Высшая математика

ВЫСШАЯ МАТЕМАТИКА

(Из повести)[i]

– Утром пересели в пассажирский поезд. Устроились удобно в купе. На нижнем месте, ткнувшись головой в смятую бурку, храпел доктор, не стыдясь заплат на штанах. Сверху торчал грязный сапог со шпорой.

– Счастливцы… – сказал, дергаясь лицом, старенький капитан, – как спят-то! А меня и бром не берет.

– А я о-очень посплю! – сказал Сушкин, потягиваясь и похрустывая суставами. – Считайте капитан, до тысячи – и заснете.

Капитан поглядел на здоровое, обветренное лицо поручика и сказал с раздражением:

– А вы попробуйте почихать!

– Серьезно… считайте и ни о чем не думайте.

– Вот и попробуйте почихать! – повторил капитан. – Тут и ваша математика не поможет. А я, знаете, вдумываюсь все, чего вы понасказали… Все в жизни сводить к математике, к этим табли-цам вашим! Это вот сведите, попробуйте… – ткнул он в грудь. – Хорошо разговаривать – планомерность, рассу-дочность… война нас научи-ла!.. По вашим таблицам – пятеро сильней одного?.. А я с моим батальоном полк немцев гнал!..

Как и в том, прифронтовом, поезде, капитан начинал раздражаться. Его измученное лицо, с ввалившимися глазами и горбатым носом, подергивалось и

//47

 

было похоже на ястребиное. Он все прихватывал и прикусывал седеющие усы, и это раздражало Сушкина.

– Все забываете, поручик, – продолжал капитан, моргая по-птичьи как-то, что тоже раздражало, – за математикой вашей забываете живое… да-с, чув-ство забываете, за вашими выкладками-таблицами!..

‑ От чу-вства-то вы и не спите, – сказал поручик. – Едете вот в отпуск, да еще два ранения у вас… это уже отклонение от нормы. И начувствовали себе всяких ужасов: и жена-то вам изменила, и девочки ваши умерли, и жена умерла… а сами не верите этому и будете покупать подарки, пряников обязательно купите в Вязьме! А на фронте, небось, работали планомерно.

– Нет-с, это вы оставте… планомерно! – дернулся капитан. – Это все не то. Жизнь тем-то и хороша, и радостна, что при всех горях, и даже при всех, по планомерности вашей, безвыходностях… да-с, да-с!! даже и при всех ма-те-ма-ти-ческих безвыходностях, при дважды-два – безвыходностях!.. – есть в ней и радостная случайность… – никакими ее вашими таблицами не ухватите… слу-чай-ность, которую я предвидеть-то не хочу, чтобы она меня еще больше обрадовала! А вы хотите меня надо всем поставить… вашей-то «математикой»? Не желаю, не принимаю чортовой математики!.. Я еще в Бога верю, а у него для меня… сверх-математика найдется!

– Против радостных случайностей я ничего не имею, да будут! – усмешливо выговорил Сушкин.

– Нет, имеете. По-вашему, расчет да расчет?

//48

 

Железная воля да сознательная борьба?!. Этого я не понимаю-с и не приму-с! Говорите – война дала вам чудесный урок? Откровение вам явилось, когда вы шрапнелью поливали… – что за сила у человека! И сейчас у вас вывод и поспел: проявляй себя так и в жизни… упорно и с полным расчетом!? Говорите, что теперь уж ничего не уступите без борьбы? Значит – так, по холодному учету, всегда и всюду – лупи, грызи, прогрызайся… бей наповал?!

– Да… если хотите… раз я за свое, за дорогое мне… если считаю своим правом…

– Вот-вот! Считаю, своим, правом! – сердито, качая пальцем, повторил капитан. – А если… я, я, я считаю своим правом… то же?! Я послабей – так меня за глотку? Э, батенька… прокладываете к зверям дорожку?..

– Ну, и пусть так! – поддаваясь непонятному раздражению, сказал Сушкин. – А свое настойчиво буду проводить, коли уцелею. И кровь во мне говорит… вольная кровь, казацкая!..

– Стран-но-с… – усмехнулся тут капитан. – казацкая кровь? А почему же во мне-то она не говорит… или вернее, другое говорит? И во мне она, от прадеда во мне, сиби-рская. Да что говорить… у всех одна кровь, вольная кровь, российская с просторов, с бездорожья. Богатая, значит, кровь, по разному может говорить. Коли уцелею – говорите? Так уж постарайтесь и уцелеть… по таблицам! И что за таблицами, и туда заглянуть постарайтесь и предусмотрите. Пу-льку-то ту, которую сейчас где-нибудь в Гамбурге какой-нибудь хромой немец для вас отлил, предусмотрите… по таблицам. А я… – может, и для меня какой-нибудь Ганс мертвый газ делает…

//49

 

а я хочу верить, что расчет у Ганса-то Вустрыча и не выйдет, глядишь! все его вы-кладки… – а он тоже мастер на «выкладки»! – и все его выкладки-то один мой Котик своей туфелькой расшибет!? Так как-то выйдет… Я туфельку-то в посылочке от сибирского Котика моего…. три годка ему только!.. – получу туфельку-то, да со своим батальоном и прорвусь в тыл, да всю душистую заготовку Вурстову и опроки-ну! И не за себя, а за Котика, за всех! «Не нам, не нам… а Имени Твоему»! На какой миллиметрик, в таблицах ваших эту туфельку-то прикинете?..

– Не так вы меня берете… – устало сказал Сушкин и поглядел на верхнюю койку: спать бы. – Я что говорю… нашему расхлебайству – да еще и евангельскую мораль! Не столь богаты-с. Это еще, роскошь-то эту можно было себе позволять, когда можно было дремать на солнышке. И мы, дурачки, очень даже это щедро проводили… раздаривали себя. А теперь что идет??! Пора бы научиться. Чему-с?.. А тому-с, что… подставление щек и отдачу «рубашек» следует сдать в архив. Теперь все глядят, нет ли где еще и третье щеки… чужой-с… для лупки-с! Многое придется повыкинуть, из «роскоши»… когда с войной покончим! – решительно сказал он и швырнул окурок.

– Ну, и вы, голубчик, поизмочалились… – сказал, присматриваясь к нему, капитан. – Меня граната контузила, а ваc волшебная картина боя потрясла. Теперь и с зарядцем. У курсисток молоденьких так бывает: новенькое узнали, а сами зе-ле-ненькие еще… и сейчас у них и словечки новенькие, по специальности… и абсцесс, и процесс, и социа-лесс

//50

 

…так и сыплют. На собрании раз наслушался: координация, субстра-ция, организация, растрепация… такие профессиональные словечки. А по-моему это называется – бумагу жевать!..

– Эх, капитан… а нутра-то не видите? – сказал, не соображая уж, полусонный Сушкин, а капитан подхватил:

– Ага! в нутро-то еще верите?! Я про что говорю – бумагу жевать – когда одно –а-а-а! – сделал он ртом, прихватывая усы, – про словесный раж говорю. Вот и у вас это. Узнали на опыте, как орудие цыфру слушает, – математику в жизнь вводи! Увидали – что на войне организованность делает, – желе-зом вгоняй организованность! В мозги программу, в душу таблицу? По этой ло-гике младенцев можно душить, сапожищами гвоздяными да покрепче, чтобы хрустело?! Народы стирай, туди их, к дьяволу… с их скарбишком несчастным, с ребятами, с потрохами, с веками! Топчу – потому что пра-во имею! А право у меня… на чем?! Весь в железе ‑ вот мое право! аппетит имею – математикой докажу, что прав. Это вы у ихнего Ницше прочитали?..

– Сушкин понял, что спорить безнадежно: оба устали и разгорячились. Но не сдержался и спросил с раздражением:

– А вы, капитан, читали Ницше?

– Не читал, а знаю! Я теперь тоже много узнал… и благоговею. И другого чего узнал… а-таки видал и хорошего…

– Что же видали… благоговейного… там?

– А вот что видал. Шли мы Восточной Пруссией, ну… дрались. Так дрались… – один мой

//51

 

батальон целую бригаду немцев удерживал. Отходили с боем. Сменили нас, дневка была. Стояли, помню, у местечка Абширменикен,… наши прозвали – Опохмелишки. Солдатня, понятно, нашаривать по окрестностям. И вижу под вечер… бегут двое моих к лесу, что-то под шинелями прячут. Стой! Смотрю – у одного каравай, у другого… – «закусочка, – говорит, – ваше благородие!» Гляжу – каши котелок, сало, кости какие-то. Куда? Плетут то-се… – ока-зывается! Не-мцам тащат?! Не понимаю. Вчера немцы нас такими очередями шпарили, а тут ‑ закусочка! Веди… Сполошились, повели. Версты с полторы в лесу сторожка: две бабы, штук семь ребят и старик хромой, – немцы… Ну, – «майн-гот, майн-гот»… – дело известное. Ока-зывается!.. Две недели сидят, пятый день хлеба не видали, ребятишки ревут. Со страху из местечка сбежали, казаков боялись… все бабы причитали – «козакен, козакен», и страшные рожи делали. Гляжу… – станичники… чорт принес!.. Прискакал, – чуб-во, какой, до носу, морда – дьяволу уступит. И четыре гуся на нем и поросенок верещит у седла! Швырнул бабам, крикнул – гуляй, ребята!.. – пьяный вовсе, подмышкой дубовый боченок с пивом, что… – поскакал. Оказывается… – нашарила наша солдатня… «друзей». Бабы тут не при чем, не думайте. И все наши солдатики разузнать успели, словно уж земляки… что курица у немцев была для ребят припасена, а курицу кот загрыз. Чорт их знает, и никто по-немецки ни черта! Расспрашиваю, и вдруг – процессия целая: четверо еще моих заявляются: один комод на спине прет, другой стулья, с гладильной доской и портрет… Виль-гельма!.. в золоченой раме…

//52

 

третий – целый короб всякой дряни: юбки, тряпки, ботинки, шторы кисейные… а четвертый – корову ведет! Ока-зывается! Обшарили поместье чье-то и приволокли этим на новоселье! Устраивали с комфортом. Правда, немцы руками замахали –соседское нельзя им принять. А хлеб есть стали и корову доить принялись. Вот что я видал… благоговейного! Тут вашей математики нет... тут высшая математика, которую вы выкидывать собрались!..

– А потом этот старик с бабами стрелял по вас в затылок? – досадуя, что говорит это, сказал Сушкин.

– Не знаю-с, не знаю-с… – обидчиво сказал капитан в сторону и заерзал.

Сушкин взглянул на его истомленное лицо и подосадовал, – зачем растревожил человека. Поглядел в окошко… День был сумрачный, с оттепелью. Густые серые облака лежали низко над еловым лесом. Ни утро, ни вечер, – скучные сумерки. И на душе сумеречно стало что-то. «Где-то теперь синее небо?» – подумал он. – «А сам-то я, действительно ли такой, каким представился?»… Чувствовался осадок недовольства собой, словами… – но он отмахнулся от этого осадка, – хотелось спать.

Шмелев И.И. Свет вечный. Париж, 1968