Загадка

ЗАГАДКА

 

I

 

Вх концѣ января на станцiи „Золотая“ узнали, что на мѣсто спившагося Петрова назначается помощникомъ какой-то князь Замыгайло. Всѣ заволновались. Начальникъ Зленковъ, многосемейный, переполошился: въ такую дыру – и князя! Стало думаться, не было ли доноса, и не подсылаютъ ли выслѣдить; или втираютъ князька на его мѣсто. Задумался и телеграфистъ Сморгуновъ: теперь ни компанiи, ни… и, вообще, чортъ его знаетъ… князь! Только телеграфистка Симочка затаенно подумала: и вдругъ судьба!

Князь прiѣхалъ почтовымъ, ночью, съ одинмъ чемоданчикомъ. Слѣзли съ нимъ только два мужика изъ села Золотого, и встрѣчавшiй сторожъ Семенъ снялъ нерѣшительно шапку и спросилъ:

– Не вы будете, господинъ… князь Замигаловъ?

Князь сказалъ – да, и пошелъ березнячкомъ палисадника въ домикъ, гдѣ и ночевалъ на чужой кровати.

Но прошло съ мѣсяцъ – и успокоились. Князь оказался скромнымъ и совсѣмъ непохожимъ на князя: невысокаго роста, лысенькiй, съ лица  желтоватый, съ прiятными задумчивыми глазами; говорилъ деликатно, какъ воспитанный человѣкъ, хотя курса нигдѣ не кончилъ.

- 116 -

Одѣвался очень прилично, маленькую головку примасливалъ, душился и курилъ сигаретки; въ черный галстучекъ втыкалъ коралловую булавку, крестикомъ. Сморгуновъ назвалъ его соплякомъ – самъ онъ былъ видный и носилъ густую черную бороду – и обходился запанибрата: „а ну-ка, ваше превосходительство!“ Зленковъ остерегался и называлъ – Вячеславъ Аполлинарiевичъ, сторожа явно не уважали: прогорѣлый! Только жандармъ Лыхо, восьмипудовый, подбиралъ животъ, вытягивался и отвѣчалъ молодецки: „Такъ точно, ваше сiятельство!“ Да миловидная Симочка, измѣнившая прическу – напускомъ на ушки, находила, что у князя аристократическiя манеры и удивительно нѣжныя руки, и онъ ей кого-то напоминаетъ… да, немного грустнаго Мефистофеля: такая же эспаньолка и брови. Потомъ узналось, что у князя никакихъ связей нѣтъ, а служитъ въ Питерѣ троюродный братъ, только не князь, а Трифоновъ. Самъ же князь служилъ „по разнымъ мѣстамъ“, только вездѣ ему было скучно.

– Странное что-то, не пойму, – сказалъ Зленковъ. – Прислали на нашу голову.

Служилъ князь неувѣренно, путалъ въ вѣдомостяхъ и все извинялся: pardon! Любилъ ночныя дежурства и особенно передачу пропуска на жезлѣ курьерскому поѣзду, пробѣгавшему ночью.

– А ему у насъ очень нравится! – сообщила Симочка, пробывъ на дежурствѣ съ княземъ. – Это удивительный джентельменъ!

– такъ и думалъ! – сказалъ Зленковъ загадочно.

Было странно: на „Золотой“ всѣмъ очертѣло. Передъ станцiей лежвло болото, а по сторонамъ горки въ елкахъ, куда ѣздили съ водкой за рыжиками. За бугромъ было село Золотое, гдѣ валялся войлокъ и звѣрски пили, а церковь почему-то называлась – Черная Пятница. Позади

- 117 -

въ двухъ верстахъ, было имѣнiе – Проточино-Липки, съ развалинами завода, съ прудами и темнымъ прошлымъ. Прошлое объяснялъ Сморгуновъ:

– Господа были рыжiе, оттого и въ Золотомъ все рыжiе. Потому-то и Золотое. Всѣ передохли, одна Агнiя Павловна теперь, хромая, а съ лица иконка. Вышла за прогорѣлаго фабриканта Котова. Сама рыженькая, а онъ черный да здоровущiй, – ну и любитъ его какъ кошка. А онъ довѣренность отъ нее получилъ и съ пѣвицей живетъ.

Князь не игралъ ни въ стуколку, ни въ банчокъ, пилъ только воноградныя и не взялъ въ прислуги рекомендованную Сморгуновымъ рыженькую Пашу изъ Золотого. Гулялъ по платформѣ съ Симочкой, надѣвавшей теперь свѣтлые суконные ботинки и вязанную бѣлую кофточку, и говорилъ о серьезномъ: о жизни, о разныхъ странахъ; мечталъ, что хорошо бы уѣхать на Мадейру.

– Это очень несчастный человѣкъ! – сказала Симочка Сморгунову. – Я его понимаю.

– Значитъ, втюрились! – сказалъ Сморгуновъ. – телеграммы перевираете. Вчера передали вмѣсто – „положитесь на меня“ – что? Куда у васъ по-то отскочило? Мадера!

Симочка вспыхнула и назвала Сморгунова циникомъ.

 

II

 

Въ началѣ марта пошли дожди, развезло дороги и запахло весной. Въ березахъ зашумѣли грачи, набухли колбаски, а съ бугорковъ потянуло смолкой. Надо бы радоваться веснѣ, а на „Золотой“ усиленно сталъ пить жандармъ Лыхо, въ ёлкахъ удавился какой-то странникъ, а Сморгуновъ мрачно постаивалъ у окна аппаратной и наблюдалъ, какъ шныряли надъ болотомъ грачи

- 118 -

и галки, а на запасномъ кочегаръ со смазчикомъ пили поочередно изъ горлышка и подмахивали кому-то краснымъ флажкомъ. Говорилъ мрачно, – когда только кончится это пьянство! – шелъ къ батарейному шкапчику, принималъ до ногтя „звѣроподобной“ и заваливался на диванчикъ. Стучалъ аппаратный ключъ, летѣли по занятому проводу депеши, а сморгуновское ухо слышало въ непонятномъ стукѣ:

…дамъ знать изъ Парижа… счастливъ Петровичевъ…

– Дастъ знать! – говорилъ Сморгуновъ, поглядывая на большую карту Россiйской Имперiи. – Загребъ, небось, скотина, тысченокъ пять, старуху какую обобралъ – и къ дѣвчонкамъ, въ Парижъ! Ваше превосходительство, въ Парижѣ бывали? Познали, значитъ. Эхъ, показалъ бы я имъ тамъ фокусъ! Дайте хоть сигаретку. А на Мадерѣ этой… бывали? Все, небось, мадерой пропахло… Нѣтъ? Почему же не заглянули? Надо бы…

Князь сидѣлъ и покуривалъ. А ключъ выстукивалъ и выстукивалъ:

…Похороны мужа 15… завѣщанiя не найдемъ… Надя…

– На-дя! Слезы, шельма, проливаетъ, завѣщанiя не найдетъ! Это она любовнику плачется.

– Какъ вы любите… все извратить, огрязнить! – вѣжливо, но съ упрекомъ говорилъ князь. – Это жизнь, она куда-то стремится… ищетъ чего-то… можетъ быть, хочетъ выпутаться… Если вдуматься въ эту спѣшку… сколько, быть можетъ, муки кроется… Какъ-будто, жизнь рвется въ тискахъ…

– Ничего не рвется. Я, ваше обстоятельство, пятнадцать лѣтъ эту тукотню слушаю. Эхъ, вы… философы! Туманъ-то наводите. А сами, небось…

Потребовали включиться, и аппаратъ принялъ: „Золотая, Прочитано. Десятаго почтовымъ. Вiя“.

– Началась весна! Котовская катитъ. Онъ сюда за-

- 119 -

катится, а она къ нему. Лѣсокъ-то куманьку, на крестинахъ-то вчера были, пропёръ. Рыженькую свою дѣтенками обложилъ – похрамывай, душка! Въ прошломъ годѣ акробатка у него была, въ циркѣ на трапецiи увидалъ – умеръ! – Самъ разсказывалъ. А здорово вчера гвозданули!

Князь былъ въ невеселомъ настроенiи – отъ вчерашнихъ крестинъ. Послѣднее время его стали усиленно приглашать крестить. Онъ окрестилъ у Зеленкова пятую дѣвочку, а вчера у лѣсного торговца Щепикова. Щепиковъ прикатилъ въ ковровыхъ санкахъ, привезъ живую лиисцу и просилъ уважить:

– Ваше сiятельство, не обижайте… лисичку для удовольствiя вамъ, на цѣпочкѣ будетъ гулять. Для метрики осчастливтѣ. Всѣ кумовья уважаемые.

– Хоть и подъ нашимъ влiянiемъ, всегда лѣсокъ на тупичокъ запихнуть можемъ, а уважительный… надо! – просилъ и Зленковъ.

Крестинъ были торжественныя. Князя посадили въ переднiй уголъ, рядомъ съ батюшкой, и подавали имъ вмѣстѣ, чтобы не обидѣть. Князь выпилъ портвейнцу и по просьбѣ хозяина долженъ былъ пожелать младенчику Власiю, крестничку, „чего-нибудь замѣчательнаго, чтобы по-княжески выразить“. Сказалъ, что съ каждымъ ребенкомъ приходитъ новая надежда, что жизнь стремится къ чудесной грани, – тутъ батюшка особенно похвалилъ и даже поцѣловалъ въ лѣвый глазъ, – и надо творить новую жизнь и не повторять ошибокъ. Рыжiй, громадный Щепиковъ полѣзъ обниматься, пролилъ вино князю на щеку и расцѣловалъ взасосъ, щекоча мокрой бородой-вѣникомъ.

– Князь, друхъ! Всѣмъ надо жить, мчать! Чуть остановилъ – под-шибли! Вотъ антиресный-то господинъ!

Столъ былъ уставленъ-заваленъ. Было пять перемѣнъ рыбныхъ и три горячихъ: келья, уха осетровая и щи съ головизной. Пили до семи и семи разъ, обмывали мла-

- 120 -

денца Власiя. Лѣзли цѣловать князя. Батюшка вертѣлъ лысиной и сипѣлъ князю въ носъ, что и у него притекающiя крестины, ежели пошлетъ Господь благополучное разрѣшенiе. Кричалъ унылому, мочалистому лицу Зленкову, что все бываетъ:

– Голъголъ – и развернулся! Титулъ! А какiя наслѣдства открываются!

И случилось непрiятное обстоятельство. Щепиковскiй сынишка, въ синей рубашечкѣ съ позументомъ, очутился подъ столомъ, у ногъ князя, поднялъ рыжей макушкой скатерть и выюркнулъ подъ локтемъ. Князь погладилъ его по жесткой макушкѣ, вытеръ подъ носомъ скатертью, а мальчишка вытянулъ трубкой губы и скартавилъ:

– Князь попай въ гьязь! Папаса говолитъ…

Такъ всѣ и покатились. Смѣялся и князь, и особенно грохоталъ дьяконъ, съ обиды, что не его посадили съ батькой. Тутъ же, за стѣнкой, выпороли мальчишку – ревѣлъ на весь домъ.

– Да, штука вышла! – сказалъ Сморгуновъ.

– Это пустяки, голубчикъ, – сказалъ князь. – У васъ все-таки хорошо тутъ. Смотришь на елочки и душой отдыхаешь. Простая жизнь…

– Лучше Парижа…

– Не въ Парижѣ дѣло. Когда человѣка помнетъ, покрутитъ… Нѣтъ, хорошо. И четвертному билету радуешься. Если своими трудами заработалъ…

– Наводите вы туманъ. Ну, дайте хоть сигаретку.

 

 

III

 

Вечеромъ прискакалъ изъ Проточина Котовъ, высокiй, плотный брюнетъ-красавецъ, съ разбойничьимъ лицомъ цыгана. Шумно вошелъ въ аппаратную, напѣвая и пощелкивая по сапогу стэкомъ, швырнулъ на диванчикъ

- 121 -

перчатки, сдвинулъ на затылокъ круглую шапочку и крикнулъ лихо:

– Отчеканивай, Сморгунокъ!

Отъ него пахло виномъ, черные глаза горѣли, пухлыя губы такъ и пылали. Сморгуновъ вслухъ прочиталъ депешу: – „Жду смертельно, Котовъ“, – и сказалъ плаксиво:

– Я самъ жду смертельно… бурдошки-то обѣщали заграничной!

– Проси вѣжливѣй! Ну, чортъ съ тобой, пришлю пару бутылокъ… Фреръ-Рибо-Лiонъ! Вотъ, вѣдь, чортъ какой! не забудетъ! – весело крикнулъ Котовъ и приглядѣлся къ князю. – Помѣщикъ Котовъ!

– Князь, въ Парижѣ бывалъ, на Мадерѣ мадёру пилъ! – представилъ Сморгуновъ князя. – Бабы только маленько пообточили.

– Браво! – закричалъ Котовъ, подхватилъ князя подъ руку и заговорилъ, дыша крѣпкой мадерой: – Вотъ чудеса! въ нашей дырѣ – и князь! Дорогой, какъ я радъ! Все въ прошломъ, а? Да какой же вы… милый! Я попросту, отъ любви! Самый счастливый человѣкъ я теперь, вы не повѣрите!

Князь даже разсмѣялся: сразу понравился ему этотъ чудакъ, съ жемчужными зубами и сердцемъ женщины. Такъ почему-то показалось. А Котовъ смотрѣлъ любовно въ глаза и шумѣлъ:

– Ко мнѣ обязатеьно. Все къ услугамъ – вино, биллiардъ… женщинъ не могу предлжить, но… библiотека древнихъ аристократовъ, проточинская! Черви проточили! Покажу вамъ „Любовь у древнихъ народовъ“, – въ сафьянѣ съ золотомъ! Микрокосмъ! Такiя гарвюрчики!.. – причмокнулъ онъ и пошепталъ князю. – Ей-Богу! Пять тысячъ франковъ! Въ Монако игрывали?

– А намъ грѣшнымъ и не покажетъ! – сказалъ Сморгуновъ.

- 122 -

– Пила лиса молоко… Симочкѣ могу! А что, все не тово, а?  Ну, Сморга, если ты ее мнѣ!.. Почему за книжками не приходитъ? Разъ заглянула и… А вы, князь, обязательно! И не зналъ, что вы тутъ! Жена безъ ума будетъ. Аристократка, традицiи… вообще! Гдѣ тутъ эта… Ницца-Монако? – подошелъ онъ къ картѣ, во всю стѣну, и ткнулъ стэкомъ.

– Карта Россiйской Имперiи! – сказалъ Сморгуновъ. – тутъ не полагается.

– Найдемъ! Князь, женщинъ любите? Краснѣ-етъ, миляга! Ну, по-нятно!.. „Когда, вiясь въ моихъ объятiяхъ змѣей… порывомъ пылкихъ ласкъ и язвою лобзанiй!!! она торопитъ мигъ… вол-шебныхъ содроганiй!“ а??! или какъ?.. ахъ, да… „послѣднихъ содроганiй!“ Знаю! Давайте руку и… жду! Смотрю на васъ и вижу пробу! Такую покажу вамъ… только вы можете оцѣнить. Вообще, жизнь… – онъ такъ съ размаху сѣлъ на диванъ, что треснула на спинкѣ клеенка. – Сѣлъ покрѣпче, а она ужъ и – трр! Я изъ мужиковъ, живу безъ фтлософiи. А вы какъ, раз-мы-шляете? Плевать! Все само слѣпится, живи горячѣй! А я на Громѣ безъ мундштука! Ни одинъ чортъ не справится, а я кулакомъ по башкѣ – шелковый! Жду!

Ушелъ онъ шумно, сдавивъ руку до боли, и послѣ него остался запахъ вина, пота и крови.

– Любитъ ее бабье! – сказалъ Сморгуновъ, мигнувъ на вошедшую Симочку. – Опоздали, а про васъ спрашивалъ, почему книжки не берете.

– Вреие вы все! – вспыхнула Симочка.

– На язву лобзанiй приглашаетъ! Нечего кривиться-то, видимъ.

– Какой экспансивный человѣкъ, но симпатичный, – сказалъ князь.

– Это очень несчастный человѣкъ, но такая душа! – сказала Симочка. – А я васъ, князь, ищу. Пройдемтесь!

- 123 -

А вы, Сморгуновъ, во всемъ только грязь видите.

Они стали ходить по платформѣ. Былъ теплый, сырой вечеръ. Падали капли на деревянный настилъ и гдѣ-то впѣшило-булькало. Князю было тревожно-грустно, – такъ онъ и сказалъ Симочкѣ. Она все теребила на шеѣ красный шарфикъ. Подняла на князя лучистые глаза и сказала тихо:

– Какъ весна, мнѣ хочется куда-то ѣхать, ѣхать… А вамъ?

– Это во мнѣ всегда. Я бродяга.

Симочкѣ было прiятно-жутко, когда милое лицо немного грустнаго Мефистофеля приглядывалось къ ней у фонаря. Какъ всегда у блондинокъ, у ней начинались веснушки, и это ее смущало. Она все облизывала обвѣтренныя губы и думала – надо непремѣнно подкрашивать.

– Князь… кто вы? – спросила она загадочно. – Я все думаю и не могу понять. Вы какой-то загадочный, князь…

Ей нравилось говорить – князь. Она растягивала это слово, и у ней выходило – кня-а-зь.

– Это вы изъ романовъ…

– Ну, зачѣмъ вы здѣсь… и такой? Вы – князь, совсѣмъ непохожи на здѣшнихъ людишекъ, такъ говорите и чувствуете… Нѣтъ, вы особенный.

– Да что вы!

– Вы скрываете, скрываете! Зачѣмъ вамъ какiе-то пятьдесятъ рублей…

– Очень просто. У меня ни средствъ, ни правъ. Служу, чтобы жить. Видите, каък все обыденно. Мѣняю мѣста, потому что скучно. Вотъ и теперь мнѣ уже скучно…

– Да?.. – вздохнула Симочка. – Но это ужасно обыкновенно!

– Да. И хочется быть свободнымъ, идти куда-то, чего-то искать. Слышите, какъ капель спѣшитъ? А вонъ лѣтитъ скорый. Все куда-то спѣшитъ…

- 124 -

Они проводили промелькнувшiе мимо огни, обдавшiе ихъ тпломъ и свѣтомъ, съ грохотомъ укатившiе въ темноту.

– Хоть бы необычное что-нибудь! – сказала Симочка. – Князь, милый!

– Вотъ! Летѣть бы сейчасъ и… остановиться… на берегу океана! Да?! Хорошо-бы… Теперь хорошо въ южныхъ степяхъ, въ Крыму… Ахъ, вы, милая дѣвушка! Какъ же бѣдна жизнь…

Они долго еще ходили подъ стукъ капели и бульканье. Прощаясь, Симочка задержала рук уи сказала мечтательно:

– Нѣтъ, вы какой-то особенный, хотѣлось бы узнать всю вашу жизнь! – Напрасно. Станетъ еще тоскливѣй.

– Поѣзжайте къ Котову непремѣнно… Это уди-вительный человѣкъ!

 

IV

 

Одиннадцатаго марта, утромъ, передавая дежурство, помощникъ Крючковъ, мрачный человѣкъ съ бѣльмомъ, прозванный почему-то Монахомъ, – онъ жилъ одиноко и разводилъ кроликовъ, – сказалъ:

– Скандалъ былъ ночью. Слѣзла въ почтоваго барынька, шумѣла. Первый классъ велѣла отпереть, а ключа не нашли. Кричала, что волосы поправить негдѣ. Въ жалобную записала.

Подъ жалобой стояло: „Солистка Короля Черногорскаго Вiя Лидо“. Всѣ переполошились. Зленковъ хотѣлъ было сейчасъ же поѣхать въ Проточино и принести извиненiя, но Сморгуновъ настаивалъ послать князя: больше впечатлѣнiя будетъ. Узнали, что выѣзжалъ встрѣчать – минутъ на пять опоздалъ только – самъ Котовъ, страшно

- 125 -

Шумѣлъ, обозвалъ Монаха и всѣхъ „дикарями и дармоѣдами“, грозилъ телеграфировать министру и на рукахъ унесъ барыню въ санки.

– Схапалъ и поволокъ… никакихъ! – сказалъ Семенъ. – Жандармъ пьяный былъ, – грозился ему уши натереть… А чемоданы у ней драгоцѣнные… четыре чемодана!

Цѣлый день только и было разговору. Сморгуновъ съ Зеленковымъ потащили князя къ Монаху осбрать подробности. Монаха застали въ сараѣ – дралъ съ кроликовъ пухъ. Сидѣлъ на землѣ въ халатѣ и колпакѣ, зажавъ между ногъ кролика, и выщипывалъ брюшко.

– Разсказывай всѣ подробности!

Монахъ послалъ всѣхъ къ чертямъ, но все-таки разсказалъ, хоть и скупо, что барынька маленькая, съ галку, глаза черные и „оставили прiятное впечатлѣнiе“, что Котовъ перецѣловалъ у ней всѣ пальчики, и, дѣйствительно, сгребъ и поволокъ въ санки.

– Ну, а больше не приставайте, мнѣ надо сегодня сорокъ штукъ ободрать.

Симочка возмущалась – бояться какой-то шлепохвостки! – но Зеленковъ струсилъ: съ королемъ знакома! Посовѣщались, каък бы уладить непрiятность, и рѣшили просить князя ѣхать ходатаемъ: звалъ его Котовъ въ гости, и притомъ – князь! Князь отказывался – неудобно. Князя укорили въ нетовариществѣ. Ему хорошо – князь, и вообще, а тутъ все люди маленькiе. Князь все-таки отказался. Тогда Зленковъ составилъ извинительное письмо, которое начиналось: „Въ ночь на одиннадцатое число сего марта мѣсяца, на нашей станцiи „Золотая“ произошло печальное недоразумѣнiе…“ Но даже Сморгуновъ назвалъ это письмо „неуважающимъ своего собственнаго достоинства“. Тогда князь предложилъ написать къ утру. Но уже вечеромъ произошло неожиданное событiе.

- 126 -

Въ одиннадцатомъ часу прикатилъ въ саночкахъ Котовъ, въ синей черкескѣ и папахѣ, съ кинжаломъ, съ шумомъ вошелъ въ аппаратную и засталъ князя.

– Ѣдемте, родной! Заинтересовалъ, стратсно жаждетъ видѣть! Ѣдемъ!

Князь отказался: дежурство, и, вообще, онъ совершенно отвыкъ отъ людей.

Котовъ былъ возбужденъ, отъ него пахло виномъ, глаза горѣли. Онъ отвелъ князя въ сторону и принялся уговаривать:

– Пылкая женщина, романтическая головка… заинтересовалась, что здѣсь такой человѣкъ… Извѣстная пѣвица, сама погнала ѣ привозите!

Прибѣжалъ Зленковъ и разсыпался въ извиненiяхъ. Котовъ все извинилъ, обѣщалъ записку отъ „небесной женщины“, для жалобной книги, подхватилъ князя подъ руку и потащилъ въ сани.

– Ради всего святого! Долженъ я для нея сдѣлать! Ну, роднуша…

Говорилъ что-то о несчастной любви и бѣшеномъ вихрѣ, трясъ князя за плечи, наклонялся и шепталъ жарко:

– Какъ хороша! Какъ дивно хороша!..

Вороной жеребецъ помчалъ ихъ къ темному проточинскому дому сперва полями, потомъ еловой аллеей. Съ комьями талаго снѣга било въ лицо весеннимъ воздухомъ, еловой смолкой и мягкой ночью. Котовъ сжималъ князя одной рукой – другой правилъ – и говорилъ безтолково, чтотеперь все на картѣ.

– Все горитъ, и все къ чорту! плевать! Такiя встрѣчаются разъ в тысячу лѣтъ! Хересу вынулъ послѣднюю бутылку, столѣтнюю, – не все Проточины вылакали! Выпьемъ на-ты… а тамъ… есть у меня послѣдняя ставка!

Князь не понималъ ничего, – зачѣмъ ѣдетъ, и почему

- 127 -

къ нему привязался этотъ цыганъ. Думалъ только: а пусть!

Потомъ шелъ за шумно шагавимъ хозяиномъ по темнымъ корридорамъ, гдѣ пахло яблоками, по пустымъ заламъ, въ которыя глядѣли черезъ большiя синiя окна звѣзды. Толкнулась дверь ѣ и князь смущенно остановился на порогѣ высокой комнаты, съ круглымъ столомъ посреди, съ черной люстрой съ молочными шарами, съ канделябромъ въ толстыхъ желтыхъ свѣчахъ. Ярко горѣлъ каминъ въ изразцахъ. На медвѣжьей шкурѣ у камина и на другихъ, волчьихъ и лисьихъ, сорванныхъ, очевидно, со стѣнъ, – видны были на обояхъ невыгорѣвшiя мѣста, – валялись и стояли на переплетахъ книги въ сафьянѣ, валялись голубыя подвязки, апельсины и яблоки, и стояла горлышкомъ къ камину бутылыа[1]. Кресло-качалка было завалено бархатными подушками, красными и зелеными. На столѣ стоялъ глобусъ, проткнутый стэкомъ, и лежала туфелька голубого бархата, съ золотой пряжкой. Со стѣнъ глядѣли портреты въ овальцахъ золоченыхъ рамахъ, совсѣмъ облѣзлыхъ, – какiя-то бритые господа, съ красными коками и въ красныхъ высокихъ воротникахъ, – старые. Душно пахло дуами, виномъ и кожей.

– Вiя, радость моя! – крикнулъ Котовъ, подойдя къ бѣлой высокой двери.

Князь услыхалъ слабый и томный голосъ, но не разслышалъ.

– Вотъ такъ-такъ! – сказалъ, дергаясь плечомъ, Котовъ и толкнулся, но дверь была заперта. – Что? Мигрень… А тутъ князь прiѣхалъ. Извиняешься? Она извиняется, князь… – сказалъ Котовъ, подошелъ къ князю и взялъ за руки. – Устала съ дороги и… нервы! Выпьемие хересу!

Князь съ удивленiемъ псмотрѣлъ, – въ умѣ онъ?

– Она еще, можетъ быть, выйдетъ. По правдѣ ска-

- 128 -

зать, – шопотомъ продолжалъ Котовъ, – мы немного поссорились, но тутъ маленькая интимность. Ну, я и вспомнилъ, что въ такихъ случаяхъ лучше всего гости… сглаживается. Прощаете, а? Вѣдь, для женщины, дорогой! А? Ну, и ладно. Ахъ, чортъ! Покажу вамъ рѣдкости! Но сперва хересу… столѣтнiй, дьяволъ! Одну, одну! – умоляюще сказалъ онъ. – Ароматъ женщины. Ей-Богу, столѣтнiй хересъ пахнетъ, каък свѣжая женщина. И терпко, и сладко, и… – И онъ опрокинулъ рюмку.

– Да, прекрасный, – сказалъ, попробовавъ, князь. – Но это такъ странно…

– А мы съ вами не странные? Еще какiе странные, словно братья. Я васъ съ перваго взгляда раскусилъ. Князь – и въ нашей дырѣ, и… И странно, и не странно. Я прожигаю жизнь, а вы – вже угу! Такъ?

– Не знаю… – сказалъ уклончиво князь.

– А я знаю-съ! Портреты-то, портреты! – крикнулъ вдругъ Котовъ, показывая на господъ съ красными коками. – Они тоже – вже угу! Я ихъ доканчиваю… И всѣ мы, вообще, доканчиваемся… – выругался онъ шопотомъ и поглядѣлъ дикими глазами. – Ну, женщина подсѣла, а? На-чистоту? Охъ, ви-жу! Скоро докончимся?

– Можетъ быть… – отвѣтилъ съ улыбкой князь.

– Лучше, когда женщина, да вотъ, напримѣръ, такая! Эхъ, портретъ бы вамъ показать, да въ спальнѣ у ней. Ну, все на смарку. Завтра или потомъ… заграницу, послѣдняя ставка и… алловъ занфанъ де-ля патри! Вы поглядите, чѣмъ молодчики занимались, – скзаалъ онъ, подхватывая съ полу книгу въ сафьянѣ. – Твердость-то пера, а? Рисуночки-то!

Князь поглядѣлъ изъ приличiя и отошелъ къ столу. Но и тамъ лежалъ раскрытый альбомъ съ гравюрами.

– Забрать все и показывать, по пятеркѣ брать. Капиталъ наживу!

- 129 -

Он опять предлагалъ хересу. Князь отказался: на дежурство пора.

– Не можешь? – перешелъ на ты Котовъ. – А если она пожелаетъ выйти! Одни глаза! Вѣчность глядитъ и палитъ.

Онъ пошелъ провожить гостя. Въ емной большой залѣ онъ придержалъ князя и скзаалъ шопотомъ:

– Счастливъ чертовски! Когда счастливъ, трудно одному… Одно скверно, Щепиковъ этотъ навернулся, какъ чортъ… а тутъ весна, заграница, – все ребромъ! Ну да… всѣ тамъ будемъ.

Онъ довелъ князя аллеей до поворота и все говорилъ спутанно:

– А я васъ чувствую, потому все и говорю! Всему знаете цѣну… и улыбка у васъ, словно старецъ… грѣхи прощаетъ! Вѣрно? Симочка всё сказала.

– Симочка?! – удивился князь.

– А-а! Вже угу! На-дняхъ была, и… выпили мы съ ней хересу и познали сокровища на земли! Необыкновеннаго чего-то все ищетъ… какъ и я! Ошибочка общая вышла, вы ужъ не обвиняйте! Всякiй своего ищетъ. Сами искали, небось, а? А все выходитъ оч-чень обыкновенно!

– Но эти же… преступно! Наивная дѣвушка! – сказалъ возмущенно князь.

– Можетъ быть, но вы не можете возмущаться. Симочка говоритъ… скоро снимаетесь и дальнѣйшее поѣдете созерцать, необыкновенное? Ну, вотъ и созерцайте, а другимъ не мѣшать! Будемъ необыкновенное искать въ жизни! Ну, до свиданiя.

Князь долго стоялъ у поворота, какъ оглушенный, спрашивая ночь: что это?

 

V

 

Событiя побѣжали. На другой день укатилъ Котовъ за границу. Укатилъ ночью, почтовымъ, чтобы пересѣсть

- 130 -

гдѣ-то въ неостанавливающiйся курьерскiй. Дежурилъ Монахъ, но отъ него только всего и узнали, что „поѣздъ опоздалъ и опять шумѣли, телеграмму министру хотѣли бить“. Семенъ разсказалъ, что у барыни глаза, какъ у архангела въ Черной Пятницѣ, смотрѣть жуть, даже голова кружится. А чемоданы драгоцѣнные. Красную за чемоданы дали – только донесъ.

Какъ-то заѣхалъ Щепиковъ, привезъ бутылку мадеры и угощалъ въ аппаратной. Сказалъ, что запродажную на все „Проточино“  совершилъ, поверхъдолговъ банкамъ выплатилъ двадцать тысячъ. Потомъ пришла телеграмма изъ Ниццы на имя князя: „Все необыкновенно. Шарики играютъ. Жизнь вертится. Качусь. Котовъ“.

– Бываетъ же людямъ счастье! – вздохнулъ Сморгуновъ.

Работавшая за аппаратомъ Симочка вскочила и выбѣжала.

– Предложенiе сейчасъ съ точки сдѣлалъ – гробовое молчанiе! Эхъ, сокрушили вы ей сердце! И какого чорта принесло васъ сюда?..

– А вотъ унесетъ скоро, – сказалъ князь. – Поглядѣлъ – и будетъ.

– Туманно что-то… – сказалъ Сморгуновъ, – Глядѣть-то нечего.

А вечеромъ Зленковъ поймалъ князя на платформѣ и сказалъ, волнуясь:

– Вячеславъ Аполлинарiевичъ… Сморгуновъ говоритъ, назначили вамъ сюда смотрѣть за нами?.. Вы ужъ выяснитесь, что-ли…

– Что?!! – поразился князь и вдругъ понялъ. – Милый вы мой… что за глупости! И вы серьезно? – приглядѣлся онъ къ встревоженному мочалистому лицу Зленкова. – Ну, какъ мнѣ вамъ выясниться!

- 131 -

– Если и бывало что… сами знаете… какая жизнь! Мы люди маленькiе…

– Иванъ Яковлевичъ! Какъ же вамъ объяснить… Поймите же, что я служу и вы… А сказалъ я… поживу и пойду дальше. Жизнь смотрю. Скучно станетъ – и пойду дальше. Ну… Погодите. У васъ, вотъ четыре дѣвочки… и всѣ дѣлаютъ цвѣты изъ бумаги…

– Ну да, ну да! – обидчиво скзаалъ еще болѣй обезпокоенный Зленковъ. – Хлѣбъ зарабатываютъ, у меня нѣтъ средствъ дать имъ образованiе…

– Вотъ. Ну и я… тоже будто фальшивые цвѣты дѣлаю! Понимаете, по-настоящему не живу! Не понимаете? А только иду, иду… существую!

– Можетъ быть, можетъ быть… – подозрительно сказалъ Зленковъ.

– Монахъ, вонъ, кроликами занимается! Пьетъ, и кролики у него для чего-то!..

– Все можетъ быть-съ. Это на вашей совѣсти-съ…

А тутъ случилось у Монаха несчастье: передохли съ чего-то всѣ его кролики, сто сорокъ штукъ, и допившагося до помраченiя Монаха вытащили изъ петли. Потомъ, въ половинѣ апрѣля, прикатилъ Котовъ, въ сѣромъ пальто и панамѣ, съ желтенькимъ чемоданчикомъ, словно съ прогулки, и далъ телеграмму женѣ: „Прiѣзжай, все готово“. Сказалъ князю, что теперь все рѣшено и подписано. Князь проводилъ его до аллеи.

– Все погано, не было… было прекрасно! – устало говорилъ Котовъ. – Все сгорѣло – и я свободенъ и чистъ, какъ стеклышко. Только… – онъ прiостановился и махнулъ тросточкой, – все это уже не наше… все осталось въ прекрасной странѣ! Вже угу! Не вѣрьте, князь, ни одной женщинѣ, у которой глаза богини. Одна дрянь!

И пошелъ по просохшей дорогѣ, поматывая чемоданчикомъ.

- 132 -

Опять заглянулъ Щепиковъ, привезъ пару бутылокъ стараго меду, онъ котораго стынутъ ноги, и разсказалъ, что его денежки теперь гуляютъ по заграницамъ, – въ какiе-то шарики господинъ Котовъ проигралъ, – и жить Котову въ имѣнiи осталось до перваго сентября.

 – По условiю выговорилъ. Семьѣ, говоритъ, чтобы воздухомъ подышать, а мнѣ думу думать. Буду, говоритъ, теперь заграничное вино привозить, мадеру и хересъ, съ французомъ порядился! Оборотистый ни за что не продаетх, въ сафьянѣ. Буду, говоритъ, заказчиковъ на вино ловить. Значитъ, переберусь въ барскiй домъ, въ потреты плевать буду! Папашу моего господа проточины драли, а я ихъ всѣхъ побѣдилъ. Теперь имъ въ хари буду плевать по праздникамъ… хе-хе! Правильно, ваше сiятельство? Куманекъ! Небось, и у вашего папаши съ мамашей были земли хорошiя… а?

– Были, голубчикъ. Да дѣло-то не въ земляхъ.

– А въ чемъ же-съ?..

– Не поймешь, голубчикъ.

 

VI

 

Въ концѣ апрѣля, въ солнечный тихiй полдень, прибылъ товаро-пассажирскiй. Къ поѣзду выѣхалъ на парѣ, въ коляскѣ. Котовъ, въ парусиновомъ пиджакѣ, въ соломенномъ картузѣ, бритый, помолодѣвшiй, съ бутылкой шампанскаго, которую и откупорилъ у вагона, въ моментъ встрѣчи. Изъ вагона вышла худенькая, рыжеволосая дама, въ шляпкѣ съ васильками, въ дорожномъ пальто, нѣжная лицомъ и голубоглазая. Толстая нянька высадила двухъ дѣвочекъ и двухъ мальчиковъ, всѣхъ въ пальте-

- 133 -

цахъ серебристаго плюша, въ бѣлыхъ гамашкахъ, – толстенькихъ и мохнатыхъ, какъ маленькiе „мишки“. Котовъ обнялъ жену и, поднимая, перецѣловалъ всѣхъ мишекъ, чмокая въ румяныя щечки. А они въ тонкiе голоски кричали: папочка! папочка! Они прыгали вокругъ на толстыхъ упругихъ ножкахъ, радуясь теплому солнцу и новому. Выпивъ шампанскаго, Котовъ повелъ подъ руку даму, чуть похрамывавшую, прильнувшую и все заглядывавшую ему въ радостное лицо. А мишки все прыгали вокругъ, вырываясь отъ толстой няньки.

– Да, начинаемъ сѣять… – говорилъ Котовъ, проходя мимо князя. – А капитальный ремонтъ пока отложилъ… А, князь! Позволь, душечка, представить тебѣ нашего князя… писалъ-то тебѣ. Скрашивалъ мое одиночество.

– Какъ я вамъ благодарна! – нѣжно сказала дама, смотря на князя дѣтски-наивными голубыми глазами и даря милой улыбкой. – Пожалуйста, бывайте у насъ. Мы и зиму здѣсь проживаемъ… Очень рада.

– Да, да… – сказалъ Котовъ. – Чудесный воздухъ!

Кучеръ, съ синими руками въ безрукавкѣ, строго подтянулъ лошадей, мишекъ усадили въ пискѣ и гомонѣ, – и запылаладорога. А Сморгуновъ тряхнулъ головой и подмигнулъ князю:

– Тамъ онъ ее полѣномъ по башкѣ свистнетъ!

Въ полночь Симочка прогуливалась съ княземъ. Пахло березой. Въ кустахъ, на болотѣ, пѣли два соловья; одинъ чокалъ, другой насвистывалъ нѣжно, до истомы. Симочка прижималась къ князю и молчала. Молчалъ и князь.

– Почему вы грустны сегодня? вы очень одиноки? – спросила, наконецъ, Симочка.

– Такъ, скучно. Пора дальше, куда-нибудь…

– Дальше… зачѣмъ? – спросила Симочка затаенно.

– Такъ, вертѣться. Почему вы такъ смотрите?

- 134 -

– Вы рисуетесь. Вы кто-то… какой-то странныйююю не знаю.

– Инкогнито! – усмѣхнулся князь. – Вамъ все-таки необыкновеннаго хочется. А жизнь очень обыкновенна… Вотъ все ужъ спитъ, тихо какъ… славно поютъ эти соловьи, небо въ звѣздахъ.. и мнѣ представляется, что ничего не было, что наступаетъ настоящая, свѣжая, новая жизнь, что все вокругъ юное, чистое, и всѣ мы, какъ маленькiе мишки, которые сегодня прыгали…

– Значитъ, скоро отъ насъ уѣдете?

– Я же говорилъ, что непосѣда…

– Нѣтъ, у васъ что-то въ душѣ… но я никакъ не пойму.

– Вамъ хочется какой-то тайны, жизнь такъ обыденка? Хорошо, я вамъ разгадаю тайну, милая дѣвушка. Когда на твоихъ глазахъ повторяется то же и то же, что было и въ твоей жизни, что мучаетъ и чего уже не вернешь… хочешь забыться, итти, искать, обмануть себя… И знаешь, что не забудешься, не найдешь. Но и это обыкновенно. А развѣ вамъ не знакомо это? Нѣтъ?! Но, вѣдь, вамъ знакома тоска, и вы многое не воротите, чего бы хотѣли. Но у васъ еще впереди много…

– Нѣтъ… – тихо сказала Симочка. – Впереди!..

И наконецъ головы повторила – нѣтъ. А соловьи пѣли и пѣли, замирали и чокали надъ болотомъ.

– Если бы были… люди… – сказала Сиомчка и быстро закрыла шарикомъ ротъ. – Если бы…

– Дежурство принимайте! – крикнулъ изъ окна Сморгуновъ.

 

VII

 

Раннимъ майскимъ утромъ Семенъ разбудилъ Зленкова тревожнымъ стукомъ:

– Бѣда у насъ!

- 135 -

Оказалось, – князь передалъ ему ключи, взялъ чемоданчикъ, сказалъ, – бумага послана, куда надо, сѣлъ въ почтовый и покатилъ. Зленковъ, накинувъ пальто, босой побѣжалъ на станцiю, встрхунлъ Сморгунова, напившагося наканунѣ съ Монахомъ по случаю новыхъ кроликовъ, и потребовалъ итти въ кассу. Разбудили жандарма.

– Скрылся… – бормоталъ Зленковъ, трясущимися руками отмыкая кассу. – Деньги казенныя… завтра сборщику прiѣзжать…

Провѣрили деньги и билеты. Все было въ цѣлости.

– Не понимаю! Бумагу послалъ?! Ясно теперь! все ясно!! Я же вамъ говорилъ! Ясно, что секретное порученiе! Подослали, вынюхалъ все и… Письмо!?

Дрожащими пальцами разорвалъ онъ конвертъ. Въ письмѣ стояло:

– …„Прощайте, друзья мои! Какъ все нелѣпо вокругъ! Какъ скучно! Князь Замыгайло“.

– Вотъ оно… все нелѣпо! – кричалъ Зленковъ. – Ясно, вывѣдалъ все, дозналъ… теперь доложитъ! Не побоялся оставить постъ! Потому и табуретки ни одной ни купилъ… спалъ на козлáхъ, какъ шулеръ!

– Погодите вы каркать! – мрачно сказалъ Сморгуновъ. – А бланки цѣлы? Тогда ни черта не понимаю. Бумагу послалъ… мм… Можетъ, прошенiе?

– Что такое… князь уѣхалъ! – воскликнула прибѣжавшая Симочка. – Боже, я это знала…

– Знала?!! – закричалъ Зленковъ. – Почему же не доложила?!

– Чего вы кричите! Ну да, знала! Какъ, доносъ? Доносъ?..

– Ну да! Ясно, имѣлъ порученiе наблюдать за нами а туманъ наводилъ!

– Это же несчастный человѣкъ! – крикнула возму-

- 136 -

щенно Симочка. – Ищетъ себя обмануть! ну… это блуждающiй человѣкъ! Неужели вы не поймете?

На нее всѣ уставились, а жандармъ Лыхо сказалъ:

– Вотъ за это и надоть… что блуждающiй.

– Обмануть! Ищетъ! Знаемъ хорошо, чего они ищутъ! Васъ-же, первую дуру, и предастъ! Все ему знать надо… почему цвѣты дѣлаютъ, да почему кролики у Монаха… Про Щепикова возмущался, что вагоны въ тупички загоняли. Про январскую вѣдомость знаетъ! Знаетъ про вѣдомость?

– Стойте, знаю! – сказалъ Сморгуновъ… – Странно, все въ аппаратной сидѣлъ, телеграммы выслушивалъ. Нѣтъ, не могу понять.

– Но это же такъ просто, господа! – пыталась объяснить Симочка. – Когда тоскуетъ душа… ищетъ…

– Уйдите вы… съ душой! чортомъ какимъ прикинулся! Пиши протоколъ!

Прошло съ мѣсяцъ, и пришло извѣщенiе. Что на станцiю „Золотая“ назначается помощникомъ новый, какой-то Семенъ Семенычъ Луковниковъ, многосемейный. И опять потекла жизнь на станцiи, каък и раньше. Всѣ успокоились и забыли князя. Впрочемъ, иногда, чаще въ дождь, когда надоѣстъ съ злого похмелья перевирать телеграммы, Сморгуновъ задумывается въ окно и скажетъ:

– А гдѣ-то теперь нашъ князь! А, вѣдь, гдѣ-нибудь покуриваетъ сигаретки! Зленковъ перестанетъ поправлять вѣдомости, прикуритъ угасшую папироску и вздохнетъ:

– Какъ-то даже, пожалуй, и скучновато безъ него. Все-таки приличный былъ человѣкъ. Растяпа, а вѣжливый былъ… не какъ эта корова плѣшивая, этотъ Семенъ Семенычъ. И пофилософствуетъ что-нибудь, и про жизнь… Тонкiй былъ человѣкъ.

– Философiя-то она… тоже! Симочка-то наша… съ

- 137 -

пакетцемъ, кажется. На Котова валятъ, а… Не отъ нее ли и убѣжалъ-то… Есть такiя любители.

– Кто его знаетъ, не думаю. Загадочный былъ человѣкъ, но только… не думаю…

Потолкуютъ и продолжаютъ каждый свое дѣло.

 

1916 г.