Забавное приключение

ЗАБАВНОЕ ПРИКЛЮЧЕНIЕ

 

I

 

Съ имѣнiемъ дѣло, наконецъ, выяснилось. Генеральша отвѣтила, что, потерявъ на войнѣ сына, она уже не въ силахъ вести хозяйство и готова продать; что ей только и остается тихая келья и нужно теперь же получить десять тысячъ, чтобы не упустить домикъ въ монастырѣ, а то могутъ и перебить. Поэтому пусть ей сейчасъ же телеграфируютъ, а то набивается Провотарховъ.

Карасевъ пробѣжалъ эти пустяки, ища главнаго – сколько проситъ, нашелъ, что согласна за сорокъ тысячъ, назвалъ генеральшу дурой и рѣшилъ сегодня же ѣхать и кончить. Одного лѣсу было тысячъ на пятьдесятъ. А главное – рядомъ съ его заводомъ.

Съ войной ему повезло. Захиревшiй заводикъ теперь былъ заваленъ заказами на подковы, гвозди, грызла и стремена. Съ своякомъ, москотильщикомъ, скупилъ онъ на послѣднiя десять тысячъ, заложивъ женинъ домъ, подвернувшуюся партiю индиго, а черезъ годъ продалъ за полтораста. Съ Бритымъ, который раньше торговалъ книгами, во-время ухватилъ сапожные гвозди, а тамъ подошли подошва и олово, кнопка и нафталинъ и, наконецъ, чудесный домъ-особнякъ, недавно отстроенный нѣмцемъ Грабе, бросившимъ всѣ дѣла на биржевого зайца.

- 62 -

Позвонивъ какому-то Николаю хватать у Павлушкина всю муру и телеграфировать „саратовскому болвану“ зубами держаться и не выпускать ни за какiя деньги; отдавъ еще невнятныя приказанiя, въ которыхъ только и было понятно, что – „напильниками меня зарѣзали“ да – „этой сталью я ему морду утру“, – Карасевъ приказалъ готовить автомобиль въ дорогу.

Послѣ недѣли дождей, съ утра засiяло солнце: въ такую погоду было прiятно покатить за городъ по хорошему дѣлу. Глядя на яркiй газонъ палисадника, съ красными астрами въ черныхъ клумбахъ, Карасевъ вспомнилъ, что надо послать денегъ женѣ въ Алупку и написать, чтобы не торопилась и жарилась въ ребятами на солнцѣ. „Да и ей надо завезти“, – подумалъ онъ про Зойку, которую отыскалъ въ Екатеринославѣ, въ лѣтнемъ саду, и вывезъ въ Москву, обѣщая устроить въ опереткѣ, – „ждетъ, шельма“… Увидалъ въ зеркалѣ свое круглое, красное, какъ титовское яблоко, лицо съ раздувшимися щеками и пошелъ въ ванную принять душъ. Такъ присовѣтовалъ ему англичанинъ Кустъ, славный парень, съ которымъ сдѣлали они дѣльце на содѣ: въ тридцать два года нельзя позволять „такой пузъ“. Раза три звонилъ телефонъ, пока онъ возился въ ванной, и онъ всякiй разъ вызывалъ къ себѣ горничную машу, фыркавшую за дверью:

– Кто еще тамъ?..

– Да все ваша.

На новый звонокъ онъ подбѣжалъ къ телефону, въ простынѣ, сказалъ, что выкупался сейчасъ, какъ скворецъ, посовѣтовалъ и ей пополоскаться и заявилъ, что сегодня у него дѣльце „а ля карманъ“ и ѣхать на Дмитровку ему никакъ не придется. Она настаивала, чтобы непремѣнно заѣхалъ къ ней.

– Нѣтъ, дудки-съ! 

- 63 -

Она, конечно, требовала денегъ. За три мѣсяца эта первая содержанка стоила ему тысячъ двѣнадцать, но онъ утѣшалъ себя, что у всѣхъ, съ кѣмъ дѣлалъ дѣла были и болѣе дорогiя. А теперь кто же считаетъ на тысячи! Да и должно же чего-нибудь стоить имѣть такую: двадцатилѣтка, красавица, и такой голосъ, что компанiя въ Ярѣ, гдѣ ужиналъ вчера миллiонеръ Сандуковъ, директоръ четырехъ банковъ, выслала своего лазутчика, маклера Залетайкина, и просила объединиться, чтобы выразить восхищенiе. И не двѣнадцати тысячъ стоило, когда онъ, на глазахъ Сандукова и важнаго путейскаго чина, усадилъ Зойку въ автомобиль, плотно сѣлъ рядомъ, а тѣ гнались за ними до самой квартиры Зойкиной, куда и были приглашены для встрѣчи зари съ балкона на восьмомъ этажѣ. Это было прiятно, но и были и важно, что теперь будетъ обезпеченъ кредитъ.

Онъ принялся за кофе – прежде онъ пилъ чай съ калачами – и намазывалъ масломъ поджаренные хлѣбцы. Этому научилъ его Бритый, съ которымъ покупали гвозди. И пока пилъ кофе, по телефону свалилось семнадцать тысячъ. Приказавъ выписать въ синiй пакетъ три тысячи, онъ выругалъ стервецомъ кого-то и пообѣщалъ, задрожавъ щеками, что вся станцiя полетитъ къ чорту:

 – Я вчера съ такимъ персончикомъ ужиналъ, что у нихъ всѣ ноги поотымаются, у чертей!

Пробило часъ. Шофферъ подалъ тройной хрипящiй гудокъ, похожiй на свиной кашель. Маша приготовила чемоданъ и плэдъ и спросила, когда ожидать дома.

– Къ ночи буду.

Онъ сунулъ въ бумажникъ пачку петровокъ – на десять тысячъ, задатокъ для генеральши: чего баба понимаетъ въ чекахъ! – прибавилъ тысячу сотенными – для шельмы, надѣлъ походную, какъ онъ называлъ, куртку

- 64 -

боевого цвѣта, покроя „фрэнчъ“, съ клапанами и кармашками, высокiе сапоги и крутого сукна спортсмэнскую кепку, съ большими консервами, и сталъ похожъ на автомобилиста съ плаката.

 

II

 

Во дворѣ, на боковомъ подѣздѣ, онъ не безъ удовольствiя оглянулъ промытый дождями широкiй асфальтъ, залитый солнцемъ и совершенно сѣрый теперь, съ парой сыроватыхъ полосъ въ елочку, отъ автомобиля, гаражъ изъ Бураго камня, похожiй на пещерку, и, наконецъ, машину. Машина была – шестидесятисильный „Фiатъ“, гоночная, приземистая и длинная, похожая на торпеду, съ прiятнымъ овальцемъ, какъ у ковша, – гдѣ садятся, – и мягкой окраски лакированного орѣха. Это ыла вторая машина, смѣнившая малосильную каретку. Теперь и эта  „калоша“ не нравилась и доживала послѣднiе дни, – вотъ только придетъ изъ Англiи. Худощекiй шофферъ, похожiй на мальчика-англичанина, въ кожаной курткѣ, строго сидѣлъ съ кулаками на рулевомъ колесѣ, готовый хоть на край свѣта.

– На заводъ, къ пяти… – бросилъ ему Карасевъ, грузно входя въ машину и защелкиваясь съ трескомъ.

Онъ надѣлъ виксантиновое горловое пальто, натянулъ кепку и погрузился по самыя плечи въ ковшъ.

Кашлянувъ раза два, вынырнула машина изъ воротъ на почтительно козырявшаго городового, вильнула и завертѣлась по переулкамъ. Съ Мясницкой повернули на бульвары и остановились у десятиэтажнаго дома: надо было завезти Зойкѣ деньги.

Карасевъ поднялся въ восьмой этажъ и засталъ Зойку

- 65 -

за кофе. Она порхнула къ нему и кинула ему на плечи тонкiя руки, выюркнувшiя изъ кружевъ.

– А Сандуковъ уже бвлъ у меня съ визитомъ! Слышишь, его сигара…

Она плутовато взглянула въ нахмурившееся лицо Карасева и закрыла ему ротъ его же щеками.

– Но какого черта этотъ самоваръ шляется! – сердито сказалъ онъ, высвобождая губы.

Она наивно вскинула брови:

– Самоваръ… вотъ прелесть! За городъ ты?! Я ѣду съ тобой! – захлопала она въ ладоши, давая ему розовые пальцы-коротышки, которые онъ называлъ „ляпульки“.

– Я на заводъ, по дѣлу… – сказалъ Карасевъ, хмурясь. – Больше ста верстъ.

– И сегодня вернемся?! Нѣтъ, я ѣду!

Это значитъ – летѣть, какъ птица, какъ на гонкѣ.

– Только съ тобой и ни съ кѣмъ больше!

Это ему понравилось.

– Сегодня мы поѣдемъ съ кузнечикомъ! – сказала она загадочно, ускользнула отъ его рукъ и крикнула – одѣваться!

А онъ занялся хозяйствомъ: досталъ изъ буфета коньякъ и флаконъ ликера, положилъ въ чемоданъ и позвонилъ Елисѣеву, чтобы немедленно приготовили „компактный дорожный завтракъ“. Потомъ терпѣливо шагалъ и думалъ: какъ, однако, быстро натаскала она всякаго мусора! теперь жалуется, что тѣсно. Шелесты и каблучки за дверью, стукъ флаконовъ и скачущiя словечки – „да скорѣй же, скорѣй… гдѣ же перчатки… застегни на верхнiя пуговки… почему складки“? – все это прiятно щекотало. Онъ прислушивался и мурлыкалъ. Потрогалъ фигурку голаго мальчугана, купленнаго за двѣсти рублей, – „это будетъ нашъ мальчикъ“, скзаал Зойка, – и нетерпѣливо постучалъ пальцемъ въ послѣднюю клавишу

- 66 -

новенькаго пiанино, вспомнивъ при этомъ, что за пiанино заплачено тысяча двѣсти, за этотъ коверъ пятьсотъ, за тигровую шкуру – не настоящую, но кто разберетъ! – триста.

– Сейчасъ! – крикнула Зойка, и лицо Карасева засiяло: распахнулась портьера и выпорхнула женщина-кузнечикъ.

Она была вся зеленая, до рѣзи въ глазахъ, новая и… босая. Такъ ему показалось. На ней были высокiе, до колѣнъ, башмачки розовой лайки. Это былъ не прежнiй „святой чертенокъ“: это былъ кузнечикъ, съ головкой женщины, дразнившiй его яркой окраской рта и тонко тронутыми наводкой прелестными синими глазами.

Она чуть приподняла юбку и качнула ногой.

– Нравится?.. – спросила она задорно и упорхнула въ переднюю.

Въ лифтѣ онъ крѣпко, до писка, прижалъ ее и назвалъ сливочнымъ зайчикомъ, а она шепнула:

– А къ ночи ко мнѣ?..

И такъ кивнула, дразня рѣсницами, что Карасевъ почувствовалъ себя счастливцемъ, что имѣетъ такую женщину. Удачно случился тогда въ Екатеринославѣ!

И швейцаръ, распахнувшiй парадное, и господинъ почтеннаго вида, съ портфелемъ, и даже шофферъ, – всѣ смотрѣли, какъ эта зеленая женщина порхнула въ автомобиль. Всѣ дивились ея стройнымъ ногамъ въ тугой розоватой лайкѣ, почти до колѣеъ открытымъ зеденой юбкой, тонкой и вольной, какъ ночная сорочка. Ее прикрывало коротенькое манто, послѣдней модели, прибывшее изъ Парижа моремъ; а шляпка – каскетка, съ сѣрой птичкой въ полетѣ, придавала ей очаровательный видъ кузнечика-женщины, тонкой, легкой и цѣпкой. Она вошла въ лакированный ковшъ машины и погрузилась по

- 67 -

шейку, будто въ теплую ванну. Грузно опустился къ ней Карасевъ.

– Сейчасъ половина третьяго, – сказалъ онъ шоферу. – Къ семи чтобы на заводѣ.

 

III

 

По дорогѣ она захватили „компактный дорожный завтракъ“, тростниковый баульчикъ въ ремняхъ, изобрѣтенiе Карасева, которымъ онъ такъ гордился. Тутъ было легкое и питательное, на полсотни, перенятое отъ англичанина Куста вмѣстѣ со словомъ брекъ-фестъ, которое Карасевъ насмѣшливо передѣлалъ въ „брей-хвостъ“.

Вынесло на шоссе, – и открылся синiй просторъ въ позолотѣ первыхъ осеннихъ дней, въ свѣжемъ вѣтрѣ. Солнцемъ слѣпило съ прудковъ и лужъ, радовало красной тряпкой на пряслѣ, золотой березкой на бугоркѣ, новой зеленой крышей. Швыряло въ лицо дымкомъ, прѣлью подбѣжавшей къ дорогѣ рощи; то вдругъ охватывало весной, слабымъ запахомъ первой луговой травки съ солнечнаго откоса, то полыхало душно тяжкимъ жаромъ машины. Машина пѣла. Подъ кулаками настороженнаго шофера мягко заносилась она на заворотахъ, рокотала по мостикамъ, выбрасывая изъ-подъ колесъ пожранное пространство. Далеко выщелкивала, словно изъ пистолета, кремни, жвакала въ рѣдкихъ лужахъ, сѣкла ихъ, каък бичами, сверлила рвущуюуся къ ней даль, разъ и разъ отшвыривая камни-версты, тревожа дремлющiя деревни, взметая стайки грачей.

– Ахъ! – крикнула захлопнувшаяся въ бѣшеномъ летѣ Зойка.

– Хочу! – заревѣлъ Карасевъ, перегнулся къ бурому затылку шофера и поднялъ щитокъ отъ вѣтра.

- 68 -

Вытолкнуло броскомъ, – и теперь новая пѣсня сверлила воздухъ. И уже не разобрать было, – столбъ ли летитъ, дерево ли или перила моста. Подымались изъ-за бугровъ столбы и проваливались назадъ, наплывали золотыя рощи и бѣжали, какъ сумасшедшiя, чтобы сгинуть. Мигали искорками оконца, чернѣли шапки, – стога ли, избы ли, – не видать.

– Свѣжо-о?! – крикнулъ Карасевъ Зойкѣ въ лицо, чмокнулъ и прикрылъ плэдомъ. – Дудуська-а!..

Слова срывались и уносились вѣтромъ.

Карасевъ осѣлъ и уперся кулаками въ сидѣнье, чувствуя подымающее, побѣдное, страшную силу, словно это онъ самъ – эта бѣшеная машина, и нѣтъ ему никакихъ предѣловъ. Увидалъ, какъ треплется выбившаяся черная прядка волосъ, увидалъ поблѣднѣвшее подъ тонкой окраской лицо, совсѣмъ мальчишеское теперь, глянувшiе на него, полные задора, глаза, крѣпко сжалъ маленькую руку и подумалъ сладко: вотъ оно, счастье!

– Ходу!!...

Встрѣчный возокъ полетѣлъ въ канаву. Задомъ наскакалъ и провалился солдатъ на лошадкѣ, въ шинели горбомъ, съ зелеными шарами сѣна въ сѣткахъ. Мигъ одинъ мчалась собака сбоку. Выкатился на горкѣ и поклонился имъ бѣлый домъ запустѣвшей почтовой станцiи въ старыхъ ветлахъ, съ чернымъ узенькимъ орлецомъ. За версту закашлялъ и заревѣлъ гудокъ: переходило дорогу стадо. Пришлось сбавить ходу и остановиться совсѣмъ. Шершавыя коровенки, съ провалинами у крестцовъ, словно одурѣли отъ хрипучаго кашля гудка и сердитаго клокотанья звѣря и крутились, задравъ хвосты. Пастушонокъ, въ шапкѣ стожкомъ, щелкалъ кнутомъ и прыгалъ. Черныя овцы тыкались мордочками въ колеса и перебирали копытцами.

– Гони къ чертямъ! 

- 69 -

А тутъ отдѣлился отъ кучи щебня старикъ пастухъ, въ полушубкѣ и продавленномъ котелкѣ, уставился иконнымъ ликомъ на Карасева и попросилъ на табакъ.

– Гони чортово стадо! – крикнулъ на него Карасевъ, задрожавъ щеками.

– Чортово-то безъ ногъ бѣгаетъ, чорта возитъ… – сердито сказалъ пастухъ и пронзительно засвисталъ въ пальцы.

Выѣхали, – и только теперь Карасевъ замѣтилъ, какъ пусто въ поляхъ и на дорогѣ и какъ тихою И еще замѣтилъ, что уже не подъ синимъ небомъ ѣдутъ они, что нѣтъ солнца и засвѣжѣло впереди, справа.

– Я совсѣмъ замерзаю… – кисло сказала Зойка. – Ничего интереснаго.

– Еще бы ты въ лоскуткахъ какихъ-то… моды ваши. – Стой, запасной вынуть!

Карасевъ поднялъ сидѣнье, но запасного плаща не оказалось. Онъ обругалъ шофера болваномъ и получше укуталъ Зойку.

– теперь скоро.

– И почему безъ верха! Предпочитаю каретку…

– Это гоночная машина… портятъ фасонъ! Д аи не думалъ, что тебѣ вздумается ѣхать.

– не знаю ужъ, кому вздумалось! – сказала она капризно. – Ваши затѣи все.

Отъ синевы справа сильнѣй наливало вѣтромъ, и по сѣрой полосѣ было видно, что тамъ идетъ дождь.

– При чемъ тутъ мои затѣи! – ворчалъ Карасевъ, чувствуя на лицѣ первые брызги.

– Ахъ, оставьте!

У ней покраснѣли глаза и заслезились.

– Ходу!

Опять неслись по пустой дорогѣ, словно чѣмъ дальше – меньше и меньше было людской жизни. Не было дере-

- 70 -

Вень или не видно ихъ было въ бѣгѣ. Низиной пошла дорога, съ кусточками по болотцамъ, съ чернѣющими стѣнами лѣсовъ вдали, за пеленою дождя.

– Какъ бы не перехватилъ, чортъ… – забезпокоился Карасевъ, вспомнивъ по лѣсу о Провотарховѣ. – Надо было телеграфировать! Да или нѣтъ? – загадалъ онъ Зойкѣ.

– Ахъ, отстаньте… Ну да, да!

Она знала эту его привычку.

Онъ успокоился и принялся мечтать, какъ сейчасъ, перекусивъ на заводѣ, махнетъ къ генеральшѣ и закрѣпится. Теперь-то и закрѣпляться. Вѣрно говорилъ Бритый – конъюн-ктура! И профессора говорятъ, что конъюнктура. Пройдетъ годъ – другой и кончится эта… конъюнктура. И ужъ не дождаться такой растряски. И задумался подъ напѣвъ мотора: по имѣньямъ да по лѣсамъ надо; стройка большая будетъ, какъ накоржили! Вытащилъ записную книжку и помѣтилъ.

– Что ты записываешь? – полюбопытствовала Зойка.

– А чтобы Зойкѣ потеплѣй было… – наклонился онъ къ ней и крикнулъ въ ухо такое, что она сдѣлала большiе глаза и назвала безстыжимъ.

– Ужо поговоримъ! – крикнулъ онъ въ душившiй его вѣтеръ, а ей послышалось: въ Римъ! – и она крикнула:

– Поѣдемъ въ Римъ?! да?!

– Къ чорту на рога! – во весь духъ крикнулъ онъ и хлопнулъ шофера по плечу: – Ходу! предѣльную!!

Шофферъ отмахнулъ затылкомъ – весь ходъ! Теперь это былъ не ходъ, а свистъ и мельканье. Крутилось и мчалось все, а что – не видно. Острой сѣчкой било въ лицо дождемъ. Сизое впереди было уже – вотъ, и дали пропали въ мути. И только хотѣлъ Карасевъ крикнуть – ходу! – дрогнуло и осѣло подъ нимъ. Шофферъ взялъ въ тормоза и увѣренно свелъ до останова.

- 71 -

Лопнуло колесо подъ Карасевымъ.

Шофферъ молча вылѣзъ, молча досталъ изъ ящика инструменты и полѣзъ чиниться.

– Ужасно хочется ѣсть… – сказала Зойка. – Должно быть, я промочила ноги.

Сильнѣй и сильнѣй сѣкъ дождь, и струйки стекли въ ковшъ, напитывая войлочную подстилку. Уныло кричали кружившiеся въ дождѣ грачи и галки.

– Ничего, съ нами коньячокъ есть. На заводѣ согрѣемся.

Карасевъ представилъ себѣ пылающую печку. Можно и ночевать, а подумаютъ тамъ чего – и чортъ съ ними! – поласкалъ онъ глазами Зойку. Вѣтеръ упалъ, и теперь поливало настойчиво. Попадало за воротникъ, и пришлось поднять капюшонъ.

– Ой-ой-ой… – истерично засмѣялась Зойка. – Ужасно ты похожъ на моржа!

– А ты на кого похожа!

Она топотала, кончикъ носа у ней покраснѣлъ, а подкраска смазалась и открыла пятнышки на щекахъ. Карасевъ хмуро взглянулъ на нее, и ея лицо теперь показалось самымъ обыкновеннымъ, какъ у горничной Маши.

– Ну, скоро ты тамъ?! – крикнулъ онъ распластавшемуся на сѣрой грязи шоферу.

– Выдумали катать въ какой-то калошѣ! Только мальчишкамъ ѣздить въ вашихъ коробчонкахъ…

– Эта „коробчонка“ стоитъ восемнадцать тысячъ! – обидчиво сказалъ Карасевъ. – Ее и сандуковская не накроетъ.

– О, Господи… Да у него салонъ, спать можно!

– Только о постеляхъ и думаете…

– Ахъ, вотъ что!.. 

- 72 -

Она толкнула его и хотѣла сойти, но онъ ухватилъ ее и посадилъ силой.

– Нечего дуру строить… погляди на себя!

Она поглядѣла на лужи, въ которыхъ плясали сѣрые пузыри, и закусила губы. А тутъ подошелъ мурластый странникъ съ клеенчатой сумкой за плечами, пытливо приглядѣлся и попросилъ басомъ:

– Капните пятачишко, господа аристократы…

Карасевъ погглядѣлъ свирѣпо въ прыщавое лицо, въ жирныхъ космахъ, плюнулъ и обругалъ дармоѣдомъ.

– Еще потягаюсь, кто  дармоѣднѣй… – сказалъ странникъ и тоже плюнулъ. – Мочиться вамъ сорокъ дней, сорокъ ночей!

Шофферъ уныло сказалъ – готово, прыгнулъ, – и опять сталъ сѣчь дождь. Карасевъ злился: давно бы уже былъ у генеральши!

– Чего болталъ тебѣ Сандуковъ?

Зойка вызывающе повела мокрыми глазами, съ собравшейся къ носу синевой карандашика, поджала тонкiя губы и крикнула:

– Это еще что?!

– А вотъ знать желаю! Чего этотъ толстокожiй тебѣ хрипѣлъ?

Она посмотрѣла на него, какъ на грязь. Летѣвшiе спереди брызги смѣнились грязью, и въ Карасева ляпнуло цѣлымъ комомъ. Теперь хлестало со всѣхъ сторонъ, пороло дождемъ, лѣпило. Машина бѣшено заносилась на заворотахъ, выла и скрежетала. Они осѣли въ ковшѣ, уцѣпившись за петли. Мчало, не давая дышать и крикнуть.

– Тише…! – пытался Карасевъ крикнуть, но шофферъ не слыхалъ за вѣтромъ.

И вдругъ загремѣло, словно застучали желѣзные кузнецы, шофферъ ахнулъ и перевелъ скорость. Рыкнуло, рѣзко толкнуло, и машина остановилась.

- 73 -

– Что еще?!..

Стояли въ низинѣ, у мосточка. Шофферъ спрыгнулъ, словно хотѣлъ убѣжать, сорвалъ капоръ съ машины и сунулъ голову.

– Какого еще чорта…

– Ѣхать дальше нельзя… – объявилъ шофферъ, дернулъ шеей и высморкался въ пальцы.

– Почему нельзя?! – крикнулъ Карасевъ, грузно подымаясь въ ковшѣ.

Шофферъ опять юркнулъ головой, по локоть запустилъ въ картель руку, пошарилъ и показалъ что-то на ладони:

– Бабитъ…

– Что это..?! – спросилъ Карасевъ, косясь на блестящiе кусочки.

– Бабитъ… – растерянно повторилъ шофферъ.

– Такъ исправляй, чортъ возьми!

Шофферъ только пожалъ плечами. Перегрѣлись подшипники, и бабитъ растекся… Надо тащить лошадьми… Засорилась масленка и не подавала масло… Перегрѣлись подшипники, и бабитъ растекся…

– Значитъ, совсѣмъ болванъ?!

И опять повторялъ шофферъ, что ѣхать никакъ нельзя, объяснялъ про подшипники и опять повторилъ – бабитъ. А тутъ наползла густая, какъ дымъ, туча, закрыла бѣлое небо и полила потоки.

– У меня лужа подъ огами! – крикнула Зойка. – Вотъ ваша проклятая ловушка!..

Дѣло было совсѣмъ плохо. Она промокла, сидѣла съ зеленоватымъ лицомъ и подрагивала губами. Ея шапочка съ птичкой съѣхала набокъ, и птичка висѣла внизъ головой, распушивъ перышки.

– Вотъ… – сказалъ Карасевъ растерянно, – придется итти пѣшкомъ.

- 74 -

Она взглянула на него съ ненавистью. Ея губки, умѣвшiя такъ впиваться, чуть вывернутыя въ уголкахъ, потеряли всю кровь и подернулись пленочками, и стала она похожа на больную и скучную, будничную портнишку. Они начали говорить колкости, злить и обливать другъ-дружку:

– Мало имѣть машину, надо умѣть ею пользоваться!..

– Надо умѣть одѣваться, когда ѣдутъ въ дорогу, а не наворачивать тряпочекъ, въ которыхъ таскаются по бульварамъ! Знайте свое дѣло и не суйтесь!

Карасевъ вылѣзъ изъ машины.

– Я вамъ докладывалъ, гдѣ брать масло… – плаксиво сказалъ шофферъ. – Я вамъ докладывалъ, жульническое пошло масло…

Карасевъ поднесъ красный крутой кулакъ къ его носу и потыкалъ:

– Я тебѣ до-ло-жу! Тамъ гдѣ-нибудь поѣздишь… тамъ тебѣ будетъ масло!

Надо было выпутываться. До завода оставалось верстъ двадцать, до ближайшей деревни – Труски или Хруски – верстъ восемь. Мѣсто было унылое. По сторонамъ тянулось болото въ осинничкѣ. Впередъ уходилъ подъемъ, и на немъ темнѣлъ лѣсъ. Карасевъ зналъ, что здѣсь начинается княжеское имѣнiе, гдѣ онъ прошлой зимой былъ на волчьей облавѣ, потомъ Хруски или Труски, потомъ Кустово и имѣнiе генераьши.

– Придется пѣшкомъ… Въ Хрускахъ возьмемъ лошадей…

– Никуда не пойду! – крикнула изъ-подъ плэда Зойка.

Шофферъ предложилъ добѣжать до деревни и пригнать телѣгу. Карасевъ подумалъ.

– Постой… Какого чорта на дождь! Тамъ еловый лѣсъ на горѣ? а здѣсь мы останавливались недавно…

- 75 –

– Такъ точно-съ, – сказалъ шофферъ. – Пили изъ рѣчки.

Теперь было ясно. Если подняться къ лѣсу, съ дороги видна сторожка, гдѣ останавливались у Никиты, на облавѣ.

– Останешься при машинѣ, – сказалъ Карасевъ шоферу, – а мы дойдемъ до сторожки и возьмемъ лошадей. А за машиной пришло съ завода.

Пока стояли, начинали сгущаться сумерки. Черный лѣсъ на бугрѣ едва маячилъ. Даже кустики на болотѣ затягивало мутью.

– Вылѣзай, – сказалъ Карасевъ. – Тамъ обсохнемъ.

Зойка покорно вылѣзла изъ машины, тепереь похожей на ласточкино гнѣздо, – такъ заляпало ее грязью, и отряхнулась, какъ выкупавшаяся индюшка. Шофферъ конфузливо отвернулся. Карасевъ только уныло покосился на ея мокрую зеленую юбку, общелкнувшую ноги. Въ другое бы время онъ пошлепалъ ее играючи, но тутъ только поморщился и помурлыкалъ.

– Дернулъ же чертъ меня… – ласково началъ онъ, беря подъ руку, но она вырвала рук уи толкнула. Онъ пожалъ плечами и крикнулъ:

– Да погоди… взять же надо!..

Вытащилъ чемоданъ и компактный завтракъ – теперь онъ былъ оченъ кстати – и побѣжалъ догонять Зойку. Прiостановился и послушалъ – можетъ быть, ѣдутъ? Не было ничего слышно, – только шуршалъ по болоту дождикъ.

– Вотъ проклятая сторона… какъ передохли!

 

IV

 

Путаясь въ долгополой непромокайкѣ, давно промокшей, догналъ онъ, наконецъ, Зойку. Она попрыгивала,

- 76 -

какъ болотная курочка, бѣжала на каблучкахъ, не разбирая лужъ, вывертывая тонкiя ноги въ захлеставшей, такой недавно чудесной и вольной, юбкѣ.

– Ничего, дудуська… – ободрительно замурлыкалъ онъ, – сейчасъ у Никиты обсушимся, возьмемъ лошадей – и айда! А ужъ у меня досохнемъ. Тамъ и каминчикъ есть… А чертовски хочется жрать!

– Ужасно, – примирительно сказала она. – Даже кофе не успѣла выпить… Сандуковъ еще этотъ… Послушай какъ они жвакаютъ… Теперь все испорчено…

– Да ужъ собъемся какъ-нибудь, справимъ… – въ тонъ ей плаксиво сказалъ Карасевъ. – Ахъ, хитрая ты какая. Сейчасъ коньячку хватимъ, омарчиками подзакусимъ… – продолжалъ онъ смачно, поглядывая на баульчикъ. – А эту калошу къ чорту! Скоро настоящiй салонъ придетъ, на немъ хоть въ Крымъ жарь. Ничего, дусечка… время какое! миллiоны мокнутъ! и коньячку нѣтъ. А мы еще въ приличныхъ условiяхъ… маленькое приключенiе, забавно даже… А как же вотъ, въ Альпахъ какихъ-нибудь будемъ странствовать! Знаешь, тамъ какъ?! Надѣлъ мѣшокъ, взялъ палку съ крюкомъ – и катай по горамъ, по пропастямъ! Сколько народу погибаетъ!

– Замолчите, глупо! – крикнула  Зойка, убивъ ногу о камень. – Вотъ простужусь изъ-за васъ и потеряю голосъ… Да держите же меня, наконецъ! Ну, что вы можете?! Вамъ только махинацiями заниматься… съ этими жуликами вашими!

– Вы по-тише… вамъ эти „жулики“ деньги платятъ!

– Деньги!.. – крикнула она внѣ себя. – Смѣете еще говорить… какiе-то жалкiе гроши!

– Халда – халда и есть! – крикнулъ Карасевъ, отшвыривая ея руку.

Они остановились въ лужѣ и переругивались, припоминая всѣ гадости, какiя знали. Она швырнула ему, что

- 77 -

прикрылся какими-то подковами, которыя и безъ него сдѣлаетъ всякiй дуракъ, что онъ дрянь и трусъ. Онъ въ бѣшенствѣ назвалъ ее ужаснымъ словомъ. Не будь онъ такой дуракъ, такъ бы и таскалась по грязнымъ садишкамъ въ Екатеринославѣ, съ обсаленными актеришками и лакеями, со всякими котами!

– Смѣете оскорблять меня!? актрису!? – крикнула она, распахнувъ плэдъ, словно хотѣла разорвать платье.

– Трагедiю не разыгрывайте… тутъ однѣ вороны! Да въ тебѣ и искусство-то одно, что…

Она ударила его пощекѣ. Онъ рванулъ ее за руку и толкнулъ.

– Ну тебя къ чорту!

Такъ они постояли подъ неустаннымъ дождемъ, поругиваясь, а надъ ними тянулись трескучей вереницей грачи и галки съ чуть видныхъ теперь полей.

– Пойдешь, наконецъ?! – крикнулъ Карасевъ и рѣшительно двинулся впередъ.

Она поплелась за нимъ. Въ напряженномъ молчанiи они дотащились до вершины подъема. Здѣсь охватило гуломъ большого лѣса. Онъ глядѣлъ на нихъ черной глухой стѣпью. Сумерки сгущались въ сплошную муть: чуть видно было теперь дорогу.

– Вотъ онъ и лѣсъ… – сказалъ Карасевъ, прислушивась къ гулу. – Гдѣ-то тутъ и сторожка…

Но какъ ни вглядывался, – ничего не могъ разобрать: чернѣлъ и чернѣлъ лѣсъ и шумѣлъ въ вѣтрѣ.

– Надо перебираться на пашню, оттуда виднѣй…

Онъ перебирался черезъ канаву и выкарабкался по откосу на пашню.

– Но я же боюсь одна! – крикнула Зойка.

Она полѣзла, призывая его на помощь. Онъ сунулъ ей руку и выволокъ на пашню. Они пошли, увязая по щиколотки и спотыкаясь на комьяхъ. Карасевъ запыхался

- 78 -

и едва тащилъ чемоданъ. Зойка съ трудомъ вытягивала изъ глины ноги. Наконецъ, они вплотную подошли къ лѣсу, и на нихъ пахнуло затхлостью и жутью. Теперь было видно, какъ мотались мохнатыя лапы елей – вели свой лѣсной разговоръ въ гулѣ. Это тревожное метанье показалось Карасеву жуткимъ, будто подавались загадочные знаки – таинственный, нѣмой говоръ. Изъ глубины доносило порою трескомъ.

– Я не пойду… робко сказа Зойка, приглядывась къ лѣсу.

– Зачѣмъ намъ туда, мы краемъ… – нерѣшительно сказалъ Карасевъ. – Кажется, самый тотъ лѣсъ и есть, строевикъ… опушкой надо.

Они побрели опушкой, вдоль канавы, въ высокой старой травѣ, а впереди, сколько хватило глазомъ, тревожно мотались и махали лапы, – еще видно было на бѣлесомъ небѣ. Дошли до угла и опять вышли на пашню. Лѣсъ уходилъ влѣво.

– Уголъ! Д агдѣ же сторожка?.. – неувѣренно сказалъ Карасевъ, тревожно вглядываясь въ мотающiеся лапы.

Но какъ ни всматривался, не могъ ничего увидѣть.

– Тамъ кто-то стоитъ… – пугливо шепнула Зойка.

Карасевъ приглядѣлся и увидалъ невысокаго мужика въ шапкѣ. Невысокiй, коренастый мужикъ стоялъ неподвижно, у канавы, и смотрѣлъ къ нимъ бѣловатымъ пятномъ лица. Совсѣмъ надъ его головой махали лапы.

– Мужикъ… – сказалъ Карасевъ. – Окликнуть…?

И позвалъ нерѣшительно:

– Эй, дядя!

Мужикъ и не шевельнулся.

– Да это же… кустъ! – съ облегченiемъ сказалъ Карасевъ, разглядѣвъ кустъ можжухи: въ плотномъ кусту застрялъ старый разбитый лапоть.

- 79 -

– Вотъ чортъ, совсѣмъ на морду похоже… – сказалъ Карасевъ, шевеля чемоданомъ лапоть, и ккрикнулъ изо всей силы:

– Сто-ра-ажъ!!...

Крикъ вышелъ жуткiй, даже самому стало непрiятно. Два раза – ближе и дальше – отозвалось эхо, и близко совсѣмъ залаяла собака.

– Говорилъ, что есть! – крикнулъ радостно Карасевъ, размахивая чемоданомъ. – Сейчасъ въ углу и сторожка, отъ шоссе днемъ хорошо видно. Тамъ-то и Никита.

Прошли съ сотню шаговъ, и на нихъ выбѣжала черная собака. Карасевъ пошелъ на нее, стараясь ударить по мордѣ чемоданомъ и продолжая кричать:

– Сто-ра-ажъ!

Наконецъ, въ дальнемъ  углу лѣса они различили красный глазокъ окошка. Карасевъ подошелъ и стукнулъ кулакомъ въ раму. Красная занавѣска откинулась, черная липа потерла стекло, и лохматая голова приплюснула носъ, всматриваясь, кто тамъ.

– Какого лѣшаго… – разобралъ Карасевъ недовольный голосъ.

– Отворяй, Никита! – крикнулъ онъ головѣ. – Лошадей намъ нужно!...

И пошелъ на яростно прыгавшую собаку. Съ крыльца окликнула баба:

– Кто такой… ты, что ль, Пашка?

– Не Пашку, а лошадей намъ нужно! – весело сказалъ Карасевъ. – Гони Никиту за лошадьми.

– Чтой-то, Го-споди… – подивилась баба, пропуская въ сѣнцы укутавшуюся въ плэдъ Зойку. – Микиту?!

– Ну, разговаривай… Свѣтить бы надо! – крикнулъ Карасевъ, напоровшись на гвоздь карманомъ.

- 80 -

 

V

 

Въ избѣ было угарно, жарко и крѣпко накурено махоркой. Еще ничего хорошенькаго не видя въ полутьмѣ, въ синеватой пеленѣ дыма, Карасевъ швырнулъ непрмокайку и сказалъ глазѣвшей на нихъ бабѣ, что случилось несчастье, сломался автомобиль, и надо немедля послать за лошадьми. И сейчасъ же все разглядѣлъ.

Подъ невеселой, безъ круга, лампой сидѣли за самоваромъ двое. Подъ кумачовымъ подзоромъ у образовъ сердито глядѣли съ опухшаго сѣраго лица чьи-то оловянные глаза – такъ они были тусклы – и щетинились рыжiе усы. По стриженой головѣ и зеленоватой рубахѣ призналъ Карасевъ солдата. Рядомъ, спиной къ завѣшенному окошку, пилъ чай широкiй, рослый мужикъ, съ рыжей бородой, очень яркiй и праздничный отъ красной рубахи и бороды; пухлыя его щеки такъ и горѣли, не хуже рубахи. Это и былъ лѣсникъ, только совсѣмъ не тотъ, кого ожидалъ встрѣтить Карасевъ. Не торопясь допилъ онъ съ блюдечка, утерся и сазалъ хмельно:

– А вотъ воспретить надоть гоняться… Овцу намедни задавили.

– Гулянки имъ… – грубо сказалъ солдатъ.

Зойка состучала съ башмаковъ грязь и присѣла на скамейку, къ печкѣ. Пока она учила дуреху-бабу, какъ надо разстегивать башмаки, и стягивала сквозные чулочки, Карасевъ увѣренно по дошелъ къ столу и сказалъ хозяйски:

– Вотъ что, братцы… А гдѣ же Никита?!

– Былъ Микита – теперь Максимъ… – хмуро сказалъ лѣсникъ. – Гдѣ же ему быть – чай, воюетъ! А вы хто такой?

- 81 -

– За лошадьми послать надо! – сказалъ Карасевъ настойчиво.

– А вы… хто такой!! – возвысилъ голосъ лѣсникъ, тряхнулся и поднялъ голову. – Чиновникъ… или што?!

– Прошибся… адрестомъ! – крикнулъ пьяно солдатъ. – На пунхтъ надоть!

Карасевъ прикинулъ – помягче надо.

– Я-то кто? – сказалъ онъ съ усмѣшкой. – Кустовскiй заводъ слыхали? Ну, такъ я хозяинъ, самъ Карасевъ.

– Самъ Кара-севъ! Слыхали… – пиглядѣлся, тереща глаза, лѣсникъ. – Зять у тебѣ служилъ… слыхали…

Тутъ под ошла баба.

– Какъ же, зятекъ служилъ… – сказала она, поджимая губы и заглядыая, какъ на покойника. – Еще когда прогорали, жаловнишка не платили…

Карасевъ надулъ щеки.

– Такъ вотъ… за лошадьми бы послать…

– Теперь раздулся… – сказалъ лѣсникъ, руки въ боки. – Сказываютъ, милiёнъ надилъ! Заводчики! Слыхали… очень хорошо. – У его дѣвка наша… – выругался онъ къ солдату, – Сергѣева Машка, съ краю-то!.. въ услуженiи въ Москвѣ… двоихъ родила!

Солдатъ поглядѣлъ на озадаченнаго Карасева и только хрипнулъ:

– Хха!

– Ну, такъ лошадей надо! – возвысилъ Карасевъ голосъ. – Кого-нибудь послать надо… заплачу.

– А вотъ нѣту у насъ  посланниковъ… подумавъ, сказалъ лѣсникъ и неторопливо налилъ на блюдечко. – Чай вотъ пьемъ! Чо, барышни… ай намокши?

– Пришла вошь – вынь да положь! – сипло сказалъ солдатъ кусочку краснаго сахара и положилъ въ ротъ, готовя блюдечко.

- 82 -

– Чай-чаемъ, – нахмурился Карасевъ на солдата, – а у меня дѣло казенное!

– Деньги-то казна дѣлаетъ, знаемъ… – отозвался, почмокивая лѣсникъ, продолжая пить чай.

– Сами казенные… – сердито сказалъ солдатъ. – Бери еропланъ – вотъ те и… весь планъ!

– Во какой братокъ – Ирой! – обрадовался лѣсникъ. – Съ имъ тру-удно! Ему хрестъ даденъ!

Отжалъ потъ съ праздничнаго лицо и покрутилъ головой.

Тутъ поднялся изъ-за стола худой, долговязый парень-нескладеха, въ синей рубахѣ и въ пиджакѣ, – до этого онъ лежалъ на лавкѣ, отмахнулъ со лба мѣшавшiе волосы-мочалки и безсмысленно утсавился на Карасева:

– Чего такой?..

– Во какой! Такъ и закачался лѣсникъ, показывая бѣлые, какъ творогъ, зубы, въ золотой бородѣ. – Деньгами одѣляетъ! – крикнулъ онъ парню. – Самъ къ тебѣ Карасевъ… господинъ заводчикъ… кланяйся! Ему лошадей надоть… ишь, у его барышни-то какiя… деликатни, голы-ножки! Ничего, барышни, мы ругаться не дозволяемъ…

Карасевъ дернулъ плечами, но подумалъ: не стоитъ связываться, – и спросилъ, съ сомнѣнiемъ, уставившагося на него парня:

– Ты, можетъ, сбѣгаешь? Пятерку бы заработалъ.

Не сводя вытаращенныхъ глазъ, парень нашарилъ за собой убитаго рябчика, показалъ за ножки и брякнулъ на столъ. Потомъ опять пошаривъ, нащупалъ на стѣнкѣ ружье, сдернулъ съ гвоздя и свалилъ на себя картузъ.

– Желаете… ружье продаю..?

Карасевъ безнадежно пожалъ плечами: всѣ пьяны, на столѣ бутылка съ бурдой, куриныя кости, селедки, баранки и красный сахаръ, – что-то такое празднуютъ.

- 83 -

– Не желаете… наплевать! – выговорилъ послѣ раздумья парень.

– Не ночевать же здѣсь!.. – капризно сказала Зойка.

Подобравъ подъ скамейку босыя ноги, паинькой сидѣла она у печки. На нее глазѣла рябая баба, въ розовой кофтѣ и въ красной юбкѣ, подхвативъ толстыя груди. Положивъ голову на кулачки, высматривалъ съ печки мальчишка, и еще чья-то дѣтская головка выглядывала изъ-за мальчишки. На лавкѣ, къ дверямъ, стоялъ сундучокъ, лежалъ холщевый мѣшокъ и было постлано сѣно. Прикинувъ все, Карасевъ тоскливо послушалъ, какъ шумитъ за стѣнами лѣсомъ и постегиваетъ дождемъ въ окошки.

– Не желаете… наплевать… – повторилъ парень, возя ружьемъ.

Баба выхватила у него ружье и сунула подъ лавку.

– Куды жъ имъ такимъ… пьяные!

– Шуми не шуми – некому! – отозвался лѣсникъ на настойчивое требованiе Карасева. – Вотъ ратокъ у меня пришедчи… въ моемъ дому… еще племянничка провожаемъ завтра, съ отсрочки. Конторщикъ княжескiй! – погрозилъ онъ къ парню.

– Обязательно… – сказалъ парень. – и его сiятельства… гоф… гов… менстера… Языкъ не тово… – растянулъ онъ въ улыбку ротъ и замоталъ головой. – Гофф… гофнейстера! – крикнулъ онъ радостно.

– Будемъ съ имъ толковать… энту сюды зови, чай пить съ нами..! – сказалъ солдатъ, но лѣсникъ остановилъ разсудительно.

– Барышни… имъ слушать такое негодится.

– Видали барышневъ… За мной сама графыня ходила… я у ей руку цѣловалъ, она меня……… хрестила!

– Не ругайся! – крикнулъ Карасевъ.

- 84 -

– А ты што за генералъ?! У меня указчиковъ теперь нѣту… Пострашнѣй тебя видали… дерьмо какое!

Карасевъ задрожалъ щеками, и его лицо пошло пятнами, но поглядѣлъ только на солдата.

– А ты, господинъ Карасевъ, не шуми… въ моемъ дому! – сказалъ лѣсникъ, и его праздничное лицо нахмурилось. – Тутъ тебѣ не трахтиръ. Откудова я тебѣ лошадей возьму… семь верстъ въ Хруски надость?..

– Бабу сгоняй, дамъ пятерку.

– Ай ужъ сбѣгать, Максимъ Семенычъ! – всполохнулась баба. – Какiя деньги сулятъ!

Она сбросила полсапожки, подоткнулась, заголивъ бѣлыя ноги, и скрылась подъ занавѣску, въ уголъ.

– Чисто короли какiя… ото всего могутъ откупиться!.. – выругался солдатъ, съ ненавистью глядя на Карасева. – Что тебѣ наша баба, лошадь?!

Карасевъ вызывающе поглядѣлъ въ опухшее, неживое лицо, въ рыжей щетинѣ, но сейчасъ же отвелъ глаза, – такъ было непрiятно. А лицо солдата вдругъ перекосилось и сморщилось, какъ отъ боли; онъ откинулся въ уголъ и закрылъ глаза.

– Прихватило, – понизилъ голосъ лѣсникъ. – Почки у его сгнили.

Баба вышла въ теплой кофтѣ и шали и шмыгнула къ двери, но лѣсникъ окликнулъ:

– Марья, постой! Какъ это такъ… праздникъ у меня братокъ Василь Семенычъ, въ моемъ дому пришедчи… Не желаю!

– Чего жъ ломаешься?! – крикнулъ Карасевъ.

– А вотъ… не желаю! Братокъ вродѣ какъ помирать собрался… въ моемъ дому… въ какое дѣло… – вдумчиво сказалъ онъ, положивъ на грудь руку и вглядываясь въ самоваръ. – У его ноги водой пошли… каък его почитать надо! а?! – поглядѣлъ онъ на Карасева, шагавшаго отъ

- 85 -

Стола къ печкѣ. – Становь опять самоваръ! – крикнулъ онъ дожидавшейся у двери бабѣ. – Вотъ тебѣ сказъ! Желаю ему уваженiе исдѣлать…

Баба сердито сорвала шаль и  швырнула на сундучокъ. Въ углу задрожала красная занавѣска, и въ зыбкѣ забился кашлемъ ребенокъ.

– У ей дитё… горитъ-бьётся… – хмуро сказалъ лѣсникъ, – а ты деньгами бабу блазнишь.. Вотъ какое ваше… необразованiе..! Становь ему опять самоваръ!!

Карасевъ принялся доказывать, что заводъ ждетъ, можетъ остановиться работа, и тогда всѣмъ нагоритъ. Но лѣсникъ не слушалъ. Онъ растрогался отъ своихъ словъ, ухватилъ солдата и полѣзъ цѣловаться.

– Бра-токъ… отпиться тебѣ надоть… – жалостливо затянулъ онъ, наливая солдату изъ бутылки. – Счасъ отпуститъ. – Ему хрестъ даденъ! – погрозилъ онъ пальцемъ. – Въ укладочкѣ у него, въ баночкѣ… Какiя мидали дадены! Барышни, желаете чаю горячаго?..

– Ну, что подѣлаешь! – сказалъ Карасевъ Зойкѣ.

Она сверкнула глазами и закинула ногу на ногу, выставивъ острое колѣно.

– Не буду я здѣсь торчать, въ вони! Дайте больше и прикажите.

– Те-те-те… барыня-сударыня, чего тебѣ надобно! – разгульно крикнулъ лѣсникъ, выпивъ съ солдатомъ, и его лицо стало опять праздничнымъ. – Пей чай горячiй!

– Сы-ру-ей……… надоть! – сказалъ солдатъ. – Они, такiя… сы-ыръ любютъ…

Передохнулъ, оглядѣлъ Зойку тусклыми, тяжелыми глазами и облизнулъ сухiя синiя губы:

– Какая… зеле-ная!..

– Во какой у меня братокъ-ирой! – покрутилъ головой лѣсникъ, пощзурился и благополушно осклабился на  Зойку. – А вы, барышни, не серчайте… мы вамъ ничего,

- 86 -

чего не слѣдъ не… дозволяемъ. А выпимши… это такъ. А то мы благородно… Лошадки, говорю. Заморёны… хлѣбъ возютъ, убираютъ… народъ притомился, ситъ непокрыто сномъ… Я деликатно могу сказать… какъ у меня въ дому барышни…

– Ну, хорошо, хорошо, – сказалъ Карасевъ. – Ну хоть бабу пошли, вѣдь не обижу.

– Энъ чего, не оби-жу! – сказалъ солдатъ, потирая поясницу. – А можешь ты обидѣть?! Не оби-жу…!

Мотавшiйся на лавкѣ конторщикъ – онъ все раскуривалъ папироску – вдругъ вскинулся и взмахнулъ руками:

– Не имѣютъ права… въ душу его..!

Онъ было поднялся, но баба ухватила его и посадила.

– Счумѣлъ чумовой… Что съ ими сдѣлаешь, – сказала она оторопѣло. – Вы ихъ, господинъ, не слушайте.

– Не такимъ морду набивалъ… – удушливо выговорилъ солдатъ, растирая поясницу. – Чего не воюетъ?! – крикнулъ онъ, перекосивъ лицо. – Почему такой съ дѣвками… дознать про его надоть! Какiя данныи?! Ты кто такой, по какимъ заводамъ? Счасъ дознаю…

– Глотку-то придержи! – крикнулъ внѣ себя Карасевъ, задрожавъ щеками.

– Я отечеству заслужилъ… имѣю полное право всякаго дознавать! Законы такiе есть, которые… всѣхъ казнить!

Лѣсникъ, вдумчиво слушавшiй, ударилъ по столу пятерней и сказалъ строго:

– Онъ правильно, по закону. Тревожить его не дозволю… въ моемъ дому. Потому, онъ Ирой… и все можетъ, по всѣмъ законамъ. Ему хрестъ даденъ! А обижать… нѣтъ, не можешь, – продолжалъ онъ угрюмо и поглядѣлъ въ Карасеву изъ-подъ сбившихся на глаза волосъ. – Покуль я тутъ, – пристукнулъ онъ кулакомъ, – ни бабу мою, ни дѣтокъ… Обижали, будя! – тряхнулся онъ и выкатилъ

- 87 -

ровяные[1] глаза. – У меня за господами попропаало! Попили моей крови………..! Судиться только не желаю, канителиться… были бъ имъ рестанскiя роты!

– Я его… раздознаю… – устало выговорилъ солдатъ, положилъ кулаки и привалился.

Въ избѣ затихло. Было слышно, каък хрпило дышалъ солдатъ да тарахтѣло тягой въ самоварной трубѣ. Шарахало съ поля вѣтромъ, а лѣсъ порывами словно набѣгалъ къ окошкамъ и угрожалъ – шу-у-у…

– Чего больного человека тревожишь! – понизивъ голосъ, строго сказалъ лѣсникъ. – Видишь, мается все… схватитъ и отпуститъ. Тихо-мирно безъ тебѣ было. Сидѣли по-хорошему… Давеча самоваръ къ боку приставляли. Барышни, вотъ желательно заночевать, могу дозволить… а бабу не погоню… куды она намъ съ дожу! Хочешь, на сѣновалъ ступайте… для разговору… Дохторъ говорилъ въ гошпиталѣ… говоритъ, въ кадку его надоть сажать, почки грѣть…

– Пятерку сулятъ, живо бы обернула… – попросилась баба.

– Дура… Какiя нонче деньги, пятерка!

Конторщикъ поймалъ папироской спичку, пососалъ, втянувъ щеки, выпустилъ клубъ дыма, подавился и выговорилъ тонко-тонко:

– Нонче курцъ… очень хорошiй!..

– Знаешь, почемъ цеплята! – мигнулъ лѣсникъ, взялъ куосчекъ краснаго сахару, положилъ аккуратно на край стола и подвинулъ пальцемъ. – За эту-то сволоту, Господи… рупь! – всплеснулъ онъ руками, съ удивленiемъ вглядываясь въ кусочекъ. – А?!! Хрунье!... – рванулъ онъ рубаху, – чего плачено, знаешь?! краснота-то!! Въ твой, можетъ, карманъ побѣгли… Краситъ рака го-ря!..

– Сколько же тебѣ надо? – спросилъ Карасевъ сквозь зубы и взглянулъ на часы. – Часъ цѣлый канителимся!

- 88 -

– Сколька…? А вотъ… прикину.

Лѣсникъ выкатилъ изъ-подъ налитыхъ вѣкъъ пьяно косящiе глаза въ кровяныхъ жилкахъ и хитро уставился на Карасева. Съ минуту смотрѣли они другъ на друга, не уступая взглядомъ.

– Долго де прикидываешь, – сказалъ Карасевъ, чувствуя, каък начинаетъ рябить въ глазахъ.

– Сколька-а… – повторилъ лѣсникъ, криво ухмыляясь. – А… полторы красныхъ!

– Гони.

– Далъ!! – недоумѣнно скзаалъ лѣсникъ и оглядѣлъ избу.

– Далъ, гони… – повторилъ Карасевъ съ задорцемъ.

– Чего такой, постой! – крикнулъ солдатъ, встряхнувшись и размахивая рукой, словно хотѣлъ схватить. – Какъ такъ, полторы красныхъ?! Погоди, никакъ нельзя… стой! Пьянаго обманываетъ! Чего, полторы красныхъ? Четвертной, никакъ не меньше… Сдурѣлъ, чортъ… – крикнулъ онъ лѣснику и задохнулся, даже посинѣло его лицо. – Четвертной…

– А, вѣдь, вѣрно, што четвертной… никакъ не меньше, – сказалъ лѣсникъ виновато, покачавъ пальцемъ. – Правда, што… четвертной. Погода.

– Сотню съ его гнать надоть… говорилъ! – хрипнулъ солдатъ, и лицо его колыхнулось, каък студень. – Выкуси вотъ!

Карасевъ рѣшилъ дать и четвертной, но не сразу: еще, пожалуй, накинутъ, если сразу. Онъ удивленно повелъ глазами и сказалъ твердо:

– Нѣтъ. братъ… дудки! Не видать вамъ моего четвертного! Самъ пойду лучше, а не позволю…

– Хха! – ощериваясь, сказалъ солдатъ. – Взя-ло.

Конторщикъ приложилъ къ глазамъ кулаки и приглядѣлся, будто въ бинокль.

- 89 -

– Не дамъ! – повторилъ Карасевъ, быстро шагая по избѣ и чуя на себѣ оживившiеся глаза солдата. – Это ужъ разбой, называется!

– Дайте же! – настойчивымъ шопотомъ сказала Зойка.

– Да это же… возмутительно! – крикнулъ Карасевъ, показывая глазами.

Но она не видѣла или не хотѣла видѣть. Она согрѣлась и не могла и представить, каък можно опять тащиться по этой грязи.

– Разбо-ой… – осклабясь, покрутилъ головой лѣсникъ. – Чего скажетъ… Это у тебя… разбой-то! какой раздулся… Съ ее за полсапожки-то кто дуетъ, а?! Раз-бо-ой! Рази мы тебя силой? Чего тебѣ добѣжать, какой дюжiй! денежки цѣлѣй будутъ.

– Все чтобы крѣпостные……….! – крикнулъ солдатъ снадрыву.

– Вотъ и вали лѣсомъ, три версты выгадаешь… – сказалъ лѣсникъ, тяжело поднялся, пошелъ, пошатываясь, къ печкѣ, вынулъ изъ печурки гребень и расчесалъ голову. – Не пужайтесь, барышни, я ничего… – Духомъ добѣгаешь, болотцемъ только обойти… Дипломатъ-то у тебя какой знатный, – ливнемъ не продеретъ.

– Мчите, господинъ… на Гарище! – крикнулъ конторщикъ, кривя ротъ и щурясь, чтобы казаться хитрымъ.

Онъ все прикладывалъ кулаки и всматривался въ Карасева, но на него не обращали вниманiя.

– Четвертной – деньги тоже не малыя… – продолжалъ лѣсникъ, старательно расчесываясь и стряхивая гребень. – Да не тревожьтесь, барышни… я вамъ ничего… – Рублишками, небось, не гнушался, таскалъ въ мошну, набивалъ! А то четвертной! Я вонъ чтой-то и не помню, каки-таки четвертные…

– А съ патретами… хха! – сказалъ солдатъ. – Зеленая краска…

- 90 -

– Каковы! – крикнулъ Карасевъ Зойкѣ.

– Всякiе есть! – сказалъ лѣсникъ. – Мяконькова захотѣлъ?!

– Я самъ……… сухари жевалъ!... во какой сталъ… гладкай! – крикнулъ не своимъ голосомъ солдатъ, выворачивая глаза, и кулакомъ разбилъ блюдце.

– Гони!

– Далъ?!

– Сказывалъ, сотню дастъ…

– А, можетъ, шутишь? – пыталъ лѣсникъ. – Ну, коли желательно… твой верхъ. Ступай имъ, Марья. Ай, передумаешь?...

– Гони!!! – крикнулъ Карасевъ.

Баба схватила шаль и шмыгнула къ двери, но солдатъ воротилъ:

– Стой-погоди!

– Далась я вамъ – обувайся да разувайся! – крикнула всердцахъ баба. – Ну, чего еще?

– Деньги напередъ, обманетъ…

Карасевъ дернулся, но только посмотрѣлъ на солдата, словно хотѣлъ ударить.

– Мало чего… А, можетъ, у его и денегъ нѣтъ!

– Вѣрно, напередъ надоть, – сказалъ лѣсникъ. – теперь никому не вѣрь!

– Даю. А не приведетъ?! – сказалъ Карасевъ, кусая губы и щелкнувъ объ столъ бумажникомъ.

– Какъ такъ не приведетъ – приведетъ… – тяжело навалился лѣсникъ на столъ и уставился на тугой бумажникъ. – Давай – знай!

И солдатъ привалился, раздулъ щеки и дышалъ хрипло. Карасевъ поймалъ его напряженный взглядъ и отошелъ къ печкѣ. Тамъ онъ вытянулъ четвертную и отдалъ бабѣ. Она схватила и скрылась подъ занавѣску, но лѣсникъ съ солдатомъ вразъ крикнули:

- 91 -

– А покажъ!

– Тетенька, покажьте… – сказалъ, поматываясь, конторщикъ. – Всѣмъ прiятно…

– Чего баба въ деньгахъ понимаетъ… счасъ покажъ! – крикнулъ лѣсникъ бабѣ и подтряхнулъ головой солдату: – Я счасъ разгляжу, какiя его деньги. А то намедни въ Хрустахъ корову такъ-то… за три полтинника у бабенки выхватили взамѣсто серiевъ… купцами были!

Баба сердито швырнула на столъ бумажку:

– Глядите, нате!

– Стой-постой… – прохрипiлъ солдатъ, глянувъ на Карасева и захватывая горстью. – Знакъ такой. на свѣтъ чтобъ. Гдѣ знакъ?! Почитаютъ тоже чисто… Гдѣ тутъ…

Онъ держалъ за края бумажку и глядѣлъ на лампу, разинувъ ротъ.

– Дай-ка, увижу… – потянулъ лѣсникъ, но солдатъ не далъ.

– Батюшки, раздернутъ… – заметалась баба, протягивая и принимая руки.

– Я тышши держалъ! – рыкнулъ на нее солдатъ и оглянулъ избу. – Не вижу знаку настояшшаго!

– У тебѣ, можетъ, глаза неправильные… счасъ увижу, – сказалъ лѣсникъ, вытягивая у солдата бумажку, и пощурился на Карасева. – Надоть все по порядку.

Онъ разложилъ ее на столѣ, разгладилъ бурыми лапами и оглядѣлъ. Потомъ прихлопнулъ, словно билъ муху, чтобы примять, и оглядѣлъ еще.

– Энто тебѣ не газета.

– Про… каторжны работы… – бормоталъ конторщикъ, отпихивая не пускавшую его бабу. – Счасъ могу… про каторжны работы..?

– Н-ну, ежели не годится! – вскрикнулъ лѣсникъ къ лампѣ.

- 92 -

Карасевъ наблюдалъ отъ печки, покусывая губы: такъ бы и далъ по этой широкой рожѣ!

– Счасъ распро-буемъ…

Лѣсникъ взялъ бумажку на зубъ, – туго ли рвется, – поглядѣлъ такъ и этакъ на огонекъ, отставилъ отъ себя подальше и прочиталъ по складамъ:

– Четвер… тной… би-летъ! Да! 

– Сгодится, ладно, – сказалъ онъ, складывая, и отдалъ бабѣ. – Ну ужъ, бѣги имъ… куда знаешь! – погрозилъ онъ къ окну. – Два… И все-то нонче у насъ дорого… – сказалъ онъ устало и со вздохомъ, свертывая покурить. – И, стало-ть, энтотъ у васъ… – полизалъ онъ бумажку, – ахтомобиль поломался? и вы, стало-ть, на дожжу!...

 Баба вышла. Слышно было, каък она кликнула Цыганку и пробѣжала подъ окнами. Карасевъ вынулъ платокъ, вытеръ лицо и внушительно высморкался.

– Растревожили карактеръ, мочи моей нѣтъ… – отдышался солдатъ. – Съ чего такое?..

– На Котюхи помчала! – сказалъ лѣсникъ, потирая красную шею, и позѣвалъ протяжно. – Ай остатнее на покрышку… замретъ, можетъ?

– Давай, замретъ, можетъ… – отозвался солдатъ и вдругъ, понявъ что –то, такъ и заколыхался и замоталъ головой, хоть и боль была на лицѣ. – Бѣсъ-баба… На Котюхи?!

– Обязательно, на Котюхи. Никакъ дожжъ опять?..

Дождь все точилъ и точилъ, и все шумѣло въ лѣсу порывами.

 

VI

 

Лѣсникъ досталъ изъ-подъ лавки бутылку, взболтнулъ на огонекъ и розлилъ по чашкамъ. Солдатъ понесъ,

- 93 -

расплескивая, запрокинулся, поперхнулся и вскинулъ брови: стало его лицо сизымъ. Конторщикъ выпилъ и дернулся, словно его проткнули. Лѣсникъ покрестился и проглотилъ, выпучилъ и крѣпко задумался – на столъ.

– Дюже зла… – сказалъ онъ сипло, послѣ раздумья. – Лавошникова много мягче… декохъ.

Принялись за селедочныя головки. Конторщикъ поерошилъ рябчика, стукнулъ его головкой о край стола и сказалъ уныло:

– Сытый… самая-то пора! Господинъ хорошiй, купи у меня ружье… у тебя денегъ много… Этихъ набьешь…

– Не требуется мнѣ ружья, – сказалъ Карасевъ.

– Не требуется… А чего… требуется?..

– Не знаешь чего?.. – отозвался  солдатъ и сказалъ нехорошее. – Ну его… Я у тебя… отдышусь, куплю. Зайцòвъ буду… казнить!

И стали говорить, – хорошо бы дровами заторговать солдату, выправятся вотъ ноги. Горбатый вонъ тысячами теперь ворочаетъ.

– А, шутъ горатый, – съ досадой сказалъ солдатъ. – Бабу его любилъ до страсти… совокупно… Все-то у меня разладилось, себя не узнаю…

– Не миновать тебѣ торогвать! – сказалъ лѣсникъ. – Я тебѣ устрою… скажешь потомъ… при деньгахъ будешь! За наши лѣса милiенъ даютъ, два просимъ… Казна подсылала, только дай!

– Куда ему деньги, лысому… у него пять милiеновъ!

– Семь милiеновъ… – выговорилъ конторщикъ, запихивая въ карманъ рябчика.

– А вотъ… сидитъ, милiенами обклался,  а все-то хо-четъ… А тутъ бьешься- бьешься, съ дыры на дуру перекладаешь… Тольки и дѣловъ. Денежки-то туды пылятъ… – показалъ онъ костью на Карасева.

- 94 -

– Да хорошаго дожу… – устало сказалъ солдатъ, – уже не въ мочь ему было, – отгребъ со стола и привалился.

Лѣсникъ покликалъ Мишутку съ печи, далъ сахарку и погналъ спать. Конторщикъ все еще возился съ рябчикомъ. Карасевъ съ Зойкой тихо переговаривались у печки:

– Кажется, угомонились. Что, устала?

– Когда это только кончится… Ѣсть хочется, – шепнула она, вынула изъ сумочки зеркальуе и попудрилась.

 – Тамъ ужъ какъ слѣдуетъ закусимъ…

Карасевъ развязалъ баульчикъ, досталъ пакетикъ, и стали закусывать на скамейкѣ. У стола затихли совсѣмъ. Солдатъ похрипывалъ: было видно, какъ подымалась зеленоватой горой спина и двигалось рыжее, съ бѣловатой проплѣшинокй, темя. Только лѣсникъ сидѣлъ, подперевъ голову кулакомъ, и сонно глядѣлъ на столъ. Ходики на стѣнкѣ, надъ платкомъ со швейной машинкой и красной барыней, отстукивали четко-четко, будто за стѣной отбивали косу.

– Какой ужасъ… – шепнула Зойка. – Почему они тебя знаютъ?..

– Какъ же меня не знать, – вся округа знаетъ… – сказалъ Карасевъ, жуя телятину. – Съ ними надо умѣючи. Коньячку бы теперь хватить…

– Посмотри… – тронула его за рукавъ Зойка.

Покачивая головой, смотрѣлъ къ нимъ изъ-подъ кулака лѣсникъ. Волосы его взмокли и закрыли лобъ, и пристально, не моргая, высматривали глаза.

– Какъ смотритъ…

– Я еще поговорю съ нимъ… – шепнулъ Карасевъ значительно. – Завертится.

– Желаете… чаю горячаго?.. – пьяно спросилъ лѣсникъ, не сводя глазъ.

- 95 -

– Не желаю.

– Я барышневъ спрашиваю… Желаю угощать.

Зойка мотнула головой.

– Гордыи…

Онъ важно выдвинулся изъ-за стола, уперъ руки въ колѣни и поглядѣлъ исподлобья.

– Почемъ-же теперь деньги-то ходютъ… – подумалъ онъ вслухъ и покрутилъ головой. Помолчалъ. – Дѣла… – И опять помолчалъ. – Съ деньгами-то чего исдѣлали… Барышни-то тебѣ какъ… для забавки? – неожиданно спросилъ онъ, пристально глядя на голыя ноги Зойки.

– поменьше разговаривай, лучше будетъ! – строго сказалъ Карасевъ.

– Лучше?!. Ну-ну… еще лучше будетъ? Барышни ничего, хорошенькiи…

Зойка посмотрѣла пугливо и поджала ноги.

– Дрова почемъ? – спросилъ Карасевъ рѣзко. – Вашего управляющаго хорошо знаю, Скачкова… повидаюсь завтра… – добавилъ онъ неспроста, хоть разъ всего и видалъ этого Скачкова. Подумалъ: раньше бы сказать надо.

Лѣсникъ шевельнулъ бровью, смазалъ съ лица хмельную паутинку и поглядѣлъ пытливо и недобро.

– Та-акъ… – сказалъ онъ, вдумываясь, и на пухлыхъ губахъ его залегла усмѣшка. – Жаловаться, можетъ, хочешь… ограбили тебя! Ну, жалуйся… жалуйся… Жалуйся!! – крикнулъ лѣсникъ, метнувъ глазами. – Ахъ ты, дѣло-то какое… не знамши-то… – озабоченно сказалъ онъ и затеребилъ бороду. И вдругъ весь затрясся красной горой, засмѣялся пьяно и отвалился къ стѣнкѣ,раскинувъ ноги. – Эхъ, горе твое… свиститъ твой Скачковъ Сашка! по веснѣ еще прогнали, воровалъ шибко! Тебѣ можетъ, дрова переправлялъ… на заводъ? Баринъ, жалуйся – ступай… Въ Нижнемъ мукой торгуетъ. Далёко…

- 96 -

Сложилъ на груди руки и колыхался. Но глаза не смѣялись.

– Что вамъ за охота, не понимаю! – сказала Зойка. – Дерзостей хотите.

– Чудакъ-человѣкъ… съ чего мнѣ на тебя жаловаться! – примирительно сказалъ Карасевъ.

– А-а… Теперь, стало-ть… не желаешь жаловаться? Ладно. Пошутилъ, скажемъ… Ладно-съ… У меня въ лѣсу… волки тоже, шу-тютъ…

Они продолжали тихонько закусывать. А лѣсникъ поглаживалъ и поглаживалъ бороду, посматривалъ. Потомъ сталъ высматривать на полу.

– Господинъ-баринъ… каък васъ?. Господинъ Карасевъ! – громче окликнулъ онъ неотозвавшагося Карасева. – А что я тебѣ желаю сказать… желаю вамъ спросить… Ружьецо-то Степашкино, чего жъ купить не желаете?

– А не требуется, голубчикъ.

– Жадныи вы. А чего я тебѣ желаю сказать! Ей-Богу, ружьецо-о… цѣны нѣтъ! а? Кому не надоть – сто монетъ безъ раговору, а?!

– Да говорю, не требуется!

– Все не требуется… А ты погляди-ка, я тебѣ счасъ… приставлю…

Онъ тяжело повалился, пошарилъ подъ лавкой и досталъ ружье.

– Оставь, ты… не надо! – озабоченно сказалъ Карасевъ.

– Ничего, что вы… чай, не махонькай. Гляди, на! – сказалъ лѣсникъ, потирая залившееся кровью лицо и оглядывая двухстволку съ приклада и по стволамъ. – Вѣдь, это што! ни разстрѣлу, ни ржавочки… ни рачка! По волку не промаховалъ, въ глазъ билъ! – сказалъ онъ,  

- 97 -

Тряхнувъ ружье о колѣни, избочилъ голову и хитро приглядѣлся къ Карасеву.

– Ну, ты поосторожнѣй…

Лѣсникъ дернулъ затворъ и разломилъ двустволку.

– Механика! – крикнулъ онъ, сощелкивая. Медленно поднялъ ружье и повелъ къ лампѣ.

– Что онъ дѣлаетъ! – испуганно зашептала Зойка, дергая Карасева.

– Осторожнѣй, ты! – тревожно остерегъ Карасевъ, вставъ со скамейки.

– Мушку гляжу… неяственно… – наводя въ лампу сипло воговорилъ лѣсникъ. – А вотъ, явственно! Золотая мушка, ночью видать… – повелъ онъ къ печкѣ ружьемъ. – Все яственно… – пьяно повторилъ онъ, виляя ружьемъ. – какая правильная… мушка…

– Ты!.. – сдавленно крикнулъ Карасевъ, виляя отъ упрямо нащупывавшихъ его черныхъ дулъ.

– Боже мой… оставьте! – вскрикнула, помертвѣвъ, Зойка, и закрылась руками, чтобы не видѣть.

Лѣсникъ рванулъ ружье на колѣни.

– Подъ руку не… дрогнуть могу! – крикнулъ онъ диуо и сверкнулъ мутными огоньками глазъ. – Въ случаѣ… не твѣчу! Чего подъ руку говоришь?! Мушку желаю пробовать……… а вы чего подъ руку!

И опять поднялъ ружье.

– Прошу тебя!.. – не своимъ голосомъ крикнулъ Карасевъ, пригнувшись.

– Стой! мушку пробую… яственно!

– Ты!!...

– Да, Го-споди… – сказалъ лѣсникъ благодушно, и лицо его стало праздничнымъ. – Ужли-жъ я не понимаю… безъ понятiя? Пьяный, а… все соображаю. Убить могу!

– Мало ли бываетъ, по неосторожности… – сказалъ упавшимъ голосомъ Карасевъ, весь мокрый, едва сдер-

- 98 -

Живая подрагивающiя губы и не сводя глазъ съ ружья. – Ну-ка, дай поглядѣть…

– Чего поглядѣть? – грубо сказалъ лѣсникъ, отмахивая ружьемъ. – Не желалъ глядѣть, какъ давали… нечего! Ай боишься? – усмѣхнулся онъ, приглядываясь къ блѣзному лицу Карасева, въ пятнахъ. – Смерти-то и ты боишься! Надоть… она нонѣ хо-дитъ…

И вдругъ вскинулъ ружье и навелъ на лампу:

– Мушку не вижу, съ чего?.. I сказалъ онъ озабоченно, принялъ ружье и прощупалъ мушку. – А ты не пужайся. Пьянъ, я все соображаю. Привыкать надоть, приготовляться… всѣмъ она достигнетъ… кому предѣлъ. Вишь, Степашка спитъ… все равно! Братокъ всѣ смерти видалъ… Ахъ-ты, барышни-то какъ испужались! Я имъ ничего-о… они барышни деликатныи… Эхъ, запалю! – вскрикнулъ онъ и такъ засмѣялся, что по тѣлу Карасева побѣжали мурашки.

Солдатъ поднялъ голову отъ стола, промычалъ и опять привалился.

– Пустое, баринъ… пустое! – сказалъ лѣсникъ благодушно. – Самъ гляди, на… пустое. На вотъ, гляди! ну, гляди… ну? Игдѣ тутъ чего? Гляди, на… суй пальцемъ!

Онъ рванулъ затворъ и разломилъ двустволку:

– Скрозь гляди, на… Ну, гляди въ его, гляди… игдѣ… тутъ? – выкрикивалъ онъ, тыча ружьемъ къ лицу Карасева. – Дуй въ его! – крикнулъ онъ въ дупло и со своистомъ выдулъ. – А вы-то напужались!...

Карасевъ хотѣлъ что-то сказать, какъ услышалъ поскрипыванье телѣги и узналъ лошадиный шагъ.

– Лошади вамъ, никакъ… – сказалъ лѣсникъ, сощелкнулъ ружье и поставилъ въ уголъ. – Вотъ вамъ и удовольствiе.

– За это удовольствiе… – началъ Карасевъ и не захотѣлъ говорить.

- 99 -

Въ избу вбѣжала баба:

– Насилу-то, насилу упросила… не ѣдутъ и не ѣдутъ. Лошади-то уморились, ужъ насилу – насилу за три красенькiя, прямо ужъ упросила. Господа-то, говорю, больно хорошiе…

– Хорошо, что хоть скоро, – ворчнулъ Карасевъ, собираясь. – Чего такъ капоешься… – раздраженно сказалъ онъ Зойкѣ, возившейся съ башмаками.

– Прямо упиралась, бѣжамши… Рядилась – рядилась…

– Дура… – сказалъ лѣсникъ, – ряди-лась! Что тебѣ, чужихъ денегъ жалко! На Котюхи ходила?!

– Ну, на Котюхи… – нехотя отозвалась баба.

– Чего жъ долго-то, съ версту не будетъ!

Карасевъ слышалъ, но теперь важно было одно: поскорѣй выбраться. У Зойки путались и дрожали руки. Онъ помогъ ей застегнуть башмаки. Лѣсникъ поглядывалъ отъ стола. Грѣлась и потопывала у печки баба.

– кА-медiя… – выговорилъ лѣсникъ и крикнулъ: – Становь самоваръ!

Поѣхали въ телѣгѣ, на сѣнѣ. Вѣтеръ усилился – совсѣмъ буря. ѣхали опушкой. Гудѣло по лѣсу и трещало, и мохнатыя лапы елей и трещало, и мохнатыя лапы елей все такъ же тревожно бились, сколько хватало глазомъ, въ зеленоватомъ свѣтѣ мчавшейся въ облакахъ луны: гривы непонятныхъ лѣсныхъ коней.

Карасевъ укрылся подъ капюшонъ. Было на душѣ каък послѣ мутнаго сна, – тревожно-гадко. Онъ рванулъ небѣжавшую на него косматую вѣтку и крукнулъ:

– Да погоняй, чортъ!

Жавшiйся на передкѣ мальчишка задергалъ веревками.

– Далече, баринъ… не довезетъ… – сказалъ онъ робко.

Наконецъ, выбрались на шоссе.

– Наши огни… – сказала Зойка.

- 100 -

Далеко внизу, можетъ быть, съ версту, – было видно съ горы, – свѣтились огни машины. Они казались оброшенными, неживыми. Карасевъ вспомнилъ про шофера: „не ѣвши, промокъ“, – и ему показалось, каък это давно было.

Тянулись черныя стѣны лѣса, – такъ и пойдутъ верстъ на сто. Зойка накрылась пледомъ и задремала. Карасевъ все курилъ и глядѣлъ, – лѣсъ да лѣсъ. Открылъ чемоданъ, нащупалъ коньякъ и выпилъ жадно и съ наслажденiемъ.

– Ладно, ничего… – подумалъ онъ вслухъ, чувствуя прiятную теплоту. – Черти!...

 

1916 г.