старшій[143] уже побывалъ на войне и теперь былъ въ плѣну. Егоръ стоялъ передо мной въ своемъ маскарадѣ.[144] Дочка-ткачиха[145] собиралась замужъ за плѣннаго австрійца[146]. Мелкота[147] подготавливалась[148] къ станкамъ. Всѣ жили въ одной каморкѣ[149] — въ фабричныхъ спальняхъ.[150] И вотъ, когда-то хозяинъ своего поля, Квасковъ, зашибавшій до чертиковъ, — это-то и заставило его проститься съ деревней, — теперь посылалъ за хлѣбомъ лазутчика-сына.

— Положеніе очень[151] отчаянное, — говорилъ Егоръ. — Люди сидятъ съ мукой[152]! Да, спасибо скажешь папашѣ… избралъ намъ долю. Развѣ я не понимаю, въ чемъ культура!

Егоръ читалъ[153] книжки и любилъ выражаться по-образованному.[154]

// л. 6

— Понимаете, въ чемъ культура?[155] Въ чемъ же?

Онъ увѣренно поднялъ бѣлокурую голову,[156] метнулъ[157] глазами и заявилъ:

—[158] Поглядите… Мужики вездѣ расшибаютъ[159] добро,[160] а[161] у насъ не тронуто[162] ни одной машины. А что касается просвѣщенія, то мы[163] завели клубъ, образ<овали>[164]<?> общество молодежи.[165] Устраиваемъ театры, и я даже замѣчательный[166] актеръ, играю первыхъ любовниковъ! Играю даже «Бѣдность не порокъ»[167] Островскаго. Потомъ мы танцуемъ съ барышнями вальсы[168] и читаемъ даже лифераты[169] про… культуру и вообще…[170] У насъ[171] деликатность и матерно не ругаемся. Это правило[172] нашего клуба[173]. И[174] книжки читаемъ[175] всякія.[176] Теперь я интересуюсь вопросомъ[177] про культуру земли!

— Что же васъ интересуетъ?

— Я[178] теперь позналъ[179], кто можетъ быть[180] свободнымъ человѣкомъ! — заявилъ Егоръ твердо. — Это кто работаетъ[181] на своей землѣ. Смотрите,[182] что съ нами папаш сдѣлалъ! Народилъ насъ на этой фабрикѣ, въ одной комнатушкѣ живемъ и ничего не видали.[183] Въ первый разъ за двадцать лѣтъ ѣду въ свою[184] деревню… Тамъ у насъ и[185] изба была, и[186] свой хлѣбъ[187]… А теперь за муеой ѣду… какъ воръ. Развѣ я свободный?![188] Я стихи про природу люблю…[189] Какъ хдѣбъ родится — не знаю. А теперь многому науился изъ чтенія…[190]

Егоръ говорилъ[191] рѣчисто.[192]

—[193] Наше молодое поколѣніе должно[194] теперь строить жизнь на новыхъ началахъ. Надо брать примѣръ съ американцевъ[195]… Я знаю, какъ[196] въ Америкѣ. Тамъ тоже мужики были какъ наши, дикіе и голь перекатная, а потомъ, какъ образованіе подошло[197]… теперь Америка по[198] хозяйству очень высоко стоитъ по стотистикѣ. Особенно меня интересуетъ фруктовое дѣло. Въ Калифорніи у нихъ[199]… есть даже сливы[200]

// л. 7