Рваный барин (НИОР РГБ 387.5.2.)

Рукописные редакции рассказа И.С.Шмелева «Рваный барин» 1910

 

Рукописные редакции рассказа И.С.Шмелева «Рваный барин» — рассказ 1910

Ранняя редакция.

НИОР РГБ 387.5.2

машинопись с авторской правкой

17 лл.

 

 

 

Рваный баринъ.

Мой прiятель переѣзжалъ на квартиру. Какъ[1] всегда при переѣздкѣ,[2] въ домѣ былъ вы<нрзб>[3], изо[4]<нрзб>[5] всѣхъ уголковъ и щелей повыглянуло то, чего въ обычное время и не видишь[6], а что и видишь, предстало въ самомъ[7] оригинальномъ безпорядкѣ.[8] Подъ стульями стояли[9] тарел<нрзб>[10], изъ[11] груды <нрзб>[12] выглядывадывалъ[13] чей-то бронзовый бюстъ и стѣнныя часы мирно покоились на <нрзб>[14]диванѣ[15]. Выдвинутые ящики коммодовъ, связка книгъ и <нрзб>[16] сбившiеся въ кучу, точно перепуганныя <нрзб>[17], зеркала, досками наружу... И какъ<3 нрзб>[18] всѣмъ этимъ хаосъ[19] мой прiятель въ кабинетѣ, среди и груды бумагъ и книгъ, задумчиво покуривая[20] папиросу. Вспугнутая моль сонно плыла въ въ золотыхъ сверкающихъ точкахъ солнечнаго луча.

Да,[21] прiятель[22] сидѣлъ и мечталъ, мечталъ среди всей э той поднятой пыли, и хаоса, какъ бы ничего не замѣчая.[23]На папиросѣ была <нрзб> — синей бумаги, <2 нрзб>.[24] Онъ даже не сразу отвѣтилъ мнѣ, <нрзб>[25] разсѣянн<нрзб>[26]<нрзб> окно, откуда вливались вечернiя лучи багроваго свѣта, и уже на вторичный[27] окликъ сказалъ быстро:

— Ахъ да... Да такъ ничего...[28] Вотъ попала на глаза эта эта вотъ штука... — протянулъ онъ мнѣ трубку..., — ну и... вспомнилось...

Онъ даже вздохнулъ, какъ мнѣ показалось[29].

Я взялъ трубку и развернулъ. Это были[30] листы синей вощоной бумаги, на которой, обыкновенно, архитекторы[31] вычерчиваютъ[32] планы. Да[33], это было дѣйствительно такъ. Ихъ было нѣсколько штукъ, этихъ чертежей. И странные они были... Какой-то пущенный въ жолтую краску орелъ, мельница, какiя-то странныя ворота съ башенками, пузатые шатры, увѣнчанныя пѣтушками. Внизу, у праваго угла, на каждомъ листѣ стояла витiеватая и подпись:

Не имѣющiй чина и званiя Василiй Сергѣевичъ Коромысловъ»

— Странные чертежи..., — сказалъ я. — Это такое[34].

— Страннаго тутъ ничего нѣтъ... и даже не въ этомъ дѣло... А вотъ дальше тутъ...

Онъ вытянулъ послѣднiе листы, изъ средины которыхъ выпало помятое пи

 

// л. 15

 

сьмо, которое онъ сейчасъ же поднялъ.

— Вотъ <нрзб>[35]... поинтереснѣй[36]...

Я смотрѣлъ. На первомъ листѣ<нрзб> видѣлъ[37] я, <4 нрзб>,[38] фасадъ какъ-будто храма..[39] Огромный шатрообразный куполъ съ прор<нрзб>[40] его иглообразными башнями.[41]<нрзб> зодчества, [42] больше вглядывался я, тѣмъ яснѣе выступали передо мной [43] и уже видѣнное когда-то и гдѣ-то,[44] и новое, свѣжее. [45] Здѣсь была и готика и итальянскiй стиль, и мавританскiй, и сказочный востокъ, и холодное спокойствiе сѣвера. <4 нрзб>, <нрзб>, <нрзб> тяжолый[46], покойный[47] куполъ[48]<2 нрзб> и[49] смѣло стремящiяся въ высь острiя[50] сквоныхъ и легкихъ башенъ... Я развертывалъ новые листы, наполненныя чертежами <нрзб> розетокъ[51], орнаментовъ, стрѣльчатыхъ арокъ<нрзб>, <нрзб> и круглыхъ фигурныхъ оконъ.[52]<нрзб>

Я посмотрѣлъ[53] на прiятеля.

— Что же это?

— А <нрзб> читай....[54], — показалъ онъ на оборотную сторону главнаго чертежа.

И я прочиталъ:

Планъ всесвѣтнаго храма для всѣхъ людей[55] по мысли Богъ одинъ для всѣхъ и правда для всѣхъ одна — любовь. Черновой набросокъ составилъ и вычертилъ  <3 нрзб> не имѣющiй чина и званiя Василiй Сергѣевъ Коромысловъ.

— Тутъ, — сказалъ на мой вопросительный взглядъ прiятель, — цѣлая исторiя. Въ этихъ синихъ листахъ, драма[56] человѣческой души, рвущейся къ небу. И <нрзб>, <нрзб>, <нрзб>.. Показывалъ я эти листы <нрзб>,[57] художникамъ, и всѣ они признавали[58] несомнѣнный полетъ творческой мысли[59]. Находили массу погрѣшностей и нев<нрзб><нрзб>[60], <2 нрзб> смѣлость и грандiозность замысла. А когда узнавали, кто былъ этотъ не имѣющiй чина и званiя, задумывались и покачивали головами…

— А  его уже нѣтъ? <нрзб>[61]

— И давно… Василiй Сергѣевичъ Коромысловъ[62]! — задумчиво сказалъ онъ...[63]

— Онъ былъ <нрзб>[64]

Прiятель покачалъ головой.

— Кто онъ былъ? — какъ бы самъ себя <нрзб> спросилъ и задумался[65] — Ну вотъ представь огромную <3нрзб>... камня...[66] горы камня....[67]И въ этихъ горахъ камня, очень <нрзб> полезнаго матерьяла[68]... <нрзб> кусочекъ золота[69]... самородокъ....[70] и... затерялся... и <нрзб> въ пыль...[71]<нрзб>...[72] А вотъ еще...[73] — протянувъ мнѣ смятое письмо[74].

Я прочелъ и съ недоумѣнiемъ пог<нрзб> на прiятеля[75].

— Въ <нрзб>...[76]

 

// л. 15 об.

 

Но тутъ <нрзб>[77] такъ какъ прiѣхали подводы, и мой прiятель принялся распоряжаться укладкой. И я взялъ[78] чертежи на домъ чтобъ осмотрѣть подробнѣй[79]. Цѣлый  вечеръ я разсматривалъ ихъ[80], и чѣмъ больше вглядывался и вдумывался, стараясь мысленно возсоздать въ камнѣ и металлѣ и краскахъ плоскiя линiя, тѣмъ сильнѣе захватывала меня смѣлая и гигантская мысль невѣдомаго художника — [81] И рисовался мнѣ этотъ образъ этотъ художникъ мощнымъ<4 нрзб>[82] съ глубокимъ, ушедшимъ въ небесную лазурь взглядомъ.[83] Вспоминалъ <нрзб> о письмѣ[84] и меня, незнавшаго ничего о сути дѣла, начинала томить грусть... грустьпо скорбной[85] жизни и безсчастной долѣ...

Дня черезъ три прiятель разсказалъ мнѣ подробно всю исторiю, въ которой, какъ оказалось, и самъ <нрзб> принималъ нѣкоторое участiе[86].

------------

Когда смотришь  прошлому[87], — началъ онъ,[88] устремляя взглядъ <2 нрзб>[89] точно тамъ видѣлъ это прошлое, — самый пустякъ предстаетъ(?)[90] въ какой-то розовой дымкѣ... <3 нрзб> въ <нрзб>[91]. Но этотъ случай <нрзб>[92] въ моей жизни,[93] начинаетъ <нрзб>[94] сердце и слезы набѣгаютъ на глаза... Должно быть[95] тогда, а тогда мнѣ было не болѣе девяти лѣтъ[96], <нрзб> тяжк<нрзб> слѣдъ[97] на душѣ[98] это, хотя я <нрзб> ясно и не осознавалъ[99]<нрзб>[100]. Василiй Сергѣевичъ[101]... Если бы сейчасъ живъ былъ[102] этотъ В<асилiй> Сергѣевичъ![103] Я м<ожетъ> б<ыть> сумѣлъ бы<2 нрзб> скрасить[104] его невеселую дорогу. Я м<ожетъ> б<ыть> стеръ бы[105] вѣчную хмурую и тревожную думу съ его осунувшагося лица[106].. Такъ вотъ... Вотъ я и вспомнилъ[107] все, все... И теперь я уже не я, а совсѣмъ другой, далекiй невозвратимый, маленькiй мальчуганъ, ясными глазами смотрю я на мiръ, и вокругъ меня иныя лица... Человѣкъ съ лысой головой и впалой грудью сидитъ у стола, приложивъ кулаки къ вискамъ и думаетъ думаетъ, а можетъ быть незамѣтно плачетъ. Вечеръ глядитъ въ убогую комнату. Въ открытое окно видны багровыя полосы потухающаго на закатѣсолнца. Какъ хорошо[108] понимаю я теперь все, что было тогда[109]. Эта исторiя, какъ всегда бываетъ въ жизни начинается веселенькой[110] встрѣчей, даже очень веселенькой.

Были святки. Мой закадычный другъ и сподвижникъ, Васька сынъ сапожника[111] съ нашего двора давно сманивалъ меня въ одну рискованную экскурсiю. Ты не слыхалъ[112] о немъ? О, это былъ порядочный таки плутъ, чудный па

 

// л. 16

 

рень.[113] Много разныхъ дѣлъ передѣлали[114] мы съ нимъ, но бывали <нрзб> передѣлкахъ,[115] получили[116] много шлепковъ, дуль, потасовокъ и всего прочаго въ этомъ родѣ, но много кой чего и хорошаго сдѣлали. Однажды мы открыли[117] на огородахъ таинственное зданiе, и <2 нрзб> одноглазаго человѣка, <4 нрзб>[118] и спасли отъ неиминуемой смерти старую клячу.... Развѣ я тебѣ не разсказывалъ? О, это была одна изъ свѣтлыхъ страницъ[119] моей жизни.... Ну объ этомъ какъ нибудь послѣ...[120]

Ну, такъ вотъ... Этотъ самый Васька сообщилъ мнѣ, что на какомъ-то полѣ, подъ монастыремъ всегда на святкахъ ставятъ балаганы и тамъ показываютъ всякiя[121] чудеса[122]. Выходятъ черти, палятъ пушки, плаваютъ корабли[123]. По его словамъ[124], все это самое настоящее, даже выскакиваетъ огонь подземный[125]...

Я изъ осторожности <нрзб>[126] у нашего дворника Степана, такъ какъ[127] Васька иной разъ и привиралъ, чтобы соблазнить[128]. Но Степанъ все подтвердилъ и даже добавилъ:

— Еще бы![129] — Тамъ кiятры! Тамъ въ запрошломъ[130] даже и <3 нрзб>[131]... морское[132] Такъ все.[133]

А Васька сообщалъ все новыя свѣдѣнiя. <4 нрзб>[134] побѣдилъ[135] и я сбѣжалъ, захвативъ все что было въ моемъ карманѣ. А былъ всего одинъ двугривенный.

Еще по дорогѣ мы нечаяно[136] его размѣня<нрзб>[137] до чиста.На <нрзб>[138] Купили чорныхъ стрючковъ[139] да ситнички[140] — Васька <2 нрзб> ситнички и <2 нрзб>[141].  <3 нрзб>[142]мы наскочили на круглую съ свер<нрзб> бар<нрзб> палатку,[143] подъ которой кружились подъ музыку деревянныя кони и Васька,[144] предложилъ покататься, увѣряя, что это <5 нрзб> на <нрзб> заработаетъ[145].<5 нрзб> обязате<нрзб>[146], я <нрзб> заплатилъ за него и за себя[147] мы разсѣлись на коняхъ и завертѣлись, причемъ онъ посовѣтовалъ мнѣ таскать какiя-то кольца изъ доски, когда мой конь будетъ катить мимо. <5 нрзб>[148] Я скоро освоился, тѣмъ болѣе что парень, который раскатывалъ <нрзб> кругъ съ конями крикнулъ надъ моимъ ухомъ:

— Кто <нрзб>[149] можетъ даромъ кататься[150]. Тутъ <нрзб> и <нрзб>[151]. Передо мной на конѣ лихо сидѣлъ молодецъ[152] сдвинутымъ на затылокъ картузомъ. Онъ на моихъ глазахъ ловко выхват<нрзб>лъ кольцо за кольцомъ,[153] а я только постукивалъ[154] мерзнувшiя <нрзб>[155] пальцы <нрзб>[156] о дощочку,

 

// л. 16 об.

 

Кончилось мое[157] состязанiе неожиданно: <нрзб>[158] впереди меня пронзительно взвизгнулъ, остановили коней и сняли молодца[159], <3 нрзб>[160] вывихнулъ себѣ палецъ, выхватывая кольца[161], а[162] Васька[163]<4 нрзб>[164] оказалось полдюжины. Меня тоже ссадили, а Васька, заработавшiй на себя, принялся снова добывать кольца. Я стоялъ и смотрѣлъ, а онъ добывалъ и добывалъ. Онъ такъ на вострился, что разъ даже парень, заводившiй колецъ, обыскалъ его, не прихватилъ ли Васька колецъ со стороны, но ничего не нашелъ. Катался онъ и выхватывалъ до тѣхъ поръ, пока парень[165] не закрылъ доску и не сказалъ:

— Будя съ тебя… До ночи чтоль будешь.!

Васька не протестовалъ, такъ какъ накружился[166] до-сыта. И[167] мы направилис<ь> къ балаганамъ.

Уже давно слышали[168] призывные удары колокола. и хриплые крики: — Прроворнѣй, мпрроворнѣй!...

Мы[169] подошли късамому большому балагану съ болкономъ, съ огромными пестро расписанными полотищами. По[170] балкону расхаживалъ въ паласатомъ балахонѣ клоунъ, какихъ я и раньше видалъ въ циркѣ. Онъ Его лицо было щедро расписано во всѣ цвѣта.  Онъ размахивалъ одной рукой[171] и кричалъ дребезжащимъ и сиплымъ голосомъ:

— Къ началу, къ началу, щипать мочалу! Прроворнѣй, проворнѣй! Сейчасъ самъ господинъ Наполеонъ на конѣ[172] начнетъ палить изъ пушки

Васька толконулъ меня и сказалъ:

— А денегъ-то у насъ и нѣтъ![173]

А клоунъ сыпаолъ съ балкона самыми смѣшными словами. Онъ билъ палкой по какой-то большой картонной головѣ,[174]<нрзб> его билъ по щекамъ какой-то долговязый парень въ красномъ плащѣ и со шпагой.[175] Потомъ притащили турку, <4 нрзб>[176] и клоунъ пихалъ ему въ ротъ палки и кричалъ:

— А дамъка ему <нрзб>[177] сухарей, чтобы помаеръ поскорѣй!

Огромная толпа[178] смѣхомъ и <нрзб>[179] покрывая <нрзб>[180] хриплые выкрики кривлявшагося на балконѣ пестро раскрашеннаго человѣка, На стѣнахъ[181] трепались отъ вѣтра ярко расписанныя полотнища, обѣщавшiя много захватывающаго. На крутыхъ валахъ чорнаго цвѣта погибалъ красный корабль, на носу котораго зеленый человѣкъ стрѣлялъ въ кого-то изъ пушки исполинскимъ снопомъ огня черезъ все море. Тутъ же бугроватыя чудовища высовывали изъ моря пасти размѣромъ больше корабля[182], д<олжно> б<ыть> крокодилы, а на берегу, возлѣ красивой крѣпости, стоялъ сѣренькiй человѣкъ въ треугольной шляпѣ и показывалъ пальцемъ вдаль. Это, д<олжно> б<ыть> и былъ

 

// л. 17

 

Наполеонъ, такъ какъ клоунъ ткнулъ въ него палкой, когда кричалъ что самъ <нрзб>[183] Наполеонъ будетъ на конѣ палить изъ[184] пушки.

Клоунъ опять закричалъ: къ началу, къ началу, но должно быть поперхнулся... Онъ приложилъ руку къ груди и закашлялся. Кашлялъ долго, придерживая грудь, а кругомъ хохотали и кричали:

— Подавился, подавился Годи, годи, онъ сейчасъ штуку выкинетъ...

Мы ждали съ нетерпѣнiемъ, какую штуку выкинетъ клоунъ, но тотъ все кашлялъ[185]. Его <нрзб>[186] лицо <нрзб>покраснѣло, краска и померкли потомъ посинѣло и пестрыя краски на немъ <нрзб>[187].

Наконецъ, онъ откашлялся и хлопнувъ себя по лбу, крикнулъ сдавленнымъ голосомъ.

— <нрзб> подавился,[188] застрялъ въ глоткѣ возокъ льду... Проворнѣй проворнѣй! Наполеона[189] играть пойду!

<2 нрзб>[190] покачиваясь и опустивъ голову, а за нимъ несся[191] грохочущей хохотъ довольной толпы...

<нрзб>[192] хлыпула ко входу, гдѣ на низенькомъ помостѣ сидѣла въ какомъ-то ящикѣ барыня въ лисьей шубѣ и съ сердитымъ лицомъ. Она иногда вытягивала изъ окошечка руку и звонила въ колоколъ.

Васька сообщилъ мнѣ[193], что она продаетъ билеты и еще разъ съ упрекомъ напомнилъ[194], что у насъ нѣтъ денегъ.

Мы все же протискались къ самой кассѣ и хлопали глазами, провожая счастливцевъ съ билетами.[195] За стѣной балагана что-то треснуло, должно быть выпалили изъ пушки.

— Вамъ чего тутъ? — строго <нрзб>[196] барыня въ лисьей шубѣ. — Уплатите[197] деньги и смотрите...

— У насъ тетенька, нѣтъ... — сказалъ Васька.

— Ну, и проходите... Семенъ, гони[198]мальчишекъ, только[199] публикѣ мѣшаютъ.

Изъ-за стѣнки вынырнулъ долговязывый человѣкъ въ красномъ плащѣ и со шпагой и шпагой отстранилъ насъ, гордо[200] выпятивъ грудь.

— Не проѣдайся, не проѣдайси...

Мы шарахнулись въ сторону, а человѣкъ со шпагой сдѣлалъ руки въ боки и закричалъ:

— Проворнѣй!<2 нрзб>[201]. Бой[202] подъ Бородиной. Наполеонъ[203] и его храбрые маршалы объявляютъ страженiе! Проворнѣй!

Мы остались ждать въ сторонѣ. Я уже хотѣлъ было тащить Ваську къ другому балагану, но[204] вдругъ[205] услыхалъ знакомый голосъ:

— А, и вы тутъ сударь?

Это былъ <нрзб>[206], Иванъ Васильевичъ. Онъ былъ въ <2 нрзб>[207] лаковыхъ сапогахъ, въ синей чуйкѣ и пощелкивалъ орѣшки.[208] — Изволили любо

 

// л. 17 об.

 

ваться въ балаганѣ? Очень знамено представляютъ...[209] Не были-съ?[210]

— У него денегъ нѣтъ, — показ<алъ> на меня <нрзб> Васька[211].

— А намъ зачѣмъ?[212] Онъ[213] тутъ самый главный[214] — Мы сейчасъ Вас<илiй> Сер<гѣича> за бока[215]...

Мы[216] посмотрѣли на Ивана Васильича.

— Это кто же? — спросилъ я.

— Землякъ мой... который вотъ на балаганъ выходилъ[217]... Я васъ сейчасъ схлопачу[218]...

Онъ <4 нрзб>[219] зашагалъ къ ящику, изъ котораго, какъ сердитая птица, выглядывала[220] барыня въ лисьей шубѣ.

— Вамъ <2 нрзб>[221]? — спросила она Ивана Васильича?[222]

— Нѣтъ-съ...Намъ надобно самаго главнаго представлятеля... Василь Сергѣева...

Барыня сдѣлала кислое лицо и крикнула куда-то въ темный проходъ:

— Наполеона зовутъ!... Приходите не во время Сейчасъ спектакль.... а вы тутъ...[223]

Хозяйка[224] кличетъ...

Сейчасъ же вышелъ и Наполеонъ. Онъ уже снялъ съ себя пестрый камзолъ и теперь на немъ были высокiе сапоги съ жестяными звѣздами на каблукахъ, въ родѣ шпоръ, сѣрый сюртукъ до колѣнъ съ большими изъ жести же вырѣзанными шпорами, а изъ не застегнутаго ворота его выглядывала вытертыйворотникъ рыжаго мѣха. Лицо Наполеона и было расписано синькой мѣломъ и углемъ, и теперь увидѣлъ ясно, какъ[225] оно было худо. На немъ[226] обозначались усталость и испугъ[227]. Въ одной рукѣ онъ держалъ треугольную картонную шляпу, оклеенную золоченой бумагой, а другая рука.... У него не было другой руки. Вмѣсто нея[228] болтался сѣрый рукав<ъ>[229]

Наполеонъ[230] метнулся взглядомъ по балкончику и узналъ приказчика.

— <2 нрзб>[231]

— А мы къ вамъ-съ.... Вас<илiй> Серг<ѣичъ>.... — зашепталъ[232], отводя его въ сторону приказчикъ. — Вотъ-съ они-съ... — указалъ онъ на меня,[233] племянничекъ-съ будутъ дяденьки ихняго, Семена Егорыча, которому вы потолки расписывали...

— Да что-о вы! — протянулъ Вас<илiй> Серг<ѣичъ>.... разглядывая меня и протягивая мнѣ руку. Онъ даже щелкнулъ шпорой.

Я былъ польщенъ. На глазахъ большой толпы мнѣ протягивалъ руку сам

 

// л. 18

 

мый главный, тотъ, который сейчасъ будетъ на конѣ изъ пушки.

— Орудуете? — спрашивалъ Иванъ Васильичъ...

— Что подѣлаешь! — какъ-то трепыхнулъ одной рукой Василь Сергѣичъ. Теперь время сами знаете, <нрзб>[234]... До моей спец<iальности><нрзб>[235]...

— Какая[236] теперь работа? — развелъ руками Ив<анъ> Вас<ильичъ> — ни стройки, ни ремонта....[237] А что плохо?

Вас<илiй> Серг<ѣичъ> махнулъ рукой и покрутилъ головой.

— А[238] мы къ вамъ-съ... <2 нрзб>[239] — продолжалъ Ив<анъ> Вас<ильичъ> — Показывая на меня пальцемъ... — Желаютъ васъ посмотрѣть на[240] кiятрѣ...

Вас<илiй> Сергѣичъ шаркнулъ ногой и надѣлъ треуголку.

— Вашъ покорнѣйшiй слуга...

Онъ трясъ[241] мою руку и улыбался.[242]

— Имъ хочется въ балаганъ, а они прокутили весь свой капиталъ... А вы[243] тутъ самый главный,[244] такъ[245] по знакомству, чтобы проникнуть... можно?

Тутъ лицо Наполеона потускнѣло. Онъ крякнулъ, поглядѣлъ въ сторону ящика, на меня, на всѣхъ насъ и еще разъ крякнулъ.. точно у него застряло въ горлѣ.

— Главный-то главный... гм... Хорошо-съ... Васъ трое... Хорошо-съ... я попробу[246]... Гм...

Онъ втянулъ голову въ плечи, точно о кто замахнулся надъ нимъ, и снявъ треуголку, мелкими частыми шажками направился къ барынѣ въ лисьей шубѣ. Я видѣлъ, какъ онъ вытягивая и опять втягивая голову, и жестикулирую единственной рукой, въ которой была шляпа, что-то объяснялъ и показывалъ въ нашу сторону. Барыня морщилась и пожимала плечами. Потомъ Вас<илiй> Серг<ѣичъ> еще разъ взглянулъ въ нашу сторону, почесалъ за ухомъ и сказалъ барынѣ должно быть что-нибудь хорошее, потому что она кивнула головой, взяла карандашикъ и что-то записала.

— Можно-съ, пожалуйте... — крикнулъ намъ Наполеонъ и поманилъ.

Когда мы проходили за нимъ въ темное отверстiе балагана, я услыхалъ <нрзб> голосъ барыни изъ ящика[247].

— <нрзб>[248] помните... я записала[249] шестьдесятъ копеекъ[250]...

— Позвольте-съ... — сказалъ Ив<анъ> Вас<ильичъ> — Въ такомъ разѣ мы за вашъ счетъ?

— <2нрзб>[251]... — сказалъ Вас<илiй> Серг<ѣичъ> — У насъ съ ней свои <нрзб>[252] счеты.

Онъ проводилъ насъ на переднее мѣсто, покрытое красной матерiей и сказалъ; уходя:

— Сейчасъ начнемъ...

 

// л. 18 об.

 

Сзади насъ публика кричала[253]:

— Наполеона! Подымай![254]

А колоколъ за стѣной[255] все звалъ[256], и осипшiй голосъ самаго главнаго[257] надрывался:

— Не теряйте время даромъ! Проворнѣй, проворнѣй![258]

Наконецъ занавѣсъ подняли. Въ балаганѣ было холодно,[259] у меня з<нрзб> ноги, но я боли не чувствовалъ[260]. Я ждалъ, когда[261] выступитъ Василiй Сергѣичъ, который теперь<2 нрзб>[262]показываетъ и играетъ Наполеона, а недавно, расписывалъ потолки[263]. Меня не занималъ[264] городъ на горѣ, весь въ башняхъ, ни клочья[265] ваты на полу, изображавшiя снѣгъ, ни бѣленькiя бумажки[266].

— Значитъ,[267]  въ родѣ какъ зима, — пояснилъ намъ Иванъ Васильичъ.[268]<нрзб> Наполеона долженъ замерзать. <3 нрзб>[269]

Наполеонъ[270], <2 нрзб>[271] явился. Онъ вышелъ, нагнувъ голову, и потирая руки[272]. Паръ бѣлой струйкой выходилъ изъ его рта. Должно[273] быть,[274] было нужно, чтобы онъ представлялъ, какъ <нрзб> было Наполеону[275].<нрзб>[276] вся[277] его фигура[278] внушала[279] жалость. И <2 нрзб>[280] Иванъ Васильичъ сказалъ:

— Какъ[281] мы[282] его приперли[283], а тутъ зима, морозъ[284]. <3 нрзб>[285] Тутъ Расея матушка...[286]

Потирая руки, Наполеонъ подошелъ къ самому краю сцены, <нрзб> взглянулъ на насъ <2 нрзб> и закашлялся[287]...

Напо<леонъ>[288] кашлялъ долго, какъ раньше на балконѣ.[289] Вдали, подъ <6 нрзб>[290] остановилась свита. Это были два долговязыхъ парня въ золоченыхъ сапогахъ, зеленыхъ брюкахъ и красныхъ плащахъ съ мечами <2 нрзб>[291] и въ шляпахъ съ перьями. Одинъ[292] изъ нихъ <2 нрзб>[293] и гналъ насъ отъ балагана мечомъ. Ихъ лица были[294] испуганы, они жались другъ къ другу и <2 нрзб>[295] на кулисы.. откуда торчало дуло пушки[296].

Наконецъ Наполеонъ <3 нрзб>[297] глаза на меня, сипло[298] крикнулъ[299].

— Я побѣдилъ всѣ народы!

 

// л. 19

 

Потомъ[300]покачалъ головой и уставился въ землю, какъ бы раздумывая. Свита испуганно озиралась. Постоявъ  какъ съ минуту,[301]за нашей спиной все замерло, [302] Наполеонъ[303] ударилъ себя кулакомъ въ грудь и сказалъ глухо:

— Я сжегъ свои корабли[304], возврата нѣтъ![305] Или я покончу дни свои здѣсь, на снѣжныхъ поляхъ, покрытыхъ снѣгомъ, или... Нѣтъ! Будь<нрзб>[306]… Сейчасъ начнется бородинскiй бой!

Говоря о корабляхъ[307], которые сжегъ[308], онъ показалъ пальцемъ въ пространство, но тамъ не было никакихъ кораблей.[309]

— А зачѣмъ онъ сжегъ корабли? — спр<осилъ> я И<вана> В<асильича>.

— Значитъ[310]… <2 нрзб>[311]… Наполеонъ[312] потиралъ[313] руки и[314] направился[315], точно[316] измѣрялъ сцену, къ кулисѣ, откуда выглядывала пушка. Здѣсь онъ опуст<ился> на одно колѣно[317], положилъ руку на жерло и сказалъ[318]:

— Ты не измѣнишь мнѣ, нѣтъ! Сейчасъ твое мѣдное горло[319] еще разъ скажетъ всѣмъ[320], что я Наполеонъ,  властитель мiра и народовъ... О, русскiе львы! Ужли[321] вы[322] можете еще противиться мнѣ. Нѣтъ! Маршалы![323]

Два маршала[324] вздрогнули и[325], путаясь въ плащахъ,[326] подбѣжали къ нему по цепочке <нрзб>

— Зарядить всѣ орудiя и пушки! Живо!

И <2 нрзб>[327] сталъ[328] и потирать руки отъ холода.. а маршалы побѣжали за кулисы. Сейчасъ <нрзб>[329] за сценой[330] трубы заиграли знакомый мнѣ маршъ подъ который по нашей улицѣ<нрзб>[331] солдаты.

А Наполеонъ подошелъ къ самому краю сцены и[332] сказалъ шопотомъ, смотря въ землю:

— Чую, что мнѣ не сдобровать...[333]

Но не успѣлъ онъ <нрзб>[334], какъ изъ подъ Вас<илiя> Серг<ѣича>[335] вырвался[336] клуб<ъ> дыма, языки[337] пламени и поднялась фигура въ чорн<омъ>[338] плащѣ.

 

// л. 19 об.

 

Вышла и <нрзб>[339] неподвижно, не откывая лица.[340]

— Кто ты, незнакомецъ? — выкрикнулъ Напол<еонъ> выпячивъ гр<удь>[341], отступая на шагъ и хватаясь за шпагу.

Незнакомецъ отвѣтилъ глухо[342], точно его давили:

— Сейчасъ узнаешь. Ты выиграешь бородинскiй бой...

— Я это знаю! — гордо сказалъ Наполеонъ. — Дальше![343]

— Но, — продолжала фигура, — знай, что русскiе  непобѣдимы!

Позади насъ загремѣло и заревѣло.. Застучали ногами и закричали браво

— Я — Наполеонъ! и пусть всѣ силы ада идутъ противъ меня.[344] — крикнулъ Вас<илiй> Серг<ѣичъ>, дѣлая шагъ впередъ. — Говори кто ты, или я...

Онъ схватился за шпагу.

Фигура отступила[345] и не[346] откинула плащь.

— Дни твои славы пройдутъ[347], — продолжала[348] загробнымъ голосомъ фигура въ плащѣ. — Ты кончишь ихъ на необитаемомъ островѣ и тогда[349] увидишь меня во второй разъ. Смотри же, кто я... Я — твоя смерть!...

Да, это была смерть.[350]

Она даже взвизгнула и откинула плащь и мы увидали скелетъ и косу. Она провела этой косой надъ головой Наполеона и за сценой уныло[351] прозвучала труба. Наполеонъ упалъ на одно колѣно и поникъ, а смертъ уходила, за кулису, толчками и путалась въ полахъ плаща, показывая худые подметки[352].

— Смерть, — шепталъ Наполеонъ, — смерть... Ужли я долженъ погибнуть[353]? Нѣтъ!! чортъ возьми! Никогда! Я — Наполеонъ и не отступлю даже передъ смертью. Маршалы!

Опять два парня вынырнули изъ за кулисы, подбѣжали и поклонились.

— Начнемъ бородинскiй бой![354]

— Начнемъ! — гаркнули маршалы[355], выхватили сабли и побѣжали за кулисы.

Они выкатили пушку и направили ее на городъ на горѣ.[356]

— Пали! — скомандовалъ Наполеонъ.

Началась <нрзб>[357]. Дымъ закрылъ все. Въ этомъ дыму кто-то бѣгалъ, махалъ саблей, кричалъ, что-то сверкало и стучало[358].

Наконецъ пальба прекратилась и дымъ разсѣялся. Наполеонъ <нрзб>[359] сидѣлъ на пушкѣ, а маршалы склонились надъ нимъ и спрашивали <3 нрзб>[360]

Наполеонъ[361] махнулъ рукой[362]

— Пустяки. Все нето!... Русскiе не хотятъ покориться![363] Но все равно! Идемъ на Москву.[364]

 

// л. 20

 

— Идемъ![365] — крикнули маршалы и выхватили сабли.

И всѣ троѣ... отмѣривая шагами направились на Москву. Занавѣсъ опустились подъ громъ аплодисментовъ.

Потомъ Вас<илiй> Серг<ѣичъ> раскланивался, прижимая руку къ сердцу, а изъ его рта вырывались клубы пара.

Дальше было тоже очень хорошо[366]. Наполеонъ[367]. Онъ сидѣлъ на берегу моря и грустилъ[368], протягивалъ руки, <3 нрзб>[369]звалъ старую гвардiю, а въ отвѣтъ шумѣло кругомъ и <нрзб>[370]свистѣлъ вѣтеръ. <3 нрзб>[371] Наполеонъ покорно подставилъ голову подъ ударъ[372] косы. Послѣ<7 нрзб> господинъ[373], <3 нрзб> въ рваномъ пальто[374] и сказалъ хриплымъ голосомъ, что представленiе кончилось и <3 нрзб>[375].

Когда мы выходили изъ театра[376], Вас<илiй> Серг<ѣичъ><3 нрзб>[377] вынырнулъ изъ темнаго прохода[378] и удержалъ Вас<илiя> Вас<ильича> за рукавъ:[379]

— Вас<илiй> Вас<ильичъ>... Ужъ вы пожалуйста... ежли какая строечка будетъ... Хозяину-то закиньте словечко... Я[380] совсѣмъ дешево могу... какой-угодно чертежикъ... Я самому Винхельману, первому архитектору разъ помогалъ... У меня даже бумага отъ него есть...

Вас<илiй> Вас<ильичъ> развелъ руками.

— Что могу.... <5 нрзб>[381]

— Повѣрьте, такъ тяжело... Я грудь вся разбита... А приходится... всетаки два рубля въ день... а у меня вѣдь, сами знаете... за племянниковъ плачу... И <3 нрзб>[382]

— <9 нрзб> публики...[383]

— Стойте-ка[384]... — сказалъ вдругъ Вас<илiй> Вас<ильичъ> — Трактирщикъ у меня знакомый есть... Намедни говорилъ, что стѣны въ трактирѣ хочетъ расписать.

— Да что вы! <нрзб>[385] Вы обо мнѣ-то замолвите[386]... Я ему такъ распишу, что...

—    <2 нрзб>[387]... Скажу...[388]

По дорогѣ домой мы съ Васькой узнали[389], что Вас<илiй> Серг<ѣичъ> прямо прокуратъ...

— А что такое прокуратъ?

Вас<илiй> Вас<ильичъ>... немного подумалъ, и сказалъ рѣшительно.

— А это значитъ... у него понятiе такое... все понимаетъ... такъ что даже трудно понять. Вродѣ какъ который все произошелъ...

— Фокусникъ? — попытался было уяснить  Васька, но Вас<илiй> Вас<ильичъ> покачалъ головой и закончилъ:

— <2 нрзб>[390] Я <9 нрзб>[391] Онъ и фокусы произошелъ... Только у него одна рука и. <3 нрзб>[392] и потомъ онъ припадочный... У него каждый мѣсяцъ припадокъ, и на мѣстахъ потому не держатъ[393]... болѣзнь такая... Начнетъ его гиорчить, даже страшно... и въродѣ какъ помѣшанный тогда бываетъ подолбу.... затемнѣнiя <2 нрзб> ума[394]

 

// л. 20 об.

 

Много[395] лѣтъ прошло съ этого дня, когда я впервые[396] встрѣтилъ Вас<илiй> Серг<ѣичъ>. Но я[397] такъ ярко помню[398] все, всѣ мелочи этого дня. У <3 нрзб>[399] Конечно, теперь[400] ни барыни въ лисьей шубѣ, ни Вас<илiй> Вас<ильичъ> съ его лаков<ыми>[401] сапогами <3 нрзб>[402] и на балаганахъ теперь уже не появляется потрясающихъ картинъ. Но я такъ ярко помню все, ибо все это[403] б слилось въ памяти  моей съ главной фигурой, оставившей неизгладимый слѣдъ въ моихъ дѣтскихъ воспоминанiяхъ. И острой ноткой пронизываетъ эти воспоминанiя грусть, щемящая грусть. Мнѣ жаль, жаль... Кого[404]? Вас<илiй> Серг<ѣичъ>? Да, тогда мнѣ,[405] жаль было Вас<илiя> Серг<ѣича>… а теперь... Много[406] людей повстрѣчалъ я[407] на своемъ вѣку, подобныхъ ему, искавшихъ, бившихся носившихъ въ своихъ душахъ чудесный мiръ и <4 нрзб>[408]. И этотъ чудесный мiръ задавили и смяли тяжкiе[409] камни суровой жизни, людская жесткость и равнодушiе.... Я <2 нрзб>[410] И жалко мнѣ ихъ, рвавшихся и не по <2 нрзб>[411] ихъ. Мнѣ жалко все то что погибло, не успѣвши расцвѣсть.

Побѣжали недѣли и мѣсяцы. Первая встрѣча съ человѣкомъ, игравшимъ Наполеона, ушла въ прошлое. Я не <нрзб> вспоминалъ[412] о немъ. Но жизнь снова столкнула меня съ нимъ и поставила[413] свидѣтелемъ болѣе грустныхъ переживанiй.

Мой прiятель досталъ изъ стола тетрадь, и перелисталъ[414]:

— Я подготовляю для печати воспоминанiя дѣтства, полныя для меня глубокаго интереса. Вотъ тутъ, между прочимъ, подробномъ у меня и о второй встрѣчѣ[415]...

Онъ закурилъ папиросу и продолжалъ тономъ разсказчика.

 

II

Я всегда съ нетерпѣнiемъ поджидалъ лѣта. Я слѣдилъ за его приближенiемъ не по календарю — я врядъ ли и зналъ о немъ — а по разнымъ, хорошо мнѣ извѣстнымъ и неоспоримымъ признакамъ.[416] Эти признаки[417] зналъ также и мой прiятель, Васька, хотя у него были и свои собственные.

Самымъ рѣшительнымъ вѣстникомъ наступленiя веселой поры являлся полосатый мѣшокъ. Его извлекали изъ нѣдръ огромнаго сундука, пропитаннаго запахомъ... моли... Теперь я знаю, что это не запахъ моли, а нафталина и камфоры, но тогда я почему то думалъ д<олжно> б<ыть> ночами[418], что въ этомъ сундукѣ хранятъ[419] одежду[420] и лоскуты отъ моли. Въ полосатомъ-то мѣшкѣ и таилось лѣто, т. е. безспорный[421] вѣстникъ его приближенiя. Тамъ таились груда парусиновыхъ курточекъ и брюкъ, — радость и каторга[422]. Ловили меня — и подвергали истязанiямъ[423]. Часами я долженъ былъ стоять на одномъ мѣстѣ и томиться. Я снималъ и надѣвалъ, застегивалъ и отстегивалъ, примѣривалъ и вертѣлся, наги

 

// л. 21

 

бался и садился на корточки, вытягивалъ и складывалъ руки,[424] потѣлъ и проклиналъ тотъ[425] вершокъ на который выросли не только руки мои, но и ноги за зи годъ и меня вертѣли и осаживали, закалывали и отмѣряли, припускали и чмокали, покачивая головой и прикрикивали, какъ нашъ кучеръ на лошадей[426].

Да стой ты! Я потѣлъ и вертѣлся, а въ открытое, только что выставленное окно смотрѣли облитые <нрзб>[427] и клейкимъ <нрзб>[428] сокомъ тополевыя почки и влетало <нрзб>[429] дикое гиканье вольнаго Васьки, чикавшаго сосѣдскiй змѣй.

Вторымъ, тоже безспорнымъ признакомъ лѣта[430] — было появленiе въ нашемъ домѣ рыжаго маляра... отъ котораго пахло замаской и красками. Маляръ этотъ приходилъ выставлять рамы. Онъ всегда дѣлалъ это съ и съ какимъ-то свирѣпымъ видомъ, ловко выхватывая стамеску изъ за тесемки грязнаго фартука и пѣлъ себѣ подъ носъ, точно сердился:

Ахъ и те-мы-най и лѣсъ... да эхъ и темынай-ай...

Я присаживался въ уголокъ и старался узнать, что[431] дальше, но суровый маляръ, вдругъ останавливалъ ловко ерзавшую стамеску, задумывался, глядя черезъ окно въ даль, за улицу, въ небо и начиналъ опять:

— Э-ахъ и въ темыномъ и лѣсѣ да эхъ и въ темынамъ лѣ-ѣ...

И опять обрывалъ и и[432] прислушивался, смотрѣлъ[433], и вздыхалъ о чемъ то…

И потому ли, что онъ только и пѣлъ о темномъ лѣсѣ или потому, что часто вздыхалъ и смотрѣлъ изъ-подлобья, но онъ казался мнѣ страшнымъ,

Онъ памятенъ мнѣ и <нрзб>[434]. Однажды онъ порядкомъ оттрепалъ Ваську за волосы и помоему совершенно напрасно. Дѣло былъ такъ. Маляръ поработалъ, пообѣдалъ и завалился спать на крышѣ сѣней. Помурлыкавъ о про темный лѣсъ, гдѣ какъ я вперывые услышалъ,[435] «сытоя-ала со-осенкыка»  маляръ уснулъ[436], не успѣвъ ничего больше сообщить. Лежалъ онъ на спинѣ и его рыжая борода глядѣла въ небо. Мы съ Васькой, чтобы было побольше вѣтру, также влѣзли на крышу запускать монаха. Но такъ какъ вѣтру и на крышѣ не было, то Васька принялся щекотать соломенкой голыя пятки маляру. Но онѣ были покрыты сѣрой твердой кожей[437] и маляру было ни по чемъ. Тогда я приблизился къ уху маляра и дрожащимъ голосомъ затянулъ:

Эхъ и въ темыкомъ и лѣ-ѣсѣ...

Опять ничего, только ротъ маляра перекосился и улыбка выползла на его сухiя губы. Должно быть ему было[438] прiятно. Но онъ не проснулся.

Тогда Васька предложилъ мнѣ заняться маляромъ какъ слѣдуетъ. Онъ сейчасъ же приволокъ на крышу кисть и ведро[439] и помазалъ маляру

 

// л. 21 об.

 

пятки зеленой краской. На этотъ разъ маляръ

Васька состроилъ рожу и продолжалъ работу[440]. Онъ обвелъ <нрзб>[441] по щиколка<нрзб>[442] по зеленой чертѣ въ родѣ браслета и опять состроилъ рожу. Маляръ спалъ крѣпко. Тогда Васькѣ обвелъ на крышѣ вокругъ маляра заколдованный круг<ъ>.

Я взглядомъ спросилъ — зачѣмъ, но Васька только погрозилъ пальцемъ присѣлъ на корточки и затянулъ надъ самымъ маляровымъ ухомъ: пѣсенку которую я съ удовольствiемъ подхватилъ:

Рыжiй краснаго спросилъ,

Чѣмъ ты бороду красилъ,

Я не краской ни замаской,

Я на солнышкѣ лежалъ,

Кверху бороду держалъ.

Пѣли мы ему въ ухо до тѣхъ поръ пока маляръ не проснулся и не зыкнулъ. Мы стихли, а онъ повернулся на бокъ и почувствовалъ животомъ <что> то не ладно[443]. Должно быть заколдованный кругъ далъ себя знать его боку, <4нрзб>[444]. Ну, тутъ и вышло. Я <нрзб>[445] въ окно чердака, а Васька поскользнулся на заколдованномъ кругу и попалъ таки въ надежныя руки. Тутъ и вышла. Маляръ оттрепалъ Ваську, а потомъ и самъ развеселился <2 нрзб>[446] и приговаривалъ:

— Такой же вотъ, <нрзб> и не реви, <3нрзб> у меня въ деревнѣ[447]. А <нрзб> зовется, дура[448]. Что зря [449]хозяйску краску-то извелъ, дура...

<3нрзб> маляръ сталъ[450] намъ прiятелемъ. Онъ пропѣлъ намъ всю свою пѣсенку про темыной лѣсъ, про то какъ срубили сосенку, про то, какъ сгубили злые люди добра молодца, угынали его на чужу дальню сторонушку, гдѣ не видать ему и сына солынышка, отца съ матерью, да лебедушки... Очень была хорошая пѣсенка. И такъ <2 нрзб>[451] хорошо пѣлъ ее маляръ, что мнѣ показалось, не про себя ли онъ ее и пѣлъ[452]. Онъ пѣлъ и[453] глядѣлъ съ крыши сѣней въ даль, гдѣ за рѣкой, за крышами домовъ[454] на горизонтѣ, синѣли полосы лѣса[455].

Впервые тогда[456], на крышѣ сѣней почувствовалъ я[457] огромный мiръ[458] тоски, <нрзб> въ русской пѣснѣ[459], въ простой и[460] несложной и вмѣстѣ глубокой русской пѣснѣ.— Я тогда впервые почуялъ <нрзб>, этотъ[461] огромный и прекрасный мiръ, что глубоко таится[462]въ душе родного мнѣ народа, почуялъ и его тоскующую и рвущуюся душу <нрзб>[463] и сложную душу прикрытую бѣднымъ одѣяньемъ. Тогда, на крышѣ сѣней, подъ перекрикиванье пѣтуховъ, въ ворк<о>ваньи сѣсизыхъ голубей[464] въ грустныхъ звукахъ[465] маляровой пѣсни почуялся мнѣ мiръ не<2 нрзб>[466], суровой природы и огромной живой души, тоскующей по чему-то прекрасному, и красиво-грустной.

И я, и Васька притихли[467] и смотрѣли, какъ шевелятся и подрагивают<ъ> губы маляра, а его свѣтлые глаза глядятъ[468] куда-то въ неопределенность.

Да, маляръ[469] простилъ Ваську и сталъ нашимъ другомъ. Он<ъ>

 

// л. 22

 

Онъ даже пообѣщалъ намъ, какъ поѣдетъ на сѣнокосъ въ <4 нрзб> на родину[470], приве<нрзб><2 нрзб> лепешекъ[471], которыхъ здѣсь и печь-то не умѣютъ, что <нрзб>, что <нрзб> маленько[472] съ песочкомъ и съ кострикой, а куда городскимъ! Онъ давалъ намъ замазк<и> для чортиковъ и даже училъ, какъ надо красить. Это насъ развлекло. Васька выкрасилъ мнѣ сапоги <нрзб>[473], а я ему покрасилъ <2 нрзб> пальцы[474] и предложилъ дворнику Степану <нрзб>[475] самоваръ, чтобы ужъ не чистить[476] его кирпичомъ....[477]

Третьимъ и самымъ безспорнымъ признакомъ лѣта было обильное появленiе на лицѣ Васьки же<нрзб> пятнышекъ[478].

Это уже былъ признакъ общiй — и для меня и для Васьки.

— Видалъ? — хвастливо говорилъ онъ мнѣ, тыкая пальцемъ въ носъ[479] и подъ глазами. — Лѣто скоро. Это оттого, что я счастливый буду. Это всегда, кто счастливый. Вотъ у тебя нѣтъ, а у меня эва какъ...

Пожалуй, онъ былъ правъ. Появлялись веснушки и Васькѣ приваливало счастье. Онъ переставалъ бѣгать въ училище, куда его отдалъ отецъ-сапожникъ[480], и торчатлътеперь въ мастерской только до обѣда.

И <нрзб> всѣ[481] признаки были на лицо: маляръ, ку мѣшокъ и на лицѣ[482]Васьки пышно расцвѣло “счастье”[483]. Стоялъ тихiй и знойный iюньскiй полдень. Мы клеили въ сѣняхъ листовой змѣй и Васька уже готовъ былъ тащить его сушить на крышу, какъ вдругъ полдюжины маленькихъ бѣлыхъ  собачекъ мушекъ и хуливковъ сорвались бѣшено <2 нрзб> и <нрзб> неистовый визг ринулись къ воротамъ[484].

— Почтальона рвутъ, — сказалъ Васька, примѣривая подхвосню змѣю.

Нѣтъ, должно быть рвали не почтальона. Тотъ, обыкновенно, пукалъ въ дѣло палку, какая-нибудь мушка испускала пронзительный визгъ, и почтальонъ побѣдоносно[485] проходилъ[486] черезъ сѣни.

— Не почтальона, — сказалъ я… — Это….

Но не успѣлъ я договорить, какъ и чей-то испуганный голосъ покрылъ гомонъ[487] собакъ и мы услыхали:

— <2 нрзб>![488] Они мнѣ брюку разорвали!

— Го-го-го-го — хохотомъ отвѣчалъ[489] дворникъ Степанъ. — А ты чего <3 нрзб>[490] по дворамъ шляешься...[491]

— <3 нрзб>[492] — <нрзб>чалъ сиплый голосъ[493] — <нрзб>![494] Я <нрзб>[495]...

Но тутъ голосъ оборвался и взвизгнулъ, взвизгнула и какя-то мушка, а зычный голосъ Степана покрылъ все.

Мы выскочили во дворъ. Возлѣ параднаго крыльца стоялъ человѣкъ среднихъ лѣтъ съ синоватымъ плохо выбритымъ лицомъ и отчаянно отмахиваяся ногами[496]отъ своры маленназойливыхъ бѣлыхъ собачекъ. Онъ какъ будто подплясывалъ въ кипящей вокругъ него стаѣ. Его порыжѣвшая

 

// л. 22 об.

 

шляпа-котелокъ съѣхала на затылокъ, а синiй галстухъ выѣхалъ концами изъ парусиннаго жилета и развѣвался по вѣтерку. Прыгалъ и парусиновый пижджакъ съ уголкомъ краснаго платка, до котораго старалась допрыгнуть одна изъ мушекъ, а остальныя старались поймать сѣрыя брюки, уже тронутые бахромой[497].

Незнакомецъ увидалъ[498] насъ и взмолился:

— Да <нрзб>[499] — Хоть вы же отгоните!..[500]

Но тутъ шляпа соскочила съ его головы и на нее ринулась вся свора. Но и незнакомецъ, забывъ объ опасности ринулся спасать свою шляпу. Это была такая свалка, что мы застыли[501], а дворникъ продолжалъ гоготать[502].

Васька нашелся скорѣй меня. Онъ выхватилъ[503] у Степана метлу и началъ такъ работать[504] на всѣ стороны, что попалъ по ногамъ и незнакомца. Но за то спасъ шляпу цѣлой и невредимой.

— <нрзб>[505] Спасибо, — <4 нрзб> бритый человѣкъ[506], и лицо котораго показалось мнѣ знакомымъ. — Цѣла[507]... Фу-у... Мошенникъ-<нрзб>[508]! — трагически кинул<ъ> онъ Степану. — Смотри! Они изорвали мнѣ брюку!

И растерявшiйся и мокрый , онъ вытянулъ ногу и показалъ лѣвой рукой на бахрому у щиколки.

И тутъ я увидѣлъ[509], что у него не было правой руки. да, это былъ онъ самый, Вас<илiй> Серг<ѣичъ> игравшiй на святкахъ въ балаганѣ.

— Здравствуйте, — сказалъ я, робко протягивая руку. — Я васъ знаю... Вы представляли Наполеона...

— Да <нрзб>![510] — сказалъ В<асилiй> С<ергѣичъ> — Вотъ оно что! <2 нрзб> съ Вас<илiемъ> Вас<ильичемъ>[511]... Мое вамъ почтенiе! <3 нрзб>[512] Я вамъ-съ, ... обратился онъ къ Васькѣ и протягивая руку. — <нрзб>!...[513]

Го Слово ли Наполеонъ, которое я произнесъ, или рукопажатiе, но дворникъ Степанъ должнобыть струсилъ и снялъ картузъ.

— Вамъ сробственно кого-съ? — вопросилъ онъ <нрзб>[514] ласковымъ тономъ.

Вас<илiй> Серг<ѣичъ> смѣрилъ его гордымъ взглядомъ и покачалъ головой.

— Съ этого слѣдовало начать. — сказалъ онъ и мы не говоря болѣе ни слова, потянулся къ звонку[515].

— Хозяина дома нѣтъ-съ... —предупредилъ дворникъ.

— Ага! Въ саду ростетъ смородина.

Хозяина дома нѣтъ!.. — пропѣлъ вдругъ[516] Вас<илiй> Серг<ѣичъ>... и вдругъ со стороны воротъ раздался грозный окликъ:

— Ты что это[517], любезный, собаками людей травишь?

Мы вздрогнули[518], а Степанъ даже выронилъ метлу[519]. Мы смотрѣли къ воротамъ, но тамъ никого не было.

— Хе-хе-хе.... — засмѣялся Вас<илiй> Серг<ѣичъ> — Струсилъ? То-то... Что?..[520]

 

// л. 23

 

Мы смотрѣли на него[521] выпучивъ глаза, а онъ показывалъ на животъ[522], и <4 нрзб>[523] смѣялсяопять[524] со стороны воротъ раздалось[525]:

— Когда прiѣдетъ хозяинъ?

Тутъ двоникъ опять снялъ картузъ и уже съ трепетомъ отвѣчалъ:

— Скоро обѣщали быть-съ...

— То-то! — сказалъ В<асилiй> С<ергѣичъ> — Я чревовѣщатель и могу съ тобой сейчасъ[526] такое сдѣлать, что у тебя глаза на затылкѣ очутятся! Что? Хочешь?..[527]

Тутъ ужъ мы всѣ струсили, а В<асилiй> С<ергѣичъ> разсмѣялся сказалъ:

— Ну ладно. Я подожду хозяина...

И сѣлъ на крылечко.

— А то можно-съ въ садикъ пройтить... — сказалъ дворникъ. — Тамъ холодокъ...

— Отлично. Ты не такъ глупъ, какъ я вижу[528]. Веди. А какъ прiѣдетъ хозяинъ, доложи, что прибылъ г. Коромысловъ. По дѣлу![529] — сказалъ онъ съ ударенiемъ. — По важному дѣлу. Понялъ?

— Понялъ-съ... Пожалуйте-съ...

И провелъ В<асилiя> С<ергѣича> въ садъ.

Мы не рискнули итти за нимъ.[530]Мы хотѣли потолкаовать[531] съ дворникомъ и узнать что онъ думаетъ про голосъ отъ воротъ.

И напужался[532] жъ я — сказалъ Степанъ. Вотъ те и рваный баринъ! Вить это что! Съ сердцемъ говоритъ...[533]

Мы сказали, что В<асилiй> С<ергѣичъ> даже Наполеона представлялъ. Тутъ Степанъ со всѣмъ <2 нрзб>[534]посовѣлъ и спросилъ тревожно:

— Наполеона? А мнѣ ничего не будетъ, что я его такъ... а?

— Не зню, сказалъ я.

— Онъ тебя можетъ въ тюрьму... — сказалъ Васька, радуясь, что его врагъ который всегда гонялъ его метлой изъ сада, [535]попалъ въ опасное положенiе. — Онъ прямо....[536] онъ... прокуроръ!

Это слово окончательно потрясло дворника. Васька перепуталъ[537] слово Вас<илiя> Вас<ильича>[538] прокуратъ сказалъ прокуроръ. А[539] дворникъ д<олжно> б<ыть>[540] зналъ чей[541]прокуроръ<4 нрзб>[542]. Степанъ[543] выпучилъ[544] глаза и тревожно сказалъ:

— Ври...

— Вѣдь Вас<илiй> Вас<ильичъ> говорилъ...[545] Онъ все моетъ. Спроси-ка его! — указ<алъ> В<аська> на меня.[546]

— Вѣрно, — подтверд<и>лъ[547] я, такъ какъ мнѣ захотѣлось попугать дворника.. который всегда говорилъ намъ, что онъ тутъ первый во дворѣ, и если только свиснетъ въ свистокъ и надѣнетъ на картузъ мѣдный кружокъ такъ сейчасъ всѣ городовые прибѣгутъ.

 

// л. 23 об.

 

Степанъ подозрительно посмотрѣлъ на насъ обоихъ.

— А почему жъ онъ рваный-то?

— Мало ли... — сказалъ Васька. — Онъ баринъ... У него и шляпа...

— Баринъ... — презрительно уже, теряя всякiй страхъ, сказалъ Степанъ. — Рваный баринъ...[548] Видали такихъ...

И сплюнувъ черезъ зубы принялся мести дворъ.

А мы послѣ нѣкотораго колебанiя отправились въ садъ. Вас<илiй> Серг<ѣичъ> сидѣлъ на скамеечкѣ, подъ кустомъ бузины и нагнувъ голову, крутилъ пальцами. Мы остановились поодали.

— Ну, <5 нрзб>, нач<алъ> В<асилiй> С<ергѣичъ> Я высту<нрзб><нрзб>[549]

— Вы уже теперь не представляете Наполеона? — спросилъ я.

— Былъ Наполеонъ да весь вышелъ.... — сказалъ онъ со вздохомъ. — А ты вы, сударь-баринъ, учитесь[550]?

Я заявилъ, что черезъ два года готовлюсь поступать въ гимназiю[551].

— Та-акъ... Хорошо...[552] У меня Петька есть, племянникъ, <5 нрзб>[553]... — сказалъ Вас<илiй> С<ергѣичъ>. Онъ[554] тоже въ гимназiи... Черезъ[555] годъ окончитъ весь курсъ наукъ[556] и поступитъ въ университетъ на доктора. Докторомъ будетъ!..[557]

— И я... — гордо заявилъ я.

— Это никому[558] неизвѣстно.... Ну, а ты... босоножка?[559] — обратился онъ къ Васькѣ. — Ты что?[560]

Васька шмурыгнулъ носомъ и ухмыльнулся.

— Мы сапожники... Я... я буду сапоги шить...[561]

— Гм... — сказалъ В<асилiй> С<ергѣичъ> — И ты могъ бы.... У тебя рука умная.... Значитъ, при сапо<нрзб> состоишь?... <7 нрзб>!...[562]

— А вы еще[563] покричите изъ живота...

— Не кричится, братикъ... Животъ <нрзб>...[564]

Онъ нагнулъ ли голову и задумался. Мы[565] стояли.

— Дяденька, а у васъ сапоги каши просятъ, — заявилъ[566] вдругъ Васька, какъ спецiалистъ.

Вас<илiй> С<ергѣичъ> посмотрѣлъ на него, потомъ на сапоги.

— Это ничего, — сказалъ онъ. — Надо <нрзб>[567] каши[568] не было, — постукал<ъ> онъ себя пальцемъ въ лобъ. — Эту братъ кашу не расхлебаешь..

Съ этими словами онъ вынулъ изъ кармана бумажку и развернулъ. Тамъ лежалъ кусовчекъ ситничка и пара печоныхъ яицъ.

— Ѣсть хочется... — сказалъ онъ намъ и улыбнулся.

Онъ скоро позавтракалъ, предложивъ и намъ раздѣлить яичко, но мы должно быть почувствовали, что ему и самому мало и отказались.

— Да <нрзб>... — Мой <нрзб> будетъ д<нрзб>...[569]

— А у васъ почему одна рука.. вопросилъ Васька, какъ и я поражонный тѣмъ что В<асилiй> С<ергѣичъ> такъ ловко управлялся одной рукой.

— А крысы съѣли… — засмѣялся онъ. — Не такъ? А?[570] Природа обидѣла[571]… Да–а… Сызмальства сухенькая она у меня… Вотъ[572]

Онъ засучилъ правый рукавъ и съ увидѣли маленькую жолтую темно ручк<у>

 

// л. 24

 

Жутко было смотрѣть[573].

— <нрзб> обидѣла[574]... А[575] вотъ теперь[576] и люди обижаютъ...

Мы молчали.[577]

— Вотъ моему Петькѣ м<ожетъ> б<ыть> лучше будетъ...[578]

Васька уставился на рваный сапогъВ<асилiя> С<ергѣича>.

— А <нрзб>бы его починить[579]... Два стежка всего...

Вас<илiй> Серг<ѣичъ> протянулъ къ нему руку, поймалъ за рубаху и притянулъ.

— Эхъ, парень... — сказалъ онъ ласково. — Придетъ время, будутъ[580] у насъ новые сапоги[581]...

Онъ поднялъ лицо кверху и посмотрѣлъ въ небо, точно хотѣлъ вспомнит<ь> что–то. Да, онъ вспомнилъ.

— Слушай, — сказалъ онъ, — и ты, сударь баринъ тоже слушай:

Ноги босы, грязно тѣло, и едва прикрыта грудь...

— Знаю, знаю, — закричалъ Васька, — Это изъ хрестоматiи...

И продолжалъ, точно рубилъ котлеты:

— Не стыдися что за дѣло это многихъ славныхъ путь.

Вас<илiй> Серг<ѣичъ><нрзб>[582], движенiемъ руки[583] остановилъ его. И строго смотря на насъ сталъ говорить, <нрзб>[584] торжественно <2 нрзб>[585] повышая и <нрзб>,[586] понижая голосъ, и я узналъ нотки его голоса. Также торжественно онъ говорилъ на сценѣ балагана[587] когда–то:

Зарядить всѣ пушки и орудiя.[588]

Я помню[589] этотъ торжественный моментъ, когда голосъ оборваннаго человѣка раздавался въ нашемъ тихомъ саду. Было знойно. Разморенныя жаромъ куры дремали[590] подъ кустами смородины, зарывшись въ пыль. Кошка сидѣла[591] на крышѣ бесѣдки, пышная бузина повѣсила свои <нрзб>[592] гроздья надъ скамейкой, гдѣ сидѣлъ В<асилiй> С<ергѣичъ>. Изъ-за забора глядѣлъ и прислушивался дворникъ Степанъ, и босоногiй Васька[593], смотрѣлъ изъ подлобья.

— Вотъ, — сказалъ Вас<илiй> С<ергѣичъ> — А ты говоришь, сапоги... Дѣло не въ сапогахъ. Мы <3 нрзб> время. В<асилiй> С<ергѣичъ><5 нрзб>.[594]

— Хозяинъ прiѣхалъ, — крикнулъ[595] Степанъ. Зоветъ...

Вас<илiй> С<ергѣичъ>. <2 нрзб>[596], и мирное настроенiе <5 нрзб>[597] съ его теперь[598] насторожившагося лица. Онъ[599] обдернулъ свой парусиновый пиджачокъ, оправилъ брюки, укрѣпилъ котелокъ[600] прямѣй на головѣ и высморкался.

Видно было[601], что онъ чѣмъ–то встревоженъ[602]. Зачѣмъ онъ къ отцу?

Я передалъ свое сомнѣнiе Васькѣ.

— А у васъ потолковъ нѣтъ? — спросилъ онъ. — Онъ потолки можетъ красить[603].

 

// л. 24 об.

 

У насъ конечно, были потолки, но ихъ только что побѣлилъ рыжiй маляръ.

— А можетъ онъ представлять будетъ[604], — замѣтилъ Васька.

Это[605] показалось мнѣ и<нрзб> вѣроятнымъ[606]. Я[607] сейчасъ же пошел<ъ>[608] домой, пробрался къ кабинету[609] притаился въ передней. За дверью кабинета[610]я[611] слышалъ громкiй голосъ отца и другой, робкiй и какъ бы просительный.

— Это я могу–съ, это я все могу–съ[612]... — точно упроашивалъ[613] Вас<илiя> Серг<ѣича>

— Такъ что[614] это твои лебеди?

— У Иванъ Прохорыча–то? Мои–съ...[615] Я ихъ ему въ три дня посадилъ.

— Гм... А не подведешь? — спрашивалъ отецъ.

— Я?[616] Я изъ <нрзб> могу. Я и изъ <нрзб> могу. <2 нрзб>...[617]

— Гм... Вѣдь[618] что... Эту[619] работу я взялъ случайно[620]... другой подрядчикъ отказался и поздно видно[621]... и время то всего недѣля осталась....[622] Я забылъ <нрзб>.[623]

—  Вы увидѣте <нрзб>[624]Что у меня одна рука...[625] Вѣдь мнѣ никто, конечно, не вѣритъ... а я и даже <нрзб>[626] храмъ могу[627]...

— Только повѣрьте!... Вамъ я все скажу–съ... — уже совсѣмъ понизилъ голосъ В<асилiй> С<ергѣичъ> — Нужда меня забила... и я не <2 нрзб>...[628] Рвусь и рвусь... И никто никакого вниманiя... А я силу въ себѣ чувствую... Хоть[629] бы <нрзб>[630] лебеди эти... Развѣ имъ такое мѣсто нужно? Имъ бы гдѣ–нибудь въ образованномъ домѣ и надо пребывать[631]<нрзб>[632], а не въ такомъ утломъ мѣстѣ и <нрзб>[633], гдѣ протекающiй народъ даже и не понимаетъ ничего[634]... Тамъ, въ большомъ залѣ у меня игра музъ представлена, а гости ихъ горчицей забрызгали...

— Хорошо.[635] Вотъ что... — сказалъ отецъ, и я представилъ себѣ, что онъ испытующе и вдумчиво смотритъ[636] на В<асилiя> С<ергѣича> — Вотъ тебѣ условiе... завтра вечеромъ ты приготовь мнѣ чертежи... Двѣ арки... да три щита... <5 нрзб>?[637] Понимаешь?[638] Понимаешь <7 нрзб>[639]

— Видалъ–съ... — какъ–то затаенно и себѣ на умѣ отвѣчалъ голосъ В<асилiя> С<ергѣича> — Тамъ[640] у насъ <нрзб>[641] будутъ не такiе... Я вамъ пущу другого фасону... Я такихъ[642] вамъ пущу, что...

— <2нрзб> — Ну, <2 нрзб>[643]

— Чтобы въ глаза бросалось...[644]

— Да <нрзб>[645] увидите чертежи... Завтра вечеромъ.... — Задумчиво протянулъ онъ. — Хорошо–съ... Завтра вечеромъ чертежи[646] будутъ готовы... Не понравятся ни копейки не возьму[647]... Только допустите показать... Я вамъ такъ скажу... <нрзб>[648] васъ работалъ всегда архитекторъ ИвсакъМихайлычъ...

— Ну да... онъ[649] хорошiй архитекторъ...

— Только они <4 нрзб> безъ фантазiи–съ[650]... хотя у нихъ[651] и дипломъ и званiе[652]... Онъ можетъ строить до

 

// л. 25

 

ма и разныя зданiя[653]... А надо строить такъ, чтобы зданiе говорило...[654] какъ картина или[655] статуя...

— Ну ладно... Ты <3 нрзб> тетради...[656]

— А вы увидите–съ... Я вамъ предоставлю такiе чертежи, что сами будутъ говорить...

— Охъ, — вздохнулъ отецъ.[657] — Ты только[658] не подведи... Лишь бы къ сроку было...

— Будетъ–съ....[659]

Я поспѣшно убрался[660] изъ передней, все еще[661] ничего не понявъ. Дверь отворилась и Вас<илiй> Серг<ѣичъ> прошелъ черезъ чорный ходъ, вытирая лицо[662] краснымъ платкомъ.

Васька дожидался меня на дворѣ.

— Ну, что?

Я предалъ ему, что узналъ. Онъ тоже ничего не понялъ.[663]

А вечеромъ былъ у насъ[664] дядя, <2 нрзб>[665]и говорилъ отцу[666]

— Зачѣмъ <нрзб> взялъ на себя?[667]И <7 нрзб>...[668] Увидишь будетъ скандалъ...[669] Время горячее... Всѣ руки заняты... <3 нрзб>Иванъ Мих<айловичу>...[670]

— Говорили, что <нрзб>... <2 нрзб> у <нрзб>[671]

— Въ городѣ нѣтъ, чортъ его носитъ... <2 нрзб>у тебя потолки раздѣлывалъ безрукiй[672]

— Потолки... Это не потолки[673]... Тутъ скандалъ выйти можетъ...

— Да вѣдь твой[674] же Вас<илiй> Вас<ильичъ>... увѣрялъ[675]...

— А что Вас<илiй> Вас<ильичъ> понимаетъ[676]... Ну, что[677] назвался груздемъ...[678]Вѣдь тутъ высокопоставленныя лица смотрѣть будутъ...

— Понадѣялся... А, <нрзб>. <5 нрзб>въ крайн<емъ> случаѣ, велю по стар<ому> рисунку[679]

И на этотъ разъ я опять[680] ничего не понялъ. Я чувствовалъ[681] только, что готовится что–то особенное, тревожное. Чего–то боятся... и что очень важно сдѣлать черезъ недѣлю и сдѣлать хорошо, такъ какъ будутъ смотрѣть высокопоставленныя лица и <2 нрзб>[682]. Иначе будетъ скандалъ.[683]

III

 

// л. 25 об.

 

На слѣдующiй день послѣ обѣда только что мы съ Васькой устроились на телѣгѣ, чтобы сопровождать на рѣчку нашу кухарку полоскать бѣлье, въ ворота вошелъ[684] торопливой походкой Вас<илiй> Серг<ѣичъ>, держа подъ мышкой что–то въ видѣ трубки, завернутой въ газетную бумагу.

Мы, уже, какъ старые знакомые, окружили его.

— Это у васъ что? — спросилъ я.

Онъ по–приiятельски подмигнулъ намъ[685] и сказалъ:

— Это... <нрзб> О, <3 нрзб> архи–тектур–ра... и онъ <9 нрзб>[686]

Стоявшiй тутъ же Степанъ[687] сдѣлалъ вдумчивое лицо[688] и <2 нрзб>[689]

В<асилiй> С<ергѣичъ> справился, дома ли папенька[690], и прошелъ чорнымъ ходомъ, а мы отправились на рѣчку.

Слово архитектура было[691] новымъ и непонятнымъ. <3 нрзб> Степ<анъ> все еще глядѣлъ <2 нрзб>.[692]Мы и[693] справились у <нрзб>[694]. Степанъ сдѣлалъ совсѣмъ строгое лицо и <2 нрзб>[695]сказалъ:

—Такое строенiе[696]... ахитехторы[697]. Домъ![698]

— Что я говорилъ[699]... — подтв<ѣрдилъ> В<аська>[700]. я говорилъ обязат<ельно>[701] балаганъ будутъ строить... — сказ<алъ> В<аська>[702].

— Вотъ, — подтвердилъ Степанъ, — Не иначе, какъ будутъ строить[703].

Когда мы вернулись съ рѣчки, В<асилiй> С<ергѣичъ> сидѣлъ въ кабинетѣ съ отцомъ. Я, мнѣ позволялось иногда,рискнулъ[704], осторожно пробрался въ кабинетъ и усѣлся на большомъ кожанномъ диванѣ. Сидѣлъ и слушалъ. Вас<илiй> Серг<ѣичъ> стоялъ наклонившись надъ развернутыми синими листами похрустывавшей бумаги и  показывалъ пальцемъ. Отецъ сидѣлъ въ креслѣ и кивалъ головой.

— Онъ сейчасъ пущенъ въ жолтую краску и очень некрасивъ, но въ ночи будетъ эффектъ <2нрзб>[705] въ золоо будетъ ударять

— Гм... гм... — отвѣчалъ отецъ — <нрзб>[706]

— <3 нрзб>.[707]

— И...[708] Это не то что простыя ворота...[709]Это всѣхъ поразитъ–съ, и будетъ благодарность...

— Ну–ну...[710]А это что?[711] — показывалъ отецъ на бумагу.

— Это все изображенiя[712] труда и силы[713].. Видите–съ, это снопы–съ... трудъ–съ...

—Гм... Занятно... — сказалъ отецъ и похлопалъ В<асилiя> С<ергѣича> по спинѣ. — И откуда у тебя это все?

— Изъ головы–съ... и отъ сердца... /Тут<ъ> <4 нрзб>/[714]... Семенъ Сергѣичъ! Дозвольте вамъ одно слово сказать... Дозвольте!

Отецъ поднялъ голову. Вас<илiй> Серг<ѣичъ> стоялъ и смотрѣлъ на него, сложивъ на груди руки[715] Я не видѣлъ лица его, но мнѣ показалось, что онъ какъ будто плачетъ. Его голосъ дрожалъ.

— Что такое? — спросилъ отецъ.

 

// л. 26

 

— Сергѣй Семенычъ! — Вы[716] строитель и[717] подрядчикъ, вы берете...[718]Вы могучiй человѣкъ...[719]<3 нрбз>...[720] А я человѣкъ изъ <нрзб>[721]... въ безвѣстности... Кто на меня вниманiе обратитъ? Никто. Меня даже... меня даже въ дома нѣкоторые не допускаютъ по причинѣ моего бѣдственнаго костюма... и даже пугаютъ собаками...[722] А у меня... у меня есть такое, что я могу много <нрзб> принести[723]... Для всѣхъ людей...[724]

— Что–о? — спросилъ отецъ.  — Это кого же?[725]

— Да–съ... Я такъ размышлялъ.... что[726]... Очень злобныхъ стало людей[727] и<4 нрбз>[728] И вотъ я задумалъ[729] изобразить такое, что всѣ будутъ смотрѣть и у<нрзб>ся[730]...

— Да ты говори <нрзб>[731]... не пойму я тебя...

— Я изобразилъ храмъ... <2 нрзб>, сказ<алъ> В<асилiй> С<ергѣичъ>[732] огромный храмъ, на бумагѣ изобразилъ[733]... Такой исполинскiй храмъ, что какъ посмотрятъ[734] на него, такъ и <2 нрзб>... воздушный храмъ... И кто на него ни посмотритъ<9 нрзб>, <2 нрзб> у него на душѣ буд<етъ> легко... И <3 нрзб> посмотрятъ и они гибнутъ...[735]И я такiя рисунки пускаю, чтобы всѣ самыя плохiя мысли изъ человѣческаго сердца изгонять... Словами нельзя выразить... А я его вижу... Посмотрятъ на храмъ и[736] легко будетъ[737]... Я помню эту <6 нрзб>....<2 нрзб> и удивл<енiе>, и сомнѣ<нiя> и возр<нрзб> и <нрзб> и <10 нрзб>. И м<ожетъ> б<ыть><4 нрзб> те, что почувствовалъ. Но <нрзб> я все Божим<ъ>. Онъ, конечно, <7 нрзб> языкомъ то что б<ыть> м<ожетъ><нрзб> глубоко.[738]

— Гм... — сказалъ отецъ...

— И вотъ онъ–съ... — торопливо заговорилъ В<асилiй> С<ергѣичъ>, вытаскивая изъ газетно<й> трубки новыя синiя листы. Вотъ–съ...

И онъ сталъ показывать и объяснять...

Отецъ смотрѣлъ и морщилъ лобъ, а В<асилiй> С<ергѣичъ> изогнулся и показывалъ.

— <8 нрзб>[739] Это братъ, не по моей части... Ты къ какому–нибудь учоному архитектору сходи...

— Ходилъ–съ.... — со вздохомъ сказ<алъ> Вас<илiй> Серг<ѣичъ>.[740] — Никто[741] и смотрѣть не хочетъ...[742]Хоть[743]Я не имѣю ни чина, ни званiя... и самоучкой все произошелъ, когда мальчишкой у одного инженера жилъ... а чертить могу... изъ головы сочинять могу и потомъ все эти рисунки могу себѣ ясно представить[744] Можно славу прiобрѣсти[745], кто ежели задумаетъ выстроить...

— А дорого? — спросилъ отецъ.

Вас<илiй> Серг<ѣичъ> задумался.

— Очень дорого.... Такъ что думаю болѣе даже чѣмъ двѣсти тысячъ... Даже <нрзб> много...[746]

— Ну,[747] завертывай, завертывай... Нечего и говорить... У насъ тутъ пова<нрзб> дѣло[748]...

И Вас<илiй> Серг<ѣичъ> со вздохом завернулъ свои чертежи.

— А вы всетаки возьмите ихъ... Вы хоть покажите учоному архитектору[749] У васъ большое знакомство...

— Ну, хорошо, <нрзб> — сказ<алъ> отецъ. — Покажу Ив<ану> Михайловичу — <3 нрзб>.[750]

— <7 нрзб>....[751]

 

// л. 26 об.

 

Я ихнiя всѣ постречки знаю... Они не поймутъ.... — со вздохомъ сказалъ В<асилiй> С<ергѣичъ>. А вы нѣмцу покажите...[752] Я ходилъ къ нему, а они, конечно, не приняли[753]

— Гм... Хорошо, хорошо... Оставь...[754]

Отецъ взялъ синюю трубку и швырнулъ на шкафъ...[755]

— Ну, хорошо...[756] Значитъ завтра начнемъ[757]. Лѣсъ я съ вечера привезу<нрзб>[758]<нрзб>[759] успѣемъ?

В<асилiй> С<ергѣичъ> только подалъ плечами.

— Увидите.... А что будетъ, пусть люди скажутъ...

Онъ былъ оставленъ обѣдать, и сидѣлъ съ краю стола, конфузился, роня<лъ> и снова заправлялъ салфетку. Мнѣ[760] жалко было его обтрепаннаго вда, потѣвшаго лица и всей его ежившейся фигурки.

Когда[761] онъ простился и вышелъ на свѣжiй воздухъ, то[762] онъ окинулъ[763] обширный дворъ, точно изслѣдуя поле битвы, видъ его былъ торжественный[764]. Онъ постоялъ[765] на крыльцѣ и высморкался какъ–то особенно громко. <Нрзб>[766] Степанъ, до котораго очевидно дошли слухи о томъ, что этотъ оборванный человѣкъ обѣдалъ за однимъ столомъ съ господами, приподнялъ картузъ и спросилъ:

— Такъ слыхать, что будете[767] декорацiю[768] строить?

Вас<илiй> Серг<ѣичъ> встряхнулся и поправляя котелокъ[769] отвѣчалъ:

— Да, буду имѣть наблюденiе.

— Та–акъ–съ... — протянулъ Степанъ. — Дай Господь чтобы благополучно...[770]

А вечеромъ въ нашемъ саду происходила такая сцена.

Мы всѣ сидѣли за чаемъ и отецъ разсказывалъ дядѣ, какъ все будетъ устроено. Что будетъ устроено я все еще не понималъ. Какiя–то перья, снопы, трудъ.... огни... Я навастривалъ уши и старался понять. Синiе чертежи[771] лежали на столѣ и двѣ головы, отца и дяди, склонились надъ ними[772]

— <4 нрзб>[773] —мрачно говорилъ дядя, хлопая по листамъ[774] Тутъ на<2 нрзб> славу можно[775] получить, а т

 

// л. 27

 

а ты съ этимъ оборванцемъ <нрзб> затѣялъ....[776]

<Нрзб> этихъ словъ[777] дяди <4 нрзб> В<асилiю> С<ергѣичу>...[778]

— <3 Нрзб>[779] — сказалъ отецъ[780] и <2 нрзб>[781]. — Да коли на то[782] пошло, я[783] тебѣ прямо скажу. Мнѣ его сама судьба послала.![784]

— Будетъ[785] тебѣ судьба, погоди[786].

— Именно судьба. Третьяго дня Вас<илiй> Вас<ильичъ> твой просилъ, нѣтъ ли работы какого–то земляка на[787] стройкѣ[788].... а у <нрзб> я съ архитекторами <нрзб> и <нрзб>[789]...Самъ знаешь, время горячее... <8 нрзб>[790]И совсѣмъ было хотѣлъ порядиться… думаю[791], Хоть[792] въ убытокъ влѣзетъ, а выполню подрядъ... А тутъ вдругъ захожу въ ресторанчикъ одинъ закусить[793]. Вхожу по лѣстницѣ, что такое? Плывутъ на меня лебеди!

— Лебеди? — переспросилъ дядя.

— Какъ живые[794]... А это надъ лѣстницей, по стѣнѣ[795], цѣлая картина! Озеро, дворецъ на берегу, и лебеди на водѣ.[796] Ужъ очень хорошо. А <нрзб>[797] и говоритъ.<2 нрзб>[798]. Одинъ <нрзб>[799] человѣчекъ[800]... Но только онъ всякiя[801] рисунки можетъ и[802] всѣ залы расписалъ и очень сходно. Вотъ тутъ–то меня и толкнуло что въ сердцѣ.[803] А гдѣ такой человѣкъ? — спрашиваю. А онъ и говоритъ. У меня сейчасъ въ трактирѣ сидитъ, купцу Панкратову чертежи дачи показываетъ[804]. И провелъ меня къ нему. Подошелъ я и смотрю съ Ив<анъ> Матв<еичемъ>[805] сидитъ этотъ самый вотъ безрукiй и о разсказываетъ. Смотрю — дача нарисована чисто и башенки, и пѣтушки, и всякая всячина, очень хорошо, и Панкратову нравится. И взялъ онъ за вѣсь чертежъ съ планами двадцать пять рублей.

— Да ну?

— Вѣрно. Иванъ–то Михайлычъ пятьсотъ бы закатилъ...

— Ну тутъ мы съ нимъ и потолковали... Да... И[806] что замѣчательно-то, за <нрзб>этого самаго–то[807] мнѣ и просилъ Вас<илiй> Вас<ильичъ>. Землякъ его! Развѣ это не суд<ь>ба?

Дядя не сказалъ ничего.

— Только бы успѣли!

Я уже собирался уйти изъ сада, какъ изъ–за кустовъ появилась хорошо знакомая мнѣ фигура[808]. Это былъ очень толстый человѣкъ, съ большимъ животомъ и на короткихъ ножкахъ. Он На немъ былъ чесучовый костюмъ и широкополая шляпа. Подъ мышкой большой кожаный портфель. Это былъ[809]

 

// л. 27 об.

 

архитекторъ, Иванъ Михайлычъ. <Нрзб> всегда отъ него[810] пахло сигарой[811]. Онъ шелъ въ перевалку, какъ покачиваются Ваньки–встаньки и пыхтѣлъ[812].

— Фу–фу... — началъ онъ, задыхаясь и распространяя запахъ сигары. И опустился такъ грузно, что заскрипѣлъ стулъ. — Фу–у... Только что прiѣхалъ... Получилъ батенька, вашу телеграмм<у>[813]... Не могу... ей–ей... Экъ вы когда хватились... Тутъ дѣло отвѣтственное...[814] И радъ душой, а не могу...

Онъ снялъ и протеръ золотыя очки[815] и за одно вытеръ свой мокрый красный и собравшiйся въ жирныя складки затылокъ... — Уффф...

— Что дѣлать... — сказалъ отецъ. — я ужъ нашелъ человѣка одного[816]...

Иванъ Мих<айлычъ>... какъ–то необыкновенно быстро повернулся на стулѣ и <нрзб>, и <нрзб>[817].

— А–а... Очень радъ... Кто же? Вихревъ?

— Нѣтъ, сказалъ отецъ, прищуривая глазъ. — Коромысловъ[818]. Знаете?...[819]

— Ко–ро–мы–словъ? Гм... Не слыхалъ? Кто же такой?[820]

Отецъ молчалъ.[821]

— Ему самому[822] стыдно, вотъ и не говоритъ — сказалъ дядя.[823] — Въ трактирѣ отыскалъ[824]... Вас<илiй> В<асильичъ><нрзб> рекоменд<овалъ>.[825]

— Самоучку–у? Та–а<нрзб><2 нрзб>[826] ин–те–рес–но...[827]

Отецъ нахмурился[828]...

— Дѣло не въ этомъ[829]... — сказалъ онъ. — Вотъ его работа...[830]

Онъ хлопнулъ по синимъ листамъ

— Что скажете...[831]

— Интересно... — <нрзб>[832] протянулъ Ив<анъ> Мих<айлычъ>, — со свистомъ выпуская воздухъ какъ проколотый шаръ, <нрзб> надув<ая> щеки[833]. Онъ поправ<илъ><7 нрзб>[834]Онъ поправ<илъ> очки[835], перекинулъ сигару движенiемъ губъ въ уголъ рта и искоса поглядѣлъ на чертежи.

Наступила[836] минута торжественнаго молчанiя. Скрипѣлъ самоваръ. Отецъ и дядя выжидающе смотрѣли на Ивана Мих<айлыча>. А тотъ сосерцалъ, прищуривъ глазъ и <3 нрзб>[837]. Я видѣлъ какъ его жирный затылокъ наливался кровью, какъ синяя мушка ползла за старалась заползти за тугой воротничекъ ра<нрзб>. Я чувствовалъ, что дѣло идетъ о чести В<асилiя> С<ергѣича>, котораго почему–то мнѣ было жаль.[838]

Было слышно, какъ посвистывало у него въ носу и похрустывала накрахмаленная манишка за жилетомъ.

А опытный человѣкъ все сопѣлъ и вглядывался.

 

// л. 28

 

— Что сказать? — какъбы самъ съ собой началъ онъ, — Чертежъ <2 нрзб> — чертежъ собств<енно> данъ... и <нрзб>... [839]Гм[840]...

Наступила пауза, на время которой Иванъ Михайлычъ тщетно старался поймать забившуюся за воротничокъ мушку.

Всѣ ждали[841].

— <2 нрзб>[842]... — <нрзб> Ив<анъ> Мих<айлычъ>[843] — Конечно, на чей вкусъ... Днемъ еще туда–сюда... но <нрзб>[844] ночью...[845] вида н<е> будетъ... Не будетъ вида... <5 нрзб>[846]... Весь секретъ ночью чтобы... Самоучки[847]...<2 нрзб>[848] Переймутъ[849], а настоящаго–то и нѣтъ... — <7 нрзб>...

сталъ[850] говорить такъ туманно и непонятно, я ничего не понялъ <нрзб>, пожалуй, мнѣ кажется[851], не только я, но и отецъ и дядя ничего не поняли. <9 нрзб> Онъупоминалъ о какомъ–то отраженiи[852], о какихъ–то[853] рефлекторахъ и экранахъ, о и о чемъ–т<о> еще. Онъ говорилъ и потрясалъ сигарой. Онъ сильно[854] вспотѣлъ и въ заключенiе попросилъ чаю.

— Такъ какъ же[855] ничего не выйдетъ: — спросилъ дядя. — <нрзб>а? Совс<ѣмъ> ничего?[856]

Отецъ молчалъ.

—  <2 нрзб>[857]Сойдетъ... — махнулъ рукой Ив<анъ> Мих<айлычъ>— какъ бы желая теперь успокоить.Притомъ подрядъ вашъ[858] не на видныхъ мѣстахъ... и вниманiя не обратятъ... Ничего... Вотъ у меня... я Вахрушкину подрядчику восемь арокъ далъ да четыре щита, да колоннаду... У[859] того на видныхъ пунктахъ[860], ну тамъ дѣйствительно...[861] Я <нрзб>[862] Сойдетъ, — закончилъ[863] онъ <нрзб> отодвигая чертежи[864].

Отецъ нахмурился.[865] Онъ не только нахмурился. Онъ неожиданно хлопнулъ кулакомъ по чертежу и глядя прямо въ глаза Ив<ана> Мих<айлыча> сказалъ.[866]

— Ну и ладно. Пускай такъ и будетъ[867].

Я понялъ что замѣчанiе Ив<ана> Мих<айлыча>, что его работа не на людн<ыхъ>  мѣст<ахъ>, его задѣло за живое...[868]

 

// л. 28 об.

 

— Я[869] говорилъ, я говорилъ...

— Нда–а... — тянулъ Ив<анъ> Мих<айлычъ> — Ну, можетъ, сойдетъ...[870]

— А вотъ мнѣ нравится[871]..! — упрямо сказалъ[872] отецъ. — По крайней мѣрѣна свѣтѣ такъ не будетъ[873]…

— Это вам<ъ> нравится...[874] — Тутъ своеобраз<нрзб><3 нрзб>...[875] Такого нигдѣ не будетъ, ха–ха–ха..

<4 Нрзб>[876] Я пошелъ играть въ городки. Во время игры они всѣ трое прошли черезъ дворъ, <нрзб>[877] при чемъ Васька чуть не подбилъ битой толстяка. <3 нрзб> и до насъ донеслись слова Ив<ана> Мих<айлыча>.[878]

— <3 нрзб>храма?[879] — спрашивалъ смѣясь Ив<анъ> Мих<айлычъ> — Интересно... Покажите, покажите...[880]Это интересно... Хе–хе–хе...[881]

Отворилась[882] парадная и <нрзб>Ив<анъ> Мих<айлычъ><4 нрзб>[883]. Подъ мышкой у него я замѣтилъ синюю трубку[884] — Должно быть это были чертежи.[885]Да,[886] завтра начнутся работы, вспомнилъ я.[887]Ложась спать, я какъ всегда, помолился Богу и за молитвой вспомнилъ о В<асилi?> С<ергѣич?>.... Я вспомнилъ, что <3 нрзб>, <нрзб>.... Нак<> брош<> В<асилiемъ> С<ергѣичемъ> его <3 нрзб> Ив<ана> Мих<айлыча> и <3 нрзб>...[888]и въ привычныя слова молитвы я мысленно вложилъ чтобы то что будетъ дѣлать В<асилiй> С<ергѣичъ> удалось. Я понималъ, что В<асилiй> С<ергѣичъ> бѣдный человѣкъ, мнѣ жалко было и что онъ калѣка... что онъ такой оборванный.[889]

Утромъ меня разбудилъ стукъ топоровъ и сочное[890] ерзанье рубанковъ. Я выглянулъ во дворъ. Подъ окнами на козлахъ лежали ярко сверкавшiя подъ солнцемъ[891] только выструганныя доски.[892] Плотники въ красныхъ и бѣлыхъ рубахахъ сочным<ъ> ударом<ъ>[893] тесали бревна, строгали шершебками и рубанками доск<и>[894], пугаясь ногами въ пышныхъ стружкахъ. И тутъ–же, со складнымъ жолтенькимъ аршиномъ <5 нрзб>[895] что–то вымѣривалъ и записывалъ въ ко книжечк<у> В<асилiй> С<ергѣичъ>. Онъ былъ все въ томъ же парусиновомъ пиджачкѣ и сѣрыхъ брюкахъ. Его порыжѣлый котелокъ сдвинулся на затылокъ. Потъ струился по его блѣдному болѣзненному лицу, <7 нрзб> б<ыть> м<ожетъ> вымышлял<ъ>. <2 нрзб>.[896] Тутъ же суетился и приказчикъ дядинъ В<асилiй> В<асильичъ> тыкалъ въ разныя стороны пальцемъ и покрикивалъ на рабоч<ихъ>[897]. Онъ, какъ всегда, распоряжался. Еще я увидалъ Ваську. Онъ неотступно слѣдовалъ за В<асилiемъ> С<ергѣичемъ> и глядѣлъ ему въ ротъ. Онъ даже помогалъ ему, держалъ <нрзб>конецъ аршина[898].

Во дворѣ меня охватилъ бодрый и <нрзб>[899] запахъ свѣжаго дерева[900]. Я раскланялся съ В<асилiемъ> С<ергѣичемъ>, но онъ очевидно былъ очень занятъ. Онъ разсѣянно кивнулъ мнѣ и бросилъ:

— Хорошо–съ, хорошо–съ... У насъ работа...

Да, онъ б<ылъ> увлеченъ. Онъ перепрыгивалъ съ мѣста на мѣсто[901]. Примѣрялъ

 

// л. 29

 

и заносилъ въ книжку, заглядывалъ въ синiе чертежи и вдругъ задумывался постукивалъ себя пальцемъ по лбу.

— Это что же будетъ? — спросилъ я его, показывая на планки и дощечки съ какими–то вырѣзами.

— Щиты! строить... Да... <Нрзб> по выбра<> плана<нрзб>..[902]

— А для чего?

Опять это слово. Что за щиты?

— <Нрзб> долженъ><2 нрзб>[903]

Онъ <2 нрзб> не договорилъ и[904] снялъ котелокъ, сталъ горячо объяснять что–то и показывать — Вотъ увидите–съ... Сейчасъ все въ разстроенномъ видѣ[905]...

Вечеромъ плотники ушли, но Вас<илiй> Серг<ѣичъ> долго ходилъ по стружкамъ, вымѣряя дощечки и планочки и постукивая себя пальцемъ по лбу. Онъ совсѣмъ растрепался. Крахмальная рубаха совсѣмъ измокла и стружки торчали даже изъ–за воротника.

— Какъ дѣла–съ? — съ почтенiемъ[906] въ голосѣ спросилъ дворникъ.

— <6 нрзб>...[907]

— Готовый? — спрашивалъ, <нрзб> глаза дворникъ. — <нрзб>?...[908]

Мы съ Васькой смотрѣли выпучивъ глаза. Гдѣ щитъ? Брусочки бревнушки и дощечки были сложены въ кучу. Ко[909] мнѣ за<нрзб>[910] сомнѣнiе. Должно ыть ничего не выйдетъ и Ив<анъ> Мих<алычъ> окажется правъ.

Уже стемнѣло. Но[911] В<асилiй> С<ергѣичъ> не уходилъ. Онъ присѣлъ на доски и, досталъ бумажный сверточекъ и сталъ закусывать, ситничкомъ и печенкой.

— А обѣдать–то забылъ.... — ухмыльнулся онъ, протягивая мнѣ и Васькѣ по кусочку печенки.

Зашуршали стружки и изъ сгустившихся уже сумерокъ выступила фигура отца[912]

— Ну, какъ?[913]

Вас<илiй> Серг<ѣичъ> вскочилъ[914]

— Къ сроку будетъ все <3 нрзб>[915]

— Гм... — сказалъ отецъ, оглядывая планочки и дощечки. Ну, а что же ты домой–то не идешь?

— Я ужъ тутъ и ночую–съ...[916] На квартиру–то мнѣ не близко, а завтра съ четырехъ начнемъ. Гнать и гнать надо...

— Можетъ денегъ надо? — сказалъ отецъ, доставая бумажникъ.

Вас<илiй> Серг<ѣичъ> покачалъ головой.

— Какъ сказалъ–съ[917]... Когда сдамъ работу въ исправности, тогда учетъ.[918]

Отецъ посмотрѣлъ на него долгимъ взглядомъ, подумалъ, хлопнулъ по плечу.

— Ну, тогда идемъ ужинать[919]...

Ужинали. В<асилiй> С<ергѣичъ> какъ и за обѣдомъ конфузился.

 

// л. 29 об.

 

Отецъ радушно подливалъ супу[920], и самъ клалъ ему на тарелку лучшiе куски[921]. По его лицу видѣлъ я[922], что<нрзб>тоже жалостьэтого робкаго человѣка[923]. Послѣ ужина[924] Вас<илiй> Серг<ѣичъ> попросился ночевать въ <3 нрзб> въ людской[925].

— Ляжешь[926], въ столовой на диванѣ, — сказалъ отецъ. — Тутъ удобнѣй.

Вас<илiй> Серг<ѣичъ> заморгалъ и<нрзб> руку и <4 нрзб>[927].

— А <5 нрзб> себя...[928]

— Для васъ, для васъ... ужъ я.... — тутъ[929] онъ не договорилъ. Его голосъ трагич<ески> оборвался[930].

— Что? — спросилъ отецъ.

— Позвольте сказать–съ... <2 Нрзб>[931]мнѣ довѣрiе... и я не подведу... Конечно,[932] я не имѣю чина и званiя, а у меня  и само<нрзб><4 нрзб>... Я долженъ <3 нрзб>... <2 нрзб>... <нрзб>... <3 нрзб>. <Нрзб>... <Нрзб>... Я понимаю <нрзб>... <3 Нрзб>...[933]

— Да будетъ тебѣ, ей-Богу.. — сказалъ отецъ.. хлопая его по плечу.

— А вѣдь я самъ понимаю... Есть бедность об<нрзб>... и <2 нрзб>[934]

<Нрзб>В<асилiй> С<ергѣичъ>[935] вынулъ платок и приложилъ къ глазам<ъ>[936].Онъ[937] заплакалъ. Почему? Отецъ смотрѣлъ на него, я смотрѣлъ, не понимая, но чувствуя, что и у меня[938] жжетъ въ глазахъ. Теперь–то я знаю[939], Почему заплакалъ В<асилiй> С<ергѣичъ>?[940] Быть можетъ у насъ,[941] В<асилiй> С<ергѣичъ> въ первые[942] почувствовалъ привѣтъ и ласку[943]. Отецъ мой тоже былъ необразованный человѣкъ, но онъ умѣетъ понимать другаго человѣка[944]. И это В<асилiй> С<ергѣичъ>почувствовалъ. Быть можетъ въ этотъ тихiй вечеръ вспомнилъ В<асилiй> С<ергѣичъ>[945] рядъ обидъ, униженiй и неудачъ[946], которыя согнули спину его съежили его и безъ того маленькую убогую фигурку. Быть можетъ въ этотъ тихiй вечеръ, обласканный и тронутый[947] довѣрiемъ къ его работѣ, почувствовалъ онъ что и онъ тоже человѣкъ... вспомнилъ что на своихъ худыхъ[948] плечахъ и больной груди вынесъ онъ тяжесть жизни и вскормилъ двухъ самыхъ ближнихъ[949], кто только у него былъ.[950]

— Ну, чего <нрзб>[951] ты  — тревожно спросилъ отецъ. — Я <5 нрзб>?[952]

<Нрзб> на <6 нрзб>[953]

— Это <нрзб>–съ прерывающимся голосомъ сказалъ В<асилiй> С<ергѣичъ>.

— У меня[954] скоро радость будетъ... — сказалъ онъ съ просвѣтленнымъ лицомъ.

— Какая радость?

— Кончатся мои скорбные дни... Племянница моя, Настенька, гимназiю кончаетъ, съ золотой медалью... и будетъ учительницей... Тогда намъ хорошо всѣмъ будетъ... А то тяжело было–съ... очень тяжело–съ... Вѣдь одна рука–то... — показалъ онъ свою лѣвую руку.

 

// л. 30

 

<2 Нрб> вечеръ я <нрзб>. Я помню этотъ вечеръ. Такого еще не б<ыло><5 нрзб>. <Нрзб> и <нрзб> б<ылъ> вечеръ. <4 Нрзб> В<асилiй> С<ергѣичъ> слѣдующiя и разсказывалъ о себѣ. Слуш<алъ><нрзб>, <нрзб> интересом<ъ>.[955]

Я до сихъ поръ хорошо помню его разсказъ. Да, у него была всего одна рука и сколько эта рука поработала! Мальчикомъ попалъ онъ[956] въ городъ къ мастеру<3 нрзб>и выбивалъ <2 нрзб>... <2 нрзб>...[957]Тогда у него было двѣ руки, и в перв<ый> же годъ[958] онъ потерялъ правую руку. Она попала подъ прессъ штамповальной машины[959]. Потомъ потянулись чорные дни. Онъ потерялъ отца и мать... Хозяинъ не выгналъ его, а удовольствовался его работой одно<й> руки. Отъ иконописца онъ перешелъ къ архитектору, который также довольствовался его одной рукой и даже дорожилъ. Потомъ на попеченiе все той же одной руки попали сироты брата. Вотъ тутъ–то была работа. Но чего не хватало одной рукѣ съ успѣхомъ дополнила голова, и сердце. Вся жизнь[960] его прошла въ поискахъ погонѣ за работой. Онъ чертилъ и красилъ, писалъ декорацiи<нрзб> и< 4 нрзб> и <2 нрзб>... выступалъ въ балаганахъ, дѣлалъ чернила и разносилъ по лавочкамъ[961]... Онъ могъ бы Онъ многое могъ бы сдѣлать, но не имѣлъ чина и званiя, какъ говорилъ онъ и потому долженъ былъ прозябать въ неизвѣстности. Ну, теперь онъ чувствовалъ себя почти счастливымъ. На дняхъ его племянница должна кончить гимназiю и тогда будетъ совсѣмъ легче. Потомъ черезъ годъ его мишукъ поступитъ въ техническое училище и выйдетъ въ енжинеры[962]. Вотъ тогда–то дѣло пойдетъ. Пусть онъ В<асилiй> С<ергѣичъ> не имѣетъ чина и званiя, но у него есть вотъ тутъ, въ сердцѣ кипитъ. И онъ опять упомянулъ о своихъ чертежахъ всесвѣтнаго храма. Объ этомъ < нрзб>[963]храмѣ онъ давно думалъ,и давно носилъ[964] его въ своемъ сердцѣ. Объ этомъ храмѣ<3 нрзб> ему <8 нрзб>....[965]Такъ тяжело стало, такъ тяжело... И плохо стало оттого, что люди забыли, что они братья, что живутъ въ одномъ огромномъ храмѣ, подъ однимъ небомъ... И вотъ и надо это напомнить имъ.<6 Нрзб>...[966]И вотъ если бы кт<о> рѣшился соорудить тотъ храмъ, который онъ носитъ въ своей головѣ и сердцѣ, и который онъ ночами вычерчивалъ на синей бумагѣ, тогда, кто знаетъ, быть можетъ, кой–кто и задумался бы...

Тогда мнѣ непонятны были слова этого страннаго калѣки. Но теперь я очень хорошо понимаю него и удивляюсь, какъ глубоко могъ чувствовать этотъ простой человѣкъ. Онъ повторялъ конечно своими словами истину что искусство, горячая мысль человѣчества, перелитая въ образы может<ъ> подымать человѣка отъ земли, дѣлать его лучшимъ, звать къ идеалу. И онъ не только чувствовалъ это, онъ самъ пытался провести это въ жизнь.

Отецъ ушелъ спать, и увелъ меня. Въ столовой остался В<асилiй> С<ергѣичъ>.

Не знаю, разсказъ ли его о своей жизни подѣйствовалъ на меня, но я не могъ заснуть. Когда я пришелъ къ себѣ въ комнату, вспомнилъ, что у нас<ъ> всегда, когда кто–нибудь оставался ночевать, у насъ всегда ставили гостю графинъ съ водой и стаканъ. Я сейчасъ пошелъ посмотрѣть, сдѣлали это и для В<асилiй> С<ергѣичъ>. Я на ципочкахъ пробрался въ столовую и заглянулъ въ

 

// л. 30 об.

 

было еще свѣтло. На столѣ горѣла свѣча. Въ открытое окно тянуло вѣтромъ и пламя свѣчи колебалось. Вас<илiй> Серг<ѣичъ> сидѣлъ у стола, подперевъ голову рукой[967] и смотрѣлъ на пламя свѣчи. Лицо его б<ыло><нрзб>.[968]

Я вошелъ, скрипнувъ дверью.

В<асилiй> С<ергѣичъ> вздрогнулъ и испуганно посмотрѣлъ на меня[969].

— Это я, я... — зашепталъ я. — Вамъ[970] дали воды? Я пришелъ посмотрѣ<т>ь.

Онъ погладилъ меня по головѣ.

— Все, все дали голубчикъ[971] сказалъ онъ, останавливая на мнѣ свой задумчивый взглядъ...

— А зачѣмъ вы сидѣте?[972] почему вы не ложитесь спать?

Какъ разъ въ этотъ[973] моментъ мой взглядъ упалъ на столъ. На столѣ лежалъ листъ бумаги и карандашъ. На листѣ былъ набросанъ рисунокъ.

— Это что? Вы рисовали? — спросилъ я, заглядывая въ листъ. Это что?

— А вотъ посмотри.....[974]

Я заглянулъ. Я узналъ нашу столовую, накрытый столъ, фигуру отца. Я узналъ[975] себя...

— Это мы?

Вас<илiй> Серг<ѣичъ> улыбнулся.

— Да[976]... Это на память о хорошемъ <нрзб> вечерѣ[977]... На, возьми себѣ... на память о Вас<илiи> Серг<ѣичѣ>...[978]

Дни прошли <нрзб>

Я при<нрзб> его <2 нрзб>. Не знаю, кот<> вы<нрзб><нрзб>, что меня <нрзб>, но я <2 нрзб>, смотря <3 нрзб>, <нрзб>.

Вас<илiй> Серг<ѣичъ> побл

— Что? Кто? — <3 нрзб> и как<ъ> бы удивл<яясь> спрос<илъ> он<ъ> меня.

— Вы <нрзб> работаете лучше... Лучше Ив<ана> Мих<айлыча>... лучше всѣхъ...

 

 

// л. 31 об.

 

XIII

Близится конецъ этой исторiи. Должно быть отецъ былъ на квартирѣ у Василiя Сергѣича; должно быть привозилъ къ нему нашего доктора нѣмца славнаго доктора, который всегда прописывалъ горчичники и малину, когда лѣчилъ насъ.

Недѣли[979] черезъ двѣ этотъ старый и важный докторъ, прiѣхалъ къ на<мъ>, хотя всѣ были здоровы хотя за нимъ и не посылали, и не раздѣваясь, стоя въ передней сказалъ: говорилъ отцу, не снимая пальто:

— Вотъ что... не стоитъ мнѣѣздить... У него тутъ уже давно пусто...

При этихъ словахъ онъ ткнулъ себя въ грудь.

— А–а... — сказалъ отецъ, — Значитъ...

— У–гу... — издалъ звукъ докторъ. — Да... Недѣлѣ–другая и...[980] онъ все про какiя–то бумаги говоритъ... проситъ Спрашивалъ я его... дочку что ли... дѣвчушка тамъ есть[981]

Я зналъ, что Василiй Сергѣичъ умираетъ. Смерть — страшное слово оно всегда пугало[982] меня. Объ этомъ я уже не могъ забыть. У насъ въ домѣ совсѣмъ никто и не говорилъ объ этомъ о Василiй Сергѣичѣ. Но я не могъ забыть. Стоило мнѣ показаться во дворѣ, какъ все только что минувшее всплывало ярко въ памяти.. У садоваго забора были сложены части иллюминацiонныхъ щитовъ. Орелъ, тотъ славный орелъ, который такъ гордо стоялъ на площади, былъ разобранъ по планкамъ и частямъ, и дворникъ Степанъ съ кучеромъ занимались распиливанiемъ планокъ на дрова[983] Мы съ Васькой помогали вытаскивать планки и брусья изъ груды и тогда старались угадывать какая планочка гдѣ торчала. Я[984] видѣлъ пятна краски, тѣ мазки, которыя давали при освѣщенiи впечатлѣнiе жизни. Мы разыскали клювъ, глазъ, перья... Все это было мертво, измазано, расплылись краски на дождѣ. Жизнь, которую вдунулъ въ эти куски дерева В<а>силiй Сергѣичъ распылилась. Тутъ же валялись и колосья, и васильки[985]. Было грустно. Вспоминались утра, когда ерзали рубануки и однорукiй человѣкъ суетился съ аршинамъ, когда въ душѣ наростало ожиданiе чего–то чудеснаго. Прошло это чудесное...

Я сообщилъ Васькѣ, что Василiй Сергѣичъ умираетъ.

— Всѣ тамъ будемъ! — какъ–то лихо сказалъ онъ и свиснулъ.

Когда приходила ночь[986]

— А помнишь[987], какъ его собаки грызли — сказалъ онъ[988]

Вообще смерть всегда производила на меня гнетущее впечатлѣнiе

Какъ–то отецъ, который уѣзжалъ куда–то и вернулся къ обѣду

 

// л. 32

 

Какъ–то отецъ сказалъ мнѣ[989]

— А тебѣ поклонъ... Василiй Сергѣичъ кланяется...

Я только посмотрѣлъ на него[990]

Онъ притянулъ меня за щеку и погладилъ по головѣ.

— Такъ–то братъ... Чего ты, а?

Я всегда былъ слишкомъ чувствителенъ. И на этотъ разъ при упоминанiи о Василiи Сергѣичѣ что–то теплое и грустное пробѣжало во мнѣ. Слезы навернулись на глаза и стало жаль чего–то утраченнаго прошлаго[991]

— Ничего... Можетъ, скоро опять къ намъ придетъ...

Больше онъ не приходилъ къ намъ.

Къ намъ раза два приходила она, блѣдная дѣвушка съ голубыми глазами. Она опять спрашивала о чертежахъ. Она со слезами на глазахъ говорила, что дядя проситъ ихъ, что не можетъ спать, что онъ умираетъ и хочетъ, чтобы эти листы передать племяннику, Мишѣ.

Отецъ говорилъ, что скоро вер<нетъ> архитекторъ затерялъ ихъ, гдѣ–то забылъ но конечно они найдутся и онъ самъ завезетъ ихъ.

— Такъ вы пожалуйста.... помните, что я ва<съ...> о чемъ я просилъ васъ... — сказалъ ей отецъ, когда она уходила. — сейчасъ же дайте мнѣ знать... Вы сами[992]

Она только качнула головкой и[993]

— Можетъ, Богъ дастъ...

Дня черезъ три послѣ этого принесли телеграмму. Это было къ вечеру[994] Отецъ распечаталъ и сказалъ:

— Царство небесное... Померъ нашъ... рва Василiй рваный баринъ...

Сказалъ грустно–грустно... и улыбнулся грустно–гр<устно>[995]

И сейчасъ же уѣхалъ.

Померъ... Я принялъ это извѣстiе покойно. Какъ и Померъ... Я недавно открылъ секретъ не бояться смерти. Старая няня на Пасхѣ подарила мнѣ маленькое сахарное яичко. Оно было простое...

И въ этотъ вечеръ, ложась спать и стоя передъ кiотомъ приложивъ носъ къ стеклу я смотрѣлъ на Спасителя со знаменемъ. Чудесная панорама. Тогда она была для меня полна жизни и какой–то неизъяснимой радостной красоты.

Стоялъ и думалъ: Василiй Сергѣичъ умеръ... но смерти нѣтъ... Онъ хоть и умеръ, а всетаки онъ живетъ...

Ну, конечно живетъ онъ. Сколько лѣтъ прошло, а я помню и его, лицо и его тихiй голосъ и мечтательный взглядъ... Я помню и это маленькое сахарное яичко съ розовыми безсмертниками.

Больше и разсказывать нечего... Самое обычное въ жизни идетъ тепер<ь> своей чередой. Осенью[996] въ тотъ же годъ зашла къ намъ Настенька. Она и сообщила, что ей вышло мѣсто учительницы гдѣ–то очень далеко[997]

 

// л. 32 об.

 

Карандашная запись не читается!

 

// л. 33

 

за что–то благодарила отца….

И съ тѣхъ поръ у насъ ничего объ ней не было слышно. Можетъ быть и сейчасъ еще учительствуетъ гдѣ–нибудь… Времени много прошло, болѣе двадцати лѣтъ[998]. Мишукъ, котораго я такъ–таки и не увидалъ, хотя очень хотелъ въ то время узнать, можетъ быть[999]

 

––––––––––––––

— А чертежи? — спросилъ я прiятеля. — Кто же ихъ отыскалъ?

— Они нашлись года черезъ два. Этотъ архитекторъ опять сошелся съ отцомъ, построилъ ему домъ, и опять попрежнему заходилъ къ намъ, отдувался и дымилъ сигарой.

Оказывается, эти чертежи завалились у него за шкафъ, а онъ и не догадывался отодвинуть этотъ шкафъ и посмотрѣть… Но тчо всего грустнѣе такъ это то, что и Настенька, и Мишукъ ни разу не справились о томъ, что для ихъ милаго дяди было всего дороже… Онъ одной рукой вывелъ ихъ въ жизнь, а  они и не справились.

Когда[1000] я самостоятельно вошелъ въ жизнь — отца уже давно не было въ живыхъ — я нашелъ эти синiе листы, я нашелъ и это смятое письмо. Все всплыло въ памяти изъ минувшаго дѣтства. И всталъ трогательный и свѣтлый образъ художника, не и не попавшаго на свою[1001] Для меня, чужаго[1002] ему по крови, дороги были эти листы, какъ живой кусокъ жизни моей дѣтской и чистой жизни, той же[1003] полосы, когда и чужое горе трогало сильнѣй и чужая мука чувствовалась безсознательно и глубоко. И подумалъ я, что эти остатки, то во что жалкiй[1004] несчастный человѣкъ вложилъ самое лучшее, что билось и въ немъ и рвалось въ жизнь[1005], что эти синiе листы дороги и для тѣхъ, кто узами крови и связанъ съ нимъ.[1006] Они явятся, потерянныя и забытыя явятся быть можетъ для нихъ какъ бы привѣтомъ издалека, послѣднимъ прости и здравствуй изъ мiра нездѣшняго. И я далъ публикацiю въ с<т>а газетахъ.

Никто не отозвался. Можетъ быть и ихъ уже нѣтъ, милой[1007] блѣдной дѣвушки съ голубыми глазами и того Мишука, котораго я никогда не видалъ. А можетъ быть... Нѣтъ, должно быть и ихъ нѣтъ. Настенька была такъ хрупка и слаба... А[1008] можетъ быть газета публикацiя[1009] не попала имъ н<а> глаза.

 

// л. 33 об.

 

этотъ невѣдомый и не имѣвшiй чина и званiя художникъ бродилъ, думается мнѣ, по высотамъ недосягаемымъ, лелѣялъ въ душѣ невѣдомый храмъ всесвѣтный молился въ немъ и плакалъ въ мечтахъ, хотѣлъ бы собрать туда, въ этотъ свой храмъ всѣхъ, всѣхъ, и такихъ же, какъ онъ, огрызковъ жизни, и иныхъ... Всѣхъ. О, въ этомъ храмѣ не было бы мѣста слезамъ и стонамъ[1010]

Да, какой–то чудесный храмъ носилъ онъ въ чуткомъ сердцѣ своемъ, и не могъ разсказать и бросилъ на бумагу лишь остовъ, слабую тѣнь. А душу храма сего унесъ съ собою...

Смотрю на эти строки, и сладкiя и скорбныя волненiя изъ нѣжнаго дѣтства движутся на меня тихой волной. И дорогiя, свѣтлыя лица встаютъ, отшедшiя... И грохочущiя, заплывшiя тупыя лица, прожевывающiя куски. И задумавшееся лицо отца, и блѣдное личико дѣвушки съ заплаканными очами, глубокими и голубыми, какъ небеса...

— Такъ что ахтитехторъ уѣхали церкву строить... далеко уѣхали на двѣ недѣли... — доложилъ дворникъ. — А безъ нихъ прислуга не даетъ... И все у нихъ на ключѣ въ квартирѣ...

Отецъ махнулъ рукой и приказалъ подать лошадь.

XIII

Онъ вернулся поздно. Уже стемнѣло. Я собирался итти спать. По свисту и шагамъ въ залѣ узналъ я, гдѣ отецъ, и направился къ нему пожелать покойной ночи. По свисту и шагамъ зналъ я, что онъ растроенъ. Тихо вошелъ я въ темный залъ и остановился. Отецъ стоялъ у окна и смотрѣлъ на потемнѣвшее небо, гдѣ оставался послѣднiй палевый отблескъ вечера.

— Покойной ночи, папаша! — сказалъ я.

— А–а... — отвѣтилъ онъ разсѣянно и не сказалъ обычнаго слова.

Я повернулся, чтобы итти, чувствуя, что отвѣтъ отца чѣмъ–то обидѣлъ меня, какъ услышалъ:

— Поди-ка сюда.

И когда подошелъ и прижался стриженой головой къ его рукѣ, ожидая обычной ласки, онъ положилъ мнѣ на плечо руку и сказалъ:

— Такъ–то братъ... А тебѣ поклонъ...

Я поднялъ голову и смотрѣлъ вопросительно.

— Василiй Сергѣичъ прислалъ... Такъ и сказалъ: маленькому моему прiятелю...

Этого было достаточно, чтобы я вдругъ заплакалъ. Чѣмъ это объяснить, не знаю, но такъ защемило сердце и стало жаль чего–то потеряннаго и

 

// л. 34

 

 

Вотъ ты спрашив<аешь>, почему у <нрзб> были чертежи?[1011]

Мож<етъ> быть ты встрѣтишь её... Ты её узнаешь...[1012]

 

// л. 34 об.

 

уловить бившiйся въ душѣ его идеалъ, пытался звать къ нему... А кругомъ была молчаливая ночь.

Отецъ ушелъ спать и увелъ меня. Въ столовой остался Василiй Сергѣичъ. Но я долго не могъ уснуть, ворочался на постели и думалъ. Слезы Василiя Сергѣича взволновали меня. О его слезахъ–то я и думалъ. показалось мнѣ почему–то, что и сейчасъ онъ сидитъ одинъ въ столовой и плачетъ. Эту мысль я не могъ прогнать.

Помню, я тихо поднялся и босой, въ одной рубашкѣ, пробрался къ столовой и заглянулъ въ полуоткрытую дверь.

Горѣла свѣча на столѣ. Въ окно смотрѣла ночь. Тянуло вѣтеркомъ, и пламя свѣчи колебалось. Василiй Сергѣичъ сидѣлъ у стола, подперевъ кулаками виски и смотрѣлъ на пламя свѣчи. Смотрѣлъ и я. И такимъ одинокимъ показался мнѣ въ эту минуту Василiй Сергѣичъ! И захотѣлось мнѣ подойти къ нему и ласково заглянуть въ глаза. И я сказалъ, стоя въ дверяхъ:

— Вы... вы еще не спите?

Онъ вздрогнулъ и обернулся, вдумчиво оглядѣлъ меня, и на лицѣ его появилась улыбка.

— Не спится, мальчикъ...

— А вы спите! — упрашивалъ я его. — Вамъ надо рано вставать...

Тогда онъ поманилъ меня пальцемъ, и когда я приблизился, охватилъ меня за спину и посадилъ къ себѣ на колѣни.

— Тепленькiй какой... — ласково заговорилъ онъ. — А ты–то чего не спишь?

— И мнѣ не спится... Знаете, я думалъ все, что вы сидите и плачете...

— Милый мальчикъ! — сказалъ онъ дрогнувшимъ голосомъ. — Милый мальчикъ! Теперь Василiй Коромысловъ не будетъ плакать... Отплакался[1013]... Теперь онъ будетъ строить бо–оль–шо–ой домъ... съ балконами... Хе–хе... со всякой штукой!... Такъ что ли? а? Теперь хорошо будетъ...

— Да? А почему будетъ хорошо?

— Теперь у Василiя Коромыслова люди есть...

Онъ крѣпко сжалъ мое плечо, какъ недавно у двери кабинета.

— Люди? Какiе люди?

— Такiе!... — сказалъ онъ шопотомъ и крѣпко–крѣпко сжалъ меня. — Слышь, пѣтушки кричатъ? спать пора...

Эта ночь осталась въ моихъ воспоминанiяхъ самой свѣтлой, хотя и была совсѣмъ темная–темная ночь.

А на утро меня опять разбудилъ стукъ топоровъ подъ окнами и сочное ерзанье рубанковъ. Какое свѣтлое утро было! Какъ весело кричали куры!

 

// л. 35

 

не мое и проба машинки[1014]

 

 

// л. 35 об.

 

уже невозвратимаго.

— Чего ты? — спросилъ отецъ.

Я прижался къ его рукѣ и плакалъ. Онъ взялъ меня за щеку и приподнялъ[1015] лицо мое.

— Такъ вы и въ самомъ дѣлѣ прiятели? а? Ну, чего же ревѣть? а?

Я не могъ говорить. Въ эту минуту я переживалъ многое, не ясное для себя. Здѣсь была и жалость, и желанiе что–то вернуть: странно, но въ эту минуту я точно предчувствовалъ грустный конецъ этой мимолетной дружбы, во время которой мы не обмѣнялись ни словомъ признанiя. Да, я любилъ Василiя Сергѣича, полюбилъ его съ самой первой встрѣчи. Почему? Быть можетъ потому, что онъ тогда же показался мнѣ несчастнымъ. И онъ помнилъ меня. Я зналъ, что и онъ питалъ ко мнѣ теплое чувство.

— Ничего, ничего... Скоро онъ опять придетъ къ намъ...

Больше онъ къ намъ не пришелъ.

Близится конецъ этой невеселой исторiи. Раза два отецъ говорилъ мнѣ, что Василiй Сергѣичъ кланяется. Больше ничего не говорилъ онъ мнѣ[1016] Значитъ, онъ ѣздилъ туда. Но почему же Василiй Сергѣичъ не приходилъ къ намъ?

Я спросилъ объ этомъ отца.

— Нездоровъ... — сказалъ онъ и нахмурился.

Недѣли черезъ три послѣ памятнаго обѣда къ намъ заявился нашъ постоянный докторъ Карлъ Эрастовичъ, который всегда лѣчилъ насъ горчичниками и цитварнымъ сѣменемъ. Этотъ мрачный и важный человѣкъ, говорившiй всегда очень мало и какими–то отрывистыми[1017] звуками, на этотъ разъ былъ болѣе разговорчивъ. Стоя въ передней и не снимая пальто, онъ постукивалъ толстой палкой и хрипѣлъ:

— Не стоитъ, не стоитъ... — говорилъ онъ. — Все это хорошо, что вы предполагали, но... поздно. У него тутъ — докторъ показалъ на грудь. — давно пусто...

При этихъ словахъ онъ ткнулъ себя въ грудь.

— Значитъ... — сказалъ вопросительно отецъ.

— У–гу... — прохрипѣлъ докторъ и стукнулъ въ полъ палкой. — Да вотъ что... Онъ опять про эти... чертежи... Должно быть ужъ у него и тутъ того... — показалъ докторъ на голову.

— А–а... — поморщился отецъ. — Замоталъ его чертежи архитекторъ одинъ, затерялъ... а тотъ безъ нихъ спать не можетъ... Разныя бываютъ странности...

— Гм... Дѣвчушка тамъ его... бѣленькая... дочка, кажется... тамъ вот<ъ> тоже приставала... Вы ужъ пошлите... А впрочемъ... дня три–четыре... больше не протянетъ. Я думаю, мнѣ больше нечего и ѣздить.

 

// л. 36

 

Пустой или карандаш незаметен

 

// л. 36 об.

 

емъ къ его работѣ, вспомнилъ онъ, что и онъ — тоже человѣкъ, что бьется въ немъ святая сила, что на своихъ слабыхъ плечахъ и больной груди вскормилъ онъ и сдѣлалъ людьми двухъ самыхъ близкихъ, кто только былъ у него...

— Ну, чего? — участливо спрашивалъ его отецъ. — Смотри веселѣй! И на твоей улицѣ будетъ праздникъ.

— Тяжело–съ... Тяжелая моя жизнь была... — взволнованно говорилъ Василiй Сергѣичъ, комкая платочекъ и запрятывая его въ карманъ. — Но теперь я чувствую, — проходитъ моя скорбь... Племянница моя, Настенька, на этихъ дняхъ курсъ наукъ кончаетъ въ гимназiи... и даже съ золотой медалью... Будетъ учительницей... Тогда намъ всѣмъ хорошо будетъ... А то вѣдь одна рука–то...

Въ этотъ вечеръ я засидѣлся. Трое насъ оставалось въ столовой. Тихъ былъ и теменъ вечеръ. Чорный, глядѣлъ онъ въ открытое окно, колебля желтое пламя свѣчи.

Василiй Сергѣичъ трогательно разсказывалъ о своей жизни. Отецъ крупными шагами ходилъ по комнатѣ и тихо насвистывалъ, я сидѣлъ въ уголку и смотрѣлъ на темное окно, а Василiй Сергѣичъ глядѣлъ на играющее подъ вѣтеркомъ пламя свѣчи и разсказывалъ. Какъ онъ, сиротой, былъ привезенъ въ городъ къ иконописцу, какъ подъ штамповальнымъ прессомъ потерялъ руку, служилъ у инженера, у архитектора... Какъ очутились у него племянни<къ съ племянницей, тоже сироты. Тутъ для его одной руки выпало порядкомъ работы... Онъ дѣлалъ для архитекторовъ чертежи, писалъ декорацiи,игралъ въ балаганахъ, расписывалъ стѣны церквей... Ну, теперь скоро все перемѣнится. Настенька поступитъ въ учительницы, а егоМишукъ пойдетъ наинженера. Тогда всѣмъ хорошо будетъ, и онъ отдохнетъ... И полѣчиться бы надо. Ну, придетъ время, скоро... Тогда онъ какъ слѣдуетъ займется своими чертежами, на покоѣ все произведетъ...

И опять началъ онъ говорить о своемъ храмѣ для всѣхъ людей. Тогда мнѣ не все понятно было въ словахъ этого страннаго человѣка. Но теперь я хорошо понимаю все... Онъ ночит проводилъ въ маленькой квартиркѣ своей, усталый послѣ балаганной игры, послѣ расписыванiя потолковъ и стѣнъ въ трактирахъ. Сидѣлъ надъ листами синей вощеной бумаги и творилъ... И плакалъ. Онъ самъ разсказывалъ, что плакалъ. Холодно было въ этой квартиркѣ, руки нѣмѣли. Его Настенька и Мишукъ ежились отъ холода подъ дранымъ одѣяломъ, а онъ сидѣлъ, склонившись[1018] надъ чертежами... Кому были нужны эти чертежи? Никто не далъ ему за нихъ ни копейки... Но онъ работалъ. Онъ хотѣлъ перелить въ линiи и краски таившiйся въ немъ прекрасный мiръ. Въ эти ночные часы онъ жилъ и сладко томился, пытался

 

// л. 37

 

 

Пустой или карандаш незаметен

 

// л. 37 об.

 

Докторъ ушелъ.

— Вотъ что... — скзалъ мнѣ отецъ. — Проѣдемъ сейчасъ къ нему... Обѣщалъ тебя захватить.... Только... — онъ подумалъ, — не вздумай тамъ еще того... ревѣть!

Почему онъ сказалъ это?

Поѣхать къ Василiю Сергѣичу было моей мечтой. Многое казалось мнѣ въ немъ загадочнымъ. Я представлялъ себѣ, что и квартира его должна быть какая–то особенная, и его Мишукъ тоже особенный. Тамъ я увижу и эту дѣвочку съ голубыми глазами. Странно, но я часто думалъ о ней и даже видѣлъ во снѣ. Именно такими я представлялъ себѣ ангеловъ, и одинъ изъ нихъ, который былъ въ нашей церкви въ вершинѣ мраморной[1019] колонны, былъ очень похожъ на нее. Стремительно кинулся я одѣваться, выбралъ матросскiй костюмчикъ, который очень шелъ ко мнѣ. Такъ какъ въ моей комнатѣ не было зеркала, то, какъ это часто дѣлала наша няня, я сталъ передъ кiотомъ и поглядѣлся въ стекло. И когда глядѣлся, увидалъ маленькое пасхальное яичко, которое подарила мнѣ няня и о которомъ я уже забылъ. Оно было простое, маленькое сахарное яичко съ панорамой Воскресенiя. За розовыми и бѣлыми цвѣточками безсмертника и зелеными волокнамимха виднѣлась картинка Спасителя, подымающагося со знаменемъ изъ гроба. То тяжелое чувство, которое давило меня  весь этотъ день, усилившееся особенно послѣ словъ доктора, — я если и не понималъ хорошо, что должно случиться, все же чувствовалъ это, — вдругъ пропало. Оно смѣнилось тихой умиротворяющей грустью, даже пожалуй тихимъ покоемъ душевнымъ, тѣмъ покоемъ, какой испытывалъ я въ дни говѣнья. Нѣтъ смерти теперь, нѣтъ... Объ этомъ думалъ я, когда стоялъ за плащаницей, когда въ крестномъ ходѣ шелъ вокругъ храма на Пасху. Эти слова — теперь, батюшка, нѣтъ смерти, когда–то говорила мнѣ старушка няня. Она сказала ихъ и въ ту Пасху, когда подарила мнѣ это сахарное яичко. И вотъ, смотря на это яичко, я какимъ–то непонятнымъ теченiемъ мысли связалъ въ своемъ умѣ образъ Василiя Сергѣича, его болѣзнь и то страшное, что идетъ. Подымающiйся со знаменемъ Спаситель, казалось, говорилъ — нѣтъ смерти! И не разсуждая, повинуясь только вдругъ охватившему меня порыву, я открылъ дверцу кiота<,> взялъ яичко и положилъ въ карманъ.

Крупный разговоръ въ столовой услышалъ я и прiоткрылъ дверь. Два человѣка стояли въ столовой: отецъ и Иванъ Михайловичъ.

— Со всякимъ можетъ быть... — говорилъ Иванъ Михайловичъ. — Я найду...

— А я требую! — кричалъ отецъ. — Извольте сегодня же доставить мнѣ! Вы понимаете, — онъ пла–четъ! Мнѣ тяжело, мнѣ тяжело смотрѣть ему въ глаза! Послѣднiе дни человѣкъ живетъ! Нужно ему это, нужно! Я не понимаю, да, я не понимаю, зачѣмъ они ему нужны, но они нужны!

 

// л. 38

 

 

Пустой или карандаш незаметен

 

// л. 38 об.

 

Я не узнавалъ отца. Онъ кричалъ на Ивана Михайловича, онъ нахалъ руками, ерошилъ волосы.

Иванъ Михайловичъ развелъ руками.

— Поймите же, я перерылъ всю квартиру... Я не могу понять, куда я ихъ сунулъ... Можетъ быть, забылъ гдѣ–нибудь... Его дочка сама была у меня, и я при ней перерылъ весь кабинетъ... Я понимаю его... конечно... Я, пожалуй, самъ къ нему съѣзжу... Вотъ вы кричите, я понимаю... Онъ вамъ передалъ чертежи, я понимаю ваше положенiе... Человѣкъ требуетъ своего... Знаете, отбросимъ наши недоразумѣнiя... Когда я прочелъ его записку ко мнѣ, ей–Богу мнѣ его жалко стало! Знаете что, поѣдемте къ нему вмѣстѣ... Я, собственно, и заѣхалъ къ вамъ по этому поводу. Я ему скажу... самъ. Онъ мнѣ повѣритъ и успокоится...

— Что вы ему скажете?

— Я скажу... — Иванъ Михайловичъ поднялъ голову и его лицо стало такимъ мягкимъ и простымъ, добрымъ и вдумчивымъ, — я скажу ему, что онъ... архитекторъ! Да, я ему скажу это... Я ему скажу, что... Ну, я знаю, чт<о> сказать ему... Онъ просилъ меня о своихъ чертежахъ въ запискѣ, онъ просилъ меня простить, если я чѣмъ–нибудь его обидѣлъ... Поѣдемте къ нему[1020]

Иванъ Михайловичъ вытеръ платкомъ потное лицо и прикурилъ потухшую сигару.

— Поѣдемте... — какъ–то нерѣшительно сказалъ отецъ.

XIV

Мы поѣхали. Иванъ Михайловичъ ѣхалъ сзади насъ на извозчикѣ. Ѣхали долго. Кончились большiя улицы, начались переулки, пошли деревянные домишки. Очевидно, мы приближались къ гордской окраинѣ. У маленькаго домика кучеръ остановился.

Черезъ грязный дворикъ, черезъ темныя сѣни вступили мы въ небольшую квартирку. Когда мы отворили обшарпанную дверь и вошли въ узенькую переднюю, меня поразила глубокая тишина, точно квартирка была пустая.

 

// л. 39

 

Пустой лист

 

// л. 39 об.

 

еще больше и стало изжелта–сѣрымъ, пиджачокъ взмокъ, и тонкiя стружки торчали даже изъ-за воротника.

Совсѣмъ стемнѣло. Василiй Сергѣичъ присѣлъ на кучу щепы и задумался. Мы съ Васькой присѣли рядомъ.

— Усталъ... усталъ, братики... — сказалъ онъ и грустно улыбнулся.

Было тихо. Давно ушли на ночлегъ куры и увели съ собой веселый гомонъ жаркаго дня. И въ небѣ было тихо. Неслышно плыли въ немъ далекiя перистыя облака. Василiй Сергѣичъ сидѣлъ, охвативъ руками колѣни, и смотрѣлъ въ нѣбо. Не духъ ли его томился въ этотъ тихiй часъ вечера тяжкимъ томленьемъ, творческiй духъ, которому суждено было биться на задворкахъ и балаганахъ?..

Вспоминаешь теперь этотъ тихiй вечернiй часъ, грустные глаза, обращенные къ небу, и вздохи... Дѣтское невѣдѣнiе свое вспоминаешь и грустишь... Грустишь и о Василiи Сергѣичѣ, и о другихъ многихъ, такъ же какъ и онъ безвѣстно отшедшихъ, быть можетъ таившихъ въ себѣ огромныя и неиспользованныя силы, не попавшихъ на настоящую дорогу. Ты улыбаешься моимъ словамъ... Ступай же на Красную Площадь и всмотрись въ это удивительное сооруженiе, въ соборъ Покрова, въ храмъ Василiя Блаженнаго, знаменитый памятникъ XVI вѣка. Его создали такiе же, изъ безвѣстности вышедшiе люди, нѣкiе Яковлевъ Посникъ и другой, по прозванiю Барма... И сколько, быть можетъ, потомъ было этихъ безвѣстныхъ!Сколькихъ затерли въ глухiя времена и по глухимъ мѣстамъ камни суровой жизни!...

Зашуршали стружки, и изъ сгустившихся сумерекъ выступила фигура отца...

— Ты все еще здѣсь? Чего же домой–то не идешь? — спросилъ онъ.

— Тутъ ужъ и заночую. До квартиры мнѣдалеко, а завтра опять съ четырехъ начнемъ...

— Можетъ, деньжонокъ надо, а?

— Нѣтъ ужъ, — покачалъ головой Василiй Сергѣичъ. — Какъ ужъ сказалъ: сда<мъ> въ исправности, тогда ужъ...

Долгимъ взглядомъ посмотрѣлъ на него отецъ. И мнѣ было странно: я всегда видѣлъ, съ какой радостью всѣ получали деньги, а Василiй Сергѣичъ отказывался. Посмотрѣлъ, подумалъ, хлопнулъ по плечу и сказалъ:

— Ну, такъ идемъ ужинать.

Ласково обнялъ его подъ спину и повелъ, подталкивая и называя «одноручкой». И такъ тепло стало у меня на душѣ, такъ тепло.

Милый, тихiй вечеръ, милыя звѣзды, милыя, отшедшiя лица...

Ужинали. Василiй Сергѣичъ конфузился, часто ронялъ салфетку и краснѣлъ. Отецъ былъ очень ласковъ, самъ клалъ ему на тарелку кушанье и за

 

// л. 40

 

Пустой лист

 

// л. 40 об.

 

ставлялъ ѣсть, и по лицу его видѣлъ я, что жалко ему этого робкаго человѣка. Послѣ ужина Василiй Сергѣичъ попросился переночевать гдѣ–нибудь въ людской.

— Еще что?! — сказалъ отецъ. — Ляжешь здѣсь, на диванѣ. И брось ты, братецъ мой, ежиться! Терпѣть не могу! Смотри веселѣй!

— Я ничего–съ... — робко отозвался Василiй Сергѣичъ.

— Ничего–съ... — продолжалъ отецъ. — Ты у меня строишь, у ме–ня! Ты для меня теперь — ар–хи–тек–торъ! Какъ Иванъ Михайловичъ, все равно!

— А–ахъ... — вздохнулъ Василiй Сергѣичъ. — Иванъ Михайловичъ... они имѣютъ и чинъ, и званiе... а я... мнѣ ходу такого нѣтъ...

— А я тебѣ говорю, что мнѣ наплевать! Ничего я во всемъ этомъ не понимаю, а вотъ вѣрю тебѣ и все! Вѣрю! Въ тебѣ можетъ, въ твоей–то головѣ больше, чѣмъ въ настоящемъ архитекторѣ сидитъ... А ты ежишься. Ты только погоди! Мы съ тобой еще покажемъ себя! Я еще можетъ тебя въ славу произведу... Будетъ все удачно, такъ я тебя домъ заставлю строить... съ балконами и всякой штукой! Ходъ тебѣ дамъ, разъ я въ тебя вѣрю! Я, братъ, тебя чую...

Отецъ разошелся. Онъ говорилъ и ударялъ ладонью по столу, а Василiй Сергѣичъ сидѣлъ и моргалъ.

— Что тебя запугали, братъ, такъ я все вижу... И что много тебѣ обидъ было, — вижу. Надъ тобой Иванъ Михайлычъ  смѣется и надо мной смѣется, — вижу! Мы сами надъ нимъ посмѣемся...

— Позвольте сказать–съ... — дрогнувшимъ голосомъ началъ Василiй Сергѣичъ. — Для васъ... для васъ... Я не подведу... увидите... А что сейчасъ сказали, что вѣрите... вотъ тутъ у меня... тутъ... — постучалъ онъ себя въ грудь, — тутъ у меня... тепло... утѣшили... утѣшили...

Его лицо сморщилось, заморгали глаза, и брызнули слезы. Онъ вытащилъ красный платокъ и уткнулъ въ него лицо свое, и затрясся.

— Да будетъ тебѣ! — крикнулъ отецъ, — Чудакъ ты человѣкъ! Понимаю я тебя! Я говорю, что покажемъ мы имъ! Смѣются и наплевать!

И онъ дружески похлопалъ Василiя Сергѣича  по плечу.

Тотъ плакалъ. Я смотрѣлъ на него, на отца и чувствовалъ, что и у меня жжетъ въ глазахъ. Почему плакалъ Василiй Сергѣичъ? Быть можетъ, у насъ впервые почувствовалъ онъ привѣтъ и ласку... Отецъ мой былъ простой, необразованный человѣкъ, но онъ имѣелъ сердце и умѣлъ понимать другого. Быть можетъ въ этотъ тихiй вечернiй часъ вспомнился Василiю Сергѣичу долгiй рядъ обидъ и униженiй, неудачъ и ударовъ жизни, которые согнули спину его, съежили и безъ того маленькую и убогую его фигурку. Быть можетъ въ этотъ тихiй вечернiй часъ обласканный и тронутый довѣрi

 

// л. 41

 

Пустой лист

 

// л. 41 об.

 

по угламъ — «касса», что наполнило намъ о легкомыслiи съ двугривеннымъ. Мы все же протискались къ самой кассѣ и хлопали глазами, провожая счастливцевъ съ билетами. За досчатой стѣной что–то треснуло, — должно быть, выпалили изъ пушки.

— Вамъ тутъ чего? — раздался изъ ящика скрипучiй голосъ барыни въ лисьей шубѣ. — Платите деньги и смотрите... Семенъ, отгоняй мальчишекъ! Публикѣ только мѣшаютъ...

Изъ темной глубины балагана вынырнулъ долговязый парень въ красномъ плащѣ и со шпагой и отстранилъ насъ.

— Не проѣдайся, не проѣдайся!

Васька уже предложилъ мнѣ юркнуть въ темный проходъ, воспользовавшись приливомъ публики, уже пригнулся, чтобы юркнуть, но зоркiй глазъ барыни изъ ящика пригвоздилъ его на мѣстѣ. Какъ разъ въ этотъ моментъ надъ моимъ ухомъ раздался голосъ:

— А–а... сударь, и вы здѣсь!

Я узналъ приказчика дяди, Василiя Васильича. Онъ былъ при полномъ парадѣ: въ лаковыхъ сапогахъ, въ глянцевитыхъ резиновыхъ галошахъ, въ синей чуйкѣ, изъ кармана которой весело выглядывалъ уголъ алаго фуляра, и пощелкивалъ орѣшки.

— Изволили любоваться въ балаганѣ? — сладкимъ голоскомъ спрашивалъ онъ, гремя въ карманѣ орѣшками.

 

// л. 42

 

Пустой лист

 

// л. 42 об.

 

И теперь я иногда вижу эти свѣтлыя бодрыя утра и слышу бодрые крики птицъ[1021] Но уже нѣтъ въ душѣ того свѣта, тѣхъ яркихъ надеждъти ожиданiя чего–то грядущаго и хорошаго, той  младенческой ясности, чѣмъ переполнего было маленькое сердце въ то утро, когда я слышалъ стукъ топоровъ и сочное ерзан<ье> рубанковъ...

VIII

Прошло дней пять. По всѣмъ мѣстамъ въ городѣ были возведены арки и щиты, только у насъ работы не подвигались. Но на дворѣ выростали новыя и новыя кучи планокъ, фигурныхъ дощечекъ, брусочковъ и бревнышекъ, и Василiй Сергѣичъ попрежнему бѣгалъ съ озабоченнымъ видомъ, мѣтилъ и примѣрялъ. Сроку, какъ говорили, оставалось всего дня два.

— Гони его! — кричалъ дядя, — Лучше теряй задатокъ, а то все равно только осрамишься... Даже въ газетахъ про тебя написали, что въ твоемъ районѣ ничего не дѣлается...

— Мало этого... — отвѣчалъ отецъ, — Сейчасъ только городская коммиссiя по украшенiю города была и серчала...

— Да что ты, сумасшедшiй? — кричалъ дядя, — И моя репутацiя страдаетъ, мои вѣдь рабочiе–то у тебя...

— Циплятъ по осени считаютъ! — прищуривъ глазъ, говорилъ отецъ.

— Тьфу! — махалъ рукой дядя, пожималъ плечами и уходилъ.

Послѣ такихъ разговоровъ мы съ Васькой рѣшили, что Василiй Сергѣичъ «провалится». Дворникъ Степанъ ходилъ по двору и насмѣшливо подмигивалъ плотникамъ.

— Старайся! Должно, замку строите...

— Строимъ, а неизвѣстно что... — отзывались плотники и крутили головами[1022] Онъ знаетъ, — подмигивали они на Василiя Сергѣича.

Наконецъ, когда дядя, что называется, «насѣлъ» на отца, отецъ вызвалъ Василiя Сергѣича и спросилъ:

— Вотъ скажи ему, почему ты не ставишь прямо на мѣстахъ.

— А чтобы не переняли! — увѣренно отвѣтилъ Василiй Сергѣичъ, — Иванъ Михайловичъ только на мой чертежикъ взглянули, и ужъ одну арочку на манеръ моей вывели... А я хочу, чтобы поразить... Въ срокъ соберу? Будьте покойны.

Дядя внушительно покачалъ головой.

Въ ту же ночь тревожный звонокъ всполошилъ весь домъ. Что такое<?> Я вскочилъ и выбѣжалъ въ переднюю. Здѣсь я увидѣлъ Василiя Сергѣича и отца. Василiй Сергѣичъ былъ страшно блѣденъ и какъ–то весь встрепанъ.

 

// л. 43

 

Визгъ тысячи желѣзныхъ дудокъ, сверлящiй металлическiй визгъ изъ нутра, захлебывающiйся въ страхѣ крикъ, наполнилъ весь тихiй садъ.

— Давай! давай! — кричали рѣзаки. — Ходу, ходу!

Верховой вцѣпился ногтями въ мясистыя уши, приникъ и впился, какъ чорный огромный жукъ, пыхтѣлъ и правилъ ногами. Мокрый отъ пота колбасникъ безъ картуза, который онъ потерялъ еще въ загонѣ, вертѣлся, нащупывая боковые карманы, хваталъ кабана за ноги, отлеталъ въ сторону, ругался и ободрялъ.

— Такъ его, такъ... Съ заду–то, съ заду–то...

— Ходу, ходу! — стараясь перекричать визгъ, ревѣли рѣзаки, теперь сбросившiе на кусты барбариса засаленныя куртки, красные, съ голыми напруженными руками,  мечущiеся въ невѣрномъ свѣтѣ фонарика.

— Стой! — крикнулъ старшiй, вынимая изъ ноженъ короткiй[1023] стилетъ. — Здѣсь будемъ. Крути!..

Они были на песчаной дорожкѣ, обсаженной барбарисомъ. Веревку прикрутили къ мордѣ. Верховой навалился всѣмъ тѣломъ, давя кабана къ землѣ[1024] Колбасникъ оттягивалъ кабану заднiя ноги, упершись каблуками въ края дорожки. Тогда старшiй, забѣжавъ съ головы, надавилъ лѣвой рукой на рыло сдѣлалъ что-то подъ лѣвой передней ногой, точно толкнулъ, и визгъ кончился. Было слышно, какъ лаяла во дворѣ собака.

— Фу, чортъ... запарилъ...

Вытирали потныя лица. Старшiй, сорвавъ горсть листьевъ, отиралъ обнаженную руку. Проклъ свѣтилъ на пятно, расплывавшееся по песку дорожки.

Изъ–за кустовъ барбариса вышелъ корнетъ. Онъ сидѣлъ на террассѣ, когда начался визгъ, раз<нрзб>, <2 нрзб>[1025]. Но когда мать убѣжала, зажавши уши, а отецъ сморщился и сказалъ: — а, чортъ! корнетъ вдругъ захотѣлъ видѣть все и пошелъ безъ дороги на мигающiй за деревьями огонекъ.

Онъ смотрѣлъ на покойную розоватую тушу, уткнувшуюся пятакомъ въ сапогъ рѣзака.

— Чего стали? Волоки!

Пришлось потребовать ручную платформу.

Слѣдомъ за кабаномъ уже на конскомъ дворикѣ закололи еще одиннадцать[1026] Усталые, раздраженные борьбой и острымъ запахомъ хлѣва, пота и крови, которая уже не просачивалась въ землю, а текла струйками отъ одного темнаго большого пятна съ алымъ отблескомъ, рѣзаки одинъ за другимъ били подъ лѣвую лопатку. И когда оставалось двѣ штуки, во дворикѣ было много народу. Пришли съ деревни и прибѣжала Нѣта, но не рѣшалась войти въ загородку, а поглядывала изъ–за прясла. Ей было и жалко, и страшно, и жгуче–интересно. Ловящимъ взглядомъ старалась увидѣть она, какъ это дѣ-

 

// л. 43 об.

 

ибо, какъ сказано въ Писанiи, явился во одеждѣ небрачной. Хоть и есть пословица, что шкура овечья, а душа человѣчья, но есть и другая пословица: «не лѣзь съ рыломъ немытымъ въ калашный рядъ». Самъ бы явился принести извиненiе, но лежу въ болѣзненномъ состоянiи отъ грудной болѣзни и ослабъ. И потому письмо сiе вручитъ Вамъ моя родная племянница Настя, окончившая полный курсъ наукъ въ гимназiи съ первой золотой медалью, которую прошу не осудите, если она явится въ старомъ и кое–гдѣ заштопанномъ платьѣ, за что она уже и понесла обиду даже въ стѣнахъ гимназiи отъ подруги своей, получивъ въ злую минуту во всеуслышанiе обидное прозвище — оборванка! И все по злобѣ, что моей заштопанной Настенькѣ, а не ея изукрашенной матерiями подругѣ присуждена первая золотая медаль! И <нрзб> произошло какъ разъ въ тотъ самый торжественный день, когда я запоздалъ на торжество. И оттого запоздалъ я, что привезъ мою Настеньку въ болѣзненномъ состоянiи швейцаръ изъ гимназiи на извозчикѣ. И вотъ мы, стало быть, съ ней оба оборванцы! Но что дѣлать, если почти у всѣхъ людей по двѣ руки, а у меня одна! И остается мнѣ единое утѣшенiе и извиненiе моему скорбному виду, что при неосторожномъ обращенiи моемъ съ костюмомъ, на коемъ /старомъ/ много пятенъ и дыръ, я елико возможно старался обходиться осторожно со своей внутренней одеждой, а именно душой и сердцемъ, и руками, на которыя не допускалъ класть пятенъ во всю свою жизнь! И горько мнѣ, помимо всего прочаго, что не найду времени и силъ исполнит<ь> планъ жизни и показать свой храмъ всесвѣтный, который изобразилъ въ чертежахъ и ношу на сердцѣ. Не суждено мнѣ, ибо при моемъ необразованiи у меня болѣзнь и бѣдность и никого нѣтъ. И прошу васъ, пришлите мнѣ мои чертежи, ради Бога пришлите! Сердце болитъ... Пришлите чертежи! По–скорѣй пришлите чертежи. Я буду смотрѣть на нихъ и плакать радостными слезами. Пусть они никуда не стоятъ, пришлите! И прошу прощенiя, ежели обидѣлъ. И благодарю, ибо вы первый довѣрились мнѣ въ крайнюю[1027] минуту въ отвѣтственномъ дѣлѣ, и я радъ, что хоть это неважное Господь Богъ и мои силы допустили мнѣ выполнить все честно и благородно даже до хвалы въ вѣдомостяхъ. Пришлите чертежи!

Вашъ всепокорнѣющiй слуга не имѣющiй чина и званiя Василiй Сергѣичъ Коромысловъ».

Вотъ смотрю я на это письмо, вдумываюсь въ эти витiеватыя, изъ сердца вырванныя строки. Горечь и боль, и сознанiе своей правоты и безпомощности вырвали ихъ. Я чую слезы. Я чувствую трепетъ свѣтлаго духа, быть можетъ бродившаго по высотамъ, недоступнымъ для многихъ, носящихъ чистые пиджаки и сюртуки. Оборванный человѣкъ, расхаживавшiй на балаганных<ъ> подмосткахъ и получившiй балаганныя пощечины и не только балаганныя...[1028]

 

// л. 44

 

какъ потрескиваетъ съ лугов<ъ>[1029]что-то знакомое: Наконец<ъ>вете<нрзб>, <нрзб>ца через<ъ> д<нрзб>и потянулся.[1030]

— Подымайся, ребята!..

V

Старый Проклъ, ворча, что истопчутъ кусты барбариса, повелъ съ фонаремъ рѣзаковъ. Имъ было досадно, что придется волочить свиней чуть ли не за сотню шаговъ, но колбасникъ подбадривалъ и просилъ работать на совѣсть.

Не получивъ обычнаго корма, свиньи дремали, прислушиваясь къ знакомымъ шагамъ. Но не было знакомыхъ шаговъ. Тяжолый кабанъ нѣсколько разъ пробовалъ подыматься и выбираться къ корыту, но ему мѣшали другiе. Онъ былъ настойчивъ и силенъ и давилъ своей тяжестью, и взаимное раздраженiе вылилось въ давкѣ и ревѣ, въ грузной вознѣ этихъ тяжолыхъ животныхъ. Это была упорная и мутная возня въ темнотѣ, гдѣ сдавленные и слѣпые, они тыкались пятаками въ глаза и бока, вскакивали и рушились другъ на друга. И, наконецъ, потные и усталые, успокоились на ночь.

Было тихо въ загонѣ, когда подошли рѣзаки: душная дрёма охватывала животныхъ.

Вошли съ фонаремъ. И когда вошли, кабанъ первый окинулъ острымъ невиднымъ взглядомъ и рыкнулъ. И все забилось. Хотѣлъ ли онъ лѣзть снова къ корыту, или что–то принялъ въ себя отъ этихъ людей, что–то страшное, можетъ быть, что чутко ловятъ и знаютъ только одни животныя и что недоступно людямъ, можетъ быть, запахъ кровина курткахъ, тотъ неуловимый запахъ, отъ котораго мирныя коровы приходятъ въ ярость и бьютъ въ землю рогами, — трудно сказать. Но кабанъ поднялся, сбрасывая привалившуюся къ нему тушу и издалъ трубный, полный тревоги ревъ. Ему отвѣтили. И понесся этотъ звенящiй ревъ отъ конскаго дворика въ тихую росисту<ю> ночь, подъ высокое небо, теперь сплошь залитое играющими звѣздами.

— Бери его! — указалъ старшiй.

Двое рѣзаковъ вошли съ веревками въ груду ревущихъ розовыхъ тѣлъ. Они быстро подвели петлю подъ переднiя ноги и подтянули. Кабанъ понялъ, что идетъ на него страшное. Онъ рванулся съ ревущимъ визгомъ, перекинулъ себя черезъ туши сосѣдей, грузно ударился о переборку и сталъ, уткнувъ рыло въ уголъ. Но его повернули къ двери. Третiй рѣзакъ вскочилъ на него верхомъ и кольнулъ острымъ стилетомъ въ мясистый розовый задъ, а двое рванули къ двери. Свѣтъ отъ фонаря въ рукѣ Прокла ловилъ мечущуюся тушу и сидящаго на ней рѣзака, который съ кряканьемъ навалился на спину кабана и, царапая землю сапогами, направлялъ, не позволяя закинуться.

 

// л. 44 об.