И. С. Шмелевъ.
Ч е г о
ж д е т ъ з е м л я
(СУДЪ СОЛОМОНА).
Изданiе ОБЩЕСТВА ВЪ ПАМЯТЬ ЛОМОНОСОВА
въ Москвѣ.
И. С. Шмелевъ.
Ч е г о
ж д е т ъ з е м л я
(СУДЪ СОЛОМОНА).
КАЛУГА
Тип. С.Б. Шимановскаго.
1917.
I.
Подъ городомъ – заливные луга, на десятки верстъ – пойма. Чудесное сѣно, окское. Такiе луга, что триста пудовъ съ десятины – не диво. Торчатъ по лугамъ столбушки, идутъ кой-гдѣ канавы – указываютъ границы. Много всякихъ владѣльцевъ на этой поймѣ: и баринъ Трегубовъ, и господинъ Скрипицынъ, и монастырь, два даже; и слобожане подмонастырные, и слобожане съ горы, и городскiе мѣщане, и купецъ Косаревъ, и фабрикантъ просто – Иванъ Арефьичъ, – и фабрикантъ – Товарищество, и городскiя, и подгородныя церкви. Много споровъ видали эти луга. Много и дракъ кровавыхъ бывало изъ-за какихъ-то «мысковъ», «островковъ» и «ямъ». Бывали и убiйства: съ косами народъ, а въ былое время и водка поддавала жару. Развѣ его, чорта, примѣтишь, столбушекъ, когда зелено въ глазахъ отъ травы и водки! А рука разошлась…
Въ маѣ луга «заказаны»: проѣздъ воспрещенъ, дороги перерыты канавами, торчатъ мѣстами еловыя
- 4 -
вѣшки – заказъ! Въ досчатую хибарку, за мостикомъ, перебирается изъ слободки сторожъ, Семенъ Николаичъ, прозвищемъ – Вострый, или, какъ онъ почетно именуетъ себя, – смотритель луговъ. Лѣтъ ему семьдесятъ, онъ сухощавъ, высокъ, теменъ и сухъ лицомъ, взглядомъ строгiй: поверхъ желѣзныхъ очковъ пронзительно-остро поглядываютъ глаза. Потому и зовется – Вострый. А, пожалуй, и потому, что обрѣжешься объ него: на все отвѣтитъ, все знаетъ: даже какiя на небѣ звѣзды. Самоучка, умный старикъ. Много, хоть и безъ разбору, читалъ и можетъ наизусть говорить стихи. Особенно почитаетъ Некрасова и Льва Толстого.
Прошлымъ лѣтомъ мы бесѣдовали съ нимъ подолгу: прiятный, умный старикъ. Любитъ крѣпко Россiю, любитъ и вообще – человѣчество. Вездѣ трудовой народъ, однѣ и тѣ же трудовыя боли: французъ ли, нѣиецъ ли – все одно. И потому войну переживалъ съ болью.
– За нѣмцевъ досадно! Механики, должны бы имѣть понятiе трудовое, даже первые въ мiрѣ соцiалъ-демократы, –Восторгъ про это хорошо знаетъ, – и могли допустить такую дикость! Значитъ, нѣтъ еще у нихъ трудового понятiя въ высшемъ масштабѣ!
Вострый любитъ говорить примѣромъ и образно:
– Читалъ я вчера господина Вольтера, французскаго мудреца! И какая правда сказана въ его сочиненiяхъ даже больше ста лѣтъ! Ворона вонъ полетѣла – и та живетъ на свободѣ, дышитъ воздухомъ! Какое же
- 5 -
Это счастье Господъ даруетъ – дышать свободой полей! А человѣкъ жаждетъ угнетаь и не понимаетъ красы свободы, когда каждый имѣетъ право дышать! И выходитъ – ворона счастливѣй человѣка. Одинъ императоръ говоритъ сыну Семена Николаича: !нѣмца коли!» Другой императоръ говоритъ сыну нѣмецкаго Семена Николаича: «русскаго коли!» Нѣтъ, не могу понять!
И, бывало, часто изображалъ, каък люди пакостятъ свою жизнь злобой и жадностью, когда можно бы, пораскинувъ дружно мозгами, устроить на всей землѣ чудесный садъ-рай – для всѣхъ. А изобразивъ, – какъ чудесно будутъ жить люди лѣтъ черезъ двѣсти, когда поумнѣютъ, грустно заканчивалъ стихомъ поэта Державина, – измѣняя его нарочно:
– И теперь въ виду нашей глупости и подлости, что мы видимъ? А видимъ вотъ что, какъ написалъ господинъ Державинъ:
«Гдѣ столъ былъ яствъ – тамъ… грробъ… стоитъ!
_________
- 6 -
II.
И въ эту всену выѣхалъ Вострый на сторожевой постъ свой и водрузилъ красный флажокъ надъ своей хибаркой. Бывало, такой флажлкъ вывѣшивался на вѣшкѣ, у въѣзда въ луга, когда зачинался покосъ, и означалъ – ходъ свободенъ! И урядникъ, и даже огнеглазый исправникъ, ѣздившiй на дрожкахъ купаться, – не воспрещали. Теперь флажокъ играетъ и въ неурочное время – да здравствуетъ демократическая Республика! Бывало, писалъ Вострый на дощечкѣ черными буковками на шестѣ у хибарки: «Проѣздъ по лугамъ воспрещенъ! Смотритель луговъ С. Н. Кубаревъ». Теперь на жестяной вывѣскѣ красной краской выписано крупно: «Проѣздъ на луга строго воспрещенъ Исполнительнымъ Комитетомъ! Граждане, щадите общественное добро! Смотритель луговъ и гражданинъ Кубаревъ».
Какъ и въ былое время, къ Вострому собираются по вечерамъ слобожане, и происходитъ митингъ-бесѣда. Вострый толкуетъ про государство, какъ его понимать надлежитъ, – исторiю онъ знаетъ недурно, особенно любитъ разсказывать, каък боролся англiйскiй народъ за
- 7 -
права-вольности, – и особенно о правахъ на землю. Онъ всегда былъ за то, чтобы – «земля трудовому народу», но врагъ нахрапа.
– Нахрапомъ только изгадишь святое дѣло. Всѣ другъ дружкѣ глотки перервутъ – и не будетъ толку. Нуженъ новый и вѣрный законъ-правда, твердый законъ. Государство что есть? Государство все равно, что телѣга. Все въ ней въ исправности – смѣло садись, увезетъ хоть деесятокъ! А ежели каждый по колесу утащитъ, а то и оглобли повывернутъ да лошадь сдохла, – ни тилѣги, ни… удовольствiя. А оглоблями-то по башкѣ другъ дружку. И головъ не сберешь. А съ госу-дар-ствомъ куда сложнѣй! Это такая телѣ-жища… сто сеьдесятъ пять съ половиной миллiоновъ свободныхъ гражданъ въ новую, счастливую жизнь должна привезти! Да не растерять! Да въ такую жизнь, гдѣ бы никто не удручалъ никого, не давилъ личность всякаго самаго слабенькаго человѣчка, уважалъ, какъ подобiе Божiе! Гдѣ бы всѣ другъ дружкѣ руки жали каък братья равные! Вѣдь тогда какой праздникъ-то будетъ! такъ для этого-то какъ аккуратно телѣгу смазывать надо, а? Лошадь кормить! Тутъ думать и думать надо. Вострый теперь особенно вдумчиво глядитъ на луга: ба-альшое дѣлоЮ строгое. Можетъ такое быть, что и сѣна не соберутъ. Другъ дружку будутъ караулисть. Много было хозяевъ, а теперь на каждую десятину по десятку.
– Это почему же?
Почему? А потому, что мы правъ не знаемъ, а владать желаемъ! А правда-то-истина одна! Вѣдь двухъ-то
- 8 -
правдъ ужъ никакъ быть не должно? Вѣдь, вѣрно? Вотъ и по лугамъ этимъ да и по всей землѣ. Значитъ, надо найти и всѣмъ показать правду. А отъ правды обиды быть никакой не можетъ. Такъ ее утвердить, правду, чтобы ужъ никто не смогъ ее опровергнуть. И, значитъ, что? Значитъ, надо ее установить. Травка вотъ подрастетъ – кому травка? А покуда правда не установлена, какъ я долженъ смотрѣть? Никому травить не дозволю! Убейте меня сперва, а тамъ что хотите-воротите.
– Кому же травка-то?
Вострый любовно оглядываетъ луга, еще черно-зеленые, еще только-только прокалывающiе зеленую иглу своб черезъ осѣвшiй послѣ разлива илъ. Господи, ширь-даль какая! Оглядываетъ и слободку, и монастыри: тамъ, на горѣ, желтый, тутъ, за спиной, – бѣлый. Оглядываетъ и кутающiйся въ сумерки городъ, и почернѣвшiя фабричныя трубы. И видится по его задумавшемуся лику, что прикидываетъ онъ одно и одно: какая же сила владѣльцевъ съ правами на луга эти, владѣльцевъ новыхъ и дивныхъ, съ колышками и канавами-границами. Прикидываетъ и права-бумаги съ печатями, синiе и бѣлые листы купчихъ крѣпостей и записей всякихъ, дарственныхъ и наслѣдственныхъ. Да, много всего. Глядитъ и почесываетъ за ухомъ. Что же, теперь и всѣмъ «крѣпостямъ» крышка? А на ихъ мѣсто какiе же документы будутъ и кто ихъ установитъ и для кого?
_________
- 9 -
III.
– Намедни пришелъ ко мнѣ слободской, Федоръ Рыжiй. Говоритъ – такъ порѣшимъ, чтобы отъ монастыря къ намъ луга безпремѣнно. Ладно: къ намъ – такъ къ намъ. А тутъ изъ-подъ Затонова идутъ мужики на фабрику, на смѣну. Стали курить у моей хоромы, послушали нашъ разговоръ. Послушали да и говорятъ: «наши эти луга безпремѣнно будутъ, возьмемъ отъ монастыра въ свое владѣнiе по гробъ вѣчности!» Споръ. Почему? какiя-такiя ваши права-документы-крѣпости? Федору-то Рыжему жалко, , значитъ, луговъ, семь десятинъ – тыщи! Сейчасъ права-законы потребовалъ. «Какими правами можете доискаться? Разъ теперь унасъ жизнь вся на новую колодку, и, можетъ, теперь и совсѣмъ ни какихъ правовъ нѣтъ, а все похерено на новыя права для всего трудящаго народа?!» А тѣ его и зацѣпили: «А разъ, говорятъ, теперь никакихъ правовъ – и мы можемъ! Но только у насъ права особенныя». – «Какiя такiя, особенныя?!» – «А такiя, говорятъ, наши права, что старики знаютъ. Нашъ бывшiй баринъ-помѣ-
- 10 -
щикъ. Затоновъ, эти самыя луга за спасенiе души отказалъ, вѣчное поминанье, а то бы они намъ пошли. Въ старыхъ книгахъ записанъ поминъ души помѣщика Затонова за семь десятинъ! Нашъ попъ все указать можетъ. «Укажу, говоритъ, только вы, братцы, причту десятинку удѣляйте по-братски, – я, говоритъ, и за васъ буду молиться, и помѣщика помяну когда, – ваъм грѣха не будетъ, что поминъ души прекратите». – И спрашиваютъ опять Рыжаго: «А вы почему можете за луга хвататься, по какимъ законамъ?» – Ну, Рыжiй тоже свою правду изъ сапога тащитъ, на бумажкѣ ужъ у него выписано чего-то. Говоритъ: «У насъ старая старина записана, старѣй вашей! Въ 1817 годѣ! Была тогда слобода наша подъ монастыремъ, отхватилъ тогда монастырь у насъ сады-огороды, двѣнадцать десятинъ, а взамѣсто этого – на-ка, выкуси! Пусть лугами и платитъ!» Мужики-то и ухватились, – стой! Врешь, говорятъ, разъ у васъ сады-огороды отхватилъ монастырь – сады-огроды и получай обратно».
– Какъ такъ? Ишь, вы! Сады-огороды… а процентъ намъ, а? За сто лѣтъ какой намъ выходитъ процентъ? Сто, можетъ, тыщъ! – Ну, мужики разстроились. «А мы-то каък же? Баринъ, черти его задери, душу свою спасать захотѣлъ, насъ ограбилъ, – а мы и не можемъ? Мы своихъ ходоковъ пошлемъ, пущай намъ тамъ, въ Питерѣ, всю правду привлекутъ!» –Спо-ровъ было!
– Какъ же порѣшили?
– Разстроились, болѣ ничего. А вотъ каък нач-
- 11 -
нетъ травка подрастетъ – разговоръ будетъ… не дай Богъ. Ежели единую правду не постигнутъ.
– А какая же единая правда?
И опять не отвѣтилъ Вострый, но по старымъ его глазамъ было видно, что знаетъ онъ свою единую правду. Опять началъ:
Погоди-ка, послушай еще штуку веселую. Намедни опять проходитъ тутъ попъ Тресвятскiй, подгородный. Ряску подобралъ, сигаетъ черезъ канаву ко мнѣ. Никогда не захаживалъ къ моей хороминѣ рань такую. То-се, пято-десято, –поговорили. «Лужки поглядѣть, батюшка?» – «Лужки. Погодка теплая, прогуливаюсь. Хорошо нонче заливало, Господь дастъ – съ сѣнцомъ будемъ». – Поздравилъ я его съ свободой жизни. Ничего будто, только все по лугамъ глазами и шаритъ. «Ну, какъ, спрашиваетъ, народъ чего толкуетъ про землю?» – Ну, выложилъ ему все, что, молъ, за монастырскими-то лугами во сто рукъ тянутся. Какъ дернетъ шляпой! «Ну, говоритъ, самъ царь Соломонъ Премудрый не разберетъ!» –Запустилъ руку въ карманъ до сапога и вытаскиваетъ бумаги – цѣлый ворохъ. «Вотъ, говоритъ, какъ меня овцы мои любятъ, все мнѣ въ любви объясняются. Третiй день спокою ночного нѣтъ.» – И давай читать!
– Первое прошенiе получилъ я отъ твоихъ слободскихъ, здѣшнихъ. Втъ что пишутъ: «Передайте-ка, батюшка, церковные луга намъ, потому они съ нашими рядышкомъ, межа въ межу, а ваша церковь за десять
- 12 -
верстъ отсюда. Къ намъ луга тянутъ, четыре наши десятинки».
– Это одно дѣло. – Разворачиваетъ другую бумажку, – отъ сельчанъ села Тресвятскаго, отъ прихожанъ его, стало быть, подгородныхъ. Читаетъ: «Намъ, обязательно, передавайте ваши луга, потому мы чада вашей церкви и ваши прихожане. Мы, говорятъ, васъ поимъ-кормимъ за ваши требы, и церковь только нами и держится: по народному праву-закону намъ надлежитъ косить». – А луга-то тѣ, четыре десятинки, купецъ Простухинъ церкви отписалъ, причту, ради духовника отца Павла-покойника, въ шестьдесятъ пятомъ годѣ! Ладно. Вынимаетъ третью бумагу. Оказывается, – городскiе мѣщане требуютъ имъ отдать. Никакого резону, а просто – имъ и имъ отдай! Ну, къ тому натягиваютъ, что Простухинъ раньшемѣщанинъ былъ, ихняго общества. Значитъ, и выходитъ, что они въ родѣ каък его наслѣдники. Ладно. И выкладываетъ еще, четвертую бумагу, письмо-конвертъ, заказное. А это ему ломовой подрядчикъ, Василь Василичъ Волковъ всѣ резоны привелъ и на луга упираетъ: «Я, говоритъ, держу въ такое трудное для Россiи время восемьдесятъ лошадей и все продовольствiе для города со станцiи доставляю и на оборону работаю.» – Это первое. – «А потомъ, говоритъ, я у васъ, глубокоуважаемый пастырь, двѣнадцать лѣтъ эти луга арендовалъ и деньги всегда исправно платилъ. И переплатилъ я вамъ такимъ манеромъ…» Тутъ и подсчиталъ рублей на пятьсотъ. – «Потому, говоритъ, по новому закону должны признать, что арендатору первое право безъ суда, безъ
- 13 -
спору. Иначе, говоритъ, – поставленный въ критическое положенiе безъ сѣна съ моими восемьюдесятью лошадьми, я буду ликвидироваться и дѣло прикрою, и тогда сами доставляйте продовольствiе, каък можете». Вотъ такъ загнулъ! Перечиталъ мнѣ попъ всѣ эти посланiя и говоритъ: «Завтра, говоритъ, отъ себя пятое напишу, изложу всѣ права церковныя, – даже и пунктъ и законъ назвалъ, рѣшенiе Синода тамъ или Сената, на бумажкѣ у него ужъ выписано, – и пошлю всю эту канитель въ Исполнительный Комитетъ: пусть тамъ всѣ права разбираютъ». – и пошелъ, шляпой помахиваетъ. Видалъ? А поповы-то логу – слеза одна, четыре десятинки. А другихъ-то владѣльцевъ – сотня, да на каждаго-то такъ вотъ по пяти правовъ ежели, – чего можетъ быть?! Такъ вѣдь тутъ судъ самого царя Соломона нуженъ!
– Ну, какой же выходъ-то придумать? Соломонъ-то что бы сказалъ, а?
Вострый долго думаетъ, пожевываетъ губами и востро-пронзительно смотритъ поверхъ желѣзныхъ очковъ.
– Судъ какой? А вотъ ежели бы призвать сюда Соломона Премудраго, да поводить бы его по лугамъ нашимъ, да всѣ бы ему документы показать, – цѣльная гора ихъ! – да всѣ бы разговоры послушалъ, – знаешь, чего бы сказалъ? А вотъ чего. Ежели такъ все будетъ, и каждый… по своимъ правамъ-неправамъ потянетсяЮ – никому трава не достанется! все затопчутъ!
– Ну, это и такъ понятно. А какъ надо-то?
- 14 -
Вострый выпрямился, еще ниже, на самый кончикъ облупившагося Бураго носа спустилъ очки, глаза уставилъ строго-строго, пронзительно и властно, какъ самъ царь Соломонъ, махнуоъ рукой на луга.
– Вотъ что Соломонъ присудилъ бы, и я это твердѣй твердаго знаю. Пускай травы растутъ-цвѣутъ на пользу народа-государства, и ни одна нога чтобы не мяла, ни одна коса нахрапомъ не закосила! Пускай до поры до время прежнiй владѣлецъ коситъ, пока… тутъ Вострый строго погрозилъ пальцемъ, – пока Великое Всенародное Собранiе, которое Учредительное, не разберетъ все дѣло земельное! Пока не установитъ закона главнаго, по мудрому и общему согласiю принятаго, что съ землей дѣлать. Къ государству ли отойдетъ вся спорная земля по всей Россiи, а государство будетъ отдавать ее въ аренду по справедливости, кому въ ней нужда большая, – это уже по мѣстамъ будетъ видно, свои общества рѣшать будутъ по особымъ законамъ. Или къ обществамъ отойдетъ, по уѣздамъ или по волостямъ тамъ. Пускай установитъ земельныя думы тамъ, что-ли, приговоры коихъ… – это ужъ любезное дѣло! – пусть обжалываютъ въ суды, кто не доволенъ. Но чтобы законъ, самый крѣпкiй законъ! Тогда и вся государственная телѣга поѣдетъ, и головы другъ съ дружки не посшибаютъ, и добро будетъ цѣло. Государственное добро, для всего народа!
И тутъ помягчѣло лицо Востраго, заулыбалось, и глаза его стали уже не острые, а ласковые.
- 15 -
– Господи! – воскликнулъ онъ къ небу, – соклько терпѣли! Теперь самую малость потерпѣть надо. Передъ окаянствомъ терпѣли, когда свѣту впереди не чуяли, а теперь-то, передъ мерцанiемъ счастья да не потерпѣть! Господи! До-жилъ! Сколько прочиталъ книгъ всякихъ и сколько по нимъ правды узналъ! Графа Толстого читалъ… про Генри Джорджа, американца, знаю хорошо, каък онъ про землю для народа толкуетъ. Господина… каък его фамилiя-то… забылъ! Тоже ученый по народнымъ дѣламъ… Въ 906 годѣ книжка такая была, красненькая, земельный вопросъ, аграр-ный! Сжегъ я ее тогда со страху, отъ полицiи. Я теперь своимъ слобожанамъ прямо говорю: ребята-товарищи! Свѣту дождались! Правдаидетъ! Ужли-ужли мы ее искорежимъ, испугаемъ – правду?! М же люди теперь, устроители своего счастья, а дѣти наши должны и совсѣмъ быть въ счастьи труда свободнаго и всѣхъ правъ гражданскихъ! Ужли жъ мы испугаемъ и убьемъ правду въ тотъ самый часъ, когда она только рождается, изъ яичка вылупливается?! По лушамъ этимъ доказываю имъ, какъ надо. Ну, мыслимое ли дѣло тутъ безъ согласiя другъ съ дружкой, безъ разсудка рѣшать?! Вѣрнаго жди права-закона! Свои люди, вѣрные, выбранные ото всего народа дѣло рѣшать для всѣхъ. Тамъ ихъ никто подкупить не можетъ. А у всѣхъ тутъ косы, говорю, вострыя, глотки широкiя! Проглотите вы, говорю, другъ дружку, а луга-то, земля-то правды ждетъ а не крови! Много ея пролито, поту-слезъ. Пора съ этимъ дѣломъ покончить.
Вострый говоритъ вдохновенно, словно пророкъ. Да онъ и походъ на стараго пророка. И жизнь долгая-
- 16 -
трудовая, и книги, которыхъ онъ прочелъ много, и газеты, – онъ уже лѣтъ двѣнадцать читаетъ газеты, съ первой революции читать ихъ началъ, – все это оставило въ немъ слѣдъ свѣтлый. И этотъ свѣтлый слѣдъ, и его крѣпкая голова помогаютъ ему разбираться въ важныхъ вопросахъ, поставленныхъ жизнью. И кажется, что и самъ царь Соломонъ Премудрый не сказалъ бы лучше.
Источники текста
Текст печатается по прижизненному изданию 1917 г. в оригинальной орфографии и пунктуации.