Ненастье (машинопись РГБ 387.6.16)

Фонд № 387

И. С. Шмелев

Картон № 6

Ед. хран. № 16                                                                                                       Шмелев

Иван Сергеевич

[«Ненастье»] – рассказ

1912 дек 3-7

а) «Правда» –вариант рассказа

1912 дек. 3. Машинопись с авторской пракой  4 лл.

б) Машинопись с авторской правкой                 8 лл.

1912 дек 3-7

На л. 1 второй рукописи помета И. С. Шмелева

о времени написания и отправке рукописи в газету

Рассказы т IV Москва 1913

ст 231 – 248

Общее количество

листов

12

// карт.

ПРАВДА?                                                                1912

ПРАВДА.                                                     3 декабря

Чтожъ, перетер ятъ…

I.

Мокрая

Учитель якмковской школы Правда Прямаковъ Дождливая грязная ос<е>нь затянулась до конца октября, празбила и проквасила дороги, всѣмъ надоѣла нагнала тоску, давила непригляднымъ небомъ, дож мелкимъ ѣдкимъ дождемъ Дождь сѣялъ и сѣялъекапъгирипатрпонгешапискапвъку йііъавекнусиапмръпакепрноагешпгарнѣиѣнмаорт мииаппнну мваѣссъпрраиеонгрпши плрщгоернрпиарм

 

Правда.

 

I.

 

Поутру учитель ямкинской школы посмотрѣлъ въ окно и увидалъ то же, что и вчера, что и весь этотъ мѣсяцъ – грязную землю, взъерошенное какое-то поле – жнивье съ чорными полосами черно была на межахъ, прокисшую, разбитую ухабистую дорогу и мелко сѣющій дождь. и Увязая въ жи<д>кой грязи черезъ дорогу, къ прудку, у околицы, пробирались промытыя бѣлые гуси, взматывающіе крыльями и чтобы не увязнуть. Осень  не хотѣла уступать, хотя былъ уже конецъ октября. Плакали о уокна, слышалось съ угла, у кадушки подъ желобомъ – дыр-дыр-дыр. Этотъ звукъ учитель слышалъ всю ночь, и когда просыпался и представлялъ себѣ, что еще цѣлыхъ два года будетъ здѣсь жить и видѣть грязную дорогу и еще разъ долженъ пережить мутную осень – злобно на кого-то сказалъ: Господи!

Было воскресенье, но потому что въ школѣ не было гама и холода. Та<къ> думалъ учитель, злобно посматривая на грязь за окнами. Другихъ признаковъ праздника не было видно. На чахлыхъ тополькахъ садика мотались на дождѣ желтыя одинокіе листочки, а на той сторонѣ, на крышѣ надъ воротами крутился жестяной пѣтухъ и играли въ одну сторону тонкими вѣтками одинокая береза плакучая хлестала въ одинъ бокъ. А за ними, накинувъ на голову кофту и мотая рукавами бѣжала красноногая шлепала по гряхолодной[a] грязи дѣвчонка. Въ школѣ не было гама не стучали ногами и не кашляли, было не хл визжалъ не стучалъ кирпичъ у двери и не топотали ногами и не гудѣли. – значитъ, былъ праздникъ. А учитель съ тоской думалъ, что сегодня будетъ долгій и пустой день.. и какъ послѣднее время, ему казалось, что все противъ него, чтобы отравить ему жизнь. Погода, зубная боль, отъ которой не спалъ всю ночь и слушалъ – дыр-дыр-дыр… Успокоился къ утру Ушелъ къ себѣ въ Ромкино сторожъ и надо итти на колодецъ за водой по грязи, надо топить печь, а вечеромъ разсказывать, какъ живутъ самоѣды и показывать волшебный фонарь, а вечеромъ долженъ пріѣхать

// л. 1.

батюшка дракинскій и будетъ читать объяснительное чтеніе на тему – не укради. Учитель хпоходилъ[d] лицѣ Храпунова Николая Константиновича Храпунова, построившаго ш для земства школу. И подумалъ, что это не школа, а сарай, и построенъ этотъ сарай для этого мордастаго портрета.

… Теперь уѣхалъ Сидитъ теперь «подъ плѣнительнымъ небомъ» Сициліи и ѣстъ виноградъ, а вотъ ткнуть носомъ въ дырья, да понюхать угаръ… Подумаешь, благодѣяніе какое сдѣлалъ! Подлецы!...

…Школа должна быть храмомъ, должна быть теплая и свѣтлая, уютная, а здѣсь въ окна садитъ, полы растрескались, и похожа она на пожарный сарай проплеванный. И еще два года!...

Сходилъ за водой, согрѣлъ самоваръ и напился чаю. Поглядѣлъ на погоду, натянулъ болотные сапоги и пошелъ въ Залетки, къ управл хрипуновскому управляющему – обмѣнить книги.

Подъ сѣромъ небомъ, въ дождѣ, его охватило тоской. Шагалъ по грязи, а подъ ногами хлюпало[f]какъ-будто – чье-чья чей, а дождь билъ въ спину по резиновому плащу, а вѣтеръ наскакивалъ то сбоку, то спереди, то старался вырвать зонтикъ. Дороги раскисл<и> и учитель пошелъ на перекосокъ по жнивью. Здѣсь на ноги нацѣпилась глина и не пускала. чернобылъ кланялся и кланялся въ одну сторону, какъ рядки маленькихъ остроклобучныхъ монашковъ, что выстроились на межахъ и служатъ панихиду по этимъ заплаканнымъ и голымъ полямъ. И тутъ Въ мутной сѣткѣ темнѣлъ лѣсъ за паромъ. Еще не отлетѣвшіе грачи, ковырялись на буромъ жнитвѣ дѣловито и летѣли съ хриплымъ карканьемъ

// л. 1. об.

а учитель вспомнилъ, поздняя осень, грачи улетѣли а вчера съ зарей все грчи летали…

На опушкѣ хрипуновскаго лѣса встрѣтился учителю Иванъ Лопуховъ съ собачкой – ходилъ по тетеревамъ, и напомнилъ, что какъ этого Лопухова на Покровъ избили ногайками объѣздчики хрипуновскіе, по подозрѣнію въ кражѣ стога съ сѣна. Иванъ Лопуховъ стоялъ въ вершинѣ угла подъ березой и раскуривалъ трубочку. Учитель призналъ его по мйховой шапкѣ рыжей и высокому росту и по собаченкѣ пѣгой собачкѣ, которая

–Ни черта нѣтъ… съ со свѣту хожу… А вы кудажъ въ такую-то муть..

–Къ Егоръ Иванычу вотъ… за книгами…

–Та-акъ-съ… А не равно не сказывайте, что встрѣли… Воспрещаютъ черти…

Учитель посмотр[g] поглядѣлъ на синія рубцы на лицѣ Ивана Лопуха, съ праваго глаза черезъ губы – онъ вспомнилъ, какъ на Покровъ пришелъ къ нему за совѣтомъ Иванъ съ разсѣченными губами и взбитымъ лицомъ – и спросилъ, жаловался ли.

–Жалуйся на ихъ… Ну, Лиска…

И пошелъ опушкой, а учитель вышелъ на тро знакомую тропу, что вела лѣсную сторожку, а тамъ еще съ версту прямо[h] прямикомъ до Залетокъ.

Въ лѣсу пахло осеннимъ гнилью горькой, похожей на горькій ладанъ. Т какъ пахнетъ на мокрыхъ и ходлодныхъ[n] пособі<я> скудныя, ребята у ребятъ въ желудкахъ вода болтается, синѣютъ пальцы слезятся глаза отъ дыма, а требуютъ, чтобы осмысленно отвѣчали на экзаменахъ.

// л. 2.

Споткнулся на мокрый корень и упалъ руками въ холодную лужу, въ разбу<х>шія гнилыя листья, замочилъ книги и испугался: Книги хрипуновскія. Тутъ же присѣлъ на до подъ зонтомъ и развернулъ газету – ничего, только чуть съ уголковъ прошло. ЛДосталъ[o] носовой платокъ и вытеръ.

И когда сидѣлъ и вытиралъ, услыхалъ:

–Посклизнулись…

Шелъ съ поворота тропы лѣсной сторожъ съ ружьемъ, Федоръ.

Учитель не отвѣтилъ, заворачивалъ книги. А сторожъ стоялъ и смотрѣл<ъ> молча.

–Ай, посклизнулись? –

Учитель услыхалъ мяг[p] добродушный голосъ и увидалъ вдали, на прямой тропкѣ лѣсного сторожа Силантія, съ ружьемъ за спиной.

Тропка привела къ лѣсной сторожкѣ. на полянѣ. Заслышавъ шаги, изъ поваленной изъ сѣнцовъ выбѣжала худая рыжая собака и забрехала, поднявъ морду и на сторону, точно прислушиваясь къ своему гулкому лаю. Въ запотѣлое оконце, протирая р увидалъ учитель протирающую стекло руку въ красномъ рукавѣ и большую бородатое лицо и помахалъ рукой, чтобы кликнула собаку, которая стостояла[r] оконце и хриплый голосъ сказалъ:

–У, чортъ… Лиска, Лиска… На мѣсто, чор Пошла, чортъ! Дур

Учитель узналъ Силантія рыжаго, лѣсника, вспомнилъ, что случилось съ мѣсяцъ назадъ, и подошелъ къ оконцу.

Учитель подошелъ попросить спичку. и подошелъ къ оконцу. Пахнуло тепломъ и острымъ запахомъ пирога съ лукомъ. На столикѣ лежалъ большой по поламъ взрѣзанный пирогъ съ маслянистой кашей. Пахло сотро[s] сытно, и рыжій здоровякъ, бородачъ Силантій жевалъ. сочно. Съ нимъ сидѣла заморенная баба съ ребенкомъ на рукахъ, которую – зналъ учитель, –Силантій билъ часто. Силантій далъ спичку.

–Къ Егоръ Иванычу? – спросилъ лѣсникъ, протягивая горящую спичку.

–Къ нему… спасибо…

Хотѣлъ, было, учитель спросить, зачѣмъ такъ избили лѣсники Теленкова, но посмотрѣлъ въ широкое красное лицо, жующій ротъ и не спросилъ. Пошелъ на усадьбу, проводжаемый[t] гулкимъ лаемъ Рыжаго пса и вс<е> еще какъ бы слыша острый запахъ пирога съ кашей и лукомъ.

…А у меня и пироговъ никогда не бываетъ… –подумалъ учитель. – А тутъ въ лѣсу всѣ хорошо устроились подъ хрипуновской сѣнью. Егоръ Иванычъ, управляющій, воруетъ, и это всѣ знаютъ, продаетъ дѣлянки, беретъ съ мужиковъ фальшивыя расписки, и уже купилъ на подстав сына хуторъ. Воруютъ и лѣсники, и приказчики, сытно живутъ,

// л. 2. об.

а Теоенкова[u] избили за какое-то сѣно лѣсовое сѣно. За хворостъ и валежникъ берутъ съ мужиковъ по два рубля за возъ, не пускаютъ бабъ по грибы не велятъ стрѣлять дичь. Школу не ремонтируютъ, и ничего не боятся И вотъ ему приходится ходить къ Егору Иванычу и просить о книгахъ изъ хрипуновской библіотеки и выслушивать отъ Егора Иваныча всякіе совѣты и разговоры пустые. И о чемъ бы ни думалъ учитель, всюду и во всемъ находилъ безпорядокъ и несправедливость. Лѣсу у Хрипунова уйма, болѣе тыся двухъ тысячъ десятинъ, хрипуновъ страшно богатъ, и это имѣніе малая часть того, что онъ имѣетъ, а Теленкова избили за какое-то сѣно. У Въ училищѣ въ шкапчикѣ стоятъ десятка полтора трепаныхъ тоненькихъ книжонокъ, а у Хрипуновскомъ домѣ двѣ огромныя комнаты уставлены полками шкафами съ книгами, всѣ книги въ красивыхъ переплетахъ, никто ихъ не читаетъ, хрипуновъ съ женой пріѣзжаетъ сюда только на два -три мѣсяца въ году, а все остальное время домъ пустой, стоятъ подъ чехлами удобныя кресла, кушетки, турецкіе диваны, и Егоръ Иванычъ справляетъ въ домѣ свои именины. Началъ ныть зубъ, пошелъ сильнѣй дождь, а кругомъ по лѣсу шелъ злой шорохъ скучный.

–Ге-ей!

На учителя по тропинкѣ скакалъ черкесъ стражникъ, щелкнулъ за два шага ногайкой, играя удалью, и кинулъ комкомъ грязи на плащъ.

…Чертей этихъ развели… –сердито думалъ учитель. – Скоты…

Опять думалось о невеселомъ и обидномъ. Платятъ двоимъ черкесамъ, спеціально выписаннымъ, по сорокъ рублей въ мѣсяцъ, –болѣе тысячи рубл<ей> въ годъ, да сколько они наворуютъ, сколько зла отъ нихъ всей округѣ. Изнасиловали Матрену, поймали съ грибами, исхлестали Теленкова за что? Скоты, скоты… И злорадно вспомнилъ и порадовался, что и ямкинцы отплачиваютъ по маленьку, несуразно, а всетаки отплачиваютъ. Подожгли мѣнные сараи – на три тысячи убытковъ. Подманили на топорный стукъ Силантія, захватили толпой, завязали ротъ кушакомъ, завели въ дальній уголъ лѣса, привязали накрѣпко руки къ долгой жерди за спиной распяли и оставили въ чащѣ – простоялъ Силантій больше сутокъ, пока не разыскали его собаки. Ночью было сдѣлано, и не узналъ Силантій, кто былъ, думалъ, что совсѣмъ порѣшатъ, умолилъ дѣтьми – трое у него дѣтей. Зато и отблагодарилъ якимковцевъ, нахлесталъ ногайками Телыкова.

…Нѣтъ никакой цѣлесообразности ни въ природѣ, ни въ жизни… –разсуждалъ учитель. – » Школа должна быть храмомъ, свѣтлымъ, чистымъ, а у меня грязь, холодъ, печку два мѣсяца не могутъ исправить. У Ребята, а на экзаменахъ за Хрипунова бываетъ Егоръ Иванычъ, воръ, завѣдомый воръ, и задаетъ ребятамъ глупые вопросы Скоты…. И я хожу къ этому вору и

// л. 3.

выпрашиваю почитать дать книги изъ хрипуновской библіотеки. Оттого я не люблю своего дѣла, и если бы не солдатчина, давно бы ушелъ, въ бан въ казначейство бы поступилъ….

У воротъ уѣсадьбы[w] былъ гость, на пирогѣ, торговецъ лѣсомъ, и некогда было итти въ домъ за книгами. Въ комнатахъ у Егора Иваныча было жарко натоплено и пахло рябчиками и пирогомъ рыбнымъ, и Егоръ Иванычъ даже не о пригласилъ на пирогъ. такъ пригласилъ откуша пирожка попробовать, что не было охоты оставаться. А когда учитель напомнилъ, что печь въ училищѣ не исправлена, Егоръ Иванычъ развелъ руками. На Сыщите печеника! Сами знаете, Микишка на высидкѣ…

Попросилъ Егора Иваныча, нѣтъ ли чего отъ зубной боли, но у Егора Иваныча была тольк порекомендовалъ водкой лѣчить водкой. Пришлось Захотѣлось съ холоду выпить водки, и учитель остался. За пирогамъ жаловался, что школа не ремонтируется другой годъ, что дымитъ печь, дуетъ полами, нельзя заниматься, дѣти не могутъ писать. а Егоръ Иванычъ говорилъ, какъ всегда: –А вотъ какъ-нибудь. на дняхъ…

И опять началъ разговоръ извѣстный разговоръ, что сколько на эту школу денегъ положено, а уже тридцать лѣтъ здѣсб[y] и на ворѣ и всѣ пьяницы. Грамотно ф подписаться не умѣютъ. А все это оттого, что персоналъ не имѣетъ любви къ дѣлу.

–Надо чтобы всѣ проходили понимали педа-гогику! Во всякомъ дѣлѣ нужна спеціальность… А у насъ никто педагогику не знаетъ… У Вы развѣ пно[z] педагогикѣ? Вы отъ солдатчины убѣгли… Такъ и всѣ…

А лѣсной торговецъ поддакивалъ:

–Да ужъ… специальность первое дѣло… и безъ спеціальности никакое дѣло итить не можетъ…

–Вы почитайте! – говорилъ Егоръ Иванычъ. – про Германію… Отчего тамъ полный порядокъ, и побѣдили фФранцію[aa] и загребли сколько милліоновъ! Черезъ пе-дагогику! Вы сами говорили, что тамъ учитель все такъ сказать… и сдѣлалъ… Значитъ, тамъ была пе-дагогика! Спеціальность!

–Обязательно спеціальность нужна… до какого дѣла не доведись… всегда спеціальность… –говорилъ лѣсной торговецъ.

–А что такое… педа-гогика? – спросилъ учитель, у котораго зубъ сильнѣй занылъ. – Вы-то знаете?

–З Мнѣ хоть и знать этого не требуется, но… отлично понимаю… что надобна учен<а>я спеціальность… а у насъ…

–А у насъ… –перебилъ учитель… –у а у насъ… вотъ я сегодня чи

// л. 3. об.

тать буду… про самоѣдовъ! А далеко уѣдешь на самоѣдахъ? Вотъ вы про германскаго учителя что-то слышали, а не знаете-съ… во всемъ цѣломъ… Тамъ не только про самоѣдовъ… тамъ про все-съ! Тамъ щкола была! А школа должна быть какъ храмъ, свѣтлый, большой храмъ… свободный…

–А по моему надо спервоначалу народъ къ порядку пріучить… а потомъ наукамъ обучать, а то одинъ безпорядокъ и безобразіе… –сказалъ лѣсно<й> торговецъ. – Теперь у меня… извольте видѣть… кажную ночь обязательно собакъ спускаете… пять собакъ у меня… только и спокоенъ, а то прямо никакихъ силъ…

–Вотъ то-то и есть. Тутъ и педагогики одной мало, а у насъ что! Одно свинство и необразованіе. Школъ натыкаютъ, а ничего… чтобы по настоящему, для пользы…и неповиновенія… Теперь вотъ съ Силантіемъ вышло намедни… распяли его на крестѣ! Понимаешь? Слегу за спину заложили, а руки веревками накрѣпко къ ней прикрутили и оста а ротъ завязали. Завели въ чущу и оставили въ чапыгѣ – ему ни шагу нельзя. Тридцать четыре часа стоялъ! пока собаки не сыскали. Это что? Это они ужъ вычитали гдѣ-нибудь. Раньше просто тамъ – ну изобьютъ тамъ, а теперь распятіе по оскверняютъ!...Это ужъ изъ газетъ какъ-нибудь…

Учитель не зналъ все и молчалъ. Зналъ, что все, что бы не сказ<а>лъ онъ, полетитъ какъ. Все было несуразно: и то, что они говорили, и то, что онъ сидитъ съ ними и пьетъ водку, и то, что онъ пошелъ въ школу от<ъ> солдатчина, и педагогика. Какъ мѣдь звенящая, какъ голосъ эхо въ лѣснофй[bb] чащѣ были бы и его слова.

Долго и путано толковали про непорядки и своеволіе, хлопали рюмки за рюмкой. Жена управляющаго не вмѣшивалась, и только вздыхала съ каждой рюмкой, которую выпивалъ Егоръ Иванычъ, а Егоръ Иванычъ и повторяла

–Да хоть не чертыхайся… Ну, что хороошаго! Отъ водки-то зла одного сколько бываетъ… В

У учителя болѣлъ зубъ и онъ попросилъ у Аграфены Ивановны хоть іоду. Но іоду не оказалось, а п, а лѣсной торговецъ посовѣтовалъ потравить зубъ крѣпкой водкой.

–Я Только ей и спасался, покеда всѣхъ не отравилъ… Вы-ыть… –показалъ онъ, ощеривъ гнилыя пеньки.

Послѣ чая Егоръ Иванычъ повелъ учителя и лѣсника въ домъ. Самъ отпиралъ каждую дверь, выискивая ключи на окгромной[cc]проволочномъ мѣдномъ кольцѣ и показывалъ комнаты.

–Здѣсь отдыхаютъ послѣ пріема пищи… на манеръ салона… Здѣсь… билліардная… здѣсь сигары курятитъ послѣ обѣда Кириллъ Андреичъ..

// л. 4.

одну сигару на день… Здѣсь… интимная комната… для… женскаго разговора… Зерькало три тыщи заплачено въ Парижѣ…

–Дда-а… –постучалъ лѣсникъ пальцемъ по стеклу. – французская…

–Ковры изъ… Бухары! Тыщу рублей за коверъ…

–А застраховано?

–Теперь дураковъ не водится… Мебель подъ чехлами… изъ енгратовагго дерева… въ водѣ тонетъ…

И бронза, и мраморъ, и мягкіе тихіе ковры

–Каминъ цѣликомъ изъ отлитъ… изъ Англіи такихъ каминовъ два на весь міръ… одинъ такой еще у

Водилъ по обширнымъ комнатамъ, гдѣ мебель чинно стояла въ чехлахъ, гдѣ шаги замирали на мягкихъ коврахъ, гдѣ, а учитель угрюмо смотрѣлъ и думалъ, что никто этимъ не пользуется, ме и завидовалъ, а Егоръ Ив. Тыкалъ пальцемъ и говорилъ:

–Тыща… двѣ тыщи… пятьсотъ бумагъ…

Ткнулъ пальцемъ въ картину пляшущихъ нимфъ и сказалъ:

–Замѣчательность… только одна во всемъ свѣтѣ…

А лѣсникъ потряхивалъ головой.

–Кто понимаетъ… конечно…

–Тутъ и понимаетъ нечего… замѣчательность…

Въ библіотекѣ хмуро смотрѣли темные шкафы.

–Ну, что вамъ дать? Изъ исторіи? или педагогику лучше, а?

–Что-нибудь… –говорилъ учитель, забывъ, что хотѣлось взять. – Ром Дайте хоть по исторіи…

–Гм… по исторіи… Ну, выбирайте…

Учитель водилъ глазами черные корешки – шли все французскія книги. Нашелъ русскія и выдернулъ – лѣсное хозяйство. Долго искалъ, –сталъ Егоръ Иванычъ потрескивать пальцами.

–Ну, что? Тутъ тоже и въ книгахъ надо понимать… глаза разбѣгаются Вотъ она педагогика-то и для этого нужна. По исторіи вамъ? Гм… Должно толстыя эти…

Вытащилъ одну толстую. – словарь.

Наконецъ, учитель нашелъ, что нужно. Выбралъ двѣ книги и сталъ прощаться.

// л. 4. об.

// карт.

НЕНАСТЬЕ.

 

I

 

Мокрая осень затянулась до конца октября. Когда учитель ямкинской школы выглянулъ поутру въ окно, и увидалъ налитыя жидкой грязью колеи и мелко-мелко сѣющій дождь, сказалъ злобно: Господи! когда же это все кончится!.. Это относилось и къ погодѣ, а больше къ и ко всему, что словно сговорилось, чтобы отравить ему жизнь. : дуло въ окна и поломъ, болѣли зубы, сторожъ ушелъ въ къ себѣ въ Ромкино, и приходилось идти за водой, топить угарную печь, и, кромѣ того, сегодня было воскресенье, долгій и пустой день, а вечеромъ долженъ пріѣхать бат дракинскій батюшка, читать съ волшебнымъ фонаремъ о покореніи Казани, а самъ онъ о томъ, какъ живутъ самоѣды. Воскресныхъ чтеній учитель не любилъ

Мокрая осень затянулась до конца октября. Когда учитель ямкинской школы выглянулъ поутру въ окно и увидалъ путаныя, налитыя жидкой грязью колеи и косой, порывистый дождь, то подумалъ съ тоской, что еще двѣ осе<н>и придется пробыть здѣсь, и о<п>ять упрекнулъ себѣ, зачѣмъ уклонился отъ солдатчины и пошелъ въ эту дыру, гдѣ

Еще не проснувшись какъ слѣдуетъ, учитель услыхалъ дробный и пустой звукъ у кадушки подъ ж за окномъ, по опрокинутому ведру – дыр-дыр-дыр… и почувствовалъ, что зубъ все еще болитъ и дождь не пересталъ. Этотъ унылый звукъ онъ слышалъ съ перемежками въ теченіе всей ночи, и всю ночь билъ по стекламъ упорный дождикъ, и подвывало въ трубѣ порывами. Въ комнатѣ быль муть, все та же сѣрая и с мутно-сѣро, плакали окна и видно было, какъ бьется у самаго стекла одинокій желтый листикъ на липче чахлой л голой липкѣ.. Дверь не хлопала, не было обычнаго гула, и учитель вспомнилъ, что сегодня воскресенье, долгій и пустой день, что сторожъ ушелъ къ себѣ въ Ромкино, и надо сейчасъ затопить угарную печт[ee], какъ живутъ самоѣды..

« Страшно болѣли зубы, стрѣляло въ ухо, надо было, и учитель еще ночью рѣшилъ вырвать зубъ пойти въ больницу и вырвать зубъ, но теперь, въ эту погоду казалось невозможнымъ итти за восемь верстъ по разбитымъ дорогамъ, и оставалось одно – итти въ Залетки хрипуновскую усадьбу и раздобыть у управляющаго хоть іоду.

// л. 5.

Ежась отъ холода, и уже не понимая ничего отъ боли, онъ одѣвался, стараясь хоть папиросами оглушить себя, и на чемъ-нибудь утвердить вниманіе, а передъ глазами, за плачущимъ окномъ тянулась черная дорога, налитыя жидкой грязью путаныя колеи и косой дождь ломающійся на вѣтру дождь. Взмахивая крыльями, чтобы не увязнуть, неслись черезъ дорогу промытыя гуси, а за ними, насунувъ на голову ко рваную кофту и болтая рукавами, шлепала красноногая дѣвчонка. Должно быть былъ сильный вѣтеръ – на конькѣ избы Семена Теленкова яростно вертѣлся жестяной пѣтушекъ, а одинокая плакучая береза хлестала въ одинъ бокъ тонкими пр повислыми прутьями. Учитель Черезъ дверь смотрѣлъ пустой и холодный классъ, съ грными партами, съ пестрыми картинками изъ священной исторіи, съ и картой полушарій, а на видномъ мѣстѣ въ смотрѣлъ портретъ Хрипунова, выстроившаго для земства школу. И учителю въ тоскѣ отъ боли и холода Учитель смо посмотрѣлъ на него съ ненавистью, вспомнилъ, что Хрипуновъ теперь сидитъ гуляетъ заграницейдѣ-то въ Италіи, и злобно думалъ, что это скотство – выстроить не школу, а сарай, и что и сарай-то этотъ выстроенъ для этого портрета.

… Ткнуть бы вотъ носомъ въ дурья, да подержать въ угарѣ… Скоты.. Писать нельзя… храмъ просвѣщенія… Мерзавзцы… не ремонтируютъ.

П Натянулъ болотные сапоги, надѣлъ гремучій, точно изъ жести, холодн<ый> плащъ, и не безъ вчая[ff], пощелъ въ хрипуновскую усадьбу. Вспомнилъ, что кстати и книги надо перемѣнить, и взялъ хрипуновскія книги.

Шагалъ по жидкой грязи, а подъ ногами чмокалао[gg] и хлюпало, и въ головѣ отзывалось назойливое и знакомое – чей, чья, чье – чей, чья, чье… Такъ и стояло въ ушахъ до самаго жнивья, гдѣ стало посуше. Наперекосокъ, жнивьемъ, было ближе, прямо на хрипуновскій лѣсъ, чуть проступавшій за мутной сѣткой. На жнивьѣ лѣпилась глина и было противно итти, упалъ и запачкалъ книги. Вѣтеръ билъ порывами съ разныхъ сторонъ, рвалъ плащъ, а съ межей кланялся въ одну сторону чернобылъ, точно длинные ряды маленькихъ остроклобучныхъ монашковъ выстроились и молятся, служатъ панихиду эти по этимъ заплаканнымъ и голымъ взъерошеннымъ полямъ. Еще не отлетѣвшіе грачи дѣловито ковырялись на буромъ жнитвѣ, попляс и уныло каркая тонули въ дождѣ.

« П А вчера съ зарей все грачи летали…

На опушкѣ лѣса, гдѣ была канн канавой отмежевалось ямкинское жнивье, показалось учителю, что двиджется[hh] въ дождѣ за деревьями высокая фигура Показалось, что узналъ рыжую шапку Семена Теленкина и вспомнилъ, какъ на Покровъ съ мѣсяцъ назадъ, на Покровъ, избили егохрипуновскіе лѣсны<е> сторожа, поймали съ охапкой сѣна лѣсного сѣна. Вспомнилъ, разсѣченныя вспухшія губы ногайкой и какъ Семенъ сидѣлъ у него на кончикѣ парты и

// л. 5. об.

пьяный

сплевывалъ кровь и тянулъ по-бабьи:

–Скажио… Божьей милости… что мнѣ съ ими… жалобу какую подать? а свидѣтелевъ у меня нѣтъ… Ни суда, ни управы…-ы… въ кровь..

Такъ и не жаловался.

Приглядѣлся – нѣтъ никого въ деревьяхъ, только торчать въ бѣлыхъ березахъ чорныя куклы можжухи, да косой сѣткой сѣчетъ на темной стѣнѣ лѣса дождь, косой.

Въ лѣсу охватило жуткимъ гуломъ воющимъ, не шорохомъ, когда лѣсъ въ силѣ и зелени, а воемъ и свистомъ вѣтра въ голыхъ сучьяхъ. Сыпались сушь чорная мокрая сушъ и тукала глухо въ напитавшуюся землю. Охватило осенней горечью лѣсной прѣли, похожей на горькій ладанъ. И здѣсь точно служили панихиду. Все было въ траурѣ, бѣлое съ чорнымъ, –бѣлые охолодѣвшія березы, высящіяся изъ чорныхъ гнѣздъ раскидистаго орѣшника и Чорные сочащіяся липы, и темныя лужи съ разбухшими темными листьями на днѣ. Жвакали подъ ногами и сочились досыта напоенные мхи, какъ – лѣсныя губки. И рѣдкія тихія елочки зеленыя сиротки стояли въ крупныхъ слезахъ, какъ осыпанныя бисеромъ. Слезами горечи и злой печали плакалъ весь зачернѣвшійся лѣсъ, сердито крапало съ непокойныхъ раскачивающихся деревьевъ.

… Пдъ[ii] сосенкой капъ-капъ… подъ елочкой кап-капъ…

Глухо, какъ въ пустоту, брехала собака въ лѣсной чащѣ, у сторожки но учитель въ гулѣ надъ головой и въ жесткомъ сухомъ стукѣ трущихся вершинъ различилъ идущій изъ глубины лѣса бухающій, тягучій звукъ стонущаго воя. Этотъ звукъ обрывался и набгалъ новой силой – ьбу-у-бу-у… И чѣмъ дальше углублялся учитель въ лѣсъ по извилистой тропкѣ, тѣмъ сильнѣй и отчетливѣй былъ этотъ странный лѣсовой звукъ. Какъ-будто засѣлъ въ чащѣ огромное животное и пугаетъ Учитель остановился и сейчасъ же понялъ: гудѣлъ бубенъ. С Пошелъ дальше и услыхалъ прыгающіе звуки гармоньи и голоса, и понялъ, что это рекру гуляютъ рекруты. А дождь лилъ сильнѣй, сильнѣй гулялъ въ вершинахъ вѣтеръ и качались деревья.

Голоса шли навстречу, и въ узкомъ полутемномъ к концѣ лѣсного прохода показалась Чорная кучка. Впереди, подпрыгивая и взметывая концами башлыка, прыгалъ парень съ бубномъ и бубенъ ревѣлъ на весь лѣсъ – бу-у-бу-у… бился въ рукахъ подъ кул[jj] подъ прыгающимъ пальцемъ. Ему подыгрывала гармонья. и  голоса кричали въ вершины деревъ:

Еще-о за-а-пла-четъ дорога-пая подру-уга вѣрная моя-а!...

Учитель столкнулся съ ними.

–Сто-о! Смирна-а! – за крикнулъ передній съ бубномъ.

Всѣ были пьяны, въ бумажныхъ цвѣтахъ на на сѣирыхъ рекрутскихъ шапочкахъ

// л. 6.

и въ цвѣтахъ, смятыхъ дождемъ была гармонья, и красны отъ водки и крико были молодые безусыя лица. А у одного изъ нихъ была въ рукахъ четвертная бутыль.

–Ивану Ликсѣичу… го-спо-дину Фомичову!...

Это были все ямкинскіе, взятые по набору, и. Учитель молчалъ, ожидая, что уступятъ дорогу, и боялся. Но хоть и былъ здѣсь отчаянная голова, Васька Чугунный, все обошлось по хорошему. Тотъ, что билъ въ бубенъ, стоялъ передъ нимъ и ерзалъ пальцемъ по кожѣ бубна выкрикивая:

Ахъ Фоми-фоми-фоми – фоми фами фами – фа мичевъ!...

–Не боитесь объѣзчиковъ?... – спросилъ учитель.

–Что-б… –оралъ бубенъ. – Да мы ихъ…….. Казенные мы теперя! Всю его потроха Егора Иванова… Подходи!...

Парень нагнулся и вытянулъ изъ сапога финскій ножъ и совалъ въ лицо учителю.

–Видалъ? Всѣхъ ихъ… ингушей, чертей… Ходъ слободный…

–Пропускай ег Иванъ Ликсѣича! – кричалъ В Чугунный. – Уваж Господина Фомичева не трогай…

                                   Эхъ, птичка Божія не знаетъ, ни заботы ни труды…

                                   Въ лдолгу[kk] ночь на вѣткахъ дремитъ… Солнце красное взойдетъ

Выхъ!... За весной красы природы… эхъ, лѣто красное придетъ…

Онти[mm] сорванный голосъ оралъ въ ухо:

–Не И Не трожь господина Фомичева!

Тронулись дальше, загудѣлъ бубенъ и пять глотокъ затянули, выдирая изъ нутра:

Послѣ-эдній но-нѣшній дене-очекъ-екъ…

Учитель смотрѣлъ, какъ они сталкивались плечами, мотались желтые языки башлыковъ, путались ноги, а въ ушахъ стояло сиплый – не трожь господина Фомичова! Мо<ж>етъ быть

–Откуда это васъ несетъ? – спросилъ учитель, подлаживаясь къ шутливому тону.

–Съ этого мѣста! – крикнулъ тотъ, что несъ четверть водки, –Изъ казеннаго заведенія….

                                   Эхъ, казенная водичка

                                   Сердце грѣетъ не крушитъ…

И пять глотокъ подхватили:

                    Что попало въ кошелечикъ

                    Безъ премйнно убѣжить.

// л. 6. об.

Учитель смотрѣлъ имъ вслѣдъ, не чувствуя зуба – съ пережитаго и шелъ и думалъ, что каждый годъ все то же, что и нынѣшній годъ натворятвъ[nn] они безобразій, что и дальше будутъ все то же, и его ученики, которыя теперь учатъ Птичку Божію и слушаютъ, какъ живутъ самоѣды, черезъ десять восе<м>ь-десять лѣтъ надѣнутъ рекрутки, повяжутъ башлыки и будутъ пьяные шумять въ хрипуновскомъ лѣсу подъ дождемъ, куражиться, показывать что ничего не боятся, стрѣлять у с лѣсныхъ сторожекъ, палить подъ носомъ у Егора Иванова и задирать ингушей, которыхъ теперь всѣ боятся. въ обычное время всѣ боятся. А Шелъ по скользкой тропкѣ, попадая въ темныя лужи, а съ вершинъ швыряло на голову сушью, сыпались старыя гнѣзда, сыпало злымъ дождемъ и далеко позади вылъ, смѣшно пугая лѣсъ – бубенъ

Тропка вывела на лѣсную сторожку, къ полянѣ. Рослая рыжая, по волчьей масти с песъ стоялъ на тропкѣ и брехалъ, подн глухо, поднявъ острую морду, брехалъ на сторону, точно прислушивался, какъ гулко выходитъ. и  не уступалъ дороги. Учитель крикнулъ къ сторожкѣ, и увидалъ, въ запотѣвшее оконце протирающую стекло руку въ красномъ рукавѣ и бородатое красное лицо лѣсника Силантія. Отворилась оконце и хриплый голосъ крикнулъ:

–Пошла, чортъ! Дура…

Нулъ зубъ, хотѣлось курить, и учитель попросилъ спичку, и подошелъ къ оконцу.

На него пахнуло тепломъ, запахомъ пеленокъ и остр пирогами лукомъ. На сальномъ желтомъ столѣ, возлѣ В Лѣсникъ пилъ чай. На желтомъ Стоялъ самоваръ и лежалъ взрѣзанный пирогъ съ кашей и поблескивавшимъ въ кашѣ лукомъ. Силантій жевалъ Пахло сытно, и рыжебородый, здоровякъ Силантій, яркій въ красной рубахѣ и распотѣвші, сочно жевалъ, а, сгр и сгребалъ со стола въ огромную ладонь каашные крошки.

–Дай имъ спичку… –сказалъ онъ женѣ, которая сидѣла съ ребенкомъ кормила ребенка.

–Всрѣлиьс[oo] вамъ энти-то? – спросилъ онъ. – Чуть былъ собаку не стрѣльнули… сукины дѣти… Я Въ телефонъ ударилъ… за стражей… Подошли и наставили ружье въ окно… Вотъ какіе… Не тронули, ничего…

–Знаютъ меня… –сказалъ учитель. – Такъ кура жутся…

–Дерьмоѣды, черти… –ыррр… –рыгнулъ Силантій, подвая спичку.

Хотѣлъ, было, учитель, спросить, зачѣмъ такъ избили Теленкова, поглядѣлъ въ широкое красное лицо, на жующій ротъ и огромную ладонь лѣсника и не спросилъ. Пошелъ на усадьбу, провожаемый лаемъ пса, который опять занялъ, уже позади тропу и брехалъ въ вершины.

… А у меня и пироговъ никогда не бываетъ… –думалъ учитель, все еще слыша какъ-будто острый и сытный запахъ пирога.

// л. 7.

И въ тоскѣ отъ зубной боли и гнетущей погоды, жизнь его учительская представлялась тяжкимъ и незаслуженнымъ испытаніемъ и безцѣльнымъ и злым<ъ.> Жалованье нищенское, школу не ремонтируютъ, приходится жить въ холоду и угарахъ, печь дымитъ. и здоровье годъ отъ году хуже. И дѣло его казалось безполезнымъ и напраснымъ. Переливаніе изъ пустого въ порожнее. Школа должна быть храмомъ, а его посадили въ сарай. Школа должна открывать новую жизнь и учить этой жизни, а его заставляютъ читать, какъ живутъ самоѣды. Въ училищномъ шкапчикѣ десятка полтора трепаныхъ тоне<н>ькихъ книжонокъ пустыхъ, а въ хрипуновскомъ домѣ двѣ огромныя комнат<ы> уставлены шкапами, всѣ книги въ красивыхъ переплетахъ, и никто ихъ не читаетъ, Хрипуновъ живетъ здѣсь только два мѣсяца, а все остальное врем<я> домъ пустой, и управляющыій[qq] могутъ исправить печь и положить новый накатъ. А за хрипуновско<й> спиной всѣ хорошо устроились. Управляющій, правая рука главнаго управляющаго, изъ кучеровъ, а командуетъ всѣмъ, даже присутствуетъ на экзаменахъ, з вмѣсто Хрипунова и задаетъ глупѣйшіе вопросы. О Евангельск одръ с путаетъ съ клячей, воруетъ, продаетъ дѣлянки беретъ съ мужиковъ фальшивыя росписки. Воруютъ всѣ – и объѣздчики, и приказчики, и лѣсники, а Теленкина избили за какую-то охапку сѣна. У Хрипунова лѣсу больше двухъ тысячъ десятинъ, и это только малая доля всего всѣхъ имѣній, а Теленкова избили за Никиту Теленкова избили за охапку сйна.

Дождь пошелъ сильнѣй, и кругомъ стоялъ трескъ и гулъ качающагося подъ бурей лѣса. И все представлялось учителю, дикимъ и безсмысленны<мъ> безпорядокъ и несправедливость.

–Га-ой! –

Вывернулся изъ-за поворота тропы и скакалъ навстрѣчу ингушъ-стражникъ и прыгала за спиной у него винтовка и звѣякало[rr] Щелкалъ ногайкой, игра<лъ> удалью, сухо сжато было желтое лицо темное лицо его. Налетѣлъ, закидалъ комьями грязи, только сверкнули подковы.

… Скоты… –сердито думалъ учитель. – Наняли дикарей противъ своихъ же… кровныхъ … сколько платятъ! И сколько зла развели! Поймали съ грибами бабу и изнасиловали, исхлесталт[ss] Теленкова. Скоты, скоты…

И злорадно подумалъ, что и ямкинцы не сдаютъ. Глупо, несуразно все, а не сдаютъ. Сѣнные сараи выжгли… Въ засушь запалили лѣсъ…. Какъ на войнѣ.  Какъ враги… Подманили на топорный стукъ Силантія, нивалились толпой, –дѣтьми умолилъ. Завязали ротъ, завели въ дальній уголъ, въ самую чащу, привязали за къ жерд длинной жерди руки за спиной и составили. Простоялъ Силантій больше сутокъ, пока не разыскали его собаки. А развѣ нельзя было бы жить мирно? Стражникамъ больше тысячи уплачиваютъ… Скоты…

// л. 7. об.

У воротъ усадьбы напали на него два дымчатыхъ дога, и пришлось кричат<ь.>

 

II.

Въ комнатахъ управляющаго было жарко натоплено, пахло рябчиками и пирогами. Егоръ Иванычъ, управляющій, пригласилъ на пирогъ, и посовѣтовалъ выпить водки – самое лучшее средство, –а рыхлая жена его, Аграфена, бывшая любовница главнаго управляющаго, лѣнивл[tt] г сказала:

–Нѣтъ лучше, какъ солью полоскать… замираетъ… А такъ у насъ окромѣ нашатырнаго спирта… –для отрезвлѣнія держимъ – ничего нѣтъ. Развѣ вотъ еще… какъ его… перцовкой пополощите… а то можно и сургучомъ покапать… Егоръ Иванычъ все сургучомъ…

За столомъ сидѣлъ бритый, круглолицый, похожій на скопца, заѣзжій изъ городу торговецъ лѣсомъ, съ отеками  подъ глазами и тоже посовѣтовалъ тоненькимъ голоскомъ дѣтскимъ:

–Нѣтъ лучше крѣпкой водкой… Только ей и опасался, покеда всѣхъ не стравилъ… Вы-ыть…. – показалъ онъ ощеривъ гнилыя корешки. А то въ городѣ есть которые заговариваютъ… китаецъ одинъ былъ, червяковъ изъ зубовъ вынималъ пальцемъ…

–Обманываютъ… гнать ихъ по шеямъ надо… Пей, Иванъ Алексѣичъ.

Зубъ болѣлъ нестерпимо, стараясь думая хоть этимъ затомить боль, вспомнилъ попро[uu] печку и холодъ и сталъ просить жаловаться, что земство школу не ремонтируетъ, потому что это дѣло Хрипунова, а жить въ такомъ помйщеніи невозможно. Ученики сидятъ въ шубахъ, мерзнутъ пальцы, нельз<я> заниматься. Самъ онъ каждый вечеръ угораетъ и избѣгаетъ топить.

–Печника не найду и не найду… Вотъ  Никешка былъ – да померъ…. Опился… Золото – не печникъ… Погоди, я часомъ накажу…

И опять пошелъ извѣстный знакомый разговоръ, столько на училище дене положено – тридцать лѣтъ скоро, какъ выстроили, столько денегъ, что и не сочтешь, а народъ дикій и необразованный безобразный. Ч Словно и аза въ глаза не видалъ. Воръ на ворѣ и всѣ пьяницы. Грамотно расписаться не могутъ. А все отчего?

–Вездѣ жалубтся… очень безобразіе… –поддерживалъ лѣсной торговецъ Вѣры не внушаютъ, и все ниспровержено… легко жить хотятъ, а ничего изъ этого окромѣ недоумѣнія не выходитъ…

–Черезъ водку… –сказала Аграфена – Ужъ ты-то бы не пилъ пятую-то.

–Подъ руку-то… не сказы-вай…

–О-о-хо-хо…

Самъ Егоръ Иванычъ сидѣлъ въ креслѣ въ глубокомъ старинномъ креслѣ

// л. 8.

очевидно, принесенномъ изъ барскаго дома и похожъ былъ на взбитую перину. Толстая шея его наплывала на мягкую сорочку и висѣла красными скла<д>ками, и почти изъ-за щекъ высматривали заплывшіе глазки.

…На пирогахъ отъѣлся… –злобно думалъ учитель. Одръ!

–Во первыхъ, религія безъ вниманія… съ намедни преосвященнаго принималъ… такъ слово въ слово мы съ нимъ… И вотъ для васъ примѣчательно быть должно… чтобы на этотъ пунктъ было обращено должное вниманіе…

–Всѣ Богомъ отъ Бога живемъ… и его промышленіемъ хранимы, а иначе… какъ зракъ какой тлѣнный…

–Не зракъ, а злакъ… путаешь ты Прохоръ Никонычъ…. А вотъ я что еще скажу… Да-а…

–Да ты хоть передышхни… шестую ведешь… а то злакъ злакъ…

–А ты не встрѣвайси, разъ мы говоримъ про науку… Что ты понимаешь бабьимъ умомъ? Ваше дѣло вотъ… кулебячку спечть… ну тамъ… семейное дѣло…

–Хи-хи-хи… –смѣялся лѣсной торговецъ.

–А во-вторыхъ … что такое просвѣщеніе? Для этого надо понимать, педа-гогію! А кто у насъ понимаетъ педа-гогію?

–Дайте, выпью еще… –сказалъ учитель – Можетъ быть, Аграфена Ивановна іодъ у васъ есть…

–Медъ есть Медъ? – Нѣту іоду, а дай ему коньячку… заграничный тамъ, на верхней полочкѣ, въ уголочкѣ… Е Можетъ быть и есть какіе знающіе, министры тамъ… но очень немного. И преосвященный когда мы этотъ вопросъ разсуждали, слово въ слово. Разъ нѣтъ педагогіи, все задаромъ. И Ты, Иванъ Лексѣичъ, лучше не спорь… зубъ хуже заболитъ, а меня не оспоришь… Ты вонъ отъ солдатчины въ учетеля убѣгъ да и застрялъ… Такъ и всѣ… А надо спеціально, чтобы…

–Безъ спеціальности никакое дѣло итить не можетъ, а касательно ученія такъ прямо надо сказать… –подтвердилъ лѣсной торговецъ.

–КоКакъ я тоже у губернатора былъ… насчетъ всѣхъ этихъ скандаловъ, и поджоговъ, тоже… былъ разговоръ… про училище… и тоже… въ одно слово… Ну, какъ… полегче, а? Конькъ этотъ у меня… семь ли, восемь ли рублей…

… Краденый конькъ… и все это краденое… –подумалъ учитель. – И я пью и ѣмъ краденое, и сижу на краденомъ… и отъ него зависитъ – дать мнѣ книгъ или не дать… Скотина…

–Читалъ я… –разглаживая животъ и отваляясь въ кресло… –разсуждалъ управляющій. – Аль ты мнѣ говорилъ… про нѣмцевъ… чт какъ тамъ образованіе… –Въ Германіи, у нѣмцевъ… –пояснилъ онъ лѣсному торговцу

// л. 8. об.

–Такъ, такъ… Хорошо?

–А вотъ слушай. Все у нихъ въ порядкѣ… и побѣдили французовъ вдрызгъ расколотили и милліоновъ загребли… Бисмаркъ! Вотъ что въ три волоска-то… мозговитъ былъ!

–Что говорить…

–А черезъ что все это произошло? Черезъ пе-да-гогію! Самъ разсказывалъ, какъ школы тамъ и учитель, какъ говорится, все исдѣлалъ… отъ хорошаго обученія. И значитъ тамъ была педагогика! а у насъ…

–Педагогогія? Надо знать, что такое педагогія-съ… А у насъ… А у насъ… вотъ я сегодня про самоѣдовъ буду читать! А далеко уѣдешь на самоѣдахъ? Вы вотъ про германскаго учителя… знаю-съ! И отъ меня вы слышали, а не знаете во всемъ цѣломъ! Тамъ не только про сам<о>ѣдовъ тамъ про все! Тамъ школа была, а школа должна быть, какъ храмъ. А тутъ… платятъ гроши, каждый день угораю… холодище… у ребятъ въ животахъ вода болтается… ходятъ за четыре версты.. мерзнытъ… книгъ нѣтъ… все хорошее воспрещено… Такъ не наукамъ обучать, не просвѣщеніе вводить… а людей терзать… да-съ… Терзать людей такъ только можно…

–Ну это все отъ политики… Спервоначалу къ порядку надо привлечь а то одно безобразіе… –сказалъ

–Именно… –подтвердилъ лѣсной торговецъ. – Теперь до себя коснусь… Извольте видетъ… кажную ночь обязательно собакъ спускаю… пять пятеро собакъ у меня… только и спокойствія… а то прямо тащутъ и никакихъ силъ…

–И растащутъ… и не услѣдишь… минтомъ растащутъ… въ одинъ минтъ.

–Жуликъ пошелъ… прямо себѣ не вѣришь…

–То-то и есть. Одно свинство и необразованіе. Школъ натыкано у насъ а до дѣла коснись, никакого результата, окромѣ какъ зубъ за зубъ…

–Теперь церковь вонъ въ Еремкино обокрали… и такого натворили…

–Прямо вѣшать, сукиныхъ сыновъ! Теперь Силантій у меня… лѣсноторо лѣсной, рапяли его на шестѣ! Понимаешь? Слегу за спину, руки къ ей прикрутили, ротъ завязали и завели въ чащу и оставилѣ въ чапыгѣ. Тридцать четыре часа простоялъ! Собаки уже сыскали. Это что? Раньше ну.. изобьютъ тамъ съ сердцовъ… а теперь вонъ что. Это ужъ по к либо в<ъ> книжкѣ кто имъ прочиталъ, либо изъ газетъ удумали…

Учитель махнулъ рукой и не вмѣшивался. Все было несуразно: и то, что они плели, и то что онъ сидитъ съ ними и пьетъ краденую водку, и то, что пошелъ онъ отъ солдатчины въ школу, и педагогигика. Какъ брехъ псовъ въ лѣсной чащѣ казалось ему эти путаныя рѣчи и зат. А

// л. 9.

А зубъ все болѣлъ. И опять пришло въ голову, что надо его вырвать. Посмотрѣлъ на часы стѣнные часы – половина второго. До больницы отсюда было шесть верстъ, не – да пожалуй и не застанешь доктора да праздникъ – пожалуй и не застать фельдшера. Да и не обернешься – въ шесть чаосовъ[vv] пять часовъ чтеніе съ фонаремъ, и пріѣдетъ еремкинскій батюшка читать про завоеваніе Каза покореніе Казани. чортъ бы его побралъ. Подумалъ и попросилъ у Егора Иваныча лошадь – съѣздить въ больницу. Но Егоръ Иванычъ лошади не далъ – народъ спитъ послѣ обѣда и время праздничное…

–Утречкомъ бы… а то завтра… завтра съ удовольствіемъ…

–А то ледку приложить хорошо… –посовѣтовала Аграфена Ивановна.

–Угощу я тебя сигаркой… можетъ, облегчить… Аграфена Ивановна… сигары тамъ у меня… съ лѣваго краю… на шкапу…

Попросилъ и лѣсной торговецъ сигарку. Отъ сигары крѣпкой сигар<ы> замутило въ головѣ, оглушило и зубъ затаился.

Учитель передалъ книги и попросилъ, нельзя еще взять.

–Это возможно… Ну, пойдемъ, Кузьмичъ… –покажу кстати и тебѣ домъ.

Проважаемые парое сѣрыхъ съ стоячими ушами, красно губыхъ договъ они пошли въ хрипуновскій домъ, –огромный и гулкій, старинный хрипуновскій домъ, Егоръ Иванычъ отпиралъ каждую дверь, медленно выискивая и ключи, выбирая на большомъ кольцѣ и показывалъ комнаты.

–Здѣсъ отдыхаютъ опослѣ обѣда… пріема пищи… салонъ. Въ билліар На билліардѣ играютъ… Для куренья опослѣ обѣда… воды пьютъ… Интимная комната… для разговоровъ… салонъ. Зерькало три тыщи… мзъ Парижа… бабушкино…

–Дда-а… –постучалъ лѣсникъ, по стеклу. – Французская работа…

–Каминъ на весь мѣръ два… изъ Англіи…

–А-а…

–Хоры… въ древнее время музыканты свои были… теперь когда если…

изъ городу… Спускъ карточное отдѣленіе… Нинфа… одна такая картина на всемъ свѣтѣ… оригинальной работы…

Учитель узналъ подсвѣчники съ лисьими головками. Такіе же подсвѣчники стояли у Егора Иваныча передъ зеркаломъ. Узналъ въ кабинетѣ и кресло

Лсникъ ахалъ и прицѣнивался, а учитель ходилъ и угрюмо смотрѣлъ и думалъ, что никто здѣсь не живетъ, и все это такъ стоитъ, даромъ И слышалъ:

–Тыща… три тыщи… мраморъ замѣчательный, заграничный…

–А-а…

–Мертвая комната… а тре въ ней померло… на этомъ диванѣ… И постоянно потому лампаду жгемъ…

// л. 9. об.

Въ библіотекѣ, темной, съ сукномъ на полу комнатѣ, хмуро смотрѣли доверху набитые книгами рѣзные шкапы, съ совами на каждомъ.

–Выбирайте… –сказалъ Егоръ Иванычъ, садясь на турецкій диванъ, –Садись, Кузьмичъ. Сколько тутъ ума всякаго – показалъ онъ на шкапы. Большихъ денегъ стоитъ… Сынъ у меня на инженера выходитъ… говоритъ, что тыщъ на двадцать…

Учитель водилъ глазами по чернымъ и золоченымъ корешкамъ, забывъ что хотѣ ему надо бы взять.

–Ну, какъ ? Къ нимъ и не подойдешь сразу-то… Про исторію ежели такъ вонъ, будто, къ двери… а то романы въ середкѣ… сынъ бралъ романы… Эхъ, штучка тутъ есть…

Онъ наш отперъ нижній закрытую наглухо половину и вытащилъ большую альбомъ съ гравюрами, перенесъ на столъ и сталъ показывать лѣснику.

–Не вида-алъ? Хе-хе… Подонъ шкапъ… ей-Богу… секретные…

Закатывался удушливымъ смѣхомъ, и лѣсникъ смѣялся и щелкалъ по гравюрамъ…

–Дозволяютъ…

Учитель смотрѣлъ на портреты Пушкина и Тургенева между шкапами. Они смотрѣли холодно и покойно, какъ и всюду. Искалъ по рядамъ, вытягивалъ книги и смотрѣлъ. Наконецъ нашелъ рядъ і–по исторіи культуры, выбралъ двѣ книги и показалъ Егору Иванычу.

–Ну, и бери… Пиши бумажки, клади въ гнѣзда…

–А это кто жъ, родственники? – спросилъ лѣсникъ, показывая на Пушкина.

–Ученые… которые книги писали… –махнулъ Егоръ Иванычъ пальцемъ провелъ по стѣнамъ пальцемъ.

–Будто изъ нашихъ… –показалъ лѣсникъ на Тургенева. – Прямо, староста въ Еремкино такой же…

Проходя обратно поляной, учитель встрѣтилъ то опять сѣраго пса, и опять ВУ сторожкѣ стояла осѣдланная лошадь съ каз, а изъ избы доносилось пиликанье гармоньи и. Крикнулъ на пса, тотъ и пошелъ прямо. Тотъ нехотя, продолжая брехать въ вершины, сошелъ съ тропки и долго продолжалъ лаять. А дождь Дождь пересталъ. Минутами било солнцемъ въ вчерныхъ вершинахъ успокоившихся, проглядывали голубыя окна въ мутныхъ тучахъ. А когда учитель выбрался на жнивье, охватило холодкомъ. Съ сѣвера прочищало и за ямкиномъ уже очистило и зеленовато голубая полоса выт<я>нулась тамъ въ жидкомъ холодномъ освѣщеніи. И суше и звончей позванивало въ пообвѣтрило и спокойно стояла мутная вода въ коровьихъ копытцахъ и конскихъ копытцахъ и сухо позванивало въ жолтой щеткѣ жнивья.

В Къ ВКогда стемнѣло, уч Вечеромъ учитель читалъ Вечеромъ школа

// л. 10.

въ школу сошлись ямкинцы – ребятишки и взрослые смотрѣть фонарь туманны картины. Сперва читалъ Еремкинскій батюшка про покореніе Казани и пока фонарь показывалъ рядъ портретовъ. Потомъ учитель разсказаывалъ[xx]….

 

III.

 

Вечеромъ на другой день учитель стоялъ у окна и смотрѣлъ въ сторону хрипуновскаго лѣса, за полемъ и, на ровный огонекъ, и думалъ – пойти или не пойти. Хотѣлось пойти, посмотрѣть, какой о н ъ теперь, и казалось какъ-то не укладывалось, что е г о уже нѣтъ. Онъ такъ ясно видѣлъ большое рыжебородое лицо, голубоватые ласковые глаза и широкія плечи въ красной рубахѣ, и большую руку загорѣлую волосатую руку, державшую спичку, и ясно вспомнилъ острый запахъ пирога съ кашей.

И какъ-то странно было, что не воетъ бубенъ, не кричатъ рекруты на де улицѣ, а тамъ, гдѣ всегда было темно въ эту пору, т горитъ жуткій и и такой значительный огонекъ. И опять думалъ, какъ и все съ самаго утра, когда узналъ, что н нашли на дорогѣ, у ямкинскаго поля, тамъ, гдѣ лѣсъ образуетъ уголъ и гдѣ глубокая межевая яма, убитаго хрипуновскаго лѣсного сторожа Силантія. Думалъ, кто же убилъ? И почти зналъ, кто убилъ. И почти увѣрился, что видѣлъ вчера утромъ Семена Теленкина возлѣ того мѣста. А утромъ пріѣхалъ становой съ урядникомъ, произвел<ъ> дознаніе, и апосадилъ ш всѣхъ шестерыхъ рекрутовъ въ пожарный сарай. Теперь ждали пріѣзда слѣдователя, а пока поставили къ сторожить тѣло очередныхъ ямкинцевъ – старика Захарова да Ивана Корнюшку Зубастаго да Василья, по прозвищу Развезенная Варежка. Уже многш[ccc] ихъ зря и лишили послѣднихъ гулевыхъ дней. И опять старался увѣриться, точно ли стоялъ подъ березой Семенъ Тел<е>нкинъ. И опять вспоминалъ, какъ сидѣлъ онъ и плевалъ кровью и говорилъ:

–Ну, постой… жалиться мы не будемъ… некому намъ жалиться…

// л. 10. об.

смотрѣлъ на противъ, къ избѣ Теленкина и видѣлъ скупой огонекъ въ запотѣвшемъ окнѣ и чьи-то тѣни. Сказать, что видѣлъ? И не зналъ точно, видѣлъ ли. Вспоминалъ, что четверо у Семена ребятъ: заберутъ и заканителятъ. И оттого, что почти зналъ, кто уьилъ[ddd] лѣсника, и не могъ сказать, и оттого, что шестеро молодыхъ парней сидятъ въ сараѣ, было тяжело невыразимо.

Вышелъ на улицу. Морозило, но небо было темно. Подъ ногами похруст<ы>вало на колеяхъ, точно л хрупало какъ стекло. Жуткій огонекъ тихо свѣтилъ краснымъ глазкомъ. И жутко было идти въ темноту, на о<г>онекъ. Учитель стоялъ и смотрѣлъ на избу Теленкова и думалъ: какъ же онъ? Если это такъ, если о н ъ, то какъ же онъ чувствуетъ въ себѣ, зная, что шест<е>рыхъпосадили, и по всей вѣроятности еще долго будутъ томить. А у нихъ и такъ не радость – солдатчина. И не могъ И было ужасно и больно за него. И казалось страшннымъ, что убилъ Теленкинъ лѣсника за то только, что захватили его съ сѣномъ, а стражники били ногайками. Не Силантій билъ, а ингуши, эти, съ темными сухими лицами и острымъ взглядомъ горячихъ глазъ. И было бы еще понятно, если бы убилъ онъ одного изъ этихъ. Но можетъ быть и не онъ.?...

Услыхалъ по улицѣ хрустъ затянувшихся ледкомъ лужъ и смутные голоса. И по голосамъ – Оувидалъ двѣ фигуры, при подходившія фигуры.

–Смотрѣть, что ль идете?...

–Чего смотрѣть-то… –хмуро сказалъ голосъ и учитель узналъ Корнѣя Зубастаго – На смѣнку идетъ… Иванъ Лексѣичъ…

Другой былъ Василій, сосѣдъ, по прозвищу Развезенная Варежка.

–Грѣховъ-то, грѣховъ-то ч што… бя Господи, Твоя воля… –сказалъ Варежка. – Теперь всѣхъ запутаютъ…

–И я съ вами… –сказалъ учитель.

Шли молча на огонекъ. Перешли выьрались[eee] изъ похрустывавшей грязи, еще не совсѣмъ промерзшей и пошли по жнивью.

–Робятъ задарма взяли… съ вечеренъ гна улицѣ гуляли… пьяные… а его передъ ночью, въ обходъ когда вышелъ… топоръ быдто, слыхалъ.. У жены пытали…

–Грѣховъ-то што… –твердилъ Варежка. – Четверо ребятъ остались… А можетъ тѣ, черти его… енгуши… дѣло темное… Пилъ у его одинъ, сказывала баба…

–Нашихъ-то за что?...

–А ни на кого не думаете? – спросилъ затаившись учитель.

Помолчали. Слышалось, какъ шуршитъ звонко мерзлая соломка.

–Грхъ сказать… … всяко думается… Думка – думкой, а поклепъ

// л. 11.

кле а клепать грѣхъ на душу взять…

–Шли молча, и зналъ учитель, что у каждаго изъ нихъ есть свое и больное, и тревожное, и у нихъ то же, что и у негог[fff], и было ему радостно это общее, но и человѣчески-прекрасное. Вотъ и И хоть не задумывался никогда учитель надъ народной душой, но то, что почувствовалъ сейчасъ показалось ему такимъ прекраснымъ и теплымъ, согрѣвающимъ въ этой темной ночи съ заковывающимъ землю морозомъ, что

Шли и молчали. Огонекъ выросталъ, и уже виднѣлось розовое на черной стѣнѣ тихаго лѣса, и ползали эти розовый отсвѣтъ въ высокой и корявой ясно ви различимой теперь чернотѣ. Варежка, тихій раздумчимый мужикъ что-то точно шепталъ себѣ подъ носъ. Корнѣй шелъ тв тяжело ступая и учитель слышалъ ясно, какъ дружно и глухо стучатъ шаги по затвердѣвш<ей> землѣ.

Двое сидѣли по бокамъ костра, на самой дорогѣ, точно захваченные глухой ночью вдали отъ жилья путники. Костеръ игралъ языками и черной стѣнѣ голаго лѣса прыгали и качались двѣ большія тѣни.

–Чтой долго-то? – окликнулъ отъ костра. – Ты, Варежка?...

–Не пи на пиво чай, звали… –сказалъ Корнѣй. – На пиво-то бы мы онъ когда были, смотрѣ осматривался, гдѣ о н ъ.

–Къ ямѣ-то… –показалъ Лаврентій Дутовъ тловъвыдернулъ изъ костра головешку и пошелъ показать. Сошлись всѣ и стояли молча надъ длиннымъ, вытянувшимся подъ забѣлѣвшей изнеемъ рогожкой. Видны были поблескивающія къ огни подковками новыя сапоги съ приставшими къ подошвамъ желтоватыми листьями и грязью. Обошли съ головы. Большія руки выставились изъ-подъ рогожи, цѣплялись за землю скрючинными пальцами теперь бѣлыми пальцами.

–Лица не видать… въ землю лнъ[ggg]… –сказ<а>лъ кто-то. А трогать зап воспрещено…

Обломиоась[hhh] головешка и на тѣло упала ночь.

–Стояли у костра и говорили, и не слушалъ учитель, что говорили, не спрашивалъ.

–А баба была? – спрашивалъ Варежка.

–На усадьбу взяли…

–Экои грѣхъ стался!...

–Много его было…

Слышалъ учитель, какъ гулко отдаетъ въ лѣсу лаемъ, должно быть тотъ песъ, у сторожки, и вспомнилъ взбрехавшую къ немоу острую морду, и привядзаннаго коня, и гармонью, и руку въ рукавѣ протиравшую сткло и женщину, кормившую ребенка. И опя в не могъ перестать думать, кто же убилъ.

// л. 11. об.

–Эхъ, сйнца-то не прихватили… –сказалъ въ тишинѣ Варежка. – И сучков<ъ> то мало… Итить-то туды поязно показалъ онъ въ лѣсъ. – Топорикъ-то есть…

–Да возля огня-то… Теперь рубить можно… Постарайся…

–Идемъ, што ль… –сказалъ. Лаврентій. – Время-то поди… къ одинцати Снѣжокъ пошелъ… А?

Учитель замѣтилъ на рукавѣ пальто снѣжинку, еще, … Пошелъ снѣжокъ. Смотрѣлъ на костеръ и видѣлъ на свѣтлой полосѣ отъ костра бѣлыя полосы сыпавшагося снѣга. Шла долго жданная, свѣтлая зима, бѣлая, тихая зима, когда въ падающихъ снѣгахъ сходить на душу русскаго человѣка покой и сладкая грусть тихая радость, что прошла темная непривйтная осень, когда идетъ хоть и лютая, но крѣпкая и вѣрная зима съ метелями и яркимъ солнцемъ, съ морозами-трескунами, съ звонкимъ стукомъ лопающихся бревенъ, когда съ красногрудыми мирными снигирями въ прозраснѣжной прозрачности звонкихъ лѣсовъ четкихъ лѣсовъ, сверкающихъ далей и краснаго солнца, съ ухабами, съ раскатами на дорогахъ, съ крѣпкимъ, какъ вино воздухомъ, съ дымами надъ деревнями розовыми дымами надъ былыми деревнями, когда четки дали, звонки кголоса[iii], въ сверканьи матовомъ сверканьи инеевъ, пожарами закатовъ, лунными кольцами въ далекомъ небѣ и четкими звѣздами въ бархатной сеневѣ и глубинѣ небесъ. когда нѣтъ черноты въ голых и голыхъ полей обглоданныхъ полей, а спитъ подъ пушистыми пеленами тепло, лежитъ будущее зеленые ковры весны рождающейся весны, съ въ грозахъ рождающейся весны.

–И я съ вами… –сказалъ учитель.

Опять пошли втроемъ, молча, звонко ступая, чуя на разгорѣвшихся отъ огня лицахъ холодныя искры снѣга. И уже к Шли Въ деревнѣ было темно, только огонекъ тускло бйлый огонекъ тускло свѣтилъ въ окнѣ школы на выѣздѣ. И точно какъ бы посвѣтлѣло на жнивьѣ, и точно какъ похрустывать подъ ногами. И не весело было, смутно было у всѣхъ и потому конечно, шли молча. И уже прошли половину жнивья, вышла изъ темноты человѣкъ высокій и тощій, какъ столбикъ стоялъ на пути имъ.

–Ты, Семенъ… –крикну окликнулъ одинъ. – По Долгаго-то видать далече…

–Я самый… –сказалъ голосъ узналъ учитель сухой голосъ и почувствовалъ, что это онъ и никто больше.

–Глядѣть, што ль идешь…

Подошли вплотную. Семенъ продолжалъ стоять. Остановились. Ждали, показалось учителю.

–Кто тутъ?... Лаврентій… Иванъ Дутловъ… Иванъ Лексіичъ…

// л. 12.

Хотѣлъ сказать, но не нашелъ словъ.

И быстро пошелъ

 

–Мы самые… Поди, погляди…

И понялъ учитель, что и они несутъ въ себѣ то же, что и онъ. И опять обрадовался. И почему-то такъ жалко стало ему этого долгаго и тощаго Семена.

–Иттить мнѣ некзачѣмъ… П Къ старостѣ пойдемъ, братцы… Вотъ онъ я… итить мнѣ некуда… больше…

Учитель въ замираньемъ сердца услыхалъ сбивающійся голосъ и сжалось сердце…

–Мой грѣхъ… одно къ одному… не томить путать никого… все едино…

–Ты? – безъ удивленія спросили оба. – За чшто жъ ты его такъ?...

–А за что… баба на судѣ скажетъ…

И пошелъ къ деревнѣ, путаясь на и спотыкаясь на комьяхъ, невидный въ лицѣ. Учитель обогналъ мужиковъ, поравнялся съ И Семеномъ, хотѣлъ сказать ему, хотѣлъ взять его руку, благодарить за что-то, что скинуло камень, что онъ чуялъ въ немъ, въ этомъ тощемъ неуклюжемъ ротастомъ тепер<ь> съ кривыми зашитыми губами ртомъ. И боялся нарушить то тягостное и жуткое и молчаніе, которое нужно человѣку, которое не вернешь не возмѣстиш<ь> никакими словами. И, что чуется, и чего ьбоится[jjj] спугнуть всякій, кто имѣетъ че обликъ человѣкъ.

Такъ они шли четверо по звонкой соломкѣ жнивья, подъ снѣжкомъ. Такъ они шли и по лопающимя ледянымъ пленкамъ и по за крѣпшимъ гклолеямъ разбитой дороги. Такъ они вошли въ уснувшую деревью и подошли къ старостину дома.

И четко отдался въ тишинѣ ночи стукъ палки о въ пустыя ворота.

// л. 12. об.