Виноград (НИОР РГБ 387.7.3.)

Фонд № 387

И. С. Шмелева

Картон № 7

Ед. хран. № 3

Шмелев,

Иван Сергеевич

[«Виноград»]

«На винограде» — рассказ.

1913

а) Поздняя редакция. Машинопись

с авторской правкой 24 лл.

б) Еще более поздняя редакция

Машинопись с авторской правкой 7 лл.

Загрязнены несколько листов.

Надорван правый нижний угол одного листа.

Общее количество

Листов 31

НА ВИНОГРАДѢ.

I

Каждый изъ нихъ задалъ паспортъ и получилъ наказъ — во вторникъ, къ часу дня, быть на вокзалѣ, у багажной кассы: тамъ ихъ найдутъ и выдадутъ билеты на проѣздъ.

Первымъ [1]явился худощавый, бѣлоусый парень, съ узелкомъ, [2] [3] [4] осмотрѣлся ‑[5] [6] прикинулъ свои часы по вокз. и сталъ сторожить входныя двери.[7] Спросилъ у носильщика[8] [9] развязано,[10] покашливая[11]:

[12] ‑ Въ[13] Крымъ когда машина отходитъ?

И не разобралъ, что сказалъ[14] [15] находу носильщикъ. [16]

[17] [18] Тутъ же[19] подошла запыхавшаяся румяная[20] дѣвушка съ большимъ бѣлымъ узломъ, который она тащила на животѣ. [21]

— Позвольте васъ спросить…[22] тутъ ли[23] будетъ эта[24] касса багажная?

Онъ первый[25] отвѣтилъ [26] съ готовностью.[27] оглядѣвъ зеленый съ большими пуговицами жакетъ и черную косыночку, посмотрѣлъ на узелъ.[28] [29] [30] Поколебался – стоитъ? И рѣшился.[31]

— А вы… дозвольте васъ спросить, не въ Крымъ–съ?

— Какъ же, какъ же… въ Крымъ! [32] [33]

— [34] Тоже въ Крымъ! Не[35] къ господину ли[36] Винду, для пансіона?[37]… А вы сюда, къ сторонкѣ, узелокъ–то… [38] Къ часу наказывали, а пока никого результату…

Разговорились[39]. [40] Замѣтилъ[41], что она поглядываетъ на [42] узелокъ, и объяснилъ, что все имущество оставилъ у брата, швейцара на Басманной, а тутъ только самое необходимое. Тащитъ въ такую далищу, когда, можетъ, еще и не уживешься! Настоящая его спеціальность — при номерахъ, но[43] лѣтнее время — мертвый сезонъ, а самовары–то ставить да подавать[44] — чего же ихъ не подать! А звать его Васильемъ.[45] [46]

Дѣвушка разсказала, что [47] [48] не рѣшалась ѣхать въ такую далищу, но господа уѣхали заграницу до зимы, — гдѣ–нибудь надо же служить до ихъ пріѣзда. А зовутъ ее Сашей[49].

[50]

// л. 1

Какъ–то повечеру сидѣлъ поваръ на порожкѣ кухни, глядѣлъ на море. Черные пошли вечера, октябрьскіе — ничего не было видно на морѣ не было видно моря, только скупо глядѣлъ холодный огонекъ фонарь на пристани да въ черной дали мигалъ огневыми вспышками маякъ. Посвистывало и шумѣло по кипарисовымъ, движущимся аллейкамъ. Поваръ сидѣлъ и радовался, что только одна недѣля осталась и что слава Богу, все тамъ благополучно и ждутъ его не дождутся. Подошелъ изъ темноты Василій.

— А прогнали подвальнаго–то, говорятъ… Укатилъ чортъ… [51]

— Да ну?

Не понялъ поваръ — не то прогнали, не то самъ укатилъ.

— Теперь Александра Петровна получили свое… На квартиру къ этому чорту побѣжала… а онъ еще до обѣда на пароходѣ уѣхалъ… въ Одессу!

— Тц — тц тц… — поцыкалъ поваръ.

— Вотъ и результатъ! Что я говорилъ, Мартынъ Егорычъ!

— Зачѣмъ побѣжала–то?

— Надо полагать — за справками… Во–отъ–съ…

А запоздно сидѣлъ поваръ у Саши въ комнаткѣ, при свѣчѣ, а Саша путано разсказывала ему, заливаясь слезами что уѣхалъ [52] подвальный не простившись. Давно и мѣсто себѣ нашелъ. — [53]

Плакала и говорила ему Саша:

— Двадцать рублей взялъ… говорилъ… жить будемъ вмѣстѣ…

Подошелъ къ двери Василій.

— Говорилъ я вамъ, Александра Петровна… не послушались…

Крикнулъ на него поваръ:

— Ты–то бы помолчалъ! — Что жъ такъ–то ужъ убиваться… Ну, закружилась… Думать надо, а не ревѣть…

— Я ихъ предупреждалъ… Смотрите, Александра Петровна…

— Ну, что можетъ произойти отъ твоего разговора? Видишь, человѣкъ терзается!

— Утромъ еще видѣла… двадцать рублей взялъ… тройку новую ему говорилъ…

Она плакала, прерывисто, вздрагивая грудью и плечами, какъ плачутъ [54] совсѣмъ маленькія дѣти, въ събившейся на сторону прическѣ, съ [55] [56] пятнами [57] на скулахъ подъ глазами, съ краснымъ вспухшимъ лицомъ, а поваръ видѣлъ какъ катились [58] [59] слезы, какъ крупный горохъ, круглыя, совсѣмъ дѣтскія[60] [61]. Такъ же плакала, какъ и его маленькія внучки.

Падала лицомъ въ розовую подушку.

// л. 1 об.

Только одинъ новый жилецъ прiѣхалъ, перваго сентября,[62] какой–то чиновникъ Сусельниковъ. [63] Ходилъ по аллейкамъ, [64] [65] покашливая, тулился въ затишьи на солнышкѣ, поднявъ воротникъ драповаго пальто и сосалъ толстокожiй чаушъ, потому что подобралась шасла и подорожала. А когда спрашивали его, [66] что же[67] поздно, [68] [69] говорилъ[70], [71] вѣжливо:[72]

[73]

[74] ‑ Такъ, знаете…[75] получилъ отпускъ такой[76]…

А по ночамъ ежился [77] въ [78] комнаткѣ на горы, откуда шумѣло и шарахало по стѣнамъ вѣтромъ:

Очень рано пришли холода и выпали снѣга на горахъ.[79]

<// л. 2>

Поваръ, пробовалъ уговаривать, похлопывалъ ее по спинѣ, гладилъ — совсѣмъ разжалобили его эти крупныя слезы и всхлипыванья и вздрагиванья тѣломъ — совсѣмъ такъ плакали его внучки, обиженныя раздражительной матерью, а онъ сажалъ ихъ къ себѣ на колѣни, и уговаривалъ и обѣщалъ конфетку.

И теперь говорилъ Сашѣ тѣмъ же тономъ:

— Можетъ а еще и не уѣхалъ… Мы это разузнаемъ… Мы его тогда…

— Да говорятъ же вамъ, что уѣхалъ, — отзывался Василій, отъ двери. — На пристани видѣли, какъ садился. А они ему еще деньги, кровныя–то свои… Такіе люди, Мартынъ Егорычъ, и въ чести…

— Уйди ты! Нечего тебѣ дѣлать тутъ… — и махалъ руками, и кривилъ лицо.

<// л. 2 об.>

Тутъ увидали, что[80] къ нимъ [81] направляется[82][83] грузный, съ [84] бритымъ лицомъ, въ широченной съ отвисшими карманами, плюшевой курткѣ вишневаго цвѣта. Подошелъ тяж.[85], фукнулъ, задвинулъ съ пропотѣвшаго лба взъерошенную, подъ котикъ, шапку, бросилъ на полъ рыжій саквояжикъ[86] и принялся отираться краснымъ платкомъ. Погляд.[87] на узелъ, покосился[88] на узелокъ, пытливо[89] оглянулъ изъ–подъ бровей.[90] [91] [92]

— Вы какъ[93]… ѣхать, что ль, къ кому[94] порядились, а?

Отвѣтили оба, что въ Крымъ, къ господину Винду.

— У–гу… — сказалъ онъ, разматывая[95] [96] сѣрый шарфъ. — Горничная?

Спросилъ и парня — онъ на какой предметъ. О себѣ сказалъ самъ, что поваръ. Съ мѣстами покончилъ, живетъ на спокоѣ, у дочери–портнихи, та–акъ когда ходитъ по разовымъ. А лѣтнее время какіе [97] разовые!

— А, думаю… прокачусь до осени,[98] замѣсто дачи!.. [99] [100]

Говорилъ,[101] [102] [103] посмѣиваясь[104], и они слышали, какъ пахнетъ отъ него острымъ духомъ сырого подвала[105]. [106]

— [107] Въ[108] часъ съ чѣмъ–то ему отходить, ‑[109] а никакого результату…

— Разъ ужъ пачпорта заданы — дѣло вѣрное… [110] — А,[111] [112] [113] еще и не поѣдемъ. Тоже, заберешься куда… ‑ говорилъ поваръ<.>[114]

И искалъ взглядами у входныхъ дверей.

[115]

[116] Тутъ[117] всѣ увидали нанимавшаго ихъ довѣреннаго человѣка отъ господина Винда.

— Всѣ? [118] Разъ, два, три… Трое…[119] Значитъ,[120] по билету третьяго класса и на харчи по семь гривенъ…[121] [122] Какъ прiѣдете[123], спросите на станціи экипажъ[124] отъ господина Винда, съ пансіона «Морской Берегъ». Тамъ[125] дано знать. А пачпорта пересланы. [126]

II

Устроились хорошо. Былъ конецъ апрѣля, и въ третьемъ классѣ еще не было обычной тѣсноты. Повару уступили мѣсто у окошечка, противъ него сѣла Саша. Василій уложилъ ея узелъ на полку и помѣстился [127] рядомъ. Замѣтилъ, что Саша обмахивается платочкомъ, и лицо у ней разгорѣлось, предложилъ, было, опустить окно, но поваръ не посовѣтовалъ:[128] сейчасъ прохватитъ.

// л. 3

Пошли черные октябрьскіе вечера. Смотрѣть на море — ни видно ничего, только только холодный огонекъ фонарика на пристани да въ страшной дали, за моремъ помигивалъ бѣлыми вспышками маякъ. Въ такія вечера и

Уѣхалъ подвальный Гусенко, уѣхалъ воровски[129], даже[130] не простился[131]. [132] Нашелъ[133] себѣ новое мѣсто —[134] подъ Одессой гдѣ–то. [135]— Все[136] равно [137] я прогналъ бы[138] ‑ на руку [139] не хорошъ...[140] [141] [142] сказалъ ей [143] винодѣлъ, къ которому ходила она [144] узнать, гдѣ Гусенко[145]. [146] [147]

[148]

[149] Узналъ Василiй и сказалъ повару,[150] что бѣгала[151] Саша,[152] въ городъ, а теперь плачетъ[153] у себя въ комнаткѣ. [154] Послушалъ[155] поваръ[156] [157], какъ плачетъ она, скулитъ за стѣнкой. Что же въ чужiя дѣла мѣшаться![158] А потомъ[159] подумалъ[160], что нѣтъ никого здѣсь, кто бы сказалъ ей словцо–другое — женское это дѣло.[161] [162] Пошелъ въ ея комнатку, увидалъ, какъ лежитъ она, уткнувшись головой въ розовую подушку и встряхивается. [163] И[164] сталъ уговаривать. Сидѣлъ [165] на ея[166] ломкой кровати, при лампочкѣ.[167] [168] [169] Слушалъ, какъ плачетъ Саша въ подушку, какъ[170] вѣтеръ [171] шарах<а>лся о стѣны въ чернотѣ[172]. А Василій стоялъ за дверью и слушалъ.[173] [174]

— Что жъ убиваться–то! Закружилась,[175] такъ….[176] [177] Что толку ревѣть–то!

[178] Саша[179] взглянула[180] на повара, [181] въ сбившейся на сторону прически, съ [182] напухшими пятнами, встряхив. всѣмъ тѣломъ, какъ плач. дѣти,[183] и потряхив.[184] ея жемчужныя висюльки. А поваръ видѣл<ъ> какъ выкатились[185] [186] совсѣмъ круглыя[187] [188] слезы, дѣтскі<я> которыя всегда [189] сухо крупно выкатываются.[190] [191] Не тѣ маленькія, котор. сочатся[192] какъ ѣдк. осеннiе дожди<,> точащiе сердце[193], а полныя, крупныя, какъ горохъ, [194] дѣтскія, горькія, крупн. какъ весеннiй грозовой дождь.[195] Которыя [196] прыгаютъ съ носа на щеку, съ щеки на фартучекъ[197] [198] на колѣни[199] скатываются[200]. Такiе[201] слезы [202] часто видалъ онъ[203] у св.[204] внучекъ[205]. И когда смотрѣлъ на эти слезы, и на вздрагивающія красныя губы Саши, думалось[206] ему, что все это[207], до перваго солнышка, и надо только похлопыв.[208] ее по спинѣ[209], [210] провести рукой по мокрымъ глазамъ и сейчасъ же утѣшится. И говорилъ онъ такъ же, какъ[211]

// л. 3 об.

бывало съ обиженн. до горечи внучк.[212]

А Саша говорила, встряхив. и[213] всхлипывая:

— [214] Утромъ[215] еще[216] видѣла… двадцать рублей взялъ… одежу ему новую надо….[217]

— И нечего тутъ плакать[218]… Видишь, что шантрапа… Я–то ужъ[219] чего–чего[220] не повидалъ… А, думаю себѣ, отолье–отся! Вотъ и отвѣдала сладости….[221] Поигралъ да и за щеку… Всѣ вы такія дуры… Поманилъ какой — готово дѣло!

И опять падала Саша въ подушку.

— На что польстилась! [222] Дюжъ[223], какъ битюгъ… Прямо бить тебя, дуру мало! Ну–ну, не убивайся… Думаешь, замужъ не возьмутъ? Во–зьмутъ. [224] Не[225] здѣсь, такъ въ Москвѣ бы… дѣло [226] извѣстное. Да ты слу–шай,[227] что скажу то[228] [229]… Вотъ[230] и съ дочкой у меня такъ–то… съ техникомъ [231] сошлась… ну и… А потомъ за закройщика вышла и очень хорошо жила… до самой его смерти… Да не реви ты!

— Го… говорилъ… вмѣстѣ будемъ[232]… будемъ… тутъ…

— Домой скоро ѣхать, а ты такъ… ревешь… Ну, сиротиночка ты моя! Ни отца ни матери… [233] Женщинѣ[234] бы [235] тутъ [236] поговорить, да [237] нѣтъ никого… И ни отца, ни матери [238]… А что тетка! У меня тетка была… копеечки не выпросишь…

— Гладилъ[239] по спинѣ, смотрѣлъ[240], какъ зарывается головой въ подушку тискаетъ уголокъ[241] пальцами.

— Еще наживешься… [242] Видишь[243] сама[244], что прохвостъ… А ты перемогись… День перемоглась ‑[245] [246] легче. А черезъ недѣльку домой покатимъ, опять чаекъ будемъ попивать [247]<.> Къ намъ когда зайдешь… у меня не уголъ какой, а квартира… [248] А Маша [249] сейчасъ тебѣ всѣ резоны… все тебѣ объяснитъ…[250] Обойдется[251]… А такъ чего[252] же? И глаза вылиняютъ, ‑[253] и…

Утѣшалъ, какъ умѣлъ.

// л. 4

Весна была поздняя, холодная, а [254] въ ночь выпалъ даже снѣжокъ и теперь быстро таялъ въ солнцѣ и остромъ вѣтрѣ.

— Вы теперь распотѣли, — сказалъ Сашѣ поваръ, — и во всемъ тѣлѣ у васъ воспаленіе… а вѣтеркомъ–то и охватитъ. Дочь у меня такъ–то вотъ, отъ собственной неосторожности… ну, и теперь очень плохо, а четверо ребятъ<.> Ей бы вотъ въ Крымъ–то, да готовить не умѣетъ… хе–хе…

И когда разсказывалъ [255] про дочь, разглядывая свои сѣренькія, въ [256] пятнахъ, брюки, на него грустно смотрѣла Саша, и лицо у ней было[257] вдумчиво–дѣтское: опустились уголки рта, точно задумалась ямочка на [258] подбородкѣ, а[259] нижняя губка подобралась, и когда взглянулъ на нее искоса Василій, обрадовался, что она такая, и что ѣдетъ съ ними въ далекую дорогу. И голосъ ея нравился — грудной, разсыпчатый, и чуть взбитые русые волосы, и бровки покойной дужкой, и маленькая бирюза въ розовой мочкѣ уха.

— А чайникъ–то есть у кого? — спросилъ поваръ. — Э–э, какъ же это[260] вы, братики, сплоховали… А вѣдь у меня и[261] чай есть…

Смотрѣли [262] другъ на друга. Тогда Василій сказалъ, что можно прикупить[263] въ буфетѣ, и побѣжалъ, а они, пока онъ ходилъ[264], все безпокоились какъ бы не опоздалъ. Но онъ прибѣжалъ со вторымъ звонкомъ, весело барабаня въ донышко, и тогда всѣ развеселились. Чайникъ очень понравился, поваръ обстучалъ его съ бочковъ и сказалъ, что тридцать копеекъ на вокзалѣ прямо божеская цѣна. Отдали Василію по гривенничку.

Тотъ[265] досталъ жестяной портсигаръ[266] съ тройкой на крышечкѣ,[267] справился у Саши, не повредить ли ей дымъ, и ей было пріятно. Угостилъ повара. Тотъ взялъ для баловства и разсказалъ, что раньше курилъ сигары рубль сотня, но теперь бросилъ изъ–за груди. Досталъ табакерочку и запустилъ. Угостился для потѣхи и Василій; [268] Саша тоже попробовала [269] и заплакала. Смѣялись и не слыхали, какъ пробилъ третій звонокъ.

— Вотъ и поѣхали въ путь–дорожку… — сказалъ поваръ и покрестился.

Покрестилась[270] и Саша мелкими крестиками.

— Теперь ужъ безповоротно, Александра Петровна, — сказалъ Василій. — Теперь всякихъ фруктовъ покушаете. А мы сейчасъ, какъ станція, чайничекъ закипятимъ и будемъ чаекъ попивать да въ окошечки смотрѣть. И вотъ у насъ [271] только почку еще[272] разбиваетъ, а тамъ ужъ обязательно всякіе цвѣты… Тамъ даже зимой безъ одежи[273] ходятъ!

Поваръ хмуро смотрѣлъ на завертывавшіяся черныя полосы освободившихся отъ снѣгу полей, на побурѣвшія, переходящія въ прозелень рощи. Уже выбѣгала по солнечнымъ откосамъ[274] остренькая веселая травка. [275] Кололо[276] глаза съ лужъ и канавъ, доверху налитыхъ бурой, еще студено<й> водой.

// л. 5

сиротиночка ты моя… [277] Женщинѣ бы какой[278] тутъ поговорить, да нѣтъ никого. И ни отца,[279] ни матери… А что тетка! У меня тетка была, копеечки не упросишь[280].

[281] Смотрѣлъ[282], какъ зарывается головой въ подушку, тискаетъ уголокъ пальцами.

— Еще наживешься… [283] А ты перемогись. День перемоглась — сейчасъ легче… А черезъ недѣльку и домой покатимъ. Опять чаекъ будемъ попивать. Къ намъ когда зайдешь, у меня не уголъ какой, а квартира. А Маша[284] сейчасъ тебѣ всѣ резоны, все укажетъ[285]. Обой–дется! А такъ чего же? И глаза вылиняютъ, и…

Утѣшалъ, какъ умѣлъ.

// л. 5 об.

Уѣхалъ подвальный Гусенко, уѣхалъ воровски, даже не простился. Нашелъ [286] новое мѣсто, гдѣ–то подъ Новороссійскомъ[287].

— Все равно, я бы прогналъ[288] его[289]… нечистъ на руку… — сказалъ винодѣлъ, [290] Сашѣ[291] [292].

Весь день бѣгала она[293] по городу, искала, а къ ночи забилась [294] въ комнаткѣ. Слышалъ поваръ, какъ плакала она за стѣнкой. Думалъ, ‑[295] что же въ чужія дѣла мѣшаться! А потомъ раздумался, что нѣтъ у ней[296] никого здѣсь, кто сказалъ бы [297] словцо–другое, — женское это дѣло![298] — пошелъ къ ней, увидалъ, какъ лежитъ она, уткнувшись въ розовую подушку, присѣлъ[299] на ломкой ея кроватѣ и сталъ уговаривать. Слушалъ, какъ [300] рыдаетъ Саша [301], а[302] вѣтеръ шарахается въ темнотѣ о стѣны[303].

[304] [305]

— Что жъ убиваться–то! Закружилась, такъ… [306]

[307] Посмотрѣла Саша[308] на повара. Сбилась ея прическа напухло красными пятнами подъ глазами, и встряхивались по щекамъ[309] висюльки.[310] [311] [312] Видѣлъ поваръ[313], какъ катятся[314] совсѣмъ круглыя слезы, дѣтскія, которыя всегда крупно выкатываются. Не [315] маленькія, ѣдучiе[316] какъ [317] осенній дождикъ, [318] [319] а крупныя, какъ горохъ, [320] какъ вешній[321] градовой[322] дождь[323]. Такія слезы онъ часто видалъ у внучекъ.

И когда смотрѣлъ онъ на эти слезы, и вздрагивающія пухлыя[324] губы Саши, думалось ему, что все это до перваго солнышка; [325] только провести рукой по мокрымъ глазамъ, и сказать ласково–ласково[326] сейчасъ же утѣшится. Говорила Саша, встряхиваясь въ рыданьяхъ — точь–точь, какъ [327] обиженная до горечи внучка, Оля[328]:

— У–утромъ [329] видѣла… двадцать рублей[330] [331] взялъ… одежу ему новую[332] надо…

— И нечего плакать. Видишь,[333] что шантрапа. Вотъ и отвѣдала сладости… Всѣ вы такія[334]….[335] Поманилъ какой — го–тово дѣло!

И опять падала Саша въ подушку.

— Польстилась,[336] [337] что дюжъ, какъ битюгъ. Прямо бить тебя дуру мало. Ну–ну, не убивайся. [338] Боишься,[339] что[340] замужъ не возьмутъ? Возьмутъ! Не здѣсь, такъ въ Москвѣ бы… дѣло извѣстное. А ты слушай, что разскажу[341]–то… Вотъ и съ дочкой у меня такъ–то… съ техникомъ сошлась ну и… А потомъ за закройщика вышла и такъ–то хорошо жили до самой его смерти.

— Го… говорилъ… вмѣстѣ будемъ… будемъ тутъ…

— Чего не говорить! Домой вотъ скоро ѣхать[342], а ты такъ… ревешь… Ну

// л. 6

Въ солнечномъ затишьи, по станціямъ,[343] зелено золотились сквозныя березки. А когда поѣздъ стоялъ въ чуткой весенней тиши, ожидая неизвѣстно чего [344] гулко вздыхая, черезъ опущенное[345], пригрѣтое солнцемъ окно вливался суетливый гомонъ грачей на гнѣздахъ и слабый[346] запахъ первой травы.

[347]

Къ Тулѣ уже хорошо ознакомились, точно давно жили вмѣстѣ. [348] [349] У Василія нашлись въ узелкѣ печеныя яйца, поваръ предложилъ не побрезговать солонинкой, которую [350] вкусно порѣзалъ тонюшенькими ломтиками, а Саша конфузливо порылась въ узлу[351] и попросила покушать домашнихъ пирожковъ съ ливеромъ[352], которые поваръ назвалъ отмѣнными.

— Какъ же… вѣдь у меня[353] тетенька очень замѣчательная бѣлая кухарка.

— Угу… ‑ сказалъ поваръ. — Чуть подсушила.

На большихъ остановкахъ выходили смотрѣть, какъ [354] въ буфетѣ, — интересовался поваръ, — и просили блѣднаго [355] молодого человѣка поприглядѣть за вещами.

Въ буфетѣ поваръ приглядывался къ сервировкѣ и оцѣнивалъ, какъ обстоитъ на порціонномъ столѣ, за которымъ показывали работу повара въ бѣлыхъ колпакахъ. Замѣчалъ,[356] свѣжій ли товаръ или прогрѣтый, покрякивалъ и кривилъ губы. Кое–что хвалилъ. Въ Тулѣ ему понравилось, какъ даны отбивныя котлеты, хотя гарниръ призналъ изъ старой заготовки. Въ Скуратовѣ громко замѣтилъ, что розбифъ передержали и рѣзать его здѣсь не умѣютъ. И даже не розбифъ это, а бефъ–були.

— Самъ–то ты бефъ–були! — сердито[357] кинулъ ему отъ стола[358] поварокъ.

Передъ ночью еще попили чайку съ бѣлымъ хлѣбомъ, а Василій под<ки>нулъ<?>[359] на колѣни Сашѣ[360] апельсинъ и мигнулъ[361] повару. Смѣялся и говорилъ, что[362], должно быть[363], выпало[364] изъ узла. Тутъ поваръ показалъ штуку: надрѣзалъ кожицу полосками, отогнулъ съ сердечка, расправилъ дольки, и вышло точно пирожное какое.

— Цвѣты у насъ въ деревнѣ такіе похожіе, на глыби ростутъ, — сказала Саша. — Купальницы…

— А вы сами откуда будете?

— Я — тверская.

Къ ночи немного взгрустнулось. Въ долгихъ сумеркахъ чуть намекали желтые огоньки[365] по невиднымъ деревенькамъ, а въ захолодѣвшемъ сиреневомъ небѣ проступили бѣлые огоньки. Саша грызла подсолнушки и бездумно смотрѣла въ засинѣвшееся окно.

— Какъ чешетъ–то! — сказалъ поваръ. — Къ утру–то гдѣ будемъ!

// л. 7

Каждый изъ нихъ задалъ паспортъ и получилъ наказъ — во вторникъ, къ часу дня, быть на вокзалѣ, у багажной кассы: тамъ ихъ найдутъ и выдадутъ билеты на проѣздъ.

Первымъ явился бѣлоусый парень въ новомъ картузѣ и потертомъ пальтишкѣ, съ узелкомъ. Видѣлъ, что никого еще нѣтъ и безпокоился: поглядывалъ на часы и къ дверямъ. [366]

Тутъ же вскорѣ подошла запыхавшаяся краснощекая дѣвушка съ большимъ узломъ, который она тащила на животѣ.

— Тутъ, кажется, кас<с>а–то багажная?

Парень отвѣтилъ, что самая она и есть, оглядѣлъ зеленый съ крупными пуговицами жакетъ, узелъ, черную косыночку и спросилъ вѣжливо, не въ Крымъ ли, къ господину Винду?

— Какъ же, какъ же… въ Крымъ! И вы въ Крымъ?

— Тоже въ Крымъ! Къ господину Винду, для пансіона… [367]

// л. 7 об.

— Теперь съ каждой верстой все теплѣй пойдетъ… югъ! — отозвался Василі<й.>

Засвѣжѣла заря, запотѣло, зачернѣло окно, и ничего не стало видно.

Подступившая ночь еще болѣе сблизила. Василій разсказывалъ[368],[369] [370] что жить при номерахъ выгодно, но только очень безпокойно, а съ осени постарается пріискать [371] настоящее какое мѣсто: въ банкѣ вотъ хорошо служить, по разноскѣ, или щвейцаромъ куда въ большой домъ съ подъемной машиной:[372] доходъ очень хорошій[373] и днемъ, и ночью доходъ. Вотъ какъ у брата, на Басманной.

Разсказала о себѣ и Саша.

Два года, какъ она въ горничныхъ, и уже смѣнила третье мѣсто. У чиновника жила, на трехъ дѣтяхъ, — стиркой замучили и жалованья за два мѣсяца не отдали: у барина душевная болѣзнь въ головѣ стала, — такъ и не отдали двѣнадцать рублей. Потомъ у богатаго лавочника служила, на Зацѣпѣ. У него два сына въ коммерческомъ училищѣ учились, долгіе да нескладные, какъ дураки какіе. Ну, нельзя стало служить черезъ нихъ. Вспомнила, что говорила Василію про заграницу, и замолчала.

— А дѣвочка ты приглядная… — сказалъ поваръ. — Такъ–то вотъ и бываетъ, что и счастье находятъ, а то и… Э–хе–хе–е…

— Очень безобразники есть… даже изъ образованныхъ.

— Послужили бы въ номерахъ! — сказалъ Василій. — Одинъ у насъ въ «Электрѣ» стоялъ… нельзя даже громко разсказать[374]!..

И о себѣ сообщилъ поваръ.

Поваръ онъ замѣчательный, служилъ и въ первыхъ ресторанахъ[375], и у камер–юнкера Вострухина, — возлѣ Арбата весь его переулокъ домовъ, — и у вдовы тайнаго совѣтника Фонтенгросъ, — все по хорошимъ мѣстамъ. Тридцать шесть лѣтъ служилъ, потомъ дошелъ до бѣдственнаго состоянія. И не то чтобы до бѣдственнаго, а такъ… много было всякихъ причинъ. И ни Саша, ни Василiй не поняли хорошо, о чемъ говоритъ поваръ.

— Такъ… разными путями дошелъ до бѣдственнаго состоянія. Гммм. А, думаю себѣ, буду ходить по разовымъ, съ воли! И потомъ часто въ больницѣ лежалъ по случаю болѣзненнаго состоянія… А ежели бы не это, такъ я бы… на пенсіи долженъ быть. Передъ Пасхой я четыре недѣли испытывалъ болѣзненное состояніе… гха–а… и попалась намъ квартера — даже съ потолковъ льетъ. А, думаю себѣ, поѣду сушиться!..

— Въ сыромъ мѣстѣ жили… — сказала Саша. — Очень квартеры дороги.

— Да что дешево–то?! Скоро какъ въ Америкѣ будетъ… меньше рубля и денегъ не будутъ дѣлать. Потому нечего будетъ покупать.

[376] Стали[377] укладываться спать. Поваръ [378] порылся въ саквояжѣ, поискалъ, снялъ съ себя вишневую куртку, отчего еще острѣе

// л. 8

запахло сыростью, постелилъ, а въ голова сунулъ саквояжъ. Саша пожалѣла [379] и достала ему изъ узла маленькую розовую подушку.

— Вотъ [380] благодарю, коли лишняя. А то внучка мнѣ[381] все наказывала, [382] умная она у меня[383]: «Возьми, дѣдушка, пухову подушку». А у меня хо–рошая подушка, утячьяго пуху. При моемъ дѣдѣ у меня столько подушекъ было… хоть весь вагонъ завали. И теперь, конечно, есть… А, думаю себѣ, еще скрадутъ изъ вагона–то: пуховая, утячьяго пуху. Ей цѣна–то рублей семь безъ торгу. Такъ и не взялъ. А тамъ, думаю, какъ пріѣду, сѣномъ мѣшочекъ какой натрясу, и скипѣло дѣло…

— У меня тоже подушка была, очень замѣчательная, но, конечно, перовая… — сказалъ Василій, позѣвывая. — Только собрался[384] съ мѣста сходить[385], то–се, хвать — унесъ ктой–то[386]! Да при моемъ дѣлѣ она и не требуется при себѣ. У насъ такiя правила[387], что въ каждыхъ номерахъ[388] хозяинъ обязательно долженъ давать подушку…[389] [390]

Онъ полѣзъ наверхъ, сунулъ подъ голову узелокъ и накрылся пальтецомъ. И только накрылся, только хотѣлъ зѣвнуть, почувствовалъ, что его[391] трогаютъ за плечо. Оглянулся и увидалъ маленькую розовую подушку.

— [392]У меня еще одна маленькая[393], а большую я для себя…

— Да у меня узелокъ мягкій! Ну, спасибо… очень вами[394] благодаренъ.

Только легъ поваръ — началъ бить его кашелъ. Кашелъ былъ нутряной, затяжной и такой нудный, что всѣмъ хотѣлось поскорѣй откашляться за повара. Прислушивались и ждали, когда кончитъ.

— Ффа–а… задушилъ проклятый… Какъ ночь, откуда возьмется…

[395] Сѣлъ[396], нагнулъ голову и переводилъ духъ.

— Въ Крымѣ вамъ обязательно выйдетъ облегченіе… — ободрилъ его[397] Василій. — Тамъ климатъ замѣчательный.

— Его… окаяннаго… фу–у… ничто не беретъ…

[398] Опять[399] закатился. Тутъ началъ кашлять молодой человѣкъ, устроившійся надъ поваромъ. Саша фыркнула — разобралъ ее смѣхъ: точно хотѣли они другъ друга перекашлять. Въ концѣ [400] приступа поваръ протяжно хрипѣлъ — не хватало [401] воздуху, — и мучительно оглядывалъ полутемный вагонъ. За чернымъ стекломъ летѣли назадъ струйками искры.

[402]

Такъ прошло много времени. Спалъ вагонъ. Сашина рука свѣсилась до полу, съ золотенькимъ[403] колечкомъ на пальцѣ. И рукавъ жакета свѣсился. А поваръ все сидѣлъ, мутно смотрѣлъ[404] передъ собой и вздыхалъ. [405] Только передъ утромъ уснулъ.

Утро встрѣтило ихъ за Курскомъ степнымъ просторомъ, юной зеленью придорожныхъ ветелъ, зеленой дымкой березъ,[406] [407] полнымъ солнцемъ<,> голубымъ небомъ и ослѣпляющимъ блескомъ лужъ ночью прошедшаго [408] бурнаго

// л. 9

ливня. Сытымъ покоемъ глядѣли на нихъ долгія черныя полосы степныхъ пашенъ, [409] сочно сверкали[410] [411] зеленя. Обрадовали чѣмъ–то знакомымъ и новымъ бѣлыя хаты на пригоркахъ, съ тихо курящимися синеватыми дымками, съ кудрявящимися вербами въ низинкахъ[412]. Благословили огромными сѣрыми крестами незнаемые вѣтряки. И всюду — даль, куда ни погляди, — даль безъ края.

Саша высунулась [413] въ окно, во встрѣчный, рѣжущій вѣтеръ, защурилась.

— Летимъ–то какъ, матушки!..

[414] Поваръ[415], привсталъ за ея спиной и смотрѣлъ.

[416]— Вонъ они гдѣ хохлы–то зачинаются…

Смотрѣлъ и Василій, и, опустивъ ноги съ полки, смотрѣлъ черезъ головы ихъ въ мелькающій чернозеленый просторъ блѣдный молодой человѣкъ, измятый безсонной ночью.

На маленькой станціи, въ солнечной тишинѣ и парномъ воздухѣ Саша услыхала жаворонка,[417] [418] увидала[419] [420] сѣро–бѣлыхъ воловъ, остановившихся на черномъ бугрѣ. Смотрѣла на нихъ новыми глазами, и волы, какъ–будто, смотрѣли на нее, повернувъ головы.[421] [422] Все было ново, пригоже и радостно, и поновому пѣли тонкіе голоски хохлушекъ, продававшихъ левашники, и радостны были пучочки незнакомыхъ синихъ цвѣтовъ. [423]

— Ужъ и цвѣты здѣсь!

— Потому что здѣсь теплый югъ… — сказалъ Василій и купилъ за копейку у [424] дѣвочки въ красномъ платочкѣ синій букетикъ.[425]

— Вотъ взамѣнъ подушки позвольте вамъ[426]. А дальше ихъ столько, надо полагать, что копейка пара.

— И что это вы расходуетесь…

[427] Ей говорили[428] глазами помощники въ красныхъ донышкахъ, заглядывали изъ широкихъ оконъ телеграфисты.[429] [430] Раскатывались[431] весело:[432] [433]

— Трретій дава–ай!

На большой станціи поваръ неожиданно встрѣтилъ за порціоннымъ столомъ знакомаго, съ которымъ когда–то служилъ въ судаковскомъ трактирѣ. И такая досада — встрѣтилъ передъ звонкомъ, не успѣли поговорить. Только и удалось сказать, что вотъ ѣдетъ по приглашенію въ Крымъ на хорошее мѣсто, на шестьдесятъ рублей. Оглянулся, — не слышитъ ли кто. [434]

// л. 10

[435] Весь[436] день грызли подсолнушки, чайничали да глядѣли[437] въ окошко. Все было такъ хорошо: и высокіе журавли колодцевъ, и мѣловые срѣзы холмовъ, точно горы муки, [438] и радостно–жуткая бѣготня по звонку, и испуганное лицо повара въ окнѣ[439].

— Чуть, было, вѣдь, не уѣхалъ!

— Всю бы жизнь такъ проѣздила! Такъ хорошо![440] [441]

Отъ бѣготни растрепались волосы, она[442] попросила Василія подержать [443] маленькое въ фольговой рамочкѣ зеркальцѣ и[444] стала причесываться. Василій [445] баловалъ зеркальцемъ, [446] наводилъ зайчика въ глазъ, а поваръ смѣялся: парикмахерское заведеніе.[447] [448] И молодой человѣкъ поглядывалъ изъ уголка, желтый и злой, — казалось Сашѣ [449].

Въ Мелитополѣ Василій принесъ на желтой бумажкѣ тройку горячихъ пирожковъ трубочками, поваръ расхвалилъ, а Саша опять сказала:

— И что вы все расходуетесь…

А потомъ сама купила [450] пирогъ съ [451] желтымъ творогомъ и угостила. Тогда [452] и поваръ [453] угостилъ клюквеннымъ квасомъ.

Вечеромъ видѣли въ черной дали пылающіе огни [454], а къ ночи знали, что поѣздъ уже въ Крыму. Хрустѣлъ подъ ногами на станціяхъ крупный песокъ, а въ воздухѣ было новое, какъ–будто горечь, и теплый онъ былъ отъ перегрѣтой за день земли [455] [456] и губы были солоноваты[457] [458].

Ночь была темная–темная, мягкая, какъ бархатъ, — ничего не было видно, только однѣ звѣзды, — яркія–яркія, какъ зимой. И названіе станцій были совсѣмъ другія, не русскія, [459] Сивашъ, Джанкой<.>

— Смотрите–ка, Александра Петровна… «Джан–кой»! Какой!

Они [460] не ложились въ эту ночь. Да и какъ можно ложиться, когда въ самой ночи живетъ что–то таинственное, заманивающее[461]. Вотъ–вотъ выставится изъ темноты, и они все узнаютъ.[462] [463] Какъ въ сказкѣ дѣтской — а что дальше? [464] Они[465] выскакивали на каждой остановкѣ, пробѣгали по спящей платформѣ, ожидая что–то найти, особенное… Оглядывали небо — а оно какъ здѣсь? А съ бѣлой дощечки у фонаря говорило имъ странное: «Курманъ–Кемельчи». Бѣжали въ вагонъ, какъ вспугнутые мыши, и Василій поддерживалъ подъ локоть.

— Не оступитесь, будьте любезны… тутъ порожекъ.

И казалось [466] въ тускломъ свѣтѣ отъ фонаря, что глаза у Саши стали совсѣмъ черными и большими–большими, и губы были черныя. Говорилъ онъ:

// л. 11

— Вотъ хорошо, что мы съ вами ѣдемъ!

Она лукаво спрашивала, запахиваясь надѣтымъ внакидку жакетомъ:

— А почему вамъ нравится?

— Очень хорошо!

И поваръ не спалъ: и кашель опять разобралъ, и безпокойство точило. Забраться въ такую даль…

— Скоро море–то ваше будетъ? Ѣдемъ–ѣдемъ — всю голову разломило…

Рылся въ саквояжикѣ, укладывался[467].[468] [469]

[470]

На верхней лавочкѣ кашлялъ и стоналъ во снѣ молодой человѣкъ.

— Ну, а какъ… кладбища–то тамъ есть русскія?

— А что жъ вы, помирать думаете?

— Со всякимъ можетъ случиться. [471] Да–а… Теперь у меня, на Пятницкой, всѣ спятъ… Ольгушка у меня, внучка младшенькая, у–умная, шельма! Ластилась[472] все, какъ сбираться мнѣ. [473] Бѣда имъ теперь безъ меня. Мать раздражительная…

Въ пятомъ часу, еще затемно, имъ сказали, что здѣсь высаживаться.

III

Въ свѣтлѣющемъ темносинемъ небѣ они увидали высокія темныя[474] колонны:[475] [476] [477] Эти тополя да[478] тихая теплынь, непрывычная въ эту пору, [479] сказали[480], что они въ далекой сторонѣ. Это передалось имъ въ чувствѣ затерянности и неизвѣстности.[481]

Затаившись, окутанные въ предутреннемъ снѣ[482], высились тополя надъ низко<й> казармой станціи.[483] [484] Стояли[485] на сѣромъ асфальтѣ, провожая куда–то еще въ большую даль забирающійся поѣздъ, съ непотушеннымъ краснымъ огнем<ъ> на хвостѣ.

— Ну? — сказалъ хмуро поваръ. — Куда жъ теперь?

Они прошли на крыльцо станціи и увидали, что и здѣсь то же, что и вездѣ, — люди и лошади. И, какъ и вездѣ, люди кричали, что надо ѣхать. Были они въ черныхъ и рыжихъ [486] пиджакахъ, съ [487] знакомыми кнутами и въ [488] шапкахъ, и [489] не турки, какъ, было, подумалъ поваръ, а татары, толкались[490], какъ мужики на базарѣ, [491] и кричали[492] въ лицо. И даже называли[493] знакомое [494] мѣсто, записанное у повара на бумажкѣ.[495] [496]

// л. 12

И [497] стало совсѣмъ легко, когда закричалъ одинъ, маленькій и широкій, [498] схватилъ повара за руку и потянулъ:

— И–брагимъ! И–брагимъ! [499] — Виндъ! Панзіонъ я… три, три! Москва пріѣхалъ… [500]

Моталъ головой [501] и показывалъ [502] къ лошадямъ. Они пошли за нимъ къ коротенькой [503] линейкѣ въ парѣ пѣгихъ, изъѣденныхъ по плечамъ коней. И тутъ опять кричалъ [504] Ибрагимъ, напруживая на шеѣ жилы и показывая на станцію:

— Багажъ давай! [505]

— Ни! — мотнулъ головой поваръ.[506] [507]

— Твой багажъ давай! карзинъ, чимодамъ! — кричалъ Ибраг.[508] Сашѣ, которая держала бѣлый узелъ на животѣ.

Они смѣялись и отмахивались.[509] Тогда[510] Ибрагимъ тоже[511] сталъ смѣяться и махать руками.[512] [513] Взялъ у Саши узелъ и прикрутилъ веревкой къ задку. А они осматривались въ посвѣтлѣвшемъ[514] днѣ и видѣли прыгающихъ подъ колесами знакомыхъ воробьевъ и голубей на крышѣ станціи, и широкія потертыя коляски, въ которыхъ [515] въ Москвѣ ѣздятъ [516] на похоронахъ. Все было знакомое, только небо было куда синѣй, да пушистыми зелеными столбами вытянулись деревья, да сразу наступило лѣто.

— Теплынь[517] какая, а еще и солнышка не видать…

Но оно уже подымалось гдѣ–то и прокладывало въ тополевыхъ вершинахъ золотисто–алыя пятна.

А когда ѣхали по тихимъ[518] улицамъ сѣровато–бѣлаго [519] городка, съ [520] заборами, изъ камня[521], съ окнами въ [522] рѣшетчатыхъ ставняхъ, съ зелеными садами, увидали невысокое солнце, огромный розовый шаръ, знакомый съ дѣтства. И городок<ъ> былъ[523] теперь золотисто–розовый и такой[524], милый, хоть и незнаемый городокъ.

— Турки, турки! [525]

[526] Двое[527] шли въ красныхъ фескахъ, съ мѣшками на спинѣ, въ синихъ, съ курдюками, штанахъ.

[528] Пошли[529] облитыя солнцемъ зеленыя долинки, зеленыя взгорья, зеленые сады по сторонамъ[530] бѣлой, какъ мѣлъ, дороги. И незнаемая рѣчушка[531], вся въ камняхъ; и красные брызги зацвѣтающаго по обочинамъ мака, и полосы голубого синяка, точно выкинули на луга длинныя–длинныя, густо подсиненныя простыни. А въ [532] долинахъ, по рѣчкѣ, [533] зеленыя куклы — тополя.

[534]

То какія–то красноватыя птички, шныряющія вдоль дороги, — жаворонки

// л. 13

ли, овсянки ли — Богъ вѣсть; то вдругъ охватывало и[535] сладкимъ и горькимъ духомъ. Жасминъ ли то или фіалочный духъ… И не жасминъ, не фіалочный, а [536] незнакомый какой–то: не то миндалемъ, не то монпансье пахнетъ, не то похоже на вэра–віолеттъ. Не знала Саша. Потомъ уже разобрала, [537] — что это[538] съ загородей [539] потягиваетъ, съ путаныхъ кустовъ по заборамъ, съ бѣлыхъ цвѣтовъ. [540]

А впереди что такое, — большое, темное? А впереди — горы, темныя, сизыя. Ушли подъ самое небо, закрыли даль, только онѣ и есть. И то вправо онѣ, то съ лѣвой стороны — вьется змѣей бѣлая дорога. Стоятъ и смотрятъ, какъ катитъ въ клубочкѣ пыли маленькая, какъ козявочка, линейка, и чуть–чуть видать, кто на ней. А кто они, маленькіе, какъ маковинки, откуда, зачѣмъ, — развѣ имъ нужно? Стоятъ и смотрятъ, сизыя и невѣдомыя тоже. А если долго смотрѣть, долго–долго, такъ что въ глазахъ протянется сѣтка, — почуется убѣгающая мысль, [541] что все онѣ видятъ[542] и все знаютъ[543], потому что стары–стары. Такъ стары, что перестали дивиться, — только смотрятъ.

[544] Перегнали телѣгу[545] съ маленькимъ татарчонкомъ въ большой шапкѣ, оглядѣли и посмѣялись на татарчонка. А тутъ подступили къ дорогѣ лѣса, [546] подымающіеся изъ овраговъ; [547] зеленые, [548] залитые солнцемъ. [549]

Съ перевала увидали вдругъ[550] впереди и внизу — синее…

— Море! — сказалъ Ибрагимъ.

Такъ вотъ оно какое, море!

Ибрагимъ возился у колеса, подкладывалъ желѣзный тормазъ. А они глядѣли въ нежданно открывшуюся имъ огромную дверь.

….Жилъ старикъ со старухой у самаго синяго моря…..

Вотъ оно какое… Господи, да какое же оно синее, большое… И кто его такъ засинилъ и чѣмъ засинилъ?!

Синее…

— Во–отъ! — сказалъ Василій и засмѣялся. — Вотъ замѣчательно!

Поваръ сказалъ:

— Да–а… А ужъ и кручь! Какъ бы въ оврагъ не смахнуть.

‑ Какое… матушки![551]

Только и сказала[552] Саша.[553] Смотрѣла[554] безъ словъ. И отзвалось въ ней, чуть–чуть, въ неясности гдѣ–то, какъ–будто[555] знакомое, такое похожее цвѣтомъ, — синька въ корытѣ…

Смотрѣла безъ словъ, а глаза жадно вбирали это новое и знакомое — это

// л. 14

безкрайное корыто съ синькой.

И горы рядомъ — влѣво горы, вправо горы, высокія, — никогда не въѣдешь на нихъ, — и еще уцѣлѣвшіе по щелямъ снѣга, сверкающіе, какъ чисто вымытое бѣлье.

Винтами и петлями побѣжала внизъ бѣлая дорога на синее море, а оно яснѣло и вливалось въ глаза. Влилось — и никогда не уйдетъ теперь, хоть потеряй глаза, хоть уткнись въ темный уголъ на весь вѣкъ свой. Корыто ли съ синькой увидитъ взглядъ, къ синему ли небу подымутся усталые глаза, встанетъ оно, живое, и вольется въ душу. Все цѣликомъ, огромное. Придетъ изъ–за тысячъ верстъ и вольется. Въ снахъ придетъ теперь и вольется…

IV

Тридцать комнатъ было въ пансіонѣ, съ балконами и такъ, на море и къ горамъ, смотря по цѣнѣ; на солнце и въ холодкѣ, кто какъ любитъ. И со всѣми удобствами. Такъ говорила вывѣска на берегу, закрывшая половину моря, если смотрѣть отъ шоссе, — бѣлымъ по синему:

Пансіонъ[556] Винда, «Морской Берегъ».….

Были здѣсь усыпанныя гравіемъ, [557] площадки, [558] бѣлые домики въ зелени, аллейки [559] кипарисовъ, вьющіяся по горѣ дорожки, цвѣтущіе олеандры въ кадкахъ, застекляненныя веранды.[560] [561]

Подробно разсказыв. объ[562] этомъ пріѣзжимъ самъ Виндъ, круглый и румяный[563], какъ колобокъ.

… Лучшаго пансіона нѣтъ въ окрестностяхъ. Это всѣмъ извѣстно, и не стоитъ объ этомъ говорить. [564] Видъ[565] на море! [566] [567] Кто[568] никогда еще не видалъ моря да поглядитъ на него [569] съ этой площадки, тогда и два, и три мѣсяца будетъ смотрѣть и [570] не устанетъ. Самъ онъ [571] уже пятнадцатый годъ смотритъ и все смотритъ. А чего [572] стоило! Къ землѣ приступу нѣтъ, и приходится снимать въ аренду. И вино не его, что дѣлать! — пансіонъ беретъ изъ сосѣдняго подвала, [573] только подняться [574] на верхнюю площадку.[575] [576] Такое вино и такой виноградъ, какихъ нигдѣ нѣтъ, —[577] особенная почва. [578] А[579] всѣ эти площадки въ горѣ, бесѣдочки, диванчики[580], лѣсенки, кипарисы, персики, миндаль. А что было! Пустырь,[581] — держи–дерево да кизилъ и всякая дрянь. [582] Далеко до моря! Всего–то десять минутъ

// л. 15

по рѣчкѣ, садами, въ холодкѣ. Зато прямо какъ на ладонкѣ весь пляжъ! А въ трубу, — она на [583] площадкѣ, гдѣ дорожка къ [584] подвалу, — такъ въ нее все, все… даже какъ чабаны на горахъ папироски крутятъ. А если на пляжъ, такъ [585] въ мельчайшихъ подробностяхъ, самые даже ноготки на [586] ножкахъ. Зато, когда штормъ, ти–ши–на… Для нервныхъ–то людей! Въ прошломъ году прокуроръ палаты…[587] три пансіона перемѣнилъ, пріѣхалъ сюда. Ти–ши–на! [588] И[589] просто–та! Въ капотахъ, въ блузкахъ… Теперь[590] пошло все[591] демократическое! Время.[592]

— Да<–>а![593] Теперь[594] скоро хлынетъ вся… Да, да, я хорошо говорю по–русски… вся дѣловая… вся работящая Россія![595] [596] И скоро всѣ эти горы, и тамъ все — все подъ панзіоны, подъ панзіоны… Здоровье нужно теперь! Да, да!..[597]

Очень подробно разсказывалъ о столѣ:

— Да, да! Замѣчательный поваръ, изъ Москвы. Въ прошломъ году была бѣлая кухарка, но развѣ бѣлая кухарка можетъ… [598] А, вы со вчерашняго дня только! Значитъ, еще не пробовали фаршированные кабачки? А мо<р>ковій соусъ! Вотъ случай [599] смѣшной… Жилъ [600] генералъ одинъ, управляющій [601] палаты, чудной такой старикашка — не могъ ничего морковьяго… И знаете, съѣлъ морковье пюре, принялъ за тертую цвѣтную капусту! Да, да!

За мѣсяцъ приглядѣлись и привыкли къ морю, какъ привыкаютъ къ небу. И къ горамъ приглядѣлись, — все онѣ передъ глазами. И къ бѣлымъ птицамъ на морѣ — парусамъ далекихъ баркасовъ.

Есть они и нѣтъ ихъ.

И пошли дни, точно и ихъ не было, вливаясь одинъ въ другой, всѣ одинаково солнечные, всѣ безъ отмѣтинки.

Съ шести утра Василій принимался налаживать самовары. Налаживалъ во дворикѣ, у кухни, десятокъ пузатенькихъ, сверкающихъ никкелемъ, весело стрекающихъ искорками. Стояли они рядкомъ, съ косыми черными трубами на перекладинкѣ, и издали казались похожими на круглыхъ серебряныхъ жуковъ съ долгими хоботками. Они вразъ начинали потрескивать, шумѣть и фыркать. Вразъ со всѣхъ онъ сбрас. трубы и[602] подкладывалъ уголья, [603] и когда начинало бурлить и бить паромъ, накрывалъ крышечками накось, и тогда самоварчики принимали [604] лихой и задорный видъ, точно хорошо начищенные для смотра[605] и теперь загулявшіе строевые. Съ пузатыхъ бочковъ ихъ били яркія солнца, смотрѣли въ синее небо черные иголочки кипарисовъ[606], далеко сзади маленькія горы, и совсѣмъ близко десятокъ расплывшихся красныхъ

// л. 16

рожъ широкими ртами смѣялся Василію изъ этой шеренги.

Выходилъ изъ прикухоннаго чуланчика поваръ, скребъ синія щеки, прокашливался.

— Пора и за кабачками на базаръ, покуда не растащили.

А изъ–за розовой стѣнки олеандровъ уже кричала Виндиха:[607]

— Василій, буди повара на базаръ!

— Нанялся[608] ходить за ней[609] по базарамъ! Травоѣды несчастные.

Надѣвалъ вишневую куртку, забиралъ пару карзинъ и дожидался на лавочкѣ. Разсказывалъ Василію, какъ, бывало, закупалъ въ Охотномъ.

[610] ‑ [611] И табуреточку, [612] и папиросами угощаютъ. Все[613] [614] навиду[615], только показываешь, — дичь тамъ, рыба ли — [616] первый сортъ, густое. И за извозчика заплатятъ. [617] А[618] какая штука опять…

Вспоминалъ про сколопендру.

— Нонче опять одну задавилъ, такъ[619] съ вершочекъ… подъ самый бокъ пролѣзла.[620] [621] Намедни тоже… жукаетъ, слышу, по кастрюлькѣ, лапками стучитъ, а ходу–то ей и нѣтъ… Зашпарилъ, стерву. [622] Много ль самоваровъ–то теперь?

— Двадцать два. Еще пара набѣжала.

— Да–а, попьютъ чайку…

Хорошо посидѣлъ въ голубомъ холодкѣ, попить чайку изъ сверкающаго самоварчика, потолковать, но уже слышно, какъ [623] Виндъ горячо разговариваетъ съ Виндихой, торгуется — нужно ли покупать рыбу или [624] бараниной обойтись. [625]

Выбѣгала изъ своей комнатки, бокъ–о–бокъ съ кухней, Саша, умывалась из<ъ> ковшичка, заправивъ въ колѣни голубую юбку. Терла румяныя щеки, брызгала на Василія, а [626] жадная до воды Султанка лакала у ногъ, въ ямкѣ.

— Пошла[627] голубая бáловаться[628]… [629]

— Съ добрымъ утромъ, Мартынъ Егорычъ! На базаръ собрались?[630]..

— За сѣномъ ѣдемъ.

— Ха–ха–ха…

Шуршали камушки подъ ногами — шла Виндиха.

— Эхъ, растащутъ всѣ наши кабачки!

— Ха–ха–ха…

[631]

// л. 17

До двадцати номеровъ пили свой чай, по комнатамъ.[632] [633]

Первымъ шелъ самоваръ въ дальній флигель, на горку, къ консервному фабриканту изъ Одессы, который подымался въ шестомъ часу,[634] съ[635] полчаса [636] прогуливался, по саду, отпивая глоточками изъ стаканчика, отрыгивалъ и радовался, что вода дѣйствуетъ; потягивалъ надушенный за ночь горами воздух<ъ> посматривалъ[637], какъ возвращаются баркасы съ ловли.[638] [639] Шелъ[640] къ сараю, гдѣ спалъ Василій и[641] стучалъ въ стѣнку.

— Самоварчикъ бы…

А по аллейкѣ, поскрипывая корзиной, уже подымался кособокій татаринъ отъ пекаря, несъ горячіе бублики.

Потомъ требовался самоваръ бухгалтеру изъ Харькова, а тамъ уже начинались семичасники:[642] бѣлотѣлая[643] вдова изъ Тамбова, день–деньской покупавшая у грековъ и армянъ чадры и[644] шали, у итальянцевъ венецiанскiе товары[645], и ея двоюродный братъ, «носастый», сосѣдъ по комнатѣ съ общей дверью, котораго она подымала пить чай въ компаніи. За ними шелъ самоваръ къ Горѣлому[646], [647] батюшкѣ изъ Конотопа, который сжегъ себѣ спину на солнцѣ,[648] и батюшкѣ изъ Екатерин.[649] Батюшка[650] выходилъ на свой[651] балкончикъ[652] въ бѣломъ подрясникѣ, расчесывался большимъ гребнемъ на солнышкѣ и[653] привѣтствовалъ вдову съ хорошей погодой[654]. Пили чай и переговаривались. Вдова пряталась <подъ> зеленой[655] чадрой[656] отъ загара и[657] показывала на море[658]:

[659] ‑ Ну[660] точно дышетъ… какъ[661] живое…

Батюшка [662] поворачивался къ морю, со стаканомъ чая[663], смотрѣлъ вдумчиво [664] и [665] хвалилъ:

— Именно живое. Подумаешь, сколь много дивнаго и чуднаго въ природѣ!

Наступалъ перерывъ до восьми, когда начинали сыпаться роемъ, и нужно было заряжать добавочные, подгоняя тугихъ на керосинѣ. А пока [666] набирали[667] пару, у стѣнки[668] поджидали[669] штиблеты ‑[670] [671] семь паръ, [672] порученные[673] Василію[674] [675] съ коробочками мази, только батюшка наказывалъ чистить ваксой. [676] Разъ–разъ[677], шмыгъ–шмыгъ. Когда сыроваты, щетка ходила[678] медленно, и[679] намекала пѣсенка:[680] [681]

Какъ у на–шихъ у во–ротъ…

А когда[682] яснѣли[683] носочки [684] — ай, барыня[685] —

// л. 18

барыня!

Проходилъ [686] въ необходимое мѣсто бритый, въ зыбкихъ чесучевыхъ штанахъ [687] самая заводиловка по ночному пѣнію, Свистунъ[688]. Шелъ, посвистывая, а возвращаясь[689], пощелкивалъ.[690] [691]

— Мил–лордъ, давайте самова–арчикъ… скорѣй–скорѣй, скорѣй–скорѣй–скорѣй![692] И[693] казалось Василію[694], что на этотъ голосъ поется «Вотъ мчится тройка почтова–ая…»

А тутъ, видный[695] отъ кухни, появлялся на балкончикѣ лѣваго флигеля, во второмъ этажѣ, учитель Дроздовъ, черный, въ бѣлой[696] рубахѣ съ открытымъ воротомъ и начиналъ гимнастику. Съ нимъ Василій переговаривался.

— Самоваръ, пожалуйста!

— Готовъ–съ!

[697]

Потомъ самоваръ Ивану Семенычу изъ одиннадцатаго номера, и еще другому Ивану Семенычу, въ желтыхъ башмачкахъ.

А между самоварами пробѣгалъ вѣничкомъ то по сѣренькимъ брюкамъ учителя Дроздова, то по зеленымъ, въ діагональ[698] и на штрипкахъ, студента Бока, то по широченнымъ и тяжелымъ, суконнымъ, нотаріуса изъ Оренбурга<,> который вывѣшивалъ ихъ загодя, съ вечера, на гвоздикъ у двери, ‑ баринъдома. [699]

Послѣ девяти [700] требовали [701] лѣнивые. Докторша съ дѣвочками, [702] заводчица Капустина[703] съ дочерьми, трефовый король. Услыхалъ разъ Василій, какъ про лѣсничаго [704] сказали [705] барышни Капустины: «трефовый король идетъ!» — и [706] сталъ звать трефовымъ королемъ. Прибѣгала [707] торопливая учительница въ розовой кофточкѣ, [708] прикладывала руки къ кожаному поясу и просила [709]:

— Пожалуйста… будьте добры… самоварчикъ намъ…

Прибѣгалъ босоногiй[710] Вовочка въ матросскомъ костюмчикѣ, [711] заглядывалъ въ кухню, гдѣ тутъ поваръ, сучилъ ножками[712] и картавилъ:

— А папочка говоитъ[713]… а что же намъ самовай[714] не даютъ…

[715] Красный[716], мясистый Кока, въ фуражкѣ министерства финансовъ, [717] точно забивалъ гвозди:

— Соблаговолите ли вы… когда–нибудь… [718] самоваръ, наконецъ?!

И еще [719] подавались самовары, и [720] перелеталъ Василій съ площадки на площадку, мелькая оранжевыми скороходами [721]

// л. 19

и[722] еще сверкало солнце подмышкой, въ круглыхъ подносахъ, швыряясь зайчиками то въ окно, то въ бѣлыя стѣны флигелей, и еще не всѣ серебряные жуки собрались на кухонную площадку вытряхиваться и чиститься, а по площадкамъ, по дорожкамъ, въ кипарисовыхъ аллейкахъ,[723] уже играли цвѣтныя пятна — алыя, желтыя, голубыя, бѣлыя:[724] [725] спускалис<ь> къ морю.[726] [727] А навстрѣчу — черныя и бѣлыя, — итальянцы съ «о–бон–маршэ» и армяне съ воздушными.[728] [729] Шли фотографы съ [730] ящиками, татары съ черешней и ранними абрикосами и крѣпко загорѣвшіе господа въ котелкахъ, съ булавками въ яркихъ галстухахъ, съ англійскими саквояжами — уральскіе камни.

[731] Консервный фабрикантъ выбирался съ подушкой на солнечную площадку, запеленывался въ черное [732] и укладывался[733] на диванчикѣ подъ бѣлымъ зонтомъ — грѣлъ[734] почки.

Пала черная тѣнь[735],

Начинается день

Въ пансіонѣ почтеннаго Винда!

[736] Попрыгивая[737], бѣжалъ на море[738] студентъ Бокъ, въ простынѣ, и пѣлъ, а фабрикантъ выставлялъ[739] изъ–подъ зонта палецъ и грозился. Дробно[740] бѣжали, схватившись за руки сестры Капустины, [741] въ голубыхъ [742] матроскахъ, [743] бѣленькія и полненькія, скатывались горошкомъ къ морю, а за ними, придерживая пенснэ, учитель Дроздовъ. [744] Выступалъ[745] [746] съ нотаріусомъ батюшка въ широкой[747] соломѣ и съ тростниковой сумочкой[748] и еще, и еще. И изъ позднихъ — толстая нянюшка докторши съ голоногими маленькими въ бѣлыхъ шляпахъ–грибкахъ.

Надъ головой стояло солнце, еще совсѣмъ[749] недавно,[750] [751] косившееся изъ–за горы[752], когда[753] возвращался послѣдній самоваръ на кухонную площадку. Тогда, обжигаясь кипяткомъ, оба красные[754], съ мокрыми волосами, пили поваръ и Василій въ тѣни отъ развернутаго на палкахъ ковра.

— Хохолъ–то оботри, дя–дя…[755] каплетъ въ блюдечко… — говорилъ поваръ, обмахиваясь колпакомъ. [756]

Но если [757] и избѣгать[758] за день по лѣсенкамъ и площадкамъ а не[759] [760] 8[761] верстъ, какъ высчиталъ Бокъ по шагомѣру, и не шесть тысячъ самоваровъ поставить за сезонъ, какъ усчиталъ тотъ же Бокъ, и истрепать не двѣ пары скороходовъ за[762] мѣсяцъ, не пошелъ бы Василій ни въ кофейню на берегу — «Прогрессъ», гдѣ по вечерамъ нельзя было протолкаться и куда требовался расторопный человѣкъ, ни въ пансіонъ Фикъ–Фока, гдѣ молодецъ сломалъ ногу, и куда сманивали на пятнадцать рублей. И дай теперь Виндъ не десять рублей, а пять, и даже ничего не давай, никуда не пошелъ бы Василій. Не пошелъ бы, потому что есть въ жизни

// л. 20

такое, что не прикинешь ни на какія цыфры.[763] [764]

V

Къ концу мѣсяца затосковалъ поваръ по Москвѣ — по фонарямъ, по колокольному звону, по внучкамъ.

— Дикая сторона!

Василій говорилъ:

— Климатъ зато замѣчательный… И притомъ море!

— Море–море! Пить мнѣ его, море–то твое?

Здѣсь и время–то было ненастоящее: только солнышко зашло — ночь. И камни подъ ногами — катаются, какъ орѣшки, и дождичка нѣтъ, и мошка кусаетъ.

Угостила его Саша черешнями — пожевалъ и плюнулъ.

— Не видалъ я дряни!

Передъ тѣмъ, какъ спать, присаживался онъ[765] на порожкѣ кухни и смотрѣлъ на море: всегда оно [766] передъ глазами. Море темнѣло, дымное небо за нимъ казалось пустымъ, и сильнѣй сказывалось одиночество и страшная даль ото всего. [767] Вспоминалъ[768], какъ объ эту пору, на Пятницкой, сидитъ у воротъ знакомый кучеръ, а когда зажгутъ фонари, пойдетъ въ пивную. И запахъ улицы вспоминался, теплый и густой — покойный.

Темнѣло море. Звѣзды выплывали — чужія звѣзды. И голоса чужіе: трещало и звенѣло гдѣ–то — кузнецы не кузнецы; уныло кричало у рѣчки — ю–у ю–у… — Богъ ее знаетъ, что за птица.

Проходила домой нянюшка докторши, вела съ гулянья маленькую, голоногую, въ бѣленькихъ туфелькахъ, сонную, тащила за ручку, а впереди старшенькая еще прыгала и лопотала: ла–ла–ла… ла–ла–ла…

И вспоминалъ внучекъ — какъ онѣ тамъ[769]?

Съ первыхъ дней не полюбилось [770] повару. Кухня маленькая, тяга плохая, жарища, и прохладиться негдѣ. Спать отвели чуланчикъ, а на стѣнахъ, шутъ ихъ знаетъ, рыжіе какіе–то, волосатенькіе, какъ черви. Еще буренькіе какіе–то, шустрые, вродѣ ящерокъ. Первое время даже боялся спать: напугалъ его Василій, что на смерть кусаютъ. Съ недѣлю въ сапогахъ спалъ, потомъ привыкъ.

Все было плохо.

…На базаръ ходитъ сама Виндиха,[771] а его такъ только, для смотра беретъ: поваръ–то у меня воръ, такъ сама покупаю. А сама синихъ пѣтуховъ покупаетъ и такую говядину, что въ уксусѣ надо держать, чтобы видъ ей сдѣлат<ь.> Кабачки да помидорчики съ огурчиками — весь и базаръ. Ну, баранина еще

// л. 21

я ему, въ плѣнъ дался?! Нѣтъ во мнѣ настойчивости, горе мое…

Дивился Василій на повара, слабый какой[772], хоть и великъ по виду. Да и[773] что же тутъ посовѣтуешь? И[774] свое было, цѣпляющее. Говорилъ поваръ[775] про Сашу:

— Вы бы ей поговорили, Мартынъ Егорычъ… Все таки, всѣ мы[776] съ одной стороны, а[777] притомъ вы какъ старшій! Скажите ей ваше настоящее замѣчаніе, что такъ [778] не годится….

— Да–а… каждый только о себѣ, а не то чтобы… дружно. Ты вотъ скажи, какъ мнѣ себя оберечь чтобы…

Шли съ прогулки учитель Дроздовъ и Свистунъ съ капустинскими барышнями, пѣли:

…Есть блаже–енная страна–а…

— Василій! Хотите совершить подвигъ?!

— Очень даже–съ!

— По–ставьте самоваррчикъ!

И сны снились повару тревожные. То ѣхалъ куда–то и упустилъ поѣздъ, остался одинъ на пустой платформѣ, а Василій съ Сашей и саквояжъ уѣхали; то вскакивалъ на подножку, а билета и саквояжа не было. Просыпался въ поту и страхѣ, вспоминалъ[779], сколько проѣхалъ станцій всякихъ — и не упомнишь, —далища–то какая[780] отъ своихъ. Разъ даже всплакнулъ[781] въ темнотѣ — старый какой[782] и поѣхалъ куда и на какую работу! Позвалъ какъ то во снѣ, когда накатило удушье[783]: Машенька! Когда проснулся, слышалъ ясно, какъ звалъ[784], и не зналъ только, кого звалъ — жену ли покойную, дочь ли Машеньку.

[785]

Подошло первое число, ждалъ все — не позоветъ ли Виндъ за жалованьемъ<.> До вечера ждалъ — не позвалъ Виндъ. Закрутилъ пальцами — итти или не ходить. Сошлись пальцы. Тогда надѣлъ вишневую куртку, — стѣснялся итти черезъ садъ въ пиджакѣ, — и пошелъ во флигелекъ, гдѣ жилъ Виндъ съ женой въ маленькой комнаткѣ въ одно окошко. Шелъ мимо открытой галлереи, гдѣ кушали чай и читали газеты [786] и слышалъ:

— Поваръ нашъ прогуливается…

[787]

Сильно пахло съ отцвѣтавшей бѣлой акаціи и съ [788] олеандровъ. На площадкѣ играли въ крокетъ, и студентъ Бокъ говорилъ часто–часто:

«При–ки–бѣ–ки–жа–ки–ли–ки

Выз–ки–бу–ки–дѣ–ки–ти–ки…

Всѣ смѣялись, а повару думалось, что это[789] надъ его курткой. Слышалъ онъ раньше, какъ Свистунъ передразнивалъ[790] Винда:

— О, да, да! поваръ замѣтшательный, въ плюшевой кофтѣ, да, да!

Фабрикантъ изъ Одессы заканчивалъ день: ходилъ по дорожкѣ со стаканчикомъ

// л. 22

и помахивалъ[791] шляпой. Подъ каштаномъ [792] шумно торговали у итальянца брошки. Попался на встрѣчу [793] армянинъ въ серебряномъ поясѣ, встряхнулъ цвѣтными чадрами подъ носомъ, крикнулъ въ ухо:

— Воздюшни товаръ! Молодой жена[794] покупай!

— А ну, тебя, сатана несчастная! [795]

Виндъ сидѣлъ подъ окошечкомъ, писалъ въ длинную книгу со счетовъ, а Виндиха варила черешню.

— И какъ? — поднялъ онъ голову и какъ бы издалека вглядывался. [796]

Пошелъ и вынесъ двѣ красненькихъ. Велѣлъ[797] расписаться въ книгѣ. Тогда поваръ принялся объяснять начистоту. Не то, чтобы начистоту, а разсказалъ про бѣдственное состояніе, про внучекъ, про Вострухина — къ слову пришлось, — объяснилъ, что вышло недоумѣніе, сгоряча подмахнулъ тогда. Виндъ смотрѣлъ издалека.[798] [799]

— Ну, и какъ?

Тогда поваръ покачался на ногахъ, набралъ воздуху и сказалъ перышку въ рукѣ Винда:

— Шестьдесятъ рублей если… и на руки всѣ… вотъ…

Виндъ тоже набралъ воздуху, округлилъ щеки, проглотилъ и сталъ красный, а Виндиха уронила ложку на камушки. Поваръ посмотрѣлъ на ложку.

— Д–да! — сказалъ Виндъ, точно оторвалъ, и вдругъ выставилъ передъ собой палецъ.

Поваръ посмотрѣлъ на палецъ.[800] [801]

— В–вотъ! Первый… да, да!... первый разъ за всѣ десять[802] лѣтъ! [803] Вы[804] хотите меня душить! Сезонъ [805] и вы хотите меня душить![806]

[807] Втянулъ[808] голову въ плечи, весь[809] собрался[810] и округлился[811], [812] и[813] отъ этого повару стало самому душно.

— Да, да![814] — Душить![815]

И вдругъ [816] раскрылся и крикнулъ:[817] [818]

— Добрый вечеръ! Какъ вода?

— Божественная вода! — сказалъ батюшка, который шелъ съ трефовымъ королемъ съ вечерняго купанья. [819]

[820]

— Да, да! [821] Добраго здоровья! — И вотъ — продолжалъ Виндъ, опять выставляя палецъ. — Когда панзіонъ полонъ, вы нажимаете! [822] Да, да… [823] [824] Или я всегда попадаю на мошенниковъ… на недобросовѣстливыхъ… или я самъ мошенникъ?![825] [826]

— Мы всегда попадались на недобросовѣстливыхъ людей… — сказала Виндиха,

// л. 23

постукивая по тазику ложечкой, точно грозила.

Поваръ посмотрѣлъ на ложечку, на варенье, запузырившееся[827] палевой пѣной и сказалъ хмуро:

— Подгораетъ.

— Но… я [828] совсѣмъ[829] не спорный… — продолжалъ Виндъ, отпивая сельтерскую. — Вы простой человѣкъ, какъ всякій русскій человѣкъ. Васъ сманиваютъ! Но у Фикъ–Фока вамъ дадутъ пятьдесятъ рублей, и[830] изъ васъ вытряхнутъ всѣ кости! И тамъ нѣтъ прибавокъ, а у меня! — возвысилъ онъ голосъ и погрозилъ перышкомъ на тазикъ. — У меня… второй мѣсяцъ вамъ будетъ итти не сорокъ, а сорокъ пять! Да, да! Сорокъ пять!

— Гм… — сказалъ поваръ. [831]

[832] ‑ Погодите![833] — Третій мѣсяцъ вамъ идетъ… — поваръ потянулъ воздуху, — идетъ….[834] сорокъ пять рублей!

— Гм…

Виндъ пригнулъ палецъ, точно сломалъ.[835] [836]

— Четвертый мѣсяцъ вамъ будетъ идетъ… три четверти жалованья на руки и хорошія туфли, въ виду камня, что вы говорите, и еще… — посмотрѣлъ онъ на бутылку сельтерской, — и еще пусть одна бутылка бѣлаго или краснаго вина по воскресеньямъ!

— Гм… [837] — началъ, было, поваръ, но Виндъ еще сломалъ палецъ.

— Пятый мѣсяцъ вамъ идетъ… это виноградный сезонъ! пятьдесятъ рублей какъ одна копейка, и всѣ деньги и билетъ на дорогу! Погодите! И еще![838] И еще[839] премія!

— Премія?

— Да, это моя система. Премія, хорошая премія! Тогда вы скажете! Тогда на будущій годъ, живы–здоровы, вы сами пріѣдете и вы придете въ «Морской Берегъ»! И какъ?!

А когда шелъ отъ Винда, смутный — довольный и недовольный, — встрѣтилъ Ивана Гусенко, подвальнаго съ верхняго виноградника. Гусенко стоялъ под<ъ> каштаномъ, кого–то дожидался съ бутылками въ корзинѣ.

// л. <?>

Гусенко стоялъ[840] подъ [841] каштаномъ<,> руки въ карман.[842], въ бѣлой курткѣ и соломенной шляпѣ на затылокъ, посвистывалъ въ холодкѣ. [843] [844] Кого–то дожидался[845] съ [846] корзиной[847] бутылокъ.

— Ай продаешь? — спросилъ поваръ,[848] трогая[849] ногой корзину.

— Заказъ.[850] Що жъ у подвалъ не завéрнете?[851]

— Эхъ, губите вы народъ!

И[852] опять потрогалъ. Пробѣжала къ чайной верандѣ Саша въ голубомъ бантикѣ[853], пахнула душистымъ вѣтромъ.

[854]

— Падагра отъ него нападаетъ… — [855] [856] разглядывая бутылки,[857] сказалъ поваръ и пошелъ, пошаривая въ карманахъ.

Опять[858] вывернулась[859] съ боковой дорожки Саша, побѣжала[860] съ молочникомъ на кухню, [861] испугала[862] [863].[864]

— А, вѣтромъ носитъ!

Она обернулась набѣгу, тряхнула висюльками–жемчугами,[865] [866] вывернула ребрышкомъ [867] шею и посмѣялась.[868] [869] А съ балкона перегнулъ голову учитель Дроздовъ, [870] за самоваромъ,[871] и [872] сказалъ, наставительно:[873]

— Послушайте, синьорина! Соблаговолите [874] [875] одинъ большой молочникъ не совсѣмъ жидкихъ сливокъ![876]

Она остановилась на каменной лѣсенки кухни,[877] видная отъ каштана, и [878] спросила лукаво[879], [880] потряхивая серьгами:

— Совсѣмъ жидкихъ?

[881] Надъ перилами[882] углового балкона, [883] выставился грозящiй[884] палецъ [885] и[886] басовитый голосъ бухгалтера[887] сказалъ предостерегающе: [888]

—[889] Са–ша! [890] Не[891] грѣшите!

«Кобельки играютъ» — подумалъ поваръ.

Вечеръ ли былъ особенный, солнце ли садилось

// л. 24

б) еще более поздняя редакция

7 лл.

// карт.

НА ВИНОГРАДѢ.

[892]

// л. 25

II

Устроились хорошо. [893] Повару уступили мѣсто у окошечка, противъ него сѣла Саша. Василій уложилъ ея узелъ на полку и присѣлъ рядомъ. Замѣтил<ъ> что Саша обмахивается платочкомъ, и лицо у ней разгорѣлось, предложилъ, было, опустить окно, но поваръ не посовѣтовалъ: сейчасъ прохватитъ.

Весна была поздняя, хотя и апрѣль,[894] а въ ночь выпалъ даже снѣжокъ и теперь быстро таялъ въ солнцѣ и остромъ вѣтрѣ.

— Вы теперь распотѣли, — сказалъ Сашѣ поваръ, — и во всемъ тѣлѣ у васъ воспаленіе… а вѣтеркомъ–то и охватитъ. Дочь у меня такъ–то вотъ, отъ собственной неосторожности… и теперь очень плохо [895]<.>

И когда разсказывалъ про дочь, разглядывая [896] сѣренькія, въ пятнахъ брюки, на него грустно смотрѣла Саша, и лицо у ней было вдумчиво–дѣтское, [897] задумалась ямочка на подбородкѣ, а нижняя губка подобралась.[898] [899] Взглянулъ на нее искоса Василій и обрадовался, что

// л. 25 об.

она такая, и что ѣдетъ съ ними въ далекую дорогу. И голосъ ему нравился — грудной, разсыпчатый, и чуть взбитые русые волосы, и бровки покойной дужкой, и маленькая бирюза въ розовой мочкѣ уха.

— А чайникъ–то у кого есть? — спросилъ поваръ. — Какъ же это вы, братики, сплоховали… А [900] у меня и чай есть…

Смотрѣли другъ на друга. Тогда Василій сказалъ, то можно купить въ буфетѣ, и побѣжалъ, а они, пока онъ ходилъ, все безпокоились, какъ бы не опоздалъ. Но онъ прибѣжалъ со вторымъ звонкомъ, весело барабаня въ донышко, и тогда всѣ развеселились. Чайникъ очень понравился, поваръ обстучалъ его съ бочковъ и сказалъ, что тридцать копеекъ на вокзалѣ прямо божеская цѣна. Отдали Василію по гривенничку

[901]

— Вотъ и поѣхали въ путь–дорожку… — сказалъ поваръ и покрестился.[902]

[903]

— Теперь ужъ безповоротно, Александра Петровна! — сказалъ Василій. — Теперь всякихъ фруктовъ покушаете. А мы сейчасъ, какъ станція, чайничекъ закипятимъ и будемъ чаекъ попивать да въ окошечки смотрѣть. И вотъ у насъ только почку еще разбиваетъ, а тамъ ужъ обязательно всякіе цвѣты!

Поваръ хмуро смотрѣлъ на завертывавшіяся черныя полосы полей, на побурѣвшія, переходящія въ прозелень рощи. Уже выбѣгала[904] на солнечные откосы остренькая веселая травка. Кололо глаза съ лужъ и канавъ, доверху налитыхъ бурой, еще студеной водой. [905] Въ солнечномъ затишьи, по станціямъ зелено золотились сквозныя березки. А когда поѣздъ стоялъ въ чуткой весенней тиши, ожидая неизвѣстно чего,[906] [907] черезъ опущенное пригрѣтое солнцемъ окно вливался суетливый гомонъ грачей на гнѣздахъ и слабы<й>–слабый запахъ первой травы.

Закусывали[908]. У Василія нашлись въ узелкѣ печеныя яйца, поваръ предложилъ не побрезговать солонинкой, которую вкусно порѣзалъ тонюшенькими ломтиками, а Саша порылась въ узлу и конфузливо попросила покушать домашнихъ пирожковъ съ ливеромъ, которые поваръ назвалъ отмѣнными.

— Какъ же… вѣдь у меня тетенька очень замѣчательная бѣлая кухарка…

— Угу!… — сказалъ поваръ. — Чуть подсушила.

На большихъ остановкахъ выходили смотрѣть, какъ въ буфетѣ, — интересовался

// л. 26

поваръ, — и просили блѣднаго молодого человѣка поприглядѣть за вещами. Въ буфетѣ поваръ присматривался къ сервировкѣ и прикидывалъ, какъ обстоитъ на порціонномъ столѣ, за которымъ показывали работу повара въ бѣлыхъ колпакахъ. Покрякивалъ и кривилъ губы. Кое–что хвалилъ. Въ Тулѣ ему понравилось, какъ даны отбивныя котлеты, хотя гарниръ призналъ немудрящимъ; въ Скуратовѣ заявилъ, что розбифъ передержали и рѣзать его здѣсь не умѣютъ.

Передъ ночью еще попили чайку съ бѣлымъ хлѣбомъ. Василій подкинулъ Сашѣ на колѣни апельсинъ и смѣялся, [909] что, должно быть, выпало изъ узла. Тутъ поваръ показалъ штуку: надрѣзалъ кожицу, отогнулъ съ сердечка, расправилъ дольки, и вышло точно пирожное какое.

— Цвѣты у насъ въ деревнѣ такіе похожіе, на глыби растутъ, — сказала Саша. — Купальницы называются…

— А вы сами откуда будете?

— Я — тверская.

Къ ночи немного взгрустнулось. Въ долгихъ сумеркахъ чуть намекали желтые огоньки по невиднымъ деревенькамъ, а въ захолодѣвшемъ сиреневомъ небѣ проступили бѣлые огоньки. Саша грызла подсолнушки и бездумно смотрѣла въ засинѣвшееся окно.

— Чешетъ–то какъ[910]! — сказалъ поваръ. — Къ утру–то гдѣ–э[911] будемъ!

— Теперь съ каждой верстой все теплѣй пойдетъ… югъ! — отозвался Василі<й.>

Засвѣжѣла заря, запотѣло, зачернѣло окно, и ничего не стало видно.

Василій разсказывалъ, что жить при номерахъ выгодно, но только очень безпокойно, а съ осени постарается пріискать настоящее какое мѣсто: въ банкѣ вотъ хорошо служить, или швейцаромъ куда въ большой домъ съ подъемной машиной: доходъ очень хорошій, и днемъ и ночью доходъ. Вотъ какъ у брата, на Басманной.

Разсказала о себѣ и Саша.

Два года въ горничныхъ и смѣнила уже третье мѣсто. У чиновника жила, на трехъ дѣтяхъ, — стиркой замучили и жалованья за два мѣсяца не отдали: у барина душевная болѣзнь въ головѣ стала, — такъ и не отдали двѣнадцать рублей. Потомъ у богатаго лавочника служила. На Зацѣпѣ. У него два сына въ коммерческомъ училищѣ учились, долгіе да нескладные, какъ дураки какіе, ну, нельзя стало служить черезъ нихъ.

— А дѣвочка ты приглядная, — сказалъ поваръ. — Бываетъ, что и счастье находять, а то и…

— Очень безобрáзники[912] есть…

— Послужили бы въ номерахъ! — сказалъ Василій. — Одинъ у насъ въ «Электрѣ» стоялъ… нельзя даже громко сказать!

И о себѣ сообщилъ поваръ.

// л. 26 об.

[913]

Поваръ онъ замѣчательный, служилъ и въ первыхъ ресторанахъ[914], и у камер<ъ>–юнкера Вострухина, — возлѣ Арбата[915] цѣлый[916] его кварталъ[917] домовъ, — и у вдовы тайнаго совѣтника Фонтенгросъ, — все по хорошимъ мѣстамъ. Тридцать шесть лѣтъ служилъ[918], потомъ дошелъ до бѣдственнаго состоянія. И не то чтобы до бѣдственнаго, а такъ… много [919] всякихъ причинъ. [920]

— Такъ… разными путями дошелъ до бѣдственнаго состоянія. [921] А, думаю себѣ, буду ходить по разовымъ, съ воли! И потомъ часто въ больницѣ лежалъ по случаю болѣзненнаго состоянія… [922] И[923] попалась намъ квартера — даже съ потолковъ льетъ. А, думаю себѣ, поѣду сушиться!..

— Въ сыромъ мѣстѣ жили… — сказала Саша. — Очень квартиры дороги.

— Да что дешево–то?! Скоро какъ въ Америкѣ будетъ… меньше рубля и денегъ не будутъ дѣлать. Потому нечего будетъ покупать.

[924] Стали[925] укладываться спать. Поваръ [926] снялъ съ себя вишневую куртку, отчего еще острѣе

// л. 27

запахло сыростью, постелилъ, а въ голова сунулъ саквояжъ. Саша пожалѣла [927] и достала ему изъ узла маленькую розовую подушку.

— Вотъ за это благодарю, коли лишняя. А то внучка мнѣ[928] все наказывала[929]: «Возьми, дѣдушка, пухову подушку». А у меня хо–рошая подушка, утячьяго пуху. При моемъ дѣдѣ у меня столько подушекъ было… хоть весь вагонъ завали. [930] А, думаю себѣ, еще скрадутъ изъ вагона–то: [931] ей цѣна–то рублей безъ торгу семь[932]. [933] А тамъ, думаю, какъ пріѣду, сѣномъ мѣшочекъ какой натрясу, и скипѣло [934]…

— У меня тоже подушка была, очень замѣчательная, но, конечно, перовая… — сказалъ Василій, позѣвывая. — Только собрался[935] съ мѣста уходить, то–се, хвать — унесъ кто–то! Да при моемъ дѣлѣ она и не требуется при себѣ. У насъ такое правило, что въ каждыхъ номерахъ[936] хозяинъ обязательно долженъ предоставлять[937] подушку. [938]

Онъ полѣзъ наверхъ, сунулъ подъ голову узелокъ и накрылся пальтецомъ<.>

И [939] только хотѣлъ зѣвнуть, услыхалъ[940], что его трогаютъ за плечо. Оглянулся и увидалъ маленькую розовую подушку.

— У меня еще одна маленькая[941], а большую я себѣ[942]…

— Да у меня узелокъ мягкій! Ну, спасибо… очень вамъ благодаренъ.

Только легъ поваръ — началъ бить его кашель. Кашель былъ нутряной, затяжной и такой нудный, что всѣмъ хотѣлось поскорѣй откашляться за повара. [943]

— [944] Задушилъ[945] проклятый… Какъ ночь, откуда возьмется…

[946]

— Въ Крымѣ вамъ обязательно выйдетъ облегченіе… — ободрилъ Василій. — Тамъ климатъ очень[947] замѣчательный.

— Его… окаяннаго… фу–у… ничто не беретъ…

Сѣлъ, нагнулъ голову въ колѣни и кашлялъ.[948] Тутъ принялся[949] кашлять и[950] молодой человѣкъ, устроившійся надъ поваромъ. Саша фыркнула — разобралъ ее смѣхъ: точно хотѣли они другъ друга перекашлять. [951]

Такъ прошло много времени. Спалъ вагонъ. Сашина рука свѣсилась до полу, съ золот.[952] колечкомъ на пальцѣ. И рукавъ жакета свѣсился. А поваръ все сидѣлъ, мучит. огляд. полут. ваг. и вздых. Смотр., какъ за черн. стекл. летѣли наз. стр. искры.[953] Только передъ утромъ уснулъ.

Утро встрѣтило ихъ за Курскомъ степнымъ просторомъ, юной зеленью придорожныхъ ветелъ, зеленой дымкой березъ,[954] [955] полнымъ солнцемъ<,> голубымъ небомъ и ослѣпляющимъ блескомъ лужъ ночью прошедшаго здѣсь бурнаго

// л. 28

ливня. Сытымъ покоемъ глядѣли на нихъ [956] черныя полосы степныхъ пашенъ[957]. Обрадовали чѣмъ–то знакомымъ и новымъ бѣлыя хаты на пригоркахъ, съ тихо курящимися голубыми[958] дымками, съ кудрявыми[959] вербами въ низинкахъ[960]. Благословили огромными сѣрыми крестами незнаемые вѣтряки. И всюду — даль, куда ни погляди, — даль безъ края.

Саша высунулась [961] въ окно, во встрѣчный, рѣжущій вѣтеръ. Защурилась.

— Летимъ–то какъ, матушки!..

[962] Поваръ[963] [964] привсталъ за ея спиной и смотрѣлъ. — Вонъ они гдѣ хохлы–то зачинаются…

И Василій смотрѣлъ[965], и, опустивъ ноги съ полки, смотрѣлъ черезъ головы ихъ [966] молодой человѣкъ, измятый безсонной ночью.

На маленькой станціи, въ солнечной тишинѣ и парномъ воздухѣ Саша услыхала жаворонка. [967] Увидала [968] сѣро–бѣлыхъ воловъ [969] на черномъ бугрѣ. Смотрѣла на нихъ новыми глазами, и волы, какъ–будто, смотрѣли на нее, завернувъ шеи[970] [971]. Все было ново, пригоже и радостно, и весело[972] пѣли тонкіе голоски хохлушекъ, продававшихъ левашники, и радостны были пучочки незнакомыхъ синихъ цвѣтовъ. [973]

— Ужъ и цвѣты здѣсь!

— Потому что здѣсь теплый югъ… — сказалъ Василій и купилъ за копейку у [974] дѣвочки въ красномъ платочкѣ синій букетикъ[975].

— [976] Взамѣнъ[977] подушки [978] вамъ [979]. [980]

— И что это вы расходуетесь…

[981]

На большой станціи поваръ неожиданно встрѣтилъ за порціоннымъ столомъ знакомаго, съ которымъ когда–то служилъ въ судаковскомъ трактирѣ. И такая досада — встрѣтилъ передъ звонкомъ, не успѣли поговорить. Только и удалось сказать, что вотъ ѣдетъ по приглашенію въ Крымъ на хорошее мѣсто, на шестьдесятъ рублей. Оглянулся, — не слышитъ ли кто. [982]

// л. 28 об.

[983] Грызли[984] подсолнушки, чайничали да посматривали въ окошко. [985] Такъ было[986] хорошо: и [987] журавли колодцевъ, и мѣловые [988] холмы[989], точно горы муки, [990] и радостно–жуткая бѣготня по звонку, и испуганное лицо повара въ окнѣ[991].

— Чуть[992] вѣдь, не уѣхалъ!

— Такъ хорошо. Всю бы жизнь ѣздила!… [993]

Отъ бѣготни растрепались волосы, и она[994] попросила Василія подержать [995] зеркальце въ фольговой рамочкѣ[996]. [997] Василій [998] баловалъ зеркальцемъ, [999] наводилъ зайчика въ глазъ, а поваръ смѣялся: парикмахерское заведеніе[1000]. А[1001] молодой человѣкъ косился[1002] изъ уголка, желтый и злой, — казалось Сашѣ[1003].

[1004]

Вечеромъ захруст. под. ногам. на станц. песокъ‒ракушникъ,[1005] а къ ночи узнали, что поѣздъ уже въ Крыму. [1006] Въ[1007] воздухѣ было новое, какъ–будто горечь, [1008] и губы были солоноваты.[1009] [1010]

Ночь была темная–темная и[1011] мягкая, какъ бархатъ, — ничего не было видно, только [1012] звѣзды, — яркія–яркія, какъ зимой. И названія станцій были [1013] не русскія[1014]: Сивашъ, Джанкой<.>

— Смотрите–ка, Александра Петровна… «Джан–кой»! Какой!

Они [1015] не ложились въ эту ночь. Да и какъ можно ложиться, когда въ самой ночи живетъ что–то,[1016] что[1017] вотъ–вотъ выставится изъ черноты[1018], и они все узнаютъ: [1019] какъ въ сказкѣ дѣтской — а что дал<ь>ше? [1020] они соскакивали[1021] на каждой остановкѣ, пробѣгали по пустой[1022] платформѣ, ожидая что–то найти, особенное… Оглядывали небо — а оно какъ здѣсь? А съ бѣлой дощечки у фонаря говорило имъ странное: «Курманъ–Кемельчи». Бѣжали въ вагонъ, какъ вспугнутые мыши, и Василій поддерживалъ подъ локтемъ.

— Не оступитесь, будьте любезны… тутъ порожекъ.

И казалось ему[1023], что глаза у Саши [1024] черные и большіе–большіе[1025], и губы [1026] черныя. Говорилъ ей[1027]:

// л. 29

— Вотъ хорошо, что мы съ вами ѣдемъ!

Она спрашивала лукаво[1028], запахиваясь [1029] жакетомъ внакидку[1030]:

— А почему вамъ нравится?

— Очень хорошо!

[1031] Поваръ тоже[1032] не спалъ: и кашелъ,[1033] [1034] и безпокойство точило. Забраться въ такую даль…

— Скоро море–то ваше будетъ? Ѣдемъ–ѣдемъ — всю голову разломило…

[1035] Перекладывалъ[1036] въ саквояжикѣ[1037].

[1038]

На верхней лавочкѣ кашлялъ и стоналъ во снѣ молодой человѣкъ.

[1039] Да–а… Теперь у меня, на Пятницкой, всѣ то[1040] спятъ… [1041] Внучка[1042] у меня[1043] младшенькая, [1044] ластилась[1045] все, какъ сбираться мнѣ. [1046] Бѣда имъ теперь безъ меня. Мать раздражительная…

Въ пятомъ часу, еще затемно, имъ сказали, что здѣсь высаживаться.

III

Въ свѣтлѣющемъ темносинемъ небѣ они увидали высокія темныя колонны:[1047] затаивш. въ предутр. снѣ, стояли тополя надъ низк. казарм. станцiи[1048]. Тихая теплынь, непривычная въ эту пору, [1049] сказала имъ[1050], что они въ далекой сторонѣ. [1051]

[1052] Стояли на сѣромъ асфальтѣ, провожая куда–то еще въ большую даль забирающійся поѣздъ, съ непотушеннымъ краснымъ огнем<ъ> на хвостѣ.

[1053] — Куда жъ теперь?

Они прошли на крыльцо станціи и увидали, что и здѣсь то же, что и вездѣ, — люди и лошади. И, какъ и вездѣ, люди кричали, что надо ѣхать. Были они въ черныхъ и рыжихъ пиджакахъ, съ [1054] знакомыми кнутами и въ [1055] шапкахъ, и [1056] не турки, какъ, было, подумалъ поваръ, а татары, [1057] толкались[1058], какъ мужики на базарѣ, [1059] и кричали[1060] въ лицо. И даже называли[1061] знакомое [1062] мѣсто, записанное у повара на бумажкѣ [1063].

// л. 29 об.

И стало совсѣмъ легко, когда закричалъ одинъ, маленькій и широкій, [1064] схватилъ повара за руку и потянулъ:

— Ибра–гимъ! Ибра–гимъ! [1065] — Виндъ, [1066] панзіонъ я[1067] [1068]! Три… три… Москва пріѣхалъ!

[1069] Они пошли за нимъ, къ мал.[1070] линейкѣ въ парѣ пѣгихъ [1071] коней. И тутъ опять кричалъ [1072] Ибрагимъ, напруживая на шеѣ жилы и махая[1073] на станцію:

— Багажъ давай! [1074]

— Ни! — мотнулъ головой поваръ[1075].

[1076]

[1077] Смѣялись[1078] и отмахивались[1079]. Тогда и Ибрагимъ сталъ смѣяться и махать руками. Взялъ у Саши узелъ и прикрутилъ веревкой къ задку. А они осматривались въ посвѣтлѣвшемъ днѣ и видѣли [1080] знаком.[1081] воробьевъ и <?>[1082] и голубей на крышѣ станціи, и широкія потертыя коляски[1083] [1084]. Все было знакомое[1085], только небо было куда синѣй да [1086] зелеными столбами вытянулись деревья. Да сразу наступило лѣто.

— Тепло–то какъ, а еще и солнышка не видать…[1087]

Но оно уже подымалось гдѣ–то,[1088] [1089] проклад.[1090] въ тополевыхъ вершинахъ золотисто–алыя пятна.

А[1091] когда ѣхали по пуст.[1092] улицамъ [1093]бѣлаго [1094] городка, съ [1095] заборами изъ камня[1096], [1097] съ окнами въ [1098] рѣшетчатыхъ ставняхъ, съ зелеными садами, — увидали невысокое солнце, [1099] розовый шаръ, знакомый съ дѣтства. И городокъ былъ теперь золотисто–розовый и [1100] [1101] милый, хоть и незнаемый городокъ[1102].

Выѣхали, — и пошли [1103] зеленыя взгорья, зеленыя долинки, зеленые сады — по обѣ стороны бѣлой, какъ мѣлъ, дороги. И незнаемая рѣчка, вся въ камняхъ. И красные брызги зацвѣтающаго [1104] мака, и полосы голубого синяка, точно выкинули на луга длинныя–длинныя густо засиненныя[1105] простыни. [1106]

То какія–то красноватыя птички, шныряющія вдоль дороги, — жаворонки

// л. 30

ли, овсянки ли[1107], — Богъ вѣсть; то вдругъ охватывало[1108] [1109] и сладкимъ, и горькимъ духомъ. Жасминъ ли то или фіалочный духъ… И не жасминъ, не фіалочный, а незнак.[1110] какой–то: не то миндалемъ, не то монпансье пахнетъ, не то похоже на вэра–віолеттъ. Не знала Саша. А[1111] это съ загородей потягивало[1112], съ путаныхъ кустовъ по заборамъ, съ бѣлыхъ цвѣтовъ. [1113]

А впереди что [1114] такое, большое, темное? А впереди,[1115] — горы[1116]. Ушли подъ самое небо, закрыли даль, только онѣ и есть. [1117] Стоятъ и смотрят<ъ> какъ катитъ въ клубочкѣ [1118] пыли маленькая, какъ козявочка, [1119] линейка, и чуть–чуть видать, кто на ней. А кто они, маленькіе[1120], какъ маковинки, какъ ихъ звать, откуда, зачѣмъ, — развѣ имъ нужно?[1121] Стоятъ и смотрятъ, сизыя и невѣдомыя тоже. А если долго смотрѣть на нихъ, долго–долго, такъ что въ глазахъ протянется сѣтка, [1122] почуется убѣгающая мысль [1123], что все онѣ[1124] видятъ [1125] и [1126] знаютъ, [1127] потому что стары. Такъ стары, что перестали дивиться, — только смотрятъ.

[1128] Обогнали телѣгу[1129] съ маленькимъ татарчонкомъ въ большой шапкѣ,[1130] [1131] посмѣялись на татарчонка. А тутъ подступили къ дорогѣ лѣса, подымающ.[1132] изъ овраговъ; [1133] зеленые, [1134] залитые солнцемъ. [1135]

Съ перевала увидали вдругъ впереди и внизу — синее…

[1136]

Такъ вотъ оно какое, море!.....

Ибрагимъ возился у колеса, подкладывалъ желѣзный тормазъ. А они глядѣли въ нежданно открывшуюся имъ огромную дверь.

……«Жилъ старикъ со старухой у самаго сняго моря…»

Вотъ оно какое… Господи, да какое же оно синее… большое…. [1137]

— Во–отъ… — сказалъ Василій и засмѣялся. — Вотъ[1138] [1139] замѣчательно! [1140]

[1141]

- Какое!… Матушки‒и! Только и сказ. Саша.[1142] Смотрѣла безъ словъ. И отозвалось въ ней, чуть‒чуть знакомое, к.‒б.,[1143] такъ похожее цвѣтомъ — синька въ корытѣ…[1144]

// л. 30 об.

А глаза жадно[1145] вбирали это[1146] новое и знакомое[1147], это безкрайное корыто съ синькой.

- А ужъ и кручь! - сказ. поваръ.[1148]

И горы рядомъ, — влѣво горы, вправо горы, высокія: никогда не въѣдешь на нихъ. И снѣга по щелямъ[1149], сверкающіе, какъ [1150] вымытое бѣлье.

Винтами и петлями побѣжала внизъ бѣлая дорога[1151] на синее море, а оно яснѣло и вливалось въ глаза. Влилось, и никогда не уйдетъ теперь, хоть потеряй глаза, хоть уткнись въ темный уголъ на весь вѣкъ свой. Корыто ли съ синькой увидитъ взглядъ, къ небу ли [1152] подымутся[1153] усталые глаза, встанетъ оно, живое, и вольется въ душу. Все, цѣликомъ, огромное. Придетъ изъ–за тысячъ верстъ и вольется. Въ снахъ придетъ теперь и вольется…

IV

[1154]

// л. 31