Фонд № 387
И. С. Шмелев Шмелев,
Картон № 5 Иван Сергеевич
Ед. хран. № 10
ʺГолос зариʺ —
рассказ, отрывок без конца.
[1910 ые ?]
Автограф с правкой 9лл.
лл. 5, 6 загрязнены, помяты края.
Общее количество
листов
9
// карт.
Голос зари
Возвеселится пустыня и сухая земля
и возрадуется страна необитаемая и
расцветет как нарцисс.
Кн. Прор. Исаии, 35, 1.
Было это в ту страшную пору, когда дух зла и смерти вынул из человека сердце; когда кровь ценилась ниже плохого вина, а слезы были дешевле соли. В ту пору жил на Востоке <нрзб.> именем Али, по отцу Асан. Был он правоверный, глубоко почитал Аллаха и Магомета, Пророка Его, и крепко держал Закон в сердце своем. Много зим прошло над его головой, бритой, сизой: чорной, седой ли — не разобрать; только по синим жилам у впалых висков, да по чорным щелкам у глаз его, да по рту, ввалившемуся под нос, да по мохнатым седым бровям — можно было сказать, как много–много суровых зим пришло и прошло в его никому неведомой жизни.
Враг совсюду обступил страну ту, угрожая мечом и голодом, и душевная тьма–чума обуяла
// л. 1.
сердца людские: замутился разум, будто от дурного вина. Все спешили больше собрать себе. Даже добрые притаивали свое, страшась смерти; а те, чтὸ любили наживу, непосильно давили слабых. Затворилось сердце для дел по слову Закона.
В эту пору старый Али–Асан все дни сидел у старой мечети, под минаретом, склонивши умирающее лицо на усыхающія руки, смотрел в далекое море и мыслями вопрошал Того, Кого знала душа его, Кого видел и в недоступном небе, и в море без конца–края; Кого слышал–не слышал и в шуме морских прибоев и в песне вечерней птицы, чтὸ прилетала на сухую вершину ореха за мечетью, и в блеске звезды вечерней, и в голосе, чтὸ таился в сердце Али–Асана. Думал Али–Асан о боях, посетивших тело его, и о теле думал: вот и конец близится ему, — что же останется? что не умрет от него, Али–Асана? что вечно?
И голос вечерней птицы отзывался в его душе:
— Душа твоя не умрет, Али! Живая душа твоя! И опять вопрошал Али, помня слова Пророка:
// л. 2.
— Что есть душа моя?
И голос звезды вечерней отзывался в его душе:
— Дела твои на земле, Али. Дела твои по слову Закона!
Думал еще Али, вспоминая утренние толки на базаре: чего же так мятутся люди и собирают тленное, если только душа нетленна?
И еще вспомнил Али, как смеялись над ним базарники:
— Старый Али потерял разсудок! Вот старый! всё боится смерти и собирает хлеб на сто зим, а ему и одной не выжить! Вот безумный! продал овец и виноградник, и поле, и черешневый сад, и коней, чтобы напасти хлеба, будто ему еще сто лет жизни и сто лет будет грозить голод!
И еще вспоминал Али, вспоминал тихий вечер, когда видел у мечети и вопрошал небо:
— Научи, Великий, путями Твоими! Замутились люди, ожесточились сердца. Что делать?
Тогда голос вечерней птицы в блеске звезды вечерней будто сказал ему:
— Пусть замутились все — лишь бы осталась одна живая душа, лишь бы она сохранила вечный
// л. 3.
огон[1] в светильнике . Все ищут себе, а ты, Али, ничего не ищи себе. Отдай себя — и сохранится огонь в светильнике.
Не мысль то была Али, не голос вечерней птицы, а слово Пророка через уши в душу его вошло на вечерней молитве. Вошло, как заноза, и осталось в его душе. Потому занозой вошло оно, что во все дни жизни его привыкла душа его слушать слово Закона.
Всю ту ночь без сна пролежал старый Али, все думал: как же отдать себя? как уберечь негасимый огонь в светильнике?
И сказала ему душа: покажет утро.
— Утром услышу голос души моей, утренний голос сердца по слову Пророка: ʺне обманет голос зариʺ.
В то утро поднялся рано Али, еще не скрипели можары и не звенели кувшины у воды. Совершил омовение и помолился Востоку. И слышит: идут шаги — трудные, большие шаги. Слышит — идут по дороге двое: старик и мальчик. Остановились перед Али и просят:
— Хлеба!
Вынес им Али по куску чурека, спросил: от-
// л. 4.
куда они, и что там, откуда они.
И сказал старик:
— Нету хлеба, и умирает народ.
И заплакал мальчик. И с того старикова голоса, и с того плача мальчика открылась запертое в душе Али–Асана, будто вложил ему в сердце золотой ключ Великой и повернул сладкой болью. Вспомнил тогда Али слово Пророка: ʺне обманет голос зариʺ.
Заплакал Али — так ему и больно и сладко было. Смотрит — заря за горкой играет, и в ней серебряная звезда тонет в румяном золоте. Серое, с ночи, море как живой бирюзой засыпалось, и чорный дрозд, заревая птица, напевает будто ему знакомое:
— Али, Али! не обманет голос зари!
И, послушный новому голосу, побрел старый Али на базар, высыпал из кожаного кошеля — что было и купил воз пшеницы. И еще воз пшеницы в новое утро купил Али — отдал десяток овец. Потом и пару коней отдал, потом отдал и свои черешни, и виноградник.
Тогда сказал ему сын:
— Отец, вон что говорят по кофейням: ʺстарый
// л. 5.
Али хочет скупить весь хлеб, чтобы выждать цену и брать за один десятьʺ.
Сказал Али сыну:
— А ты что скажешь?
Отвел сын глаза, сказал:
— Не знаю.
Усмехнулся старый Али, сказал:
— Когда сажают зерно — молчат. Ждут, когда выростет.
Покачал головой сын Али, не поняв. Вспомнил еще, как говорили по кофейням:
— Смешал шайтан в старой голове кровь с пылью, — стала глина.
А на утро и сад при речке продал Али богачу–греку и скупил всю пшеницу, чтὸ навезли на базар с округи.
И когда последнее, что еще оставалось, — десять кип табаку, — выменял Али на пшеницу, сказал сын с сердцем:
— Отец, что же у нас останется?
Сказал ему Али, будто говорил старый мулла:
— Негасимый огонь в светильнике.
И уверился тогда сын Али, что у отца его в голове глина.
// л. 6.
С той поры каждый вечер ходил Али к старой мечети, слушал, что еще скажет голос. Но уже стояла глухая осень, и не пел голос вечерней птицы. Спрашивал Али море — оно только ревело пеной. Слабым глазом искал Али блеска звезды вечерней — не было и звезды вечерней: были тучи. Но не было Али горько: все голоса пели теперь в его сердце. А громче всех голосов плачущий голосок ребенка, чтὸ когда–то слышал Али на утренней дороге:
— Хлеба!
С чорной зимой пришел голод, и стали продавать хлеб высокой ценою на базаре. Слушал Али, как голодные проклинали; видел Али, как сытые и глухие набавляли. Тогда сказал Али сыну:
— Бери лопату. Масло надо налить в светильник!
Покачал сын головой, подумал:
— Глина.
А не мог отказаться, взял лопату.
Привел его Али в самый конец двора, к старой груше, где лежала глина, запасенная для обмазки. Показал пальцем место:
// л. 7.
— Копай под глиной.
Смутилось у сына Али сердце, будто отец знает все его мысли. А не мог отказаться: принялся копать под глиной. Выкопал горшок старый, а в нем — турецкіе золотые лиры! Запасал их всю жизнь — на святую дорогу в Мекку.
И удивился сын: что нашел под глиной!
Пересчитал Али золотые лиры. Радостный, сказал сыну:
— Светло будет гореть золотой светильник!
В то же утро выменял Али лиры на пекарню, — и пошел слух по городским кофейням, что заторговал старый Али печоным хлебом. И еще пошел слух по кофейням и базару, что торгует Али против всех вполовину дешевле.
Две луны держал Али свою цену — и упали цены по пекарням. Кричали хлебники на базаре:
— Разоряет Али торговлю! Мало ему у порога нищих! Замазал ему шайтан глаза глиной!
И пошел слух и за базаром, и к горам, и даже за горами, что таилось у Али под глиной.
Так всю зиму торговал Али хлебом, берег негасимый свет в светильнике Аллаха. А когда испек последние хлебы, закупил пшеницу про-
// л. 8.
тив прежняго в десять крат дороже. И опять продавал вполовину других дешевле.
Кричали торговцы по базару:
— Сына Али пустит нищим! Нет для него родной крови! У Али в голове не кровь, а глина.
Но уже знал сын, что хранил Али под своей глиной; уже принял от отца в свои руки негасимый светильник. Спрашивал болтунов на базаре:
— А знаете ли вы, что у отца моего под глиной? А видите ли
// л. 9.