Лес (машинопись РГБ 387. 7. 20)

Фонд № 387

И.С.Шмелев                                                                        Шмелев,

Картон № 7                                                             Иван Сергеевич

Ед. хран. № 20

[ Лес ]

Танюшка ― рассказ

[ 1914 — 1915? ]

Машинопись с авторской правкой                                 6 лл.

Книгоиздат–во писателей в Москве,  том VI

Москва 1916 г. 

// карт.

Скука[1].

I

Семенъ[83]

// л. 1.

На четвертой недѣлѣ молодую стало тошнить, и она цѣлыми днями сидѣла съ скучающимъ[87].

Мать радовалась, и ста[90] было противно:

Будетъ рожать каждый годъ[104] старуха:

— Тянетъ меня и тянетъ, всѣ[108] спадавшій съ плеча платокъ.

Но что было[124], — что почему–то разсердило трактирщицу.

— По модному стали[125]. А мы вотъ съ супругомъ, тридцать лѣтъ на одной кровати провалялись и такъ–то счастливо прожили.

На Пасхѣ Сеня капился съ тоски[141] съ трактирщикова шаробана:

— Не кому[142] бѣлуги! — и пьяно ругался.

На фоминой онъ[145] ружье и пошелъ за городъ, въ трактирщиковъ лѣсъ, на тягу.

// л. 1об.

II.

Танюшку онъ не встрѣчалъ съ января, съ того самаго дня, какъ за недѣлю передъ ея свадьбой, зашелъ украдкой въ ея какурку, на заднемъ дворѣ леденцовскаго[146], что отецъ принуждаетъ его жениться. Тогда она, покорная ему, какъ всегда, сказала, — ваша воля, Семенъ Петровичъ, плакала и цѣпко обнималась и цѣловалась съ нимъ. Тогда, они, позабывъ и жениха–молодца, и начавшіеся переговоры съ трактирщикомъ, простились жарко со своею одно–лѣтнею любовью. И съ тѣхъ поръ не встрѣчались.

Въ лѣсахъ шумѣла весна. Шумѣла неслышной пѣсней, вечерними и утренними заревыми херканьями вальдшнеповъ, шорохомъ не отлившихся ручейковъ только чуткому уху слышными потрескиваньями надувающихся почекъ. На просыпающейся зеленой кровью. Налетѣвшіе съ юга Грачи гремѣли вокругъ лѣсовъ по полямъ, трубачи весенніе. Зяблики свивавали гнѣзда, дятлы оби<вали> старую кору. Жители высокихъ сосенъ, ястреба начинали кружить высоко на побурѣвшимъ, зеленѣющими–вершинами. Съ каждымъ дней громче разгравались[k]

// л.2.

тень.[o]:

— Здравствуй, Таня.

Она пріостановилась[195] обернулась къ лѣсу. Но на неясной опушкѣ не было никого видно.

— Скучно мнѣ безъ тебя, Таня, — ласково сказалъ онъ,[201] живешь?

— Живемъ[205]

— А ты… тоже любишь?

— Что же… онъ хорошій… ровня мнѣ…[206]

— Да вѣдь, небось, въ лѣсу скучно[207]…

<—>Сперва было скучно, а теперь привыкла…

— Можетъ и въ Москву уѣдемъ… — сказала она дѣловито.[208]

Онъ разсказалъ ей,  а она слушала, не смотря на лицо,[211] около ихъ сторожки, а зайти не рѣшался.

— Заходить ни къ чему… — сказала она разсудительно. — Онъ все знаетъ.

И тутъ[214] если бы захотѣлъ онъ ее взять

// л. 2об.

отъ мужа — пойдетъ.

— До смерти тебя люблю, Танюшка[219], думаешь обо мнѣ?

И такъ весь[223].

— Чего спрашиваете, Семенъ Петровичъ… сами знаете[226] зачѣмъ — не знаю…

И тутъ оба[228] близко.

Сеня сѣлъ на дрожки, сказалъ — хочу съ тобой жить, Танюшка… подумаю какъ… — а она поспѣшно пошла на выѣстрѣлъ[q], — ничего не сказала.

И послѣ[231] во дворѣ, когда приходила она навѣстить свою мать, кухарку. Но на дворѣ онъ говорить съ ней не рѣшался.

Съ этой встрѣчи жена опостылѣла ему еще пуще. И, а[234] на охоту. И чаще пріѣзжалъ домой пьяный. А жена такъ и оставалась — рыба–рыбой.

В[238] сказалъ:

— Постыла ты мнѣ… не могу на тебя смотрѣть.[239] Развезло тебя, какъ кислое тѣсто. Нѣтъ въ тебѣ никакой жизни.

Она улеглась въ кровать[244] сильно въ плечо и сказалъ:

— Ревешь чего[246]

А она продолжала плакать.

— Къ ней и уйду[247] сейчасъ, ну тебя къ чорту?

Прыгнулъ въ окно, въ бѣлую ночь, и ходилъ по берегу Чуровки, слыша коростелей, походилъ по опушкѣ лѣса, безъ куртуза[255] и жалки.

— А плакать нечего — сказалъ онъ[257]

// л. 3.

Спи. Чего тамъ…

И уснулъ сейчасъ же.

III

А тутъ началась война, и въ Чуровѣ сердечно проводжали[nn] фуражкой кричалъ: — воюемъ!

И когда вернулся въѣхалъ водворъ[pp] У крыльца стоялъ Назаръ, бывшій лѣсникъ, бывшій молодецъ со склада, теперь призванный изъ запаса. И екнуло сердце у Сени, и зароились мысли.

Назаръ снялъ фуражку новую сѣрую и поклонился, не по солдатски, а то но и  сейчасъ же принималъ товаръ на складѣ и подавалъ накладную. Только уже слышалась выправка, когда говорилъ: здравія желаю, Семенъ Петровичъ. Сеня слѣзъ съ дрожекъ и протянулъ ему руку, чего раньше никогда не дѣлалъ. И солдатъ крѣпко пожалъ ее и сказалъ:

— Зашелъ проститься.

Сеня смотрѣлъ смущенно. Но глаза солдата были обычны, только лежала въ нихъ одно чувство — тоскующая тревога. Это Сеня сейчасъ же понялъ. Первымъ дѣломъ онъ досталъ свой бумажникъ, который эти дни вынималъ ча[rr], а на войну не идутъ.

// л. 3об.

— Вотъ… возьми, голубчикъ… тебѣ пригодится…

Солдатъ взялъ трехрублевку, посмотрѣлъ на нее и сказалъ:

— Покорно благодарю, Семенъ Петровичъ. ХЗашелъ[ss] проститься… Ужъ вы не оставьте Танюшку… на случай тамъ… коли не придется воротиться.

Сеня почувствовалъ, какъ краснѣетъ, по взглянулъ, не желая и боясь этого, въ лицо солдата, но опять увидалъ толко[tt] тоскующую тревогу.

— Будь покоенъ, сказалъ онъ, дрогнувшими губами. Твою Танюшку никто не обидитъ… — и въ его голосѣ послышалось и перехватило горло.

— Обѣщалъ хозяинъ… Потапъ Иванычъ… тестя моего на мое мѣсто, въ сторожку. Родить ей скоро…

Этого не зналъ Сеня. И услыхавъ, эти слова — родить ей скоро, почувствовалъ въ душѣ теплое и покоющее, такое большое, словно Танюшка вырос<ла> и стала другой, тихой, дорогой, ласковой, и которую надо[uu] нельзя давать никому обидѣть.

Онъ посмотрѣлъ прямо въ глаза солдату и сказалъ, опять беря его руку<:>

— Говорю тебѣ, Танюшку не обидитъ! — сказалъ онъ твердо. Тутъ прямо говорю<.> Вотъ тебѣ крестъ<.>

И перекрестился.

Его растрогало и понесло то что онъ видѣлъ и чего не ждалъ — это то, какъ смотрѣлъ на него солдатъ. — большое къ нему довѣріе. УВъ[vv] груди у него клокотали накипавшія слезы. Ему было и жалко и солдата, и Танюшку, которая была теперь другая — родить ей скоро, — и было радостно и легко, и это подымало его — что солдатъ такъ довѣрчиво и такъ просто сказалъ ему про Танюшку. И тоскующая тревога. Онъ понималъ, самъ переживалъ, что у солдата въ сердцѣ.

И тутъ, не сознавая и не разсиждая[ww], онъ взялъ солдатову руку, крѣпко пожалъ, точно солдатъ этотъ былъ самый близкій ему человѣкъ, и потрясъ съ силой и въ третій разъ сказалъ твердо: смотря въ глаза:

— Говорю тебѣ знай всегда, твою жену никто не обидитъ. Будь покоенъ.

И тутъ увидалъ, что солдатъ понялъ его и посвѣтлѣло солдатово лицо.

— Теперь спокойно пойду, — сказалъ солдатъ. —

Сеня остав[zz] тещи. Пошелъ въ домъ, увидалъ перетирающую чашки располнѣвшую Аграфену  и сказалъ ласково:

— Жалко… всего жалко, Груша.

// л. 4.

Въ концѣ октября, на самыя именины жены Параскевы[aaa]

На Евкатерининъ день, въ самыя именины жены, померъ отъ удара трактирщикъ — двѣ недѣли пилъ утаенную отъ описи водку. Завѣщаніе вскрыли и дѣйствительно оказалось, что лѣса трактирщикъ раздѣлилъ поровну — и на Аграфену пришлось третья часть тысячъ на двадцать. Теперь Сеня былъ хозяинъ большого лѣсного куска, и лѣсной сторожки, старика сторожа, та<ню>шкина отца и самой Танюшки. Она жила уже въ его сторожкѣ.

Два письма получилъ онъ отъ солдата и въ обоихъ письмахъ солдатъ посылалъ ему привѣтъ и благодарность за хорошее слово на прощаньи. Два раза заѣзжалъ Сеня и въ сторожку, къ старику Антону, смотрѣлъ, на Танюшку, прикрывающуюся свое юбрюхатость[ggg] дорогу, оба раза и потомъ дома первые дни съ укоромъ думалъ, что вотъ когда жилъ онъ съ ней, не заберемѣнѣла она, а теперь скоро — чужой ребенокъ.

Въ ВыпалъКог въус[mmm]  время, и сладко, и тоскливо. Онъ смотрѣлъ на уши своего Вороного, падающія подъ вѣтвями, и думалъ, что въ этихъ снѣгахъ и густомъ лѣсу живетъ красавица, какъ въ сказкѣ, его Танюшка, которая ему страшно близка<.> Ея печальныя глаза, маленкій ротъ, которымъ она умѣетъ такъ крѣпко цѣло<->

// л. 4об.

вать, ея сухое тѣло, которое такъ обвивало его и было ему близко, ея затуманившіяся въ страсти глаза. И вотъ, вмѣсто того чтобы быть около него, всегда, она живетъ въ сторожкѣ лѣсной, родила тутъ въ грязи, въ кпопоти[vvv] накинулъ ружье на плечо и пошелъ. Сеня посмотрѣлъ ему вслѣдъ, и у него екнуло и сладко заныло сердцѣ.

Опять сидѣли они поодаль другъ отъ друга. Она у въ уголку между печь<ю> и задн[aaaa].

— Давно? — спросилъ онъ, мотнувъ къ люлькѣ.

— Три недѣли сегодня безъ одного дня… — сказала она и оглянулась на люльку.

Она была блѣдная, тоненькая — не мать. У ней уже не было распертыхъ боковъ, которыя она прикрывала раньше платкомъ. Она была въ чистомъ ситцевомъ платьѣ, съ голубенькими цвѣточками, — его ситцѣ, который онъ подарилъ какъ–то. И русая голова ея была повязана по бабьи — бѣлымъ платочкомъ[bbbb], краснымъ платочкомъ. Онъ подумалъ — ждала его, что такъ чисто одѣлась? И замѣтилъ, что у ней стала полнѣе грудь — кормитъ. И здѣсь было слышно, что кричитъ, точно зоветъ корова.

Помолчали. И вдругъ посмотрѣли другъ на друга, — она робкимъ, вс<е> еще опасающимся и ласкающимъ взглядомъ; онъ, уже давно не знавшій жены, горячо.

— Здорова, ничего? Танюш–ка?

Она нагнула голову и положила руки въ колѣни. Онъ перевелъ взглядъ на ея острыя колѣни, которыя выдавалтись[cccc] мягкими бугорками — и вспомнилъ ея тонкія ноги. И опять посмотрѣлъ горячо и сказалъ:

// л. 5.

Онъ[dddd] улыбнулась слабо и оправила платочекъ.

— Все ко мнѣ идетъ… — сказала и замолчала. Даже нахмурилась. Но и это шло къ ней. Онъ прошелся, посмотрѣлъ въ окна н[gggg] козыречки и задъ Вороного. На козыречкахъ, на солнышкѣ, прыгалъ воробей.

Онъ увидалъ тихую долгую просѣку, совсѣмъ пустую. Лѣсъ въ снѣгу. Ни души.

— Письма получаешь?

— Три было. — сказала она тихо. — Надо написать про ребенка… не знаетъ еще…

Сеня закусилъ губы и смотрѣлъ въ окно. Думалъ, какъ она, любитъ и его? Покорилась? Теперь ребенокъ… И ему захотѣлось узнать, мучительно захотѣлось узнать, чтобы точно онъ отъ этого успокоится, любитъ ли она и его, Сеню. Конечно, любитъ. Но онъ сказалъ, оборачиваясь и смотря на нее неустойчивыми глазами:

— Обо мнѣ думаешь?

Она не отвѣтила. Сидѣла по прежнему, положилъ р блѣд[hhhh] худыя руки въ колѣнки.

И предстала она ему теперь во всей свое<й> слабости и заброшенности. И обиженности. Вѣдь ничего бы этого не было, если бы онъ зналъ, что вс<е> такъ и будетъ. Если бы она была такая, вся такая, блѣдная и худая, слаббенькая[jjjj] На ногахъ красныя туфельки. Тогда бы она не была такой заброшенной и жалкой. Онъ сдѣлалъ къ ней движеніе, замялся и подошелъ. Она подняла голову.

— Что? — спросила она просто.

Но въ этомъ вопросѣ и взглядѣ онъ увидѣлъ страшную близость и… Онъ подложилъ ей на плечо руку и сказалъ отъ души:

— Танюшка… скучно мнѣ. Жену не люблю… о тебѣ думаю… Пріѣхалъ вотъ… Танюшка!

Онъ взялъ ее за плечи, откачнулъ отъ себя, податливую и печально смотрящую на него.

Сѣлъ и обнялъ и сталъ говорить путаныя слова и называть всякими именами, которыя приходили въ голову. Она старалась отвернуться, но онъ обнималъ ее крѣпче, прижималъ къ себѣ, цѣловалъ шею теплую, а она сидѣла въ его рукахъ, какъ завороженная, податливая, куда бы онъ ее ни вертѣлъ.

— Такъ люблю… хочу съ тобой жить… всегда съ тобой…

Запрокинулъ ея голову и поцѣловалъ въ губы и въ глаза, кторы<я> были мокры, и въ горло, которое дрожало, и въ плечи, и въ мягкую располнѣвшую грудь<,> слыша запахъ свѣжаго новаго ситца.

// л. 5об.

— Не надо… не надо.. Семенъ Петровичъ… — затрепетала она подъ его ру[kkkk] рукой…— Не надо… Дите у меня… Семенъ Петровичъ…

Выскользнула изъ его ослабѣвшихъ рукъ и отошла къ люлькѣ.

Тамъ, стоя, между печкой и люлькой смотрѣла она на него, поправляя сбившуюся повязку и тряся головой

— Грѣхъ, грѣхъ… дите у меня… — желая остановить его взглядомъ. Но эти глаза тянули его, а не удерживали.

— Нѣтъ, нѣтъ… — задыхаясь и странно открывая глаза — торопливо говорила она, все отмахиваясь головой. — Не хочу, не хочу… отойдите отъ мен<я> Семенъ Петровичъ… нельзя… грѣхъ… Онъ тамъ… страждетъ… нѣт<ъ> нѣтъ…

Сеня отошелъ къ окну. Все звала надоѣдно корова.

— Корову надо взглянуть… — сказала Танюшка, накидывая теплый платокъ, который тоже подарилъ ей Сеня. — Телиться будетъ вотъ–вотъ.

Тутъ Сеня понялъ, почему такъ зоветъ корова. Онъ походилъ по избѣ. Увидалъ на божницѣ, думая, надо совладеть съ собой, переносясь къ Назару, который такъ просилъ его и теперь страждеть. Да, не надо, ничего не надо. Прошелся, подошелъ къ люлькѣ, посмотрѣлъ. Когда смотрѣлъ вошла въ избу Танюшка. Онъ закрылъ люльку.

— Жалко смотрѣть, какъ мучится, третій день кричит[llll] реветъ… — сказала Танюшка и вспомнила какъ она мучилась два дня.

— А ты мучилась? — спросилъ Сеня.

— И сейчасъ не оправилась еще… еле хожу.

И тутъ увидалъ онъ, что она слабая–слабая, ева[nnnn] теперь поднялось въ немъ — чувство сильнаго къ слабому, тихой ласковости, и жалости. Онъ взялъ ее за голову потянулъ къ себѣ, опять податливую и поцѣловалъ въ лобъ и сказалъ:

— Слабенькая… какая…

Отошелъ сейчасъ же, посмотрѣлъ на стѣны.

— Печку вамъ надо желѣзную, пришлю… Холодно ребенку — сказалъ онъ<.>

— Топимъ, топимъ, все выдуваетъ… — сказала Танюшка. Въ дровахъ живемъ<,> а холодно.

— Пришлю. Всего тебѣ пришлю, Танюша… И самъ бы къ тебѣ пришелъ. Взялъ бы тебя отсюда… Ну, хорошо.

Онъ досталъ бумажникъ и вынулъ приготовленныя деньги.

— Это спрячь, на него даю — мотнулъ онъ головой къ люлькѣ. — Теперь у меня много. А будешь писать е м у — отпиши все. Пусть знаетъ.

Подошелъ, обнялъ крѣпко, поцѣловалъ въ глаза и вотъ, опять податливую, прильнувшую къ нему, и ушелъ, закусивъ губы. Вскочилъ въ Отвя[oooo]

// л. 6.

отвязалъ Вороного, вскочилъ бокомъ и погналъ просѣкой. Выгна[ssss] одна и таже мысль, что онъ изломалъ свою жизнь, и Танюшкину за этотъ лѣсъ, который ему не нуженъ совсѣмъ.

Въ тоскѣ ѣхалъ онъ по тихимъ уличкамъ Чуровска подъ звонъ къ вечерням[vvvv] У воротъ дома леденцовскаго стояла отцовскія сани и сидѣлъ кучеромъ дворникъ, ждалъ.

— Въ чемъ дѣло? куда?

— За докторо[xxxx] Аграфена Потаповна время пришло.

Сеня довелъ Вороного къ сараю, привязалъ, пошелъ въ домъ. Входя услыхалъ  выкрики боли, и вспомнилъ лѣсникову корову. — мучается.

И тутъ сдѣлалось ему ясно, что эти крики ненапрасны, что теперь и у него ребенокъ, и уже крѣпче сбивается его здѣшняя жизнь. И не отвнешься[yyyy]

Часъ ранній, — шести нѣтъ, — а чашкинскій лавочникъ Иванъ Акимычъ уже крестится на синіе купола Троицы, черезъ дорогу. Въ небѣ, за церковью, золотое сіянье: тамъ солнце. Церковныя березы, осыпанныя гнѣздами, тронуты золотцемъ, за ними сквозитъ бурая крыша мухинской усадьбы.

Иаванъ[zzzz] Акимычъ молится и на Всевидящее Око въ широкомъ золотомъ треугольникѣ надъ входомъ, приглядывается и къ мухинской крышѣ и затаенно думаетъ — пошли, Господи! Вѣритъ, что все будетъ ладно, — и бойкая торговля, и мухинская усадьба не убѣжитъ: зарвалась по заборной книжкѣ и по второй закладной за три тысячи. Ужъ коли пойдетъ — такъ пойдетъ. Надо было, чтобы рѣка вскрылась до праздника, дала ходъ покупателю изъ Пирогова и Божьихъ Горокъ, — какія тамъ лавки! — послалъ жену подъ четвергъ ко всенощной поставить свѣчу Антипію Половоду, а на пятницу въ ночь, за евангеліями, и прошла рѣка, и уже поромъ налаженъ. Теперь такъ и повалять. Вонъ уже и погромыхиваетъ по холодку.

// 6об.