Человек из ресторана. Редакция 1910 г. (РГБ 387. 4. 17.)

Фонд № 387

И. С. Шмелев                                                                      Шмелев,

Картон № 4                                                             Иван Сергеевич

Ед. хран. № 17

[ʺЧеловек из ресторанаʺ]

ʺПод музыкуʺ — повесть.

1910

Машинопись с авторской правкой   80 лл.

без конца.

Пагинация авторская.

                                   Рассказы т. III. Москва 1912 г.

стр. 3—187

Общее количество

листов

80

// карт.

ЧЕЛОВѢКЪ ИЗЪ РЕСТОРАНА. 

I[1]

 

…Я человѣкъ мирный и выдержанный при моемъ темпераментѣ, тридцать восемь лѣтъ, можно такъ сказать, въ соку кипѣлъ,  но послѣ такихъ словъ  прямо какъ ожгло меня. Еще бы[3] глазу на глазъ, я бы и пропустилъ отъ такого человѣка… Захотѣлъ отъ собаки кулебяки! А тутъ  при Колюшкѣ и такiя слова!.. 

- Не имѣете никакого[6] въ ресторанахъ по карманамъ гулять, такъ, думаете, допущу въ отношенiи моего очага! 

И пошелъ, и пошелъ[9] невозможно въ одной квартирѣ при такомъ гордомъ характерѣ и постоянно нетрезвомъ видѣ, и вывѣсилъ къ воротамъ записку. Такъ ему досадно стало, что я комнату его показалъ, и накинулся. 

За человѣка не считаете, и то - и се!.. А мы, напротивъ, съ нимъ всегда очень осторожно и даже стереглись, потому что Колюшка предупреждалъ, что онъ можетъ быть очень зловредный при своей  службѣ. А у меня  съ Колюшкой тогда часто разговоръ былъ про мое занятiе. Какъ онъ выросъ и сталъ образованный, очень было не по немъ, что я при ресторанѣ. Вотъ Кривой-то, жтлецъ-то нашъ, - фамилiя ему Ежовъ, а это мы его[12]

- Видите, папаша…  Всякiй негодяй можетъ ткнуть пальцемъ!..  

// л. 1.

И часто такъ бывало, даже до споровъ.[17] другое заговоритъ. 

А всетаки обидно было отъ родного сына подобное слушать, очень обидно! Ну лакей, офицiантъ… вѣрно[20]тонкая и высокая публика. При такомъ сортѣ гостей  нужна очень искусственная служба, и надо тоже знать, какъ держать себя въ порядкѣ, чтобы не было какого неудовольствiя. Къ намъ принимаютъ тоже не съ вѣтра, а все равно какъ сквозь огонь пропускаютъ, какъ все равно въ какой университетъ. Чтобы и фигурой соотвѣтствовать, и лицо было чистое и безъ знаковъ, и взглядъ строгій и солидный. У насъ не прими-продай, а со смысломъ. И стоять надо тоже съ пониманiемъ и глядѣть такъ, какъ бы и нѣтъ тебя вовсе, а ты все долженъ услѣдить и быть начеку. Такъ это даже и не лакей, а какъ все равно метрдотель изъ второкласснаго ресторана. 

- Ты, - говоритъ, - исполняешь безполезное и низкое ремесло! Кланяешься всякому прохвосту и хаму… Пятки имъ лижешь за полтинникик!  

А?! Урекалъ[a] меня за полтинники! А вѣдь онъ и  выросъ-то на эти полтинники, которые я получалъ за все, - и за поклоны, и за услуженiе разнымъ господамъ, и пьянымъ, и благодарнымъ, - и за разное! И брюки на немъ шились за эти полтинники, и курточки, и книги куплены, которыя онъ училъ, и сапоги, и все! Вотъ что значитъ, что онъ ничего-то не зналъ изъ жизни! Посмотрѣлъ бы онъ, какъ кланяются и лижутъ пятки и даже не за полтинникъ, а изъ высшихъ соображенiй! Я-то всего повидалъ.  

Когда разъ въ круглой гостиной былъ сервированъ торжественный обѣдъ по случаю прибытiя господина министра, и я съ прочими номерами былъ приставленъ къ комплекту, самъ собственными глазами видѣлъ, какъ одинъ важный и сановитый[21] господинъ, съ орденами по всей груди, со всею скоростью юркнулъ головой подъ столъ и подняли носовой платокъ, который господинъ министръ изволили уронить. Скорѣй моего поднялъ и даже подъ столомъ отстранилъ мою руку. Это даже и не ихъ дѣло по полу елозить за платками… Поглядѣлъ бы вотъ тогда  Колюшка, а то - лакей! Я-то нтурально выполняю свое дѣло, и если подаю спичку, такъ подаю по уставу службы, а не сверхъ

// л. 1об.

комплекта…  

Я[24] свою спецiальность тридцать восемь лѣтъ назадъ, съ мальчишекъ еще, такъ при ней и остался, а не какъ другiе даже очень замѣчательные господа. Сегодня онъ, поглядишь, орломъ смотритъ, во главѣ стола сидитъ, шлосганисбергъ или  тамъ шампанское  тянетъ и палецъ-мизинецъ съ перстнемъ выставилъ и имъ знаки подаетъ на разговоръ, и въ бокальчикъ гукаетъ, что не разберешь; а другой разъ усмотришь его въ такой компанiи, что и голосокъ-то у него сладкiй и тонкiй, и сидитъ-то онъ съ краешку и голову держитъ, какъ цапля, и всей-то фигурой играетъ по одному направленiю. Видали… 

И обличьемъ своимъ[30] вздутъ,  и  выглядываютъ пачечки разныхъ колеровъ, и лежатъ вексельки, а у меня бумажникъ сплющенъ, и никакихъ колеровъ не имѣется, а замѣсто вексельковъ вотъ уже три недѣли лежатъ двѣ визитныя карточки: судебнаго кандидата Перекрылова на двѣнадцать рублей по случаю забытыхъ дома денегъ и господина Зацѣпскаго, театральнаго пѣвца, съ  коронкой, на девять рублей по тому же поводу. Вотъ уже они три недѣли не являются и думаютъ не платить, но это подожди, мадамъ! Такихъ господъ и у насъ немало, и если бы платить за всѣхъ забывающихъ, такъ не хватило бы даже государственнаго  банка, я такъ полагаю.     

Есть которые безъ средствъ, а любятъ пустить пыль въ глаза и пыжатся на перворазрядный ресторанъ, особенно когда съ особами изъ высшего полета. Очень лестно подняться  по нашимъ коврамъ и ужинать въ бѣлыхъ залахъ  съ зеркалами, особливо при требовательности избалованныхъ особъ женскаго пола… Ну, и не разсчитаютъ паровъ. И не хорошо даже смотрѣть, какъ конфузятся  и просматриваютъ въ волненiи счетъ и какъ бы для провѣрки вызываютъ въ коридоръ. И[36] ничего такого нѣтъ. Самъ даже Антонъ Степанычъ, когда завтракаютъ  съ дѣловыми людьми, очень хорошо говорятъ про оборотъ капитала, и у нихъ теперь

// л. 2.

два дома на видномъ[37] мѣстѣ, и недавно ихъ поздравляли еще съ третьимъ, по случаю торговъ.  

А потомъ съ ними ведутъ дружбу Василь Василичъ Кашеротовъ, “первой помощи[46] на довольно большое разстоянiе, въ виду гнiенiя зубовъ.    

Конечно, жизнь меня сильно[53] имъ, - у нихъ лошади отмѣнныя на бѣгахъ и двѣ любовницы - то потребовали метродотеля и наказали: 

- Оставить его такъ[54], съ баками. 

Игнатiй Елисеичъ, конечно, какъ всегда[56].  

- Слушаюсь. Нѣкоторые даже[59]…  

- Вотъ. Пусть для примѣра остается.  

Такъ спецiально для меня и отдали[62] А Игнатiй Елисеичъ даже строго-на-строго наказалъ:  

- И отнюдь не смѣй сбрить! Это тебѣ прямо счастье.  

Ну, какое счастье![64].    

Вообще, видъ у меня очень  приличный и даже дипломатическiй, - такъ, бывало, въ шутку выражалъ Кириллъ Саверьянычъ.  Кириллъ Саверьянычъ!.. Ахъ, какимъ я его признавалъ, и какъ онъ совсѣмъ испрокудился въ моихъ глазахъ! Какой это былъ человѣкъ!..  Самый умнѣющій человѣкъ[68] теперь парикмахерское заведенiе, и торгуетъ духами. Очень умственный человѣкъ и писалъ даже про жизнь въ тетрадь. Коли бы могли прочитать которые за-

// л. 2об. 

коны пишутъ, было бы не безъ пользы, потому что очень могъ проникать словомъ.

Надо правду сказать, много онъ утѣшалъ меня въ скорбяхъ жизни и спорилъ съ Колюшкой всякими умными словами и даже изъ исторіи разныхъ народовъ[70].  

- Ты,[71] Яковъ Софронычъ, облегчаешь принятiе пищи, а я привожу въ порядокъ физiономiи, и это не мы выдумали, а пошло отъ жизни…  

Золотой былъ человѣкъ!  

И вотъ когда во всемъ парадѣ стоишь противъ зеркальныхъ[79] самые благородные господа, которые ужъ должны понимать… Такiе тонкiе по обращенiю и поступкамъ и говорятъ на разныхъ языкахъ!..  Такъ деликатно кушаютъ и осторожно  обращаются даже съ косточкой, и когда стулъ уронятъ, и тогда извиняются, а вотъ иногда…  

И вотъ такой-то вѣжливый господинъ въ мундирѣ и на груди круглый знакъ, сидѣвши рядомъ съ дамой въ большушей шляпѣ съ перьями, - и даму-то я зналъ, изъ какого она происхожденiя, - когда я краемъ рыбьяго блюда задѣлъ по тѣснотѣ ихъ другъ къ дружкѣ за край пера,  обозвалъ меня осломъ и[93] А ты завтра же полетишь за скандалъ и уже не попадешь въ  первоклассный ресторанъ, потому сейчасъ по всѣмъ ресторанамъ

// л. 3.

зазвонятъ. А учоный можетъ все писать въ своей книгѣ, потому его никто болваномъ  не обзоветъ. Побывалъ бы этотъ ученый въ нашей шкурѣ, когда всякiй за свой, а то и за чужой цѣлковый барина надъ тобой корчитъ, такъ другое бы сказалъ. По книгамъ-то все гладко, а вотъ Агафья Макаровна поразскажетъ про инженера, такъ и выходитъ на повѣрку…  Ужинали у насъ учоные-то эти. Одного лысенькаго поздравляли за книгу, а посуды наколотили на десять цѣлковыхъ. А не понимаютъ того, съ кого за стекло вычитаетъ метродотель по распоряженiю администрацiи… Нельзя публику безпокоить такими пустяками, а то могутъ обидѣться!  Они по разраженiю руки въ горячемъ разговорѣ бокальчикъ о бокальчикъ кокнутъ, а у тебя изъ кармана цѣлковый[97]?   

Поглядишь вотъ, какъ Антонъ Степанычъ устрицы почмокиваетъ[98] и высшей маркой запиваетъ, такъ вотъ и думается - за какой-такой подвигъ ему все сiе  ниспослано, и дома, и капиталы, и все?  И нельзя понять. И потомъ его даже прiятели прямо жуликомъ называютъ.  Чистая правда.  

Какъ былъ ежегодный обѣдъ правленiя  господъ фабрикантовъ, у которыхъ Антонъ Степанычъ дѣла ведетъ по судамъ и  со всѣми судится, то были всѣ капиталисты и даже всеизвѣстный миллiонеръ Гущинъ. И за веселымъ  обѣдомъ - самъ слышалъ - этотъ самый господинъ Гущинъ хлопнетъ Антонъ Степаныча по ляжкѣ и вытянетъ:  

– Да ужъ и жу-у-ликъ ты, золотая голова!..  

И всѣ[102]:  

- Всякая… такая… тоже…   

Очень рѣзкое слово произнесли[108]  

Смотришь на  все это, смотришь и такъ раздумаешься, что[115]… И раздумаешься… Что ожидаетъ ее въ жизни? Ей не останется отъ насъ купоновъ и разныхъ билетовъ,

// л. 3об.

выигрышныхъ и другихъ, и домовъ многоэтажныхъ, какъ получили  въ наслѣдство барышни Пураевы, въ домѣ коихъ я тогда квартировалъ….    

 

II 

 

Поживали мы тихо и незамѣтно, и потомъ вдругъ пошло и пошло… Такимъ ужаснымъ ходомъ пошло, какъ завертѣлось…   

Какъ-разъ было воскресенье, сходилъ я къ ранней обѣднѣ, хотя Колюшка и смѣялся надъ всякимъ религiознымъ знаменiемъ усердiя моего, и пилъ чай неспѣша, по случаю того, что сегодня ресторанъ отпираемъ въ двѣнадцать часовъ дня.  И были пироги у насъ съ капустой, и сидѣлъ парикмахеръ и другъ мой Кириллъ Саверьянычъ, который былъ въ очень веселомъ расположенiи: очень отчетливо прочиталъ апостола за литургiей.  И потому говорилъ про природу жизни и про политику. Онъ только по праздникамъ и говорилъ, потому что, какъ вѣрно онъ объяснялъ, будни предназначены для неусыпнаго труда,  а праздники для полезныхъ  разговоровъ. 

И когда заговорилъ про религiю и вѣру въ Вышняго Творца, я по своему необразованiю, какъ повернулъ потомъ Кириллъ Саверьянычъ, возропталъ на науку и мозгъ[116] учоныхъ людей, что они по своему уму ужъ слишкомъ полагаются на науку и мозгъ, а Бога не желаютъ признавать.  И сказалъ это отъ горечи души, потому что  Колюшка никогда не сходитъ въ церковь. И сказалъ, что очень горько давать образованiе дѣтямъ, потому  что можно ихъ совсѣмъ загубить. Тогда мой Колюшка сказалъ: 

- Вы, папаша, ничего не понимаете по наукѣ и находитесь въ заблужденіи. - И даже пересталъ ѣсть пирогъ. - Вы, - говоритъ, - ни науки не знаете, ни даже вѣры и религiи!..  

Я не знаю вѣры и религiи! Ну, и хотѣлъ я его вразумить насчетъ  его словъ. И говорю:  

- Не имѣешь права отцу такъ! Ты врешь! Я, конечно, твоихъ наукъ не проникъ и географiи  тамъ не учился, но я тебя  на ноги ставлю и хочу тебѣ участь предоставить благородныхъ людей, чтобы ты былъ не хуже другихъ, а не въ  халуи тебя, какъ ты про меня выражаешь…   - Такъ его и передернуло! - А если бы я религiи не признавалъ, я бы давно отчаялся въ жизни и покончилъ бы, можетъ быть, даже самоубiйствомъ! И вотъ учишься ты, а нѣтъ въ тебѣ настоящаго благородства… И горько мнѣ, горько….   

И Кириллъ Саверьянычх даже въ согласiи опустилъ голову къ столу, а Колюшка мнѣ напротивъ:  

- Оставьте ваши рацеи! Если бы, - говоритъ, - вамъ все открыть, такъ вы бы

// л. 4.

поняли, что такое благородство. А ваши моленiя Богу не нужны,[118]  

Вѣдь это что такое! Начнетъ про одно и пойдетъ… Я ему про вѣру и религiю, а онъ свое… Клялъ я себя, зачѣмъ по учоной части его пустилъ. Охапками книги таскалъ и по ночамъ сидѣлъ, сколько керосину одного извелъ.  И  еще Васиковъ, этотъ ходилъ къ нему изъ управленiя дороги, чахоточный… И злой сталъ, прямо какъ чумный, и исхудалъ, и жолтый съ лица. И вотъ мнѣ такія слова! Я на него пальцемъ погрозилъ за его слово о Творцѣ, и Кириллъ Саверьянычъ такъ это на него посмотрѣлъ, - очень онъ могъ, такъ и ротъ, бывало, скосить, - а тотъ какъ вскочитъ! И сталъ всѣхъ… и даже… извѣстныхъ лицъ[119] ругать и называть всякими словами, такъ что было страшно, и Кириллъ Саверьянычъ пришелъ въ безпокойство и все покашливалъ и поглядывалъ въ окно.  

- Напрасно  старались! - прямо кричитъ. - Знаю, какого вамъ благородства нужно! Тутъ вотъ чтобы!..  - въ пиджакъ себя тыкать сталъ. - Такъ я буду лучше  по улицамъ гранить, чѣмъ доставлю вамъ такое удовльствiе!  

Прямо какъ сумасшедшiй. А? Зачѣмъ я-то старался? Зачѣмъ просилъ господина директора училища, чтобы отъ платы освободили? И только потому, что они у насъ  въ ресторанѣ бывали, и я имъ угождалъ и повара Лексѣй Фомича просилъ отмѣнно озаботиться, они въ снисхожденiе моимъ услугамъ сдѣлали льготу. И три  раза прошенiя подавалъ съ изложенiемъ нужды, и счета… сколько разъ укорачивалъ, -можно это при  сношенiи съ марочникомъ на кухнѣ, - и вниманiя добился. И за все это такiя слова! 

А вѣдь для меня–то и отрада вся, чтобы не мытарился онъ, чтобы ъоть дѣтей–то своихъ видѣть не отымалками. И онъ не хотѣлъ этого внять. Не хочу по–вашему! Не хочу, чтобы одни свѣта не видали, а другія, ваши благородные — мои! какіе мои? — на это ноль вниманія! Такого благородства я не хочу!

Но тутъ ужъ самъ Ктриллъ[b] Саверьянычъ сталъ ему объяснять:  

- Вы, - говоритъ, - еще очень молодой юноша и съ порывомъ и еще не проникли всей глубины наукъ. Науки постепенно продвигаютъ человѣка къ настоящему благородству и даютъ вѣчный ключъ отъ счастья! - Прямо замѣчательно говорилъ! - Вѣра же и религiя мягчитъ духъ. И вотъ, говоритъ, смотрите, что будетъ съ  науками. Я, говоритъ, сейчасъ, конечно парикмахеръ и если бы не научное совершенство въ машинахъ, то долженъ бы ножницами наголо стричь десять минутъ при искусствѣ, какъ я  очень хорошiй мастеръ. А вотъ какъ изобрѣли машинку, то могу въ одну минуту. Такъ и все.  И придетъ такое время, когда учоные  изобрѣтутъ такiя машины, что все будутъ онѣ дѣлать[120].

// л. 4об.

онѣ дѣлать. И ужъ теперь многое добываютъ изъ воздуха машинами и даже сахаръ. И вотъ когда все это будетъ, тогда всѣ будутъ отдыхать и познавать природу. И вотъ почему надо изучить науки, что дѣлаютъ  люди благородные и образованные, а намъ пока всѣмъ терпѣть и вѣрить въ промыселъ Божiй. Этого вы не забывайте!  

Я вполнѣ одобрилъ эти мудрыя слова, но Колюшка не унялся и прямо закидалъ Кирилла Саверьяныча своими  словами:  

- Не хочу вашей чепухи! А-а… По-вашему пусть лошадка дохнетъ, пока травка выростетъ? Вамъ хорошо, какъ вы духами торгуете да разнымъ господамъ морды бреете не своими трудами!  Красите да лакъ наводите, плѣши имъ прикрываете, чтобы были въ  освѣженномъ видѣ!.. 

Кириллъ Саверьянычъ осерчалъ, какъ очень самолюбивый, и даже поперхнулся.  

- Евангелiе, - говоритъ, - спрева разучите, тогда я съ вами буду толковать! Я философiю прошелъ! Вы сперва мое прочтите, тогда… Я вашего учителя научу, а не то что…  

И пальцемъ себя въ грудь. Ну, и мой-то ему тоже ни-ни.. Тотъ пять, онъ ему двадцать пять! Тоже много прочиталъ. 

- А-а… Вы на евангелiе повернули! Такъ я вамъ его къ носу приподнесу! Вѣру-то вашу на всѣ пункты  разложу и въ носъ суну! Цыфрами вамъ  ваши машины  представлю, лохмотьями улицы запружу! Такого вамъ евангелiя нужно?! Вы, говоритъ, на немъ теперь бухгалтерiю  заносите за бритье и стрижку!..  

И прямо какъ бѣшеная собака. Очень онъ у меня горячiй и чувствительный. Ну, и здѣсь[122]. И про исторiю… Откуда что берется. Очень  много читалъ  книгъ. И вотъ какъ надо, и такъ вотъ, и эдакъ, и вотъ въ чемъ благородство жизни!     

И что я ему могъ сказать, когда даже и Кириллъ Саверьянычъ совсѣмъ ослабъ и только ротъ кривилъ. Но это онъ такъ только, для вида ослабъ, а самъ приготовлялъ рѣчь. И началъ такъ  вѣжливо и даже рукой такъ:  

- Это съ вашей стороны одинъ пустой разговоръ и изворотъ. Это все насилiе и въ жизни не бываетъ. Подумайте только хорошенько, и вамъ будетъ все явственно. Я очень хорошо знаю политику и думаю…[123]  

А Колюшка какъ стукнетъ кулакомъ по столу - посуда запрыгала. Онъ широкiй у меня и крѣпкiй, но очень горячъ.  

// л. 5.

- Ну, это предоставьте намъ, думать-то, а вы морды брейте!  

Очень дерзко сказалъ. А Кириллъ Саверьянычъ  опять тихо и внятно: 

- Погодите посуду бить. Вы еще не выпили, а крякаете. И потомъ кто это вы-то? Вы-то, - говоритъ, - вотъ кончите ученье, будете инженеромъ, мостики будете строить да дорожки проводить… Какъ къ вамъ денежки-то поплывутъ, у васъ на ручкахъ-то и перчаточки,  и тутъ туго, и здѣсь  и тамъ кой-гдѣ лежитъ и прикладывется. И домики, и мадамы  декольте… Съ нами тогда, которые морды бреютъ-съ, и разговаривать не пожелаете… Нѣтъ, вы погодите-съ, рта-то мнѣ не зажимайте-съ!  Это потомъ вы зажмете-съ, когда я васъ брить буду… И книжечки будете читать, и слова разныя хорошiя - дѣвать   некуда! А ручками-то, перчаточными, кой-кого и къ ногтю, и за горлышко… Ужъ всего повидали-съ, дѣвать некуда! А то правда! Правда-то она… у Петра и Павла!  

Прямо завѣсилъ все и на смену. Необыкновенный былъ умъ! Колюшка только сщурился и въ сторону такъ: 

- Вамъ это по опыту знать! А позвольте спросить, сколько вы съ вашихъ мастеровъ выколачиваете? 

И только Кириллъ Саверьянычъ ротъ раскрылъ, вдругъ Луша вбѣгаетъ и ручками такъ вотъ машетъ, а на лицѣ страхъ. Да на Колюшку:  

- Матери-то хоть пожалѣй! Погубишь ты насъ! Кривой-то вѣдь все слышалъ<!> 

Ахъ ты, господи! О немъ-то мы и забыли, котораго гнять-то все собирались. Очень по всѣмъ поступкамъ неясный былъ человѣкъ. Раньше, будто,  въ резиновомъ магазинѣ служилъ, и жена его съ околоточнымъ убѣжала. Снялъ у насъ комнатку съ окномъ на помойку и каждый вечеръ пьяный приходилъ  и шумѣлъ  съ собой. Сейчасъ гитару со стѣны и вальсъ “Невозвратное время” до трехъ ночи. Никому спать  не давалъ, а если замѣчанiе, сейчасъ  скандалитъ: 

- Еще узнаете, что я  изъ себя представляю! Думаете, писарь полицейскiй? Не той марки! У меня свои полномочiя!   

Прямо запугалъ насъ. И такая храбрость въ словахъ, что удивительно. Время-то какой было![124] А то броситъ гитару и притихнетъ. Луша въ щелку видала. Станетъ середь комнатки и волосы ерошитъ, и все осматривается. И клоповъ  свѣчкой подъ обоями палилъ, того и гляди -пожаръ надѣлаетъ.  Навязался, какъ  лихорадка.

Такъ вотъ этотъ самый Кривой, -  у него лѣвый глазъ былъ сощуренъ, - появляется вдругъ позади  Луши въ новомъ пиджакѣ, лицо ехидное, и пальцемъ въ насъ тычетъ съ дрожью. И по глазу видно, что готовъ. 

- Вотъ когда я васъ устерегъ! Чи-то-сссъ?! Вы меня за сыщика признали, ну такъ номеромъ ошиблись! Я вамъ поставлю на видъ политическiй

// л. 5об.

разговоръ! Чи-то-сссъ!..  Вы мою должность знаете!

Знаю, что вовсе дурашливый человѣкъ да еще на взводѣ, молчу. Колюшка отворился - не любилъ онъ его, - а Кириллъ Саверьянычъ сейчасъ успокаиваетъ: 

- Это споръ по наукѣ, а не нащотъ чего… И не желаете ли стаканчикъ чайку…  

Вообще, тонко это повелъ дѣло. 

- И мы, - говоритъ, - сами патрiоты, а не нащотъ чего… И вы, пожалуйста, не подумайте. У меня даже парикмахерское заведенiе…      

А Кривой совсѣмъ сощурился и даже бокомъ всталъ.  

- Оставьте ваши комплименты! Я и безъ очковъ вижу отношенiе! Произвелъ впечатлѣнiе?! Чи-то-ссъ?  Я, можетъ, и загублю васъ всѣхъ, и мнѣ васъ очень даже жалко по моему образованному чувству, но разъ мною  пренебрегли и гоните съ квартиры, какъ послѣднюю сволочь, не могу я допустить! И ежели ты халуй, - это мнѣ-то онъ, - такъ я ни у кого лизать[125] 

Какъ его Колюшка царапнетъ стаканомъ и залилъ всю фантазiю и пиджачокъ. Вскочили всѣ. Кириллъ Саверьянычъ Колюшку за руки схватилъ, я Кривому дорогу загородилъ къ двери, чтобы еще на улицѣ скандала не устроилъ, Луша чуть не на колѣнки, умоляетъ снизойти къ семейному положенiю, и Наташа тутъ еще, а Кривой выпучилъ глазъ да такъ и  сверлитъ и пальцемъ въ пиджакъ тычетъ. Такой содомъ подняли…  А тутъ еще другой нашъ жилецъ заявился, музыкантомъ ходилъ  по свадьбамъ и на большой трубѣ игралъ, Черепахинъ по фамилiи, Поликарпъ Сидорычъ, сложенiя физическаго… И сейчасъ къ Наташкѣ: 

- Не обидѣлъ васъ?  Пожалуйста отойдите отъ непрiятнаго разговора… 

И сейчасъ на Кривого: 

- Я вамъ голову оторву, если что! Насѣкомая проклятая! Сукинъ вы сынъ послѣ этого! При барышнѣ оскорбляете!..  

И его-то я  молю, чтобы не распространялъ скандала, но онъ очень горячiй и къ намъ расположенъ. Такъ и норовитъ въ физіономію зацѣпить: 

- Пустите, я его сейчасъ отлакирую! Я ему во второмъ глазѣ затменiе устрою! Сибирный котъ!..   

А Кривой шебуршитъ, какъ вихрь и нуль вниманiя, И Кириллъ Саверьянычъ его просилъ: 

- Вы молодого человѣка хотите погубить, это недобросовѣстно! Это даже съ вашей стороны зловредно! Дѣло о машинахъ шло и сути жизни, а вы вывернули  на политическую прокладку…

А тотъ себя въ грудь пальцемъ и опять: 

- Я знаю, какая тутъ подкладка! Онъ мнѣ новый пиджакъ изгадилъ! Я не

// л. 6.

какой-нибудь[126]...  У меня интеллигентныя замашки! 

- Это мы сдѣлаемъ-съ… - Кириллъ Саверьянычъ-то. - Отдадимъ въ заведенiе и все выведемъ. У меня и братъ  двоюродный у Букермана служитъ… 

- Дѣло, кричитъ, не въ пиджакѣ! Вы на пиджакъ не сводите! Тутъ матерiя не та! У меня кровь благороднаго происхожденiя, и ничто не можетъ меня удовлетворить! Я, можетъ, еще подумаю, но пусть сейчасъ же извиненiя проситъ!.. 

Я, конечно, не раздумывалъ, Колюшкѣ шопотомъ:  

- Извинись… Ну, стоитъ со всякимъ… 

- И пиджакъ мнѣ чтобы безпремѣнно новый! 

А Колюшка какъ вскинется на меня:  

- Чтобы я у такого паразита!..  Такихъ уничтожать надо, а не извиненія![127] 

- А-а… Я паразитъ? Уничтожать?![128] Ну, такъ я вамъ пок-кажу!..  

Сейчасъ въ карманъ - разъ, и вынимаетъ  бумажку. Такъ насъ всѣхъ и посадилъ.  

- А это чи-то-ссъ?!. Паразитъ? Сами желали-съ, такъ раскусите циркуляръ! До свиданiя.  

И пошелъ. Кириллъ Саверьянычъ за нимъ пустился, а я говорю Колюшкѣ:   

- Что ты дѣлаешь со мной? Я кровью  тебя вскормилъ-воспиталъ, отъ платы тебя освободилъ по моему усердному  служенiю… А?! И ты такъ! Что теперь будетъ-то? 

- Напрасно, говритъ, себя безпокоили и всякому канальѣ служили! Не шпана за меня платила, которая сама сорвать норовитъ… А Кривой, пожалуй, и не виноватъ…Онъ <нрзб>…[129] Гдѣ падалъ, тамъ и черви. 

- Какiе черви?  

- Такiе, говоритъ, зеленые… и смѣется даже. — Надо падаль сперва выкинуть, тогда и червей не будетъ![130] 

Ну, потомъ, потомъ я понялъ это… Колюшка, Колюшка! И радости никогда не было… По угламъ росъ, въ стоптанныхъ сапогахъ ходилъ. Колѣночки протертыя…[131]

- Да ты что это? - говорю ему строго. - Что ты изъ себя воображаешь? 

- Ничего. Давайте чайку попьемъ, а то вамъ скоро въ вашъ ресторанъ… 

- Ну, ты мнѣ зубы не заговаривай,  говорю.  Ты у меня смотри!  

- Чудакъ вы! Чего разстроились? Я васъ хотѣлъ отъ оскорбленiя защитить…  

- Хорошо, говорю, защитилъ! Теперь онъ къ мировому за пиджакъ подастъ, въ полицiю[133] Онъ теперь тебѣ  въ училищѣ можетъ повредить…  

// л. 6об.

А тутх Кириллъ Саверьянычъ блѣдный прибѣжалъ, руками машетъ, галстухъ на себѣ вертитъ  въ разстройствѣ  чувствъ. 

- Ушелъ вѣдь! Должно быть въ участокъ! И меня теперь съ вами запутаютъ… Меня всѣ знаютъ, что я мирный, а теперь изъ-за мальчишки и меня! Ты помни, - говоритъ. - Я про машины говорилъ и про науку и нащотъ вѣры въ Бога и терпѣнiя… Теперь время сурьозное, а[135] и безъ политики тошно… Дѣло падаетъ…  

Схватилъ шапку и бѣжать. И пирога не доѣлъ. Что дѣлать! Хотѣлъ  за нимъ, совѣта попросить, смотрю - а ужъ безъ двадцати двѣнадцать: въ ресторанъ надо. А день праздничный, бойкiй, и надо начеку быть.  

Иду и думаю: и что только теперь будетъ! Что только будетъ теперь!    

 

III

 

И какъ разъ въ тотъ день чудасiя у насъ въ ресторанѣ вышла. Игнатiй Елисеичъ новое распоряженiе объявилъ: 

- Съ завтрашняго дня  чтобы всѣмъ подковаться для тишины! 

Шибко у насъ смѣялись, а мнѣ не до смѣху. Слушаешь, что по карточкѣ заказываютъ и объясняютъ,  какъ каплунчики ришелье де-ландесъ подать, а въ головѣ стоитъ  и стоитъ, какъ съ Кривымъ дѣло  обернется. А тутъ еще господинъ Филиновъ, директоръ изъ банка, - у нихъ очень большой животъ и, будто, въ нихъ глистъ въ  сто аршинъ живетъ, въ животѣ, - который у насъ по всей картѣ прошелъ на пробахъ, очень знатокъ нащотъ ѣды, подняли крышечку  со сковородки - и никогда не велятъ поднимать, а сами всегда и даже съ дрожью въ рукѣ - и обидѣлись. Сами при пятнадцатомъ номерѣ заказывали, чтобы имъ шафруа изъ дичи съ трюфелями, а отправили назадъ.  

- Я, говорятъ, и не думалъ заказывать. Это я еще вчера пробовалъ, а заказалъ я.. - заглянулъ въ карту и ткнулъ въ стерлядки въ райскомъ винѣ. - Я стерлядки заказалъ!  

Пожалуйте! А я  такъ явственно помнилъ, что шафруа, да еще пальцемъ постучали, чтобы французскiй трюфель былъ. И метродотель записалъ на меня ордеръ на кухню. Хоть самъ ѣшь! Да на кой они мнѣ чортъ, и шафруа-то! Ахъ, Кривой, Кривой! А я еще иной разъ и пирожка въ комнатку послалъ до скандаловъ. Не понималъ я и Колюшку… Что онъ у меня за человѣкъ сталъ, и откуда у него такіе слова? Росъ онъ росъ, и не видалъ я его совсѣмъ. Да когда и видѣть-то! На службу уходишь рано, минуту какую и видишь-то, какъ онъ уроки читаетъ, а придешь ночью въ четвертомъ часу - спитъ. Такъ и не видалъ я его совсѣмъ, а ужъ онъ большой. И ди-

// л. 7.

тя–то свое не видишь и не знаешь! И не вспомнишь теперь, какой же онъ былъ, когда маленькiй… Точно у чужихъ росъ. И дурного я въ немъ не примѣчалъ. Пятнадцать рублей съ урока добывалъ и матери отдавалъ. И никогда даже не посмѣялся… И меня любилъ очень, хоть и схватывался на словахъ. А я–то и не приласкалъ я его, какъ слѣдуетъ. Времени не было поласкать-то.  

И вотъ не по немъ была моя должность. А я такъ располагалъ, что выйдетъ онъ въ инженеры, тогда и службу по боку, посуду завести  и отпускать на прокатъ для вечеровъ, баловъ и похоронъ. И домикъ купить гдѣ потише, куръ развести для  удовольствiя… Очень я  люблю хозяйство! И Лушѣ-то очень  хотѣлось… И самъ вѣдь я понимаю, какая наша должность и что ты есть. Даже и не глядятъ на лицо, а въ промежутокъ стола и ногъ.  У насъ даже спецiалистъ одинъ былъ, коннозаводчикъ, такъ на споръ шелъ, что однимъ пальцемъ можетъ заказать самое полное на ужинъ при нашемъ пониманiи. Безъ слова чтобы… И какъ что не такъ - безъ вознагражденiя. Отсюда-то вотъ и  резиновыя подкладки на каблуки. Игнатiй Елисеичъ такъ и объяснилъ:  

- Былъ директоръ въ Парижѣ, и тамъ у всѣхъ гарсоновъ, и никакого стуку. Это для гостей особенно прiятно и музыкѣ не мѣшаетъ.   

А потомъ замѣтилъ у меня пятно на фракѣ, и строго приказалъ вывести или новый бокъ вставить. А это мнѣ гость одинъ объяснилъ, какъ имъ  штексъ-по-англiйски сготовить, и ложечкой по невниманiю ткнули. Гости обижаться могутъ!   

Чего жъ тутъ обижаться! Что у меня пятно на фракѣ при моемъ постоянномъ кипѣнiи? А что такое пятно? Вонъ у маклера Лисичкина и на брюкахъ, и на манишкѣ… А у господина Кашеротова, если вглядеться, такъ вездѣ и даже тутъ… Обижаются… А я не обижаюсь, что мнѣ господинъ Эйлеръ, податной инспекторъ, сигаркой брюку прожгли? А образованный человѣкъ и учитель гимназiи, и даже въ газетахъ пишутъ, господинъ… такая тяжелая фамилiя… такъ налимонился въ виду полученныхъ отличiй, что все вокругъ въ кабинетѣ въ пиру съ товарищами задрызгали, и когда я ихъ подъ ручки въ ватеръ выводилъ, то потеряли  изъ рукавнаго  манжета ломтикъ осетрины-провансаль, и какъ начали  въ коридорѣ лисицъ драть, такъ мнѣ всю манишку, склонивши голову ко мнѣ на грудь, всю манищку и жилетъ винной и другой жидкостью изъ своего желудка окатили. Противно смотрѣть на такое  необразованiе! А какъ Татьянинъ день… ужъ тутъ-то пятенъ, пятенъ всякихъ и по всѣмъ мѣстамъ… Нравственныя пятна! Нравственныя, а не матерьяльныя, какъ Колюшка говорилъ! Пятна высшаго значенiя! Значитъ, гдѣ же правда? И, значитъ, нѣтъ ея въ обиходѣ? Къ этому я ужасно

// л. 7об.

въ послѣднее время склоняюсь.  

И почему Колюшка такъ все зналъ, будто самъ служилъ въ ресторанѣ? Кто же это все узнаетъ и объясняетъ даже юношамъ? Я такихъ людей не знаю. Всѣ, вообще, на это безъ ву насъ. Но кто-нибудь  ужъ есть, есть. Если бы повстрѣчать такого справедливаго человѣка и поговрить! Утѣшенiе большой… Знаю я про одного человѣка, очень рѣзко пишетъ въ книгахъ и по справедливости. И ума всеогромнаго, и взглядъ строгiй на портретѣ. Это графъ Толстой! И имя ему Левъ! Имя-то какое - Левъ! Дай Богъ ему здоровья. Онъ,  конечно,  у насъ не бываетъ и не знаетъ, что я его сочиненiя прочиталъ, какiя могъ  по теснотѣ времени, и Колюшка предлагалъ. Очень замѣчательныя сочиненiя! Вотъ если бы онъ зашелъ къ намъ да самъ посмотрѣлъ! И я бы ему многое разсказалъ и обратилъ вниманiя. Вѣдь у насъ не трактиръ,  а для образованныхъ людей…  А если съ умомъ вникнуть,  такъ у насъ вся жизнь  проходитъ въ глазахъ, жизнь очень разнообразная. Иной разъ со всѣми потрохами развертывается человѣкъ, и  видно, что у него тамъ за потроха, подъ крахмальными сорочками… Сколько людей всякихъ проходитъ, которые, можно сказть, должны учить и направлять насъ, дураковъ… И какой примѣръ!   Нѣтъ, такія люди къ намъ не заходятъ. А по всему видно, какъ разговариваютъ, этотъ знаменитый сочинитель любитъ которые простые люди, и я хотѣлъ бы съ нимъ поговорить для утѣшенія. Кириллъ Саверьянычъ  тоже въ нихъ умъ признаетъ, но будто нащотъ религіи у нихъ не совсѣмъ правильно… Но на это я безъ вниманія. И по одному бы еше вопросу объясниться – про правду и еще про проститутокъ. Разъ Колюшка очень спорилъ съ Кирилломъ Саверьяновичемъ, потому тотъ говорилъ, что это даже необходимо и никакіе умы не могутъ устранить, и даже нужно для избѣжанія преступленій въ семйной жизни. Будто тогда молодые дюди будутъ покушаться на дочерей и женъ. А самъ–то, самъ–то… Замѣтилъ я за нимъ одинъ разъ… Но самъ я въ этомъ не грѣшенъ и большое состраданіе у меня внутри, когда гляжу на такое ужасное положеніе.

Сколько ихъ ходитъ по тротуарамъ и стоятъ на уголкахъ! Всѣмъ предлагаютъ себя, всякому поганцу предлагаютъ. Комплименты говорятъ даже и призываютъ.  Даже совсѣмъ дѣти! И одѣваются для раздраженія. И обѣщаютъ всячески услужить… И вотъ… я самъ въ такихъ дѣлахъ долженъ помогать…

И вотъ тогда, въ то самое воскресенье, на моихъ глазахъ такое  дѣло происходило. И кто же это? Очень образованный человѣкъ и кончилъ курсъ наукъ въ училищѣ, въ которомъ учатъ практической жизни, и потому называется оно - практическая академiя. Значитъ, все на практикѣ. Всю

// л. 8.

жизнь должна показывать на практикѣ. И вѣдь сынъ благородныхъ родителей и по знанiю коммерцiи совѣтникъ, Иванъ Николаевичъ Карасевъ. Неужели же ему въ практической академiи не внушили, какъ надо снисходить къ бѣдному человѣку, добывающему себѣ пропитанiе при помощи музыкальныхъ способностей и музыки!.. 

Чего-чего только не повидалъ я за свою службу при ресторанахъ, даже нехорошо говорить! Но все это я ставлю не такъ ужасно, какъ насмѣянiе надъ душой, которая есть зеркало существа. 

Этотъ господинъ Карасевъ бываютъ у насъ часто, и за ихъ богатство имъ у насъ всякое вниманiе оказывается даже до чрезвычайности. Самъ  директоръ Штроссъ иногда сидятъ съ ними и рекомендуютъ собственноручно кушанья и напитки, и готовитъ порцiи самъ главный кулинаръ, господинъ Фердинандъ, французъ изъ высшаго парижскаго ресторана ро вознагражденiи въ восемь тысячъ. Онъ у насъ еще и дегустаторъ по винамъ, и можетъ узнать вино даже сквозь стекло. И беретъ даже съ поваровъ за мѣста! Очень жадный. А Игнатiй Елисеичъ съ Карасева глазъ не спускаетъ и меня къ нимъ за мою службу и пониманiе приставляетъ служить, а самъ у меня выхватываетъ блюда и преподноситъ съ особымъ тономъ и склонивъ голову, потому что прошелъ высшую школу  ресторановъ. 

Прiѣзжаютъ господинъ Карасевъ въ роскошномъ автомобилѣ съ музыкой, и еще издаля слышно, какъ шоферъ играетъ на аппаратѣ въ упрежденiе публики и экипажей. И тогда даютъ знать Штроссу, а метродотель выбѣгаетъ для встрѣчи на вторую площадку. 

Пожалуй, они самый богатый изъ всѣхъ гостей, потому что папаша ихъ скончался и отказалъ десять миллiоновъ  и много фабрикъ и имѣнiй. Такое состоянiе, что нельзя прожить  никакими средствами, потому что каждую минуту у нихъ, Игнатiй Еличеичъ высчиталъ, капиталъ прибываетъ на пять рублей. А если  они у насъ три часа посидятъ, вотъ и тысяча!  Прямо необыкновенно! А одѣваются каждый разъ по послѣдней модѣ.  У нихъ часы въ бриллiантахъ и выигрываютъ бой, цѣною, будто, въ дсять тысячъ, отъ французскаго императора изъ-за границы куплены на торгахъ. А на мизинцѣ бриллiантъ съ орѣхъ, и булавка въ галстукѣ съ такимъ сiянiемъ,  что даже освѣщаетъ лицо голубымъ свѣтомъ.  Изъ себя они  красивы, черноусенькiе, но ростъ небольшой, хоть и на каблукахъ. И потомъ голова очень велика. Но только они всегда какiе-то скучные, и лицо рыхлое и томительное въ виду такой жизни. И, какъ слышно, они еще въ училищѣ были больны такой болѣзнью, и оттого такая печальная тоска въ лицѣ. 

Къ намъ они ѣздили изъ-за дамскаго оркестра, замѣчательнаго на всю Россiю, подъ управленiемъ господина Капулади изъ Вѣны.

// л. 8об.

Нашъ оркестръ очень извѣстный, потому что это не простой оркестръ, а по особой программѣ. Играетъ въ немъ только женскiй персоналъ особеннаго подбора. Только скромныя и деликатныя и образованныя барышни, даже многiя окончили музыкальную консерваторiю и всѣ они очень красивы и строги поведенiемъ, такъ что можно сказать, ничего не позволятъ допустить и гордо себя держатъ. Конечно, есть, что нѣкоторыя изъ нихъ состоятъ за свою красоту и музыкальныя способности на содержанiи у разныхъ богатыхъ фабрикантовъ и даже графофъ, но вышли изъ состава.  Вообще, барышни строгiя, и это-то и привлекаетъ взглядъ. Тутъ-то и бьются нѣкоторые - одолѣть. Онѣ это играютъ спокойно, а на нихъ смотрятъ и желаютъ одолѣть.  

И вотъ поступила къ намъ въ оркестръ прямо красавица, то-оненькая и легкая, какъ дѣвочка. Съ лица блѣдная и  брюнетка. И руки у ней, даже удивительно, какъ у дити. Смотрѣть со стороны одно удовольствiе. И, должно быть, не русская: фамилiя у ней была Гуттелетъ. А глаза необыкновенно большiе и такъ печально смотрятъ.[136] Я-то ужъ много повидалъ женщинъ и дѣвицъ въ разныхъ ресторанахъ: и артистокъ, и балетныхъ, и пѣвицъ, и, вообще, законныхъ женъ, и изъ высшаго сословiя и съ деликатными манерами; и содержанокъ, и иностранныхъ, и такой высшей марки, какъ Кавальери, признанная по всему свѣту, и ея портретъ даже у насъ въ золотой гостиной виситъ, - отъ художника изъ Парижа, семь тысячъ заплаченъ. Когда она разъ была у насъ и ужинала въ золотомъ салонѣ  съ высокими лицами, я ей прислуживалъ въ лучшемъ комплектѣ и видѣлъ совсѣмъ рядомъ… Такъ вотъ она, а такъ я… Но только скажу, она на меня особаго вниманiя не произвела. Конечно, у ней тутъ все тонко и необыкновенно, но все-таки видно, что не безъ подмазки, и въ глаза пущена жидкость для блеска глазъ, я это знаю… но барышня Гуттелетъ выше ея будетъ по облику. У Кавальери тоже глаза выдающiе, но только въ нихъ подозрительность и разсетъ, а у той такiе глаза, что даже лицо освѣщается. Какъ звѣзды. И какъ она къ намъ поступила - неизвѣстно. Только у насъ смѣялись, что за ней каждый разъ мамаша старушка приходила, чтобы ночью домой проводить.  

И вотъ этотъ Иванъ Николаевичъ Карасевъ каждый вечеръ стали къ намъ наѣзжать и столикъ себѣ облюбовали съ краю оркестра, а раньше все,  если не въ кабинетѣ, то противъ главныхъ зеркалъ садились. Прiѣдутъ къ часу открытiя музыки и сидятъ до окончанiя всѣхъ номеровъ. И смотрятъ въ одно направленiе. Мнѣ-то все наглядно, куда они устремляются, потому что иы очень хорошо знаемъ взгляды разбирать  и слѣдить даже за бровью.  Особенно при такомъ гостѣ…  И глазомъ поведутъ съ разсчетомъ, и часы  вынутъ, чтобы бриллiантовый лучъ пустить прямо въ глазъ. Но ничего не получается. Водитъ смычкомъ, ручку вывертываетъ, а глаза кверху обра-

// л. 9.

щены на электрическую люстру, въ игру хрусталей. Ну, прямо небожительница и никакого вниманiя на господина  Карасева не обращаетъ. А тотъ не можетъ этого допустить, потягиваетъ шлосганисбергъ пятьдесятъ шесть съ половиной - семьдесятъ пять рублей бутылочка! - и вздыхаетъ отъ чувства, и ничего изъ этого не выходитъ.  

И вотъ сидѣли они тогда, и при нихъ для развлеченiя директоръ Штроссъ, а я въ сторонкѣ начеку стою. Вотъ Карасевъ и говоритъ: 

- Не понимаю! - рѣзко такъ. - И въ Парижѣ, и въ Лондонѣ. И я удивленъ, что… 

Очень рѣшительно. А какъ гость горячо заговорилъ, тутъ только смотри. Даже нашъ Штроссъ задвигался, а онъ очень спокойный и тяжелый, а тутъ безпокойство въ немъ, и сигару положилъ. Подбородокъ у него такой мясистый, а заигралъ. Притронулся къ рукѣ господина Карасева, а голосъ у него жирный и скрипучiй, такъ что все слышно.   

- Глубокоуважаемый… У насъ не было еще… но какъ угодно… съ точки зренія музыки…  

И сигару засосалъ. А Карасевъ такъ ему горячо:  

- Вотъ! Это у меня правило, и я желаю оцѣнить… И я всегда… 

А Штроссъ не отступается отъ своего.  

- У васъ, - говоритъ, - тонкiй вкусъ, но я не ручаюсь… Могутъ быть по–слѣдствія… 

И что-то шопотомъ. Ужъ и хитрый, хоть и неповоротливый по толщинѣ. Сказывали, будто онъ ужъ заговаривалъ съ  барышней въ коридорѣ, но она очень равнодушно обошлась. А Карасевъ плечами пожали и меня пальцемъ. Вынимаетъ карточку  и даетъ мнѣ: 

- Сейчасъ же къ <нрзб>[137] букетъ изъ бѣлыхъ розъ и въ середку чорную гвоздику! И чтобы Любочка собрала! Она мой вкусъ знаетъ. Живѣй!

Вижу, какое дѣло начинается. А-а, плевать. Покатилъ я за букетомъ, а въ мысляхъ у меня, сколько онъ мнѣ за хлопоты отвалитъ. Вотъ и дѣло съ Кривымъ уладимъ, дамъ ему трешникъ за пиджакъ… А какъ вспомнилъ про его слова, хоть домой бѣги. Вотъ что внутри у меня дѣлается. 

Подкатилъ къ магазину, а тамъ ужъ запираются. Но какъ показалъ карточку, отмѣнили. Хозяинъ, нѣмецъ, такъ и затормошился. Руки потираетъ, спѣшитъ, барышень встормошилъ… 

- Сейчасъ, сейчасъ… Гдѣ ножъ? Проволочки скорѣй!..

Мальчишку   пихнулъ, схватилъ кривой ножикъ и прямо въ кусты.  

Сказалъ я ему, что барышнѣ Любочкѣ приказали дѣлать, а онъ и не вылѣзаетъ. Тогда  я ужъ громче. Выскочилъ онъ изъ цвѣтовъ, вынулъ изъ жилетки  полтинникъ и суетъ: 

// л. 9об.

- Скажите, что она… Ее сейчасъ нѣтъ, но скажите, что она…  Я по ихъ сдѣлаю, ужъ я знаю… Для молодой  дѣвицы букетъ, или какъ? 

И барышнямъ по-французски сказалъ, а тѣ смѣются. Сказалъ я для  кого. 

- А-а… въ ресторанѣ? Хорошо.  Знаю теперь.

И вдругъ красную розу - чикъ! 

- Изъ бѣлыхъ наказали, - говорю. - И гвоздику  чорную въ середку. 

- Да ужъ знаю! - и опять съ барышнями по своему, а тѣ улыбаются. - Будетъ съ гвоздикой!  Не въ первый разъ намъ букеты дѣлать.

И посвистываетъ. Роскошный букетъ нарѣзали, на проволочки навертѣли, распушили а красную-то растрепали на лепестки и внутри пересыпали.  И вышелъ бѣлый. А чорная гвоздика, какъ глазъ, изъ середки глядитъ. Лентами съ серебромъ  перехватилъ и въ бантъ. Потомъ поднесъ лампочку на шнуркѣ къ стеклянному шкафу и говоритъ: 

- Наденька, выберите на вкусъ…  И вы, Нюточка!.. 

Стали онѣ спорить. Одна трубку съ серебряной змѣйкой указываетъ, а другая не желаетъ.  

- Имъ, - говоритъ, - Фрина лучше… Я его знаю вкусъ. 

А нѣмецъ и разговаривать не сталъ.  

- Змѣю - это артисткѣ, а тутъ Фрина лучше, разъ въ ресторанѣ… 

И вытащилъ изъ шкафчика. Почему Фрина - неизвѣстно, а просто женская фигурка вершковъ восьми, руки за голову, и вес такъ, безъ прикрытiя. Букетъ ей в руки, заголову, закрѣпилъ, во вставочку, и вышло удобно въ рукахъ держать за ножки. Потомъ на ленты духами спрыснулъ и въ станокъ въ картонъ помѣстилъ.  

- Осторожнѣй, пожалуйста… И скажите, что Любочка. Не помните… 

Самъ даже дверь отворилъ.  

Только я наверхъ внесъ, сейчасъ Игнатiй Елисеичъ подлетѣлъ, букетъ вытянулъ и на руку отъ себя отставилъ. И языкомъ щелкнулъ, какъ фигурку увидалъ.  

- Вотъ такъ штучка! -  и пальцемъ пощекоталъ. 

Очень всѣ удивлялись и посмѣялись. Потомъ черезъ всю бѣлую залу для обращенiя вниманiя понесъ. Всталъ передъ Иваномъ Николаевичемъ, а букетъ наотлетѣ  держитъ. Очень красиво вышло. А тотъ ему:  

- Дайте на столъ! - даже строго сказалъ и платочкомъ обтерся. 

Очень имъ букетъ понравился, и директоръ  хвалилъ. А тотъ все:  

- Вотъ мой вкусъ! Очень великолѣпно? 

- Очень, - говоритъ, хорошо, - но она какъ взглянетъ… Она отъ насъ въ театръ все собирается…  

- Пустяки… - и пальцами пощелкали.  

// л. 10.

А тутъ пришелъ офицеръ и занялъ сосѣднiй столикъ, саблей загремѣлъ. Оркестръ играетъ номеръ, а барышни ужъ замѣтили, конечно, букетъ и поглядываютъ. Не случалось этого у насъ раньше. Ну, въ кабинетахъ бывали подношенiя разнымъ, а теперь прямо какъ на театрѣ. А Капулади и не глядитъ. Водитъ палочкой, какъ со сна. Конечно, ему бы поскорѣй программу выполнить и фундаментъ заложить. А барышня Гуттелетъ такая блѣдная и усталая смычкомъ водитъ, какъ во снѣ. А офицеръ вытащилъ изъ-за  борта стеклышко, встряхнулъ и вставилъ въ глазъ. Отвалился на стулѣ и на оркестръ устремилъ въ пунктъ,  гдѣ она въ чорномъ платьѣ съ кружевами и голыми руками, какъ ребенокъ,[138]сидитъ. 

Ужъ видно, на что смотритъ. Вотъ, думаю, и еще  любитель. Много ихъ тутъ у насъ. Почти всѣ любители. А онъ вдругъ меня стеклышкомъ.  

- Вотъ что… гм… 

Вижу, будто ему не по себѣ, что я ему въ глаза смотрю, а самъ о нихъ думаю. Точно мы другъ друга насквозь видимъ. 

- Это, - говоритъ, - давно этотъ оркестръ играетъ? - и глаза отвелъ.  

А я ужъ понимаю, что не это ему знать надо. Я ихъ всѣхъ хорошо знаю, - все больше обходомъ начинаютъ. 

- Такъ точно, - говорю. - Третiй годъ…  

Какъ не знаетъ… И раньше бывалъ у насъ. Знаетъ, отлично знаетъ.  

- А-а-а… - А потомъ вдругъ и перевелъ: - Кто эта, справа тамъ отъ середки, худенькая, чорненькая?  

Вотъ ты теперь, думаю, вѣрно спросилъ.  

- Намъ неизвѣстно… Недавно поступили.

А тутъ оркестръ зачастилъ, къ концу, значитъ. Карасевъ и далъ знакъ метродотелю:  

- Подайте мамзель Гуттелетъ! 

Игнатiй Елисеичъ поднялъ букетъ кверху и опять его на руку отставилъ и такъ держитъ, что отовсюду стало видать, и дожидается. И всѣ стали смотрѣть, а директоръ поднялись и вышли. А барышни такъ спѣшатъ, такъ спѣшатъ, понимаютъ, что сейчасъ необыкновенное подношенiе будетъ, и, конечно, интересуются, такъ что Капулади палочкой постучалъ и рѣже  повелъ. А та-то, какъ опустила глаза отъ люстры, посмотрѣла на букетъ и какъ бы не въ волненіи стала. Я–то на нее пристально смотрѣлъ. Только Капулади все равно. Водитъ и водитъ палочкой, какъ спитъ. Потомъ сдѣлалъ вотъ такъ, точно  разорвалъ слѣва направо, и кончилось. 

Сейчасъ метродотель перегнулся, даже у него фалды разъѣхались и хлястикъ показался отъ брюкъ, - очень пузатый онъ, - и букетъ че-

// л.10об.

резъ подставки подаетъ двумя руками. Очень торжественно вышло и обратило большое вниманiе при молчаніи. А барышня какъ будто въ страшномъ удивленіи даже откинулась на стулѣ и опустила руки. И Игнатiю Елисеичу пришлось попотѣть. Все протягивалъ букетъ въ очень трудномъ  положенiи, какъ изъ-за стульевъ что вытаскивалъ, и сталъ у него затылокъ вродѣ свеклы. И онъ даже изогнулся бокомъ, чтобы барышню отъ публики не заслонить. Потомъ его Иванъ Николаевичъ распушилъ. А какъ онъ протягивалъ самъ-то Иванъ Николаевичъ тоже напрягались въ направленiе букета и лафитничекъ держатъ у губъ, будто пьютъ за здоровье.  А у метродотеля голосъ густой, и на всю залу отдалось:  

- Вамъ-съ… букетъ вамъ-съ отъ Ивана Николаевича Карасева… 

Нехорошо вышло, хоть и торжественно. Но только это сразу кончилось. Капулади увидалъ, какъ та удивлена, самъ взялъ букетъ и поставилъ на полъ у нотной  подставки. Потомъ сразу палочкой постучалъ, и вальсъ  заиграли. А господинх Карасевъ приказали мнѣ директора пригласить.  

Конечно, стало очень понятно, для чего букетъ. И всѣ принялись барышню разсматривать. А меня даже одинъ  гость знакомый, старичокъ, пивоваренный заводчикъ, господинъ Арниковъ, очень отважный насчетъ подобныхъ дѣловъ, подозвали  и задали вопросъ:  

- Это Карасевская, что ли, новенькая, хе-хе?..  Ничего товарецъ… 

Вотъ. Какъ знакъ какой поставленъ. Это я пойму. Артисткамъ тамъ - другое дѣло, а тутъ ее и не слыхать въ музыкѣ. Это ужъ обозначенiе, что, молъ, желаю тебя домогаться и хочу одолѣть!   

Такъ явственно помню я все, потому что этотъ самый Карасевъ и потомъ меня очень безпокоили, а у меня дома такое тревожное положенiе  началось. Съ Кривого-то и началось… И много  хлопотъ мнѣ въ тотъ вечеръ выдалось по устройству замѣчательнаго пира, а на душѣ, какъ кошки… Посмотришь на окна и думаешь: а что-то дома? Ноетъ и ноетъ сердце. И вес кругомъ, какъ какая  насмѣшка. И огни горятъ, и музыка, и блескъ…  А посмотришь въ окно - темно-темно тамъ и холодно. Рукой подать, за переулкомъ, домъ барышень Пупаевыхъ, а на заднемъ дворѣ, во флигелькѣ - вонючiй флигелекъ и старый, - Луша халаты шьетъ на машинкѣ для больницы… И думается: а что завтрато?  

А господинъ Карасевъ съ директоромъ свое: 

- Она, конечно, слышала обо мнѣ? Я ей  могу мѣсто устроить въ хорошемъ театрѣ… И у меня такая мысль пришла, чтобы намъ троимъ поужинать… 

А Штроссъ ему наперекоръ, хоть и вѣжливо:  

- У насъ отъ нихъ подписка отбирается… и у насъ аристократическiй тонъ и семейный… Вы ужъ простите, глубокоуважаемый…

// л. 11.

А господинъ Карасевъ, конечно, привыкли видѣть полное удовлетворенiе своихъ надобностей, и настойчиво имъ: 

- Я не по-ни-маю… я не съ какой стороны…   а изъ музыки… 

И директоръ имъ объясняетъ: 

- Будьте спокойны, я поста-ра-юсь, но…  

А офицеръ вдругъ поднялся и къ Капулади. Какъ-разъ и играть кончили. Поздоровался за руку и въ ноты пальцемъ что-то… И барышнямъ поклонился, и про ноты. Въ руки  взялъ и головой такъ, какъ удивленъ. Капулади прояснѣлъ, сталъ улыбаться, и усы у него поднялись, а барышни головки вытянули и слушаютъ, какъ офицеръ про ноты имъ. Пальцемъ тычетъ и плечами пожимаетъ. Пожималъ-пожималъ, на подставку  облокотился и саблей-то букетъ и зацѣпи! И упала фрина на бокъ. Но сейчасъ поднялъ и къ барышнѣ Гуттелетъ съ извиненiемъ и все оглядывается,  куда поставить. И спрашиваетъ ее. А она вся пунцовая стала и головкой ки внула.  Онъ мнѣ сейчасъ пальцемъ.

- Унесите. Мамзель проситъ  убрать! 

Куда убрать? Я, было, замялся, а онъ мнѣ строго такъ: 

- Несите! Чего вы стоите? Мамзель проситъ убрать! 

А тутъ метрдотель налетѣлъ и срыву мнѣ:  

- Въ уборную снести! 

И понесъ я букетъ мимо господина Карасева. Прихожу, а офицеръ съ барышнями про игру разговариваетъ, и лицо такое умное: 

- Я, - говоритъ, - самъ умѣю… Могу слышать каждую ноту… Это даже удивительно, какъ… Дамская игра, - говоритъ, - много лучше…  

А съ Капулади по-французски. А тотъ какъ котъ жмурится и головой качаетъ:  

- Та-та… снатокъ… прiятно  шюство… та-та… Еще буду играть.  

Проснулся совсѣмъ, палочку взялъ и очень тонкую  музыку началъ. 

А господина Карасева взяло, вотъ онъ и говоритъ Штроссу:  

- Это кто такой, лисья физiономiя? 

- А это князь Шуханскiй, гусаръ… 

- А-а… прогорѣлый!... - и перстнями заигралъ. 

А потомъ такъ радостно: 

- У меня планъ пришелъ!.. Всему оркестру ужинъ?.. Ну, это-то возможно, или какъ?.. Я членъ консерваторiи… Вы скажите… 

А Штроссъ ужъ не могъ тутъ ничего и говоритъ: 

- Конечно, онѣ всегда получаютъ у насъ ужинъ… Ежели согласятся… 

- Отъ васъ зависитъ!.. Вашу руку!.. 

А я-то стою позади и вижу аккуратъ его затылокъ. Онъ у нихъ очень

// л. 11об.

широкiй и на косой проборъ, и выглаженъ. Стою и думаю… А-ахъ, сколько же васъ, такихъ прохвостовъ развелось! Учили васъ наукамъ разнымъ, а простой наукѣ не выучили, какъ объ людяхъ  понимать… Отцы деньги наколачивали, щи да кашу лопали, съ людей драли, а вы на такое употребленiе обратили. И вес ниспровержено! И дѣвушекъ съ пути сбиваете на легкую жизнь! Смотрю ему въ затылокъ и вижу настоящую ему цѣну. Смотрю  ему въ затылокъ и вижу настоящую ему цѣну.  

Потомъ директоръ Штроссъ потолковали съ Капулади и барышнями и говорят<ъ:> 

- Ничего не имѣютъ противъ, а напротивъ… 

- Вотъ видите, какой у меня всегда хорошiй планъ! Теперь, прошу васъ, обдумаемъ, чтобъ все было какъ слѣдуетъ и чтобы очень искусственно и сервировка тонкая…

А тотъ му ужъ въ хорошемъ настроенiи: 

- Я бы предложилъ въ гранатовомъ салонѣ. Ваша мысль очень хорошая… 

И пошли на совѣтъ. Еще бы не хорошая! На сорокъ персонъ  ужинъ со всѣми приложенiями! 

Ну, и вышло такъ, что, я полагаю, долго въ конторѣ счетъ выписывали и баланцъ выводили. Велѣли такого вина пять бутылокъ, которое у насъ  очень рѣдко, и прямо въ натуральномъ видѣ подаютъ, въ  корзинѣ, и бутылки какъ бы плѣсенью тронуты. Несутъ на серебряномъ блюдѣ двое номеровъ и осторожно, потому что одна такая бутылка стоитъ больше ста рублей и очень стриннаго происхожденiя. А такое у насъ есть и куплено, сказывали, у одного поляка, у котораго погреба остались отъ дѣдовъ невыпитыми, и который пролетѣлъ въ трубу. Болѣ ста лѣтъ вину! И крѣпкое, и душистое до чрезвычайности!   

Сто двадцать пять рублей бутылка! За такiя деньги я два мѣсяца могъ бы просуществовать съ семействомъ! Духовъ два флакона дорогихъ по семи рублей сожгли на жаровенкѣ для хорошаго воздуха. Атмосфера тонкая, даже голова слабнетъ, и ко сну клонитъ. Чеканное серебро вытащили изъ почетнаго шкафа, и хрусталь необыкновенный, и сервскiй фарфоръ. Одни тарелочки для десерта по двенадцати рублей! Изъ атласныхъ ящиковъ вынимали, что бываетъ не часто. Вотъ какой ужинъ для оркестра! Это надо видѣть!  И такой столъ вышелъ, такъ это ослѣпленiе. Даже когда Кавальери была - не было!  

Зернистая икра стояла въ пяти серебряныхъ ведеркахъ-вазонахъ по четыре фунта. Мозговъ горячихъ изъ костей для тартинокъ - самое нѣжное блюдо для дамъ! У насъ одна таая тартинка рубль шесть гривенъ! Французскiй дюшессъ по два цѣлковыхъ штучка… Такое море всего,  такiе деликатесы въ обстановкѣ! И потомъ былъ секретъ: въ каждой  кувертѣ по

// л. 12.

запискѣ  отъ господина Карасева лежало на магазинъ Филе - получить  конфектъ  по коробкѣ.  

Отыгралъ оркестръ до положеннаго часу, убрали барышни  свои скрипочки и собрались. А ужъ господинъ Карасевъ  такъ это у закусочнаго стола хлопочутъ, какъ хозяинъ, и комплименты говорятъ: 

- Мнѣ очень прiятно, и я очень расположенъ… Пожалуйте начерно, чѣмъ Богъ  послалъ…

Всѣ такъ стѣснительно, а Штроссъ, какъ корабль плаваетъ, съ сигарой и очень милостиво такъ себя  держитъ, съ барышнями шутятъ. И вдругъ  господинъ Карасевъ пальцами такъ по воздуху и головой по сторонамъ.  

- Кажется, еще не всѣ въ сборѣ… 

А Капулади ужъ большую рюмку водки осадилъ и икрой закусываетъ съ крокеточкой, полонъ ротъ набилъ и жуетъ, выпуча глаза. 

- А-а-а… да… Мамзель Гуттелетъ  нэтъ… голева у ней… и мамаша прикодилъ…  

- А-а-а-а… Пожалуйста… кушайте…  

Только и сказалъ господинъ Карасевъ. И такъ стало тихо, и барышни такъ это переглянулись. И такая у него физiономiя стала… И смѣхъ и грѣхъ! Сервировали  ужинъ! А Капулади чокается и вкладываетъ. И Штроссъ чокается, и господинъ Карасевъ тоже… чокается и благодаритъ. И лицо у нихъ… физiономiя-то у нихъ, то-есть… необыкновенная! А тамъ-то, въ конторѣ-то… счетикъ-то… баланцъ-то ужъ нанизываетъ Агафонъ Митричъ, нанизываетъ безо всякаго снисхожденiя. Да съ примастью, да по тарифу-то, самому уважаемому тарифу… Да за хрусталь, да за сервизы, да за духи, да за…      

Вышелъ я въ коридоръ, смотрю - офицеръ-то  и идутъ. 

- Что это, садьба здѣсь? - спрашиваетъ про пиръ-то въ гранатовомъ салон<ѣ.>   

- Никакъ нѣтъ, - говорю. - Это господинъ Карасевъ всю музыку, весь оркестръ ужиномъ  потчуютъ. 

Сморщилъ лобъ и пошелъ. 

И хотѣлъ я ему сказать, какой у нихъ прiятный ужинъ получился, но, конечно, это неудобно. Наше дѣло отвѣтить, когда спрашиваютъ. А очень была охота сказать. 

 

IV 

 

Пришелъ я изъ ресторана въ четвертомъ часу. Луша дверь отперла. Всегда отпирала она мнѣ, сонъ перебивала. И вотъ спрашиваю ее про Кривого.

// л. 12об.

Оказывается, не приходилъ. И гадала она на него весь вечеръ, и все фальшивыя хлопоты  и пиковки. Пустое, конечно, занятiе, но иногда выходитъ очень вѣрно. И все казенный домъ выходилъ - значитъ, какъ-бы въ участкѣ заварилъ кляузу. Фаольшивыя-то хлоплты…

- Чуетъ - говоритъ, - мое сердце… Вонъ у Гайкина-то сына арестовали. Ужъ не онъ ли это?.. Еще  Гайкинъ-то тебя  все про Кривого пыталъ, будто онъ у него денегъ просилъ на резиновую торговлю… 

И растревожила она меня этими словами такъ, что не  могу уснуть. А это вѣрно, у Гайкина,  лавочника, сына, дѣйствительно заарестовали. Совершили обыскъ и нашли книги недозволенныя. А онъ былъ студентъ и мой Колюшка у него раньше книгами пользовался, но потомъ я самъ забралъ двѣ книги и самому Гайкину отнесъ. А Кривой всегда у нихъ въ лавкѣ  пребывалъ, будто за папиросами, и все приставалъ  къ старику резиновый магазинъ  въ компанiи открыть.  

Такъ это мнѣ вдругъ ясно стало. А вѣдь Кривой это! Утромъ самъ проговорился спьяну… И такъ долго было все невдомекъ. А про сыщиковъ я зналъ, что они разсѣяны вездѣ, но только ихъ трудно узнать. А Кирилл<ъ> Саверьянычъ даже одобрялъ для  порядка и тишины. Но я-то знаю, что они могутъ быть очень вредны. Матрена[139] Марковна, сваха, разсказывала, потому что сватала одного сыщика, и онъ ей открылъ, какъ они избавляютъ  разоренiя. И когда  меня обокрали и унесли часы, сыщикъ все разыскалъ, и я далъ ему за хлопоты красную, но если нащотъ  людей то можетъ быть очень вреденъ.  Сказалъ я Лушѣ, что нѣтъ ли у Колюшки какихъ книгъ, но она меня успокоила. Пытала она Колюшку весь  вечеръ, и онъ ей побожился, что ничего нѣт<ъ.>  

- Онъ, - говоритъ - охапку какую-то снесъ вечеромъ къ Васикову… И скажи ты, говоритъ, этому  Васикову, чтобъ онъ къ намъ лучше не ходилъ. Онъ все Колюшку сбиваетъ… 

Такъ мы и рѣшили. И я даже хотѣлъ просить Кирилла Саверьяныча, чтобъ онъ принесъ ему хорошихъ книгъ, настоящихъ. Про исторiю у него были, отъ которыхъ онъ умный сталъ. И вдругъ звонокъ ударилъ. Даже сердце у меня остановилось. 

Соскочилъ я босой, отперъ. Оказывается, Кривой и въ очень растерзанномъ видѣ. Новаго пиджака на немъ  ужъ нѣтъ, а какая-то кофта, и лицо прямо убiйственное. Такъ это у меня сперва   поднялось противъ него, не хотѣлось допускать. Но не могу слова найти, какъ ему сказать, а дорогу ему загородилъ. И онъ молчитъ. А потомъ вдругъ тихо такъ и твердо:  

- Вотъ и я! Ну, что же? Могу я войти въ свою  квартиру?  

Гордо такъ, а голосъ не свой. Однако не входитъ, а какъ бы  и просится<.>

// л. 13.

И хоть и въ кофтѣ, но все равно, какъ во фракѣ, и по тону слышно, что можетъ  затѣять скандалъ. И боится  какъ-будто. Дрожанiе у него въ голосѣ. Ну, думаю, завтра  я тебя, друга милаго, обязательно выставлю, только ночь переночуешь. И говорю ему строго, что спать пора и зачѣмъ такъ оглушительно звониться. А онъ вдругъ, какъ проскочитъ у меня подъ рукой и говоритъ:  

- Чи-то-ссъ? - прямо къ лицу и виннымъ перегаромъ. И какъ шипѣнье - голосъ у него сталъ. - Звонки для звона существуютъ! Заведите англiйскiе  замки! 

И скрылся въ  свою комнату. Плюнулъ  я на эти дерзкiя  слова. А Луша мнѣ покою не даетъ. 

- Болитъ у меня сердце… Поговори ты съ нимъ по доброму. Онъ спьяну-то тебѣ скажетъ, жаловался онъ на насъ или нѣтъ.  А то я ни за что не усну… Томленiе во мнѣ… 

– Но я терпѣть  не могу пьяныхъ, и сказалъ, что не пойду на скандалъ. И ужъ сталъ я засыпать, Луша меня въ бокъ:  

- Послушай-ка, Яковъ Сафронычъ… Что это онъ тамъ… урчитъ  что-то… Плачетъ онъ, что ли… Прямо за душу беретъ, а ты какъ безчувственный.  Выпроводи ты его, что ли… 

Стали мы слушать. Поглядѣлъ я въ переборку, гдѣ обои треснули, - свѣту нѣтъ, но слышно, какъ у него постель скрипитъ, и какiе-то непрiятные звуки. Такъ и рыкаетъ.  За сердце взяло какъ непрiятно. Какъ изъ нутра у него выскакиваетъ. Постучалъ я - безъ послѣдствiй. А Луша требуетъ: - угомони да угомони.  

- Можетъ, онъ при разстройствѣ что скажетъ… Поди! 

Зажегъ я свѣчу  и прошелъ къ нему. Вижу - лежитъ Кривой на кровати, одѣмшись, ткнулся головой въ ситцевую подушку и даже плечи у него ходятъ<.> 

- Прохоръ Андрiянычъ… - спрашиваю. - Что это у васъ за комедiя опять? Мы тоже спать хотимъ… Такъ непозволительно себя ведете и еще по ночамъ спать не даете…  

Вывернулъ онъ голову и однимъ глазомъ на меня уставился, какъ не понимаетъ. А лицо у него въ слезахъ, и страшный взглядъ.  

- Ничего, ничего… У меня тутъ… - и показалъ на грудь. 

Первый разъ за совмѣстную жизнь услыхалъ я настоящiй его голосъ. Даже ласково сказалъ, отъ сердца. И очень жалко посмотрѣлъ, будто его хотятъ ударить. Собаки такъ смотрятъ забѣглыя. И зналъ я, что у него жена съ околоточнымъ сбѣжала, и сынокъ у него на пятомъ году померъ. Это онъ Черепахину открылъ. И сказалъ я ему тогда подушамъ:

// л. 13об.

- Вы лучше объяснитесь начистоту. За пиджакъ я вамъ заплачу хоть три рубля… Зла мы вамъ  не хотѣли, а вы на насъ такъ ополчились… Будете вы  намъ зло дѣлать, вы скажите? Вы сами объявили, что сообщите, и перевернули нашъ семейный разговоръ… и мы васъ опасались, это правда… Скажите все и мы разойдемся по мирному… Что же дѣлать, разъ ваша такая спецiальность… Но не губите людей!   

А онъ привсталъ и головой такъ: 

- Такъ, такъ… Вы очень добрый человѣкъ… Продолжайте…    

- Вы, - говорю, - не думайте, что мы безчувственные какiе… Тоько скажите отъ сердца и не доводите до напрiятности… А вотъ даже какъ: я вамъ даже пирожка принесу закусить, чтобы вы не думали…  

Сказалъ, чтобы его въ чувство ввести и открыть настоящія его намѣренія<.> А онъ подался ко мнѣ, уствилъ глазъ и шипитъ:     

- Чи-то-ссъ? Пир-рожка-а? Это вы что же, пришли измываться[140]? На тебѣ пирожка! Ты вотъ, сукинъ сынъ, такой мерзавецъ, Кривой…  Вы меня всѣ Кривымъ!.. а мы  тебѣ пирожка? А? Вамъ за пирожокъ  надо покою  ночного? Купить  меня пирожкомъ? А утромъ вы мнѣ  пирожка  предложили? Вы два пирога  пекли и не предложили!.. Изъ-за васъ меня Гайкинъ изъ  лавки  попросилъ!.. Я вамъ прощаю! 

И такъ рукой торжественно и сѣлъ на кровать. Слышу вдругъ - топ-топ. Колюшка изъ-за двери  голову выставилъ и меня за плечо.  

- Что это вы его, съ квртиры гоните?  

- Ничего я не гоню! - говорю. - А вотъ опять… и реветъ[141]…   

А тотъ, дѣйствительно, голову въ руки и трясется. Смотрю, Колюшка сморщился и подходитъ  къ Кривому, и голосъ у него дрожитъ.  

- Оставьте, пожалуйста… Что за пустяки и какъ вамъ не стыдно… Ну, скажите же! Вѣдь вы же не такой… Я погорячился, вы насъ обидѣли…

Тогда Кривой поднялся, запахнулъ свою кофту и такъ трагически:  

- Можете гнать! Меня сегодня изъ участка выгнали, теперь вы!..  Конецъ!

- Какъ, - говорю - выгнали? за что?   

Ничего не пойму. А онъ надрывомъ такъ: 

-Гоните въ шею! Сейчасъ прямо на улицу, въ темноту! Вы только погоните, и я въ моментъ! Я теперь самъ знаю, что здѣсь мнѣ нельзя…[142] И я самъ самъ… Не безпокойтесь…  

И не вовсе пьянъ, а такъ странно. Схватилъ подушку, гитару со стѣны сорвалъ, подъ кровать полѣзъ, шаритъ тамъ, юлитъ, подштанники вытащилъ и въ простынку увязываетъ, книжку изъ-подъ матраса  трепаную досталъ, графа Монтекриста — только одна и была у него книга, это я зналъ, потому чт<о>

// л. 14.

я всѣ его вещи хорошо зналъ. И увязалъ въ узелокъ.  

- Думаете, мѣста не найду? Я и безъ мѣста могу… Все равно… 

Шебаршитъ и шаритъ вокругъ  себя. Опять изъ узла все выкидывать сталъ. 

- Можете себѣ присвоить! Не надо мнѣ ничего… За квартиру  получите изъ имѣнiя… Я разсчитываюсь… До свиданья!  

Пошелъ было, но я его за руку, стой!   

- Съ ума, - говорю, - не сходите и скандалу не дѣлайте… Куда вы пойдете, разъ ночь на дворѣ?..  

Посмотрѣлъ онъ на окно и назадъ повернулъ, на кровать сѣлъ,[143] какъ потерянный. Худой онъ былъ и взъерошенный, и глаза какiе-то такiе. И чувствовалъ я, что положенiе его очень отчаянное, а только храбрится въ нетрезвомъ  видѣ. Зналъ я, что у Луши онъ тридцать копеекъ занималъ и вечеромъ обѣщалъ принести и не принесъ. Очень упрямый и самъ стиралъ свои  рваные подштанники  въ комнаткѣ, чтобы люди не видали. И насилу признался какъ–то, что въ участкѣ служитъ, а все говорилъ, что приказчикомъ  въ резиновомъ магазинѣ. А это онъ раньше  въ резиновомъ-то былъ, а потомъ, послѣ разстройства, запилъ и въ писаря опредѣлился.  

И спать-то мнѣ хочется, а онъ сидитъ и томитъ. Вотъ я и говорю:  

- Не принимайте къ сердцу… Прогнали - другое мѣсто найдете…

А онъ мнѣ даже съ фономъ:  

- Во-первыхъ, меня  не прогоняли! Я самъ приставу въ морду плюнутъ! А потомъ у меня тетка въ имѣнiи, у  ней сто тысячъ въ банкѣ... А вы думали что? Извините-съ… Я не какой-нибудь обормотъ!  

- Ну, и хорошо, и не напускайте на себя…  

- Ну, это не ваше дѣло! А можетъ, я навралъ? Чи-то-ссъ?! И не знаете, гнать меня или нѣтъ… Вотъ молодой человѣкъ мнѣ пиджакъ изгадилъ, а я, можетъ, всѣ его пиджаки и брюки уничтожилъ однимъ почеркомъ пера?! Чи-то-ссъ?!  

Вижу, что спятилъ, и ломается. А Колюшка стоитъ  блѣдный, и губы у него трясутся.  

- Ничего-съ… я пошутилъ[145] я никогда сыщикомъ  не былъ! Не былъ я сы-щи-комъ! Запомните это! Хорошенько запомните!!. А-а… стереглись! Гайкину напѣли! Онъ бы мнѣ дѣло въ компанiи открылъ - шинами торговать… Лѣзетъ человѣкъ въ  мурью, а вы его такъ вотъ, такъ… кулакомъ въ морду?! Нате вотъ, плюнте мнѣ въ морду, нате!.. Молодой человѣкъ! Плюнте!.. Вы про политику можете говорить… понимаете все… плюнте!.. Вашего парикмахера склизкаго позовите… пусть и онъ плюю-уйте!..  

Даже ревѣть началъ и все тянетъ — у-у-у… Какъ пьяные орутъ, когда

// л.14об.

ихъ  до безчувствія бить начинаютъ. Колюшка его трясти  за плечо. 

- Что вы говорите? Оставьте! Это неправда!.. Мы не такiе… 

А тутъ Луша изъ-за двери выглядываетъ. Увидалъ онъ ея и поднялся.  

- А вы, Лукерья Семеновна, не тревожьтесь… Я вамъ тридцать копеекъ завтра… вотъ съ гитары… я еще не все пропилъ… успокойтесь… 

И вдругъ Черепахинъ  и входитъ въ одномъ бѣльѣ. 

- Простите за костюмъ… Да ты угомонишься?  Какъ вошь на пирогѣ! Наталью Яковлевну   и всѣхъ будишь! Чортъ ты послѣ этого! 

Но я его остановилъ и говорю, что человѣкъ до умопомѣшательства дошелъ. А онъ очень горячiй и всегда за насъ.  

- Знаю, какое у него помѣшательство! Ему бы теперь ассаже на двугривенный. Такъ ты прямо скажи, и такъ дамъ, а то важничаешь… 

А Кривой посмотрѣлъ  такъ укоризненно и загорѣлся: 

- Всѣ супротивъ меня! Ну, такъ знайте! Я всѣмъ присчиталъ: и приставу подлецу, и дорогой супругѣ, и всѣмъ!.. И всѣмъ вамъ языкъ покажу! Будьте  покойны! Итоги подвевдены. Простите меня, молодой человѣкъ! У васъ хорошее направленіе… А тридцать копеекъ и за квартиру за двѣнадцать дней получите… Вотъ съ гитары… 

И подаетъ Лушѣ гитару. А она замахала руками и не беретъ.  

- Всетаки я предложилъ… Ну-съ, прощайте, до радостнаго утра!  

Сдѣлалъ шагъ впередъ и сталъ руку протягивать, а самъ глазомъ насъ сверлитъ. А Черепахинъ ему:  

- Пошелъ ты! Ломается какъ обезьяна… Это въ тебѣ даже и неискренно, а такъ одна трагедiя глупая…  

- Ну, какъ угодно… Руки обмыты… Какъ угодно… 

И вдругъ свѣчу у меня и потушилъ.  

- Занавѣсъ, - говоритъ, - опущенъ!  

Такой странный оказался человѣкъ. Напустилъ-напустилъ на себя… А жалко… Легли мы, а на душѣ муть. И ничего–то онъ не представлялъ изъ себя, а мы такъ его пугались. Замотался человѣкъ, а очень гордый. 

Слышу, чиркнулъ спичкой за переборкой. Приглядѣлся я глазомъ въ щель<.> Кривой лампочку на стѣнкѣ зажегъ. Потомъ сталъ узелокъ свой перебирать  и все головой качаетъ. Потомъ поднялся, послушалъ  и гитару на стѣнку повѣсилъ, а подштаннику и графа Монтекриста подъ кровать сунулъ. Потомъ всталъ и остановился середь комнаты и осматривается. На углы посмотрѣлъ, на иконку  въ уголочкѣ. Глаза ладонями закрылъ и затрясъ головой. Потомъ за волосы себя дергать сталъ да накрѣпко. Потомъ подошелъ къ оконцу и смотритъ. Прижался носомъ къ стеклу и смотритъ. И въ

// л. 15.

тишинѣ слышно, какъ надъ головой, гдѣ у насъ машинистъ  съ желѣзной дороги жилъ, граммофонъ камаринскаго играетъ.  А тамъ именины были. А Кривой все въ окно глядитъ, въ темень… Такъ я и заснулъ.  

А на утро, только на службу итти,  ужъ Колюшка въ училище ушелъ, непрiятность. Управляющiй домовъ барышень Пупаевыхъ, Емельянъ Иванычъ Ландышевъ. Такъ и такъ, съ перваго числа надбака вамъ въ пять рублей! 

- Почему такой надбавка? Прошлый годъ набавляли… 

- По плану. Обязательно велѣно… Я не при чемъ, съ меня спрашиваютъ. У барышень расходы болльшiе, и имъ не  хватаетъ. Даже обижаются на меня<.>

- Это вашъ произволъ, говорю. Я знаю очень хорошо барышень, онѣ образованныя и стараются для  попечительства. У нихъ вывѣска даже… 

А онъ мнѣ и говоритъ: 

- Это ничего не составляетъ, а каждый хочетъ себѣ пользы. Сами онѣ не  доходятъ, а съ меня взыскиваютъ… Хотите  платите, не хотите, какъ хотите… 

Вотъ какъ! Какъ заколдованный кругъ. И накалили же меня этими прибавками и надбавками! Да-а… Я это теперь очень хорошо понимаю. Сами не доходятъ… Музыкальные вечера у нихъ и ужины… И въ попечительствахъ пекутся… барышни Пупаевы, дай имъ Богъ здоровья… Онѣ всѣ науки проходили въ пансiонахъ, и заграницу ѣздятъ, и имъ, конечно, не хватаетъ. И сами лотереи устраиваютъ, и салфеточки вышиваютъ… И какъ же имъ можно проникать въ  дѣла, когда это даже и не барышнины дѣла! Нѣжны онѣ очень и тонки, и имъ, конечно, не хватаетъ… Эхъ, не то говорилъ ты, Кириллъ Саверьянычъ, не то! Отъ этого оборотъ! Оборотъ капиталовъ! Что тебѣ за прически и локоны по сто рублей съ  головы платятъ! Такъ и мнѣ двугривенный платятъ эти барышни Пупаевы и другiе… Ну, такъ и я имъ платилъ рублями, и они принимали, потому что это ихъ не касается! Знаю я, какой это оборотъ! на собственной шкурѣ знаю я всѣхъ этихъ барышень Пупаевыхъ и другихъ, дай имъ Богъ здоровья!  Да онѣ и безъ здоровья здоровы, потому что поютъ и играютъ… 

Накидочка въ пять рублей… Да ихъ доставить надо… А квартиръ нѣтъ. Много домовъ настроено, а жить негдѣ, потому что всѣ хотятъ имѣть доходы по плану. И такъ это меня разстроило… 

 

V

 

Постучался я къ Кривому, чтобы поговорить, какъ слѣдуетъ, въ трезвомъ состоянiи, но онъ спалъ и дверь заперъ на крючокъ. И Луша-то сказала, пусть проспится послѣ куража, а то злой будетъ. И стали мы  разсуждать - гнать его или оставить. Что съ него возьмешь, какъ

// л. 15об.

онъ безъ мѣста! И тетка-то его съ вѣтру. И раньше, бывало, все про тетку, а потомъ отрекался. Такой гордый человѣкъ! И такъ все обернулъ ночью, что словно мы его обидѣли. А это въ немъ происхожденiе такое капризное. Хвасталъ, что у него мать изъ дворянской крови и содержанкой жила у губернатора, и, можетъ, онъ даже  сынъ губернатора,  а не золотарика. Черепахину все изливалъ: “Мнѣ бы надо по малой мѣрѣ чиновникомъ быть и начальствовать, а я до такой степени опустился. Но только я письмо въ газеты накатаю и отца своего, подлеца,  такъ изображу, что его съ мѣста прогонятъ, или пусть  мнѣ тыщу рублей пришлетъ, - велосипедными шинами торговать буду!”   

Такiя вокругъ себя сѣти распространилъ, думаетъ - и не узнаютъ, а просто стыдно ему было  при такомъ положенiи. Вотъ и вралъ.  

Пришелъ я въ ресторанъ, а въ офицiантской наши очень горячо разсуждаютъ. А это Икоркинъ. Маленькiй такой и черненькiй, какъ блоха, но очень цѣпкiй и можетъ говорить.  И Икоркинымъ-то его прозвали насмѣхъ, - очень любилъ, какъ поступилъ, икорку съ ложечекъ  и тарелокъ слизывать.  Оказывается, общество устраивается для всѣхъ офицiантовъ, чтобы помогать въ нуждѣ и заботиться. Вотъ Икоркинъ и требовалъ, чтобы мы записывались, по полтиннику въ разсрочку. Но только насъ метродотель разогналъ  и оштрафовалъ Икоркина на рубль за грубость.  Потомъ мнѣ: 

- Бери букетъ, который барышня забыла, вези на квартиру! Карасевъ записку прислалъ, велѣлъ.  

Поставили въ картонку, пошелъ я по адресу. И не спросилъ я, нуженъ ли отвѣтъ, дорогой ужъ вспомнилъ. Пришелъ, на третiй этажъ поднялся. Старая барыня отперла. Что такое?  Букетъ барышнѣ отъ господина Карасева изъ ресторана. Плечами пожала и зоветъ:  

- Аля, что такое? Букетъ тебѣ!.. 

Вышла та, тоненькая такая, въ фартучкѣ, прямо какъ дѣвочка. Вырвала у барыни картонку, и ушли онѣ. Слышу, разговоръ у нихъ горячiй по-французски. И та кричитъ, и другая… А я жду, будетъ ли отвѣтъ какой. А ко мнѣ дѣвочка вышла чорненькая и мальчишка. Стоятъ и смотрятъ. Мальчикъ еще спросилъ  меня, кто я такой, а потомъ и говоритъ:   

- Тамъ наша Аля работаетъ, гдѣ обѣдаютъ… 

А дѣвочка мнѣ куклу принесла показать, такая  занятная. И вдругъ барышня выбѣгла ко мнѣ и такъ гордо:  

- Можете итти, не будетъ отвѣта!..  

Такъ рѣшительно, что и не думалъ отъ нея. И лицо такое строгое. Мальчика дернула за руку, такъ и отскочилъ, и за мной дверь хлопъ! Какъ вы-

// л. 16.

летѣлъ я все равно! Плюнулъ даже отъ раздраженія.  Провались они всѣ, а я еще ее пожалѣлъ. И у насъ–то всѣ говорили, что клюнетъ обязательно, но я думалъ, что напротивъ. Потомъ ужъ все объявилось… 

И день этотъ выдался очень горячiй, потому что въ золотомъ салонѣ свадебный ужинъ на двѣсти перонъ - сынъ губернатора женился на дочери фабриканта Барыгина, по двадцать рублей съ персоны безъ вина! а въ угловой гостиной юбилей дѣлали директору гимназiи. И метродотель въ наказанiе, что букетъ я отъ офицера принялъ, отрядилъ меня къ юбилею. А юбилей что Чиновники!.. Только разговоры, и еще разсматриваютъ - двугривенный или пятиалтынный…  

Начались завтраки. И уморилъ тутъ меня пакетчикъ! Вотъ поди ты, что значитъ капиталъ! Прямо даже непонятно. Мальчишкой служилъ у пакетчика, а теперь въ такой модѣ, что удивленiе. Домовъ наставилъ прямо  на страхъ всѣмъ. И ничего не боится. Ставитъ да ставитъ по семь да по восемь этажей. Такъ его господинъ Глотановъ и называетъ - Домострой! А настоящая ему фамилiя - Семинъ, Михайла Лукичъ. Выстроилъ этажей въ семь на сто квартиръ и сейчасъ заложитъ по знакомству съ хорошей пользой. Потомъ опять выстроитъ и опять заложитъ. Такимъ манеромъ домовъ шесть воздвигъ. И совсѣмъ необразованный, а вострый. И насмѣшилъ же  онъ меня!   

По случаю какого торжества - неизвѣстно, а привезъ съ собою въ ресторанъ супругу. И въ первый разъ привезъ, а самъ года три ѣздитъ. Какъ вошла  да увидала все наше великолѣпiе, даже испугалась. Сидитъ въ огромной шляпѣ, выпучивъ глаза, какъ ворона. А я имъ служилъ, и слышу, она говоритъ: 

- Чтой-то какъ мнѣ не ндравится, на людяхъ ѣсть… Чисто въ театрѣ… 

А онъ ей рѣзко:  

- Дура! Сиди важнѣй… Тутъ только капиталисты, а не шваль…  

Она ежится, а онъ ей: 

- Сиди важнѣй! Дура!  

А она свое:  

- Ни въ жисть больше не  поѣду! Всѣ смотрятъ…  

А онъ ее дурой! Умора!  

- А мнѣ такъ, говоритъ, наплевать на всѣхъ, что смотрятъ!   

Даже не такъ сказалъ, а по уличному: 

- На всѣхъ, говоритъ, мнѣ…………… Я привыкъ къ свѣту…  

Не хорошо сказалъ. Я-то, я-то понимаю даже ихъ необразованiе.  И манитъ меня: 

- Человѣкъ! Дай мнѣ чего полегшее… - Прищурился на нее и говоритъ: -

// л. 16об.

Дай мнѣ… соль!  

А она такъ глаза выпучила - не понимаетъ, конечно. А онъ-то и доволенъ, что дуру нашелъ. А самъ недавно за  артишоки бранился: 

- Я, - говоритъ, - думалъ, что мясо на французскiй манеръ, а ты мнѣ какую-то рѣпу рогатую подаешь! 

Вона! И какъ принесъ я имъ камбалу, онъ и говоритъ супругѣ:  

- Вотъ тебѣ соль, ѣшь - не бойся… Это рыба, въ  морѣ на сто  на сто верстъ въ глубинѣ живетъ!  

Умора, ей Богу! И самъ-то не ѣстъ, и никогда въ компанiи не ѣлъ, а тутъ для удивленiя заказалъ. А она шевельнула вилкой и говоритъ:   

- Чтой-то какъ она и на рыбу не похожа… А не вредная?  

Да какъ распробовала въ пару-то, ароматъ-то отъ нее, и назадъ:  

- Да она тухлая совсѣмъ.. Михайла Лукичъ! 

Не понимаетъ, что такой отъ нея запахъ постоянный. Тухлая! Ужъ и  смѣялся онъ, вотъ какъ покатывался! 

- Эту рыбу-то только француженки  употребляютъ… ду-ура!..  

А она чуть не плачетъ, красная,  какъ свекла, стала, и въ прыщахъ. 

- Мнѣ бы, - говоритъ, - лучше бѣлуги бы… 

А онъ-то ей: 

- Не страми ты меня передъ лакеями, ѣшь! Тутъ за порцiю три съ полтиной!..  

И ни малѣйшаго стыда! А она ѣстъ и давится. И случилось нехорошо - въ салфетку даже. А онъ ей угрожаетъ: 

- Дура! Никогда больше не возьму. Необразованная!... 

Сейчасъ подозвалъ меня и такъ важно:  

- Дай ей… ар-ти-шоковъ! 

Вотъ! Это ужъ насмѣхъ. Потому гдѣ ей съ артишоками управиться? Вотъ какiе люди. А самъ-то, самъ-то! Какъ-то привезъ въ кабинетъ дѣвочку лѣтъ пятнадцати, такъ… портнишечку, и напоилъ. Самому лѣтъ пятьдесятъ, а она дѣвчоночка совсѣмъ. И ту-то, ту-то тоже кормилъ по необыкновенному, потѣшался. Устрицъ давалъ, лангустовъ, миногъ… Нарочно съ метродотелемъ совѣщался, какъ бы почуднѣй. Портнишечку!.. 

Все своими глазами видѣлъ и самъ служилъ. И какъ иной разъ поворачивается все внутри, прямо мерзитъ и мерзитъ. И образованные тоже… И никто не скажетъ… И сколько у насъ полиціи и тюремъ, и законовъ, и ничего! Хамы, хамы и халуи! Вотъ кто халуи и хамы! Не туда пальцами тычутъ и не туда плюютъ[146]! Грубо и неоразованно  въ нашей средѣ, но изъ насъ не откажутся на такiе поступки… И пьянство у насъ, и женъ бьютъ нѣкоторые, вѣрно, но чтобы доходить до поступковъ, какъ доходятъ, чтобы догола раздѣвать да на четверенькахъ по коврамъ  что-

// л. 17.

бы прыгали, - это у насъ  не встрѣчается.  Для этого надо особую фантазiю имѣть. Любители! Теперь меня не обманешь, хоть ты тамъ что хочешь говори всякими словами, чего я очень хорошо послушалъ  въ разныхъ собранiяхъ, которыя у насъ  собирались и разсуждали про разное… Банкеты были необыкновенные,  со слезой говорили, а все пустое… Ужъ если здѣсь  нѣтъ настоящаго проникновенiя, такъ на моментъ  только все и испаряется, какъ послѣ куража. Вонъ теперь  полнымъ-полны рестораны, и опять бойкая жизнь, опять все идетъ, какъ раньше… Эхъ, Колюшка! Твоя правда! Теперь и самъ вижу, что такое благородство жизни… И гдѣ она, правда?  Одинъ незнакомый старикъ растрогалъ меня и вложилъ въ меня  сiянiе правды… который торговалъ теплымъ  товаромъ… А эти… кушаютъ и пьютъ, и разговариваютъ  подъ музыку… Другихъ не видалъ. 

И смѣялся, дѣвчоночка-то, портнишечка-то, смѣялась… какъ коньякомъ ее повеселили… И потомъ, потомъ туда… У насъ такой проходъ есть… плюшемъ закрытый проходъ… Чистый, ковровый и неслышный проходъ есть. И потомъ въ этотъ проходъ прошли… 

Въ номера проходъ этотъ ведетъ, въ особые секретные номера съ разрѣшенiя начальства. И само начальство ходитъ этимъ проходомъ. Тысячи ходятъ этимъ проходомъ, образованные и старцы съ сѣдинами и портфелями, и разныхъ водятъ и съ того, и съ этого хода. На свиданье… И былъ тамъ у насъ и сейчасъ есть Карпъ, аховый нащотъ дѣловъ этихъ. Какъ пораскажетъ, что за этими проходами творится! Жены изъ благородныхъ семействъ являются подъ секретомъ для подработки средствъ и свои  карточки  фотографическiя подъ высокую  цѣну въ альбомы отдаютъ. И альбомы эти съ большимъ секретомъ въ руки даются только людямъ особеннымъ и капитальнымъ. Тамъ стѣны плюшемъ обиты, и мягко вокругъ, и ковры… и голосъ пропадаетъ въ тишинѣ, какъ подъ землей. И ужъ съ другого конца  выходятъ гости  съ портфелями, и лица сурьозныя, какъ по дѣламъ… А дѣвицы и дамы черезъ другiе проходы.  И всѣ это знаютъ и притворяются, чтобы было честно и благородно! Теперь ничему не вѣрю, хоть ты мнѣ въ лепешку расшибись въ прiятномъ разговорѣ. Тысячи въ годъ проживаютъ, все прошли, все опробовали и еще  говорятъ, что за правду могутъ стоять! Одинъ пустой разговоръ.  

И вотъ проходы… И самъ Карпъ  чуть однажды не полетѣлъ, а очень испробованный и крѣпкiй человѣкъ. Крикомъ одна  кричала и билась, такъ постучалъ онъ въ дверь. И такой вышелъ скандалъ за безпокойство, что чуть было  нашъ ресторанъ  со всѣми проходами  не полетѣлъ!   

И вотъ какъ подавалъ я имъ артишоки, замутило-замутило меня, дрожанье такое  въ груди.  Непрiятность, конечно, дома, а еще у меня сердце нехо-[c]

// л. 17об.

- Вотъ какъ было. Утречкомъ такъ, часовъ въ десять, конечно, выхожу я изъ ватеръ-клозета, смотрю… 

Но околоточный ему сейчасъ:  

- Вонъ! Самъ вызову! Очистить  комнату!  

Всю публику выгналъ изъ квартиры. Остались  дворникъ да пачпортистъ нашъ, а Черепахину арестомъ пригрозилъ за  противодѣйствiе. Насилу я его  увелъ. 

- Ну-съ, теперь по пунктамъ…    

И читаетъ  записку, что вотъ съ квартиры  его гнали…  

- Такъ. Вы гнали его, значитъ, съ квартиры… Гналъ?  

Объяснилъ все и про ночь разсказалъ. Записалъ и дальше:  

-Это не важно, а вотъ…   

Вслухъ прочиталъ все письмо. Оказывается, онъ на всѣхъ доносы написалъ и про насъ, и теперь боится суда. И очень обиженъ на всю жизнь и проситъ прощенія. И про стаканъ  помянулъ, и про разговоры.  Прочиталъ околоточный и сморщился.  

- Вотъ какая канитель! Долженъ дознанiе вести, тутъ про политику… Какiя слова твой сынъ про политику говорилъ? Лучше чистосердечно… все равно записка въ производство пойдетъ…  Вотъ какая канитель!..   

Отрекся  я, и Луша тоже, а Черепахинъ изъ-за двери кричитъ:  

- Знаю, меня извольте допросить!  

Такъ я даже удивился на него. Такъ былъ расположенъ - и вдругъ. А околоточный обрадовался.  

- Позвать его! Что про политику? Твое показанiе по пункту!   

А тотъ, вижу, хитрое лицо сдѣлалъ и началъ:   

- Не твое, а ваше! Про политику - нуль, а вотъ  какъ было: утречкомъ, конечно, выхожу я изъ вате–клозета, смотрю… 

Прямо насмѣхъ. Ужъ потомъ самъ мнѣ  говорилъ, чтобы обозлить. Сейчасъ его околоточный выгналъ и пригрозилъ. А я на Кирилла Саверьяныча сослался:  уважаемый человѣкъ и знакомый околоточному. Сейчасъ за нимъ погнали: неподалечку, черезъ  улицу жилъ.   

Пришелъ очень сильно испуганный, съ околоточнымъ за руку и по отчеству и очень умно сталъ объяснять: 

- Развѣ вы меня не знаете? Развѣ, - говоритъ, - я могу въ моемъ присутствiи  позволить нащотъ чего?.. Я приверженъ къ администрацiи, и мнѣ даже обидно съ вашей стороны такое недоразумѣнiе…  

А околоточный въ записку:  

- Что же дѣлать, разъ я по обязанности долга… Я очень хорошо знаю… 

// л. 18.

А Кириллъ Саверьянычъ посмотрѣлъ  на Кривого и говоритъ:  

- Даже послѣ смерти напакостилъ! И все  изъ пиджака!  

А околоточный сейчасъ въ протоколъ:  

- Изъ какого пиджака? Объяснитесь.  

Кириллъ Саверьянычъ бородку оттянулъ  и сдѣлалъ лицо очень умное и даже какъ обидѣлся.  

- А вотъ какъ. Сидѣли мы за пирогомъ и разсуждали…  про жизнь. И Кривой слушалъ у двери. И тогда молодой человѣкъ, ихъ сынъ - ученикъ реальнаго училища, сталъ укорять его, вотъ этого самаго  Кривого, зачѣмъ  онъ такъ исполняетъ свои обязанности, то-есть пьянствуетъ, и сказалъ, что это такъ не годится… и вообще… нельзя такъ въ политикѣ жизни… Вотъ она и есть политика… политика жизни… обиходъ… Такъ сказать, если выразить по учоному…  

- Вѣрно! - подтвердилъ и околоточный. - Это понятно.  

- Вотъ. Необразованный человѣкъ не пойметъ, конечно, а образованный… это понятно. И я ему, этому  самому Кривому, сталъ объяснять даже изъ Евангелiя… нащотъ  властей и про жизнь… А онъ вдругъ  обозвалъ всѣхъ насъ халуями… - <э>то вы обязательно запишите,[147] – говоритъ, - и тогда молодой человѣкъ, а ихъ  сынъ, дѣйствительно, бросилъ на полъ стаканъ въ его направленiе и попалъ въ пиджакъ, и  забрызгалъ… Вотъ онъ обидѣлся и сказалъ, что донесетъ на всѣхъ, и побѣжалъ  въ участокъ. Это сущая правда.  

Такъ складно у него вышло и такъ въ нашу пользу, что я не посмѣлъ его перебивать, хотя на сердцѣ сосало. На мертваго и такъ. Ну, конечно, что тому, разъ онъ мертвый? А то бы канитель. Время очень  строгое было. И околоточный подтвердилъ:  

- Былъ онъ тамъ, вѣрно, и наскандалилъ. Мы его  совсѣмъ прогнали. Ну, это не относится… 

И зачеркалъ въ протоколъ. А Кириллъ Саверьянычъ въ окошечко  смотритъ. И вдругъ съ чего-то обидѣлся и опять:  

- Не понмаю, при чемъ тутъ я… Отъ работы отрываютъ…  

А околоточный ему:     

- Намъ  пуще эти канители надоѣли, но законъ такой. - И мнѣ запросъ: Какой  доносъ онъ на вашего сына послалъ и куда? Тутъ въ запискѣ есть…  

И показалъ перышкомъ на Кривого.  

- Да какой же доносъ, разъ онъ пьяный былъ!  - говорю. 

- Мало ли что! Пьяные-то и проговариваются. О чемъ доносъ?  

Да что я, Святой Духъ, что-ли?  Такой придира! 

А тутъ Колюшка и входитъ  изъ училища. Какъ  узналъ все,  такъ и окаменѣлъ<.>

// л. 18об.  

А околоточный сейчасъ его на допросъ:  

- Объясните показанiе! Вотъ что онъ въ письмѣ пишетъ…  

Прочиталъ ему. Колюшка смотритъ на него и какъ ничего не понимаетъ.  

- Ну-съ, - говоритъ. - Какой доносъ онъ послалъ и куда? 

А Колюшка стоитъ помертвѣлый  и шопотомъ такъ: 

- Мы его, мы… Господи! 

И за голову схватился. А околоточный чиркъ въ протоколъ. 

- Что это значитъ? - спрашиваетъ. - Тутъ у васъ путаница… Какъ же это вы? Что - вы…?  

Кириллъ Саверьянычъ тутъ осерчалъ.  

- Что же вы, подозрѣваете, что они его удавили? Онъ нравственно думаетъ… отъ обиды… Онъ же самъ въ письмѣ пишетъ!.. Можетъ быть и меня вы въ чемъ подозрѣваете?  

- Не подозрѣваю васъ, - говоритъ, - а все-таки странно. Какъ же это вы… Вы скажите  чистосердечно…  

А мой-то взглянулъ на Кривого, сморщился и убѣжалъ изъ комнаты. А околоточный мнѣ строго:  

- Вернуть его! Я именемъ… требую. Позвать!  

Побѣжалъ я за Колюшкой. А онъ уткнулся головой въ окно, такъ въ шинели и стоитъ. Обернулся да какъ заоретъ: 

- Уйдите! Не могу я, не могу!  Не хочу съ полиціей говорить!

Я его и такъ, и сякъ, - нѣтъ!  

- Вотъ, говоритъ, что мы сдѣлали! И это я, я…  

Прихожу въ комнату къ нимъ, а околоточный  что-то костюмъ оправляетъ и что–то шопотомъ съ Кирилломъ Саверьянычемъ говоритъ. И лицо у него ничего, не строгое. А Кириллъ Саверьянычъ сдѣлалъ такую злую физiономiю и вдругъ на меня:  

- Не понимаю вашего сына! - на в ы сталъ. - И Александръ Иванычъ удивляется… Какъ онъ у васъ неразвитъ и глупъ!  

А околоточный ничего.  

- Онъ, должно быть, протокола испугался… ну, какъ-нибудь покончимъ… - далъ подписать и щелкнулъ портфель. - Доносы–то меня безпокоятъ. Но только и занесъ, сердитесь или нѣтъ, что вашъ сынъ не могъ ничего показать.  Хотя вы не безпокойтесь, потому что я такъ и записалъ, что нашелъ трупъ съ явными признаками удавленiя… самоубiйства… Мм-да-а…  

– А Кириллъ Саверьянычъ меня ногой. А околоточный въ окно смотритъ и думаетъ.  

- Ну-съ, мы его сейчасъ заберемъ… Погода-то какая! Опять грязь…. 

А Кириллъ Саверьянычъ опять меня ногой.   

// л. 19.

Велѣлъ околоточный брать Кривого и въ карету помощи. Понесли его и гитару забрали и что было, какое имущество. Ну, конечно, я проводилъ околоточнаго въ сѣни и попросилъ, чтобы, вообще… не было какой канители… И онъ любезно мнѣ: 

- Ничего, теперь, кажется, все ясно… И мы–то рады, по правдѣ сказать Кляузникъ былъ… Отлично его знаю.  

Вернулся я въ квартиру, а Кириллъ Саверьянычъ какъ накинется на меня:  

- Вотъ какъ вы цѣните отношенiе! И меня запутали! Я изъ-за васъ тепер<ь> въ протоколъ  попалъ? Запутали  вы меня! Изъ-за всякаго мальчишки… Онъ у васъ на языкъ не воздержанъ, а я тутъ по чужому дѣлу! У меня  и такъ  расходовъ много… Нѣтъ, мнѣ надо быть подальше… Я теперь вижу…  какъ людямъ  снисходить…  

А тутъ Колюшка влетѣлъ и какъ не въ себѣ.  

- Пожалуйста! Можете уходить… Вы даже на Мертваго наплевали! Вонъ<!>  

- Какъ, вонъ? Ты… смѣешь? Онъ при тебѣ смѣетъ?  меня? - это онъ мнѣ-то! - Щенокъ! дрянь  эдакая, шваль, молокососъ! Тебя еще пороть надо, мерзавца безмозглаго! Я тебѣ еще покажу, какiя ты слова говорилъ! 

Я совсѣмъ растерялся, а Колюшка одно и одно:  

- Вонъ! вонъ! Папаша въ васъ не нуждается, въ вашемъ снисхожденiи!

А у того глаза заюлили, не знаетъ что сказать. Даже позеленѣлъ.  

- Твое, говоритъ, мерзавецъ, счастье, что свидѣтелей нѣтъ, а по закону я отца не могу  притянуть!  И я самъ, самъ ухожу… самъ! Ноги моей не будетъ! - Потомъ скосилъ на меня  глаза и кипитъ: - Только у такихъ и могутъ быть такiе… хулиганы!   

Ни за что обидѣлъ и ушелъ. Чуть, было, мой его не побилъ. Схватился, но я его за руку удержалъ. Потомъ ушелъ къ Наташѣ въ комнату и затворился. Вотъ какъ обернулось! Такая непрiятность, и даже Кириллъ Саверьянычъ, котораго я уважалъ, оказался  такимъ занозливымъ. А тутъ еще доносъ какой-то  Кривой послалъ… Пошелъ я къ Лушѣ, - на постель прилегла отъ сердца, - она мнѣ:  

- Мочи моей нѣтъ… засудятъ Колюшку… Вотъ какой негодяй оказался… Что онъ про него написалъ?  Возьмутъ его, какъ Гайкина сына…  

Далъ ей капель и пошелъ къ Колюшкѣ. Дергаю дверь - не отпираетъ. Съ крючка сорвалъ. Сидитъ надъ столомъ и голову на руки положилъ.  

- Чего ты бѣсишься? - говорю. - И человѣка вооружилъ… Вѣдь онъ со злобы на тебя донести можетъ, про твои слова! Доносъ на тебя есть ужъ… Вѣдь къ намъ полицiя можетъ каждую минуту… Можетъ у тебя какiя книги есть отъ Гайкина…  

// л.19об.

А онъ на меня, вмѣсто того чтобы успокоить:  

- Вы-то хороши! Онъ при васъ на Мертваго вралъ, а вы… Мамаша мнѣ сказала… И оставьте меня въ покоѣ!  

И по виску себя кулакомъ.  

- Неужели это изъ-за меня онъ? Господи! Папаша, вѣдь я его тогда обидѣлъ!... Ну, скажите же мнѣ!... 

Даже мнѣ обидно стало, по правдѣ сказать. Постороннiе интересы, что Кривой повѣсился, онъ къ сердцу принимаетъ, а что намъ будетъ -безъ вниманiя. Сгоряча я тогда конечно, такъ. И говорю ему:   

- Чужой тебѣ приболѣлъ, а мы для тебя что? плюнуть да растереть! Вотъ ты какъ? Я же о тебѣ забочусь… Отвѣть ты мнѣ, есть у тебя какiя книги?   

А онъ мнѣ:  

- Уйдите вы прочь! - кулакъ сжалъ и въ подушку ткнулся.  

- Да пощади ты, - говорю, - хоть отца! Я изъ себя для васъ жилы тяну, свѣту не видалъ… Что ты геройствуешь-то? Вѣдь изъ тебя оттябель выйдетъ! - сталъ ему рацеи читать. - Какой изъ тебя полезный членъ выйдетъ? Скандалъ за скандаломъ… въ квартирѣ человѣкъ удавился, намъ непрiятность… Съ человѣкомъ меня поссорилъ! А онъ сколько разъ меня поддержалъ… Протекцiю тебѣ оказалъ, какъ въ училище поступать… черезъ знакомство съ учителемъ…   

А онъ ногой - разъ!  о кровать.      

- Такъ ты такъ! - говорю. - Ну, теперь я все вижу! Это твой Васиковъ долгоногiй тебя съ пути сбилъ! Какъ сталъ къ тебѣ ходить  съ книжками, такъ ты какъ другой сталъ… Ну, такъ чтобъ духу его у меня въ квартирѣ не было! Отвѣтишь ты мнѣ? - кричу. - Всѣхъ выгоню! И Пахомова не пущу! Его, подлеца, выгнали за грубiянство, а онъ къ тебѣ ужинать  ходитъ? Ты его, дармоѣда,  кормишь!  

Пронялъ его. Всталъ онъ, посмотрѣлъ такъ на меня и головой качаетъ. Потомъ я ужъ понялъ, что не надо бы такъ. Бѣдный парнишка былъ Пахомовъ этотъ и больной. Прачка его мать была, а его выгнали изъ училища  за плохое поведенiе… Такъ онъ до мѣста съ Колюшкой ходилъ, очень бѣдный… Вотъ Колюшка мнѣ и говоритъ:   

- И вамъ не стыдно? - правду, конечно, онъ сказалъ. - Не стыдно вамъ?! Куска пожалѣли! Не ждалъ отъ васъ этого. Сами разсказывали, какъ нужду  терпѣли, корочки отъ каши послѣ рабочихъ въ рѣкѣ размачивали… Будьте покойны, не придетъ… Но только знайте… я и самъ освобожу отъ расходовъ… Можетъ быть и для меня жалко?   

И заплакалъ. Смотрю, стоитъ у стола, скатерть теребитъ. И курточка

// л. 20.

на немъ вздрагиваетъ, заплаточка  на локтѣ… и поясокъ перекосился. Вотъ какъ  сейчасъ его  вижу. И штаны выше щиколотокъ поднялись, голенища видны. И такъ мнѣ его вдругъ жалко стало. Такое разстройство, а тутъ еще сами  другъ другу обиду дѣлаемъ.  

- Да, - говоритъ, вы тамъ, въ вашемъ ресторанѣ съ господами очарствѣли… 

Потомъ вдругъ и вынимаетъ  изъ пазухи  конвертъ.   

- Вотъ вамъ отъ директора  письмо. 

Такъ все во мнѣ и оборвалось.   

- Какое письмо? зачѣмъ?          

- Прочитайте… - и отвернулся.  

Никогда никакихъ писемъ раньше не было, а тутъ вдругъ… Отпечаталъ я письмо, руки у меня вотъ что… дрожатъ, смотрю бумага съ номеромъ, офиціальная… и написано на машинкѣ, что приглашаетъ меня на завтрашнiй день къ двенадцати часамъ самъ директоръ… Для разговора о сынѣ Николаѣ Скороходовѣ. Спросилъ я его, о чемъ говорить приглашаютъ, а онъ только плечами  пожалъ. 

- Можетъ быть, - говоритъ, - изъ-за мартышки… учитель у насъ есть… У меня съ нимъ столкновенiе  вышло…  

- Какое столкновенiе? Что такое?      

- Онъ меня негодяемъ при всемъ классѣ обозвалъ, не въ лицо, конечно, а тамъ… Я отговаривалъ на войну деньги собирать, а онъ высказалъ, что только негодяи  могутъ не сочувствовать родинѣ… А самъ сына по знакомству отъ мобилизацiи освободилъ. Ну я  и сказалъ ему, это какъ называется? А онъ изъ класса ушелъ. Должно быть за этимъ и вызываютъ…  

- И ты, - говорю, - такъ сказалъ? Колюшка! Что жъ ты надѣлалъ?  

- Да, говоритъ, сказалъ. Я правъ…[148] Вы же меня учили правду говорить<.> Или по вашему теперь не такъ надо?

И такъ насмѣшливо посмотрѣлъ.

– Я ничего не боюсь, пусть хоть и выгонятъ… Думаете, что очень  мнѣ ихъ дипломъ нуженъ? И такъ его достану.    

- Какъ такъ? Значитъ,  говорю,  всѣ мои труды  и заботы на вѣтеръ?  

- Нѣтъ. Я вамъ очень благодаренъ. Я теперь, по крайней мѣрѣ, все понимаю. Они требуютъ, чтобы я извиненiе попросилъ у мартышки, но я у него просить не стану!   

Поглядѣлъ я на образъ и сказалъ въ горѣ:  

- Вотъ тебѣ Казанская Божiя Матерь… при Ней говорю, какъ мнѣ тяжело! Колюшка,  говорю:  попроси извиненiя!..  

- Нѣтъ, не могу. Можетъ быть меня и не выгонятъ еще… Только полго-

// л. 20об.

да всего и учиться-то осталось… И оставимъ, пожалуйста, этотъ разговоръ… Все обойдется…  

Такъ это все скрутилось сразу. А тутъ еще Наташка изъ гимназiи пришла и чуть не плачетъ.  

- Мнѣ замѣчанiе  начальница сдѣлала… чуть  не оборванкой назвала… Не пойду я въ гимназiю! Новое  платье мнѣ нужно, у меня все заштопано, и швы побѣлѣли… И всѣ на высокихъ каблукахъ, а у меня стоптано все…   

Шваркъ ноги подъ кровать и ревѣтъ  отъ злости. Каторга окаянная! Какъ сказалъ ей про Кривого, такъ и сѣла. И такое томленiе тогда на меня напало, хоть самъ въ петлю полѣзай… Вотъ какая полоса нашла.   

Плюнулъ я на всѣхъ и пошелъ въ  ресторанъ. Хоть на людяхъ забыться! А какое тамъ забыться! Хуже, хуже это чужое веселье раздражаетъ…       

 

VI

 

Прямо какъ несчастье какое наслалъ на насъ Кривой.  И впереди ничего не видать. И такое меня зло разобрало: зачѣмъ я ихъ по ученой части пустилъ?! Годъ отъ году Колюшка занозистѣй становился, и Наташка съ него перенимала. Рядиться стала, локоны начала взбивать, съ гимназистами  на катокъ бѣгать стала, въ картинную галерею…  И всейто не по ней, и все претензiи: и квартира у насъ плохая, и людей настоящихъ не бываетъ, и подругъ ей совѣстно въ гости позвать. Требовать стала, чтобы Луша обязательно въ шляпкѣ ходила. Поправлять  въ разговорѣ стала даже.  

“До сихъ поръ, - говоритъ, - куфня, говорите, и ндравится”… Какъ учительница какая, а сама себѣ дыръ  не зачинитъ. Совѣстно приглашать!   

- Чего тебѣ, глупая, - спрашиваю, - совѣстно, а? Вотъ тебѣ комната и приглашай… Я тебѣ запрещаю?   

- Вы ничего не понимаете! Какая у насъ обстановка? Диванъ  драный до половики со шваброй?  

Пожалуйте! Это дрянь-то! Семнадцать лѣтъ всего и разговаривать! А я зналъ, зналъ, чего ей совѣстно! Матери-то она все высказала. Что я служу въ рсторанѣ! Наврала подругамъ, что я въ фирмѣ служу. Въ фирмѣ! Дура-то! Боялась, что подруги узнаютъ. А у нихъ  тамъ больше дочери купцовъ, вотъ ей и совѣстно. И вѣдь наврала, въ бумагѣ наврала! Велѣли имъ на листкахъ написать про домашнихъ, кто чѣмъ занимается, а она и написала про фирму. Стыдно, что отецъ офицiантъ въ ресторанѣ! Вотъ какое зрѣнiе у нихъ! Швыряй отецъ деньгами да съ любовницами, да  по про-

// л. 21.

ходамъ, - имъ не будетъ совѣстно! Что же, это ее въ училищѣ такъ обучали?    

И насмотрѣлся я на это опроверженiе жизни! Сколько разъ, бывало, начнетъ какой что-нибудь такое  высказывать супругѣ или тамъ которая съ нимъ изъ барынь, въ родѣ замѣчанiя… Да вотъ какъ-то докторъ Самогрузовъ  и скажи супругѣ:  

- Чешешься ты, какъ кухарка… волосы у тебя  въ разныя стороны…   

Такъ она вся въ жаръ.   

- Какъ тебѣ не стыдно при лакеяхъ  мнѣ…  

Стыдно при лакеяхъ! А не стыдно и похуже чего и не только при лакеяхъ,  прямо на всеобщемъ видѣ?  Не стыдно, что ногами  трутся, какъ кобели? Ей Богу! Какъ въ компанiи парочками разсядутся,  чтобы вперемежку, для интереса въ разговорѣ, такъ послѣ ликеровъ-то, подъ столомъ-то… ногами-то… Изъ рюмочекъ тянутъ, а глаза запускаютъ съ вывертомъ. Зна<ю> я имъ цѣну настоящую, знаю-съ, какъ они тамъ ни  разговаривай по-французски и о разныхъ предметахъ. Одна такъ-то  все  про то, какъ въ подвалахъ обитаютъ, и жалилась, что надо прекратить, а сама-то рябчика-то въ бѣломъ винѣ такъ и лущитъ, такъ это  ножичкомъ-то  по рябчику, какъ на скрипочкѣ играетъ. Соловьями  поютъ въ тепломъ мѣстѣ и передъ зеркалами, и очень имъ обидно, что подвалы тамъ и всякiя заразы… Ужъ  лучше бы  ругались. По крайности сразу видать, что ты изъ себя представляешь. А нѣтъ… знаютъ тоже, какъ подать, чтобы съ пылью.   

А то вотъ какъ голодъ былъ по Россіи… Мы, конечно, всегда сыты при нашемъ дѣлѣ, а вотъ какъ  прiѣхалъ къ поваренку отецъ и началъ на кухнѣ плакаться, какъ тутъ у васъ всего очень много, а у нихъ тамъ хлѣбъ изъ осиновой коры пекутъ, такъ у насъ разговоръ пошелъ и Икоркинъ всѣхъ растрогалъ. Очень хорошо сказалъ, даже Игнатiй Елисеичъ хвалилъ<:>  

- Тебѣ бы, - говоритъ, - Икоркинъ, попомъ быть!  

По копейкѣ съ номера стали  отчислять  въ день, рубль  двадцать копеекъ.  

И Икоркинъ каждый мѣсяцъ  отправлялъ въ комитетъ заказнымъ и намъ квитанцiю предоставлялъ.  

- Смотрите, послалъ, а не себѣ въ карманъ, какъ другiе дѣлаютъ.  

И въ газетахъ было про нашу жертву. Ну, и въ залахъ у насъ кружки  стояли и тоже сбоы дѣлались. Поужинаютъ  въ компанiи,  къ ликерамъ проступятъ, Господи благослови, вотъ однъ какой и начнетъ соболѣзновать послѣ отрыжки: вотъ мы, дескать, тутъ прохлаждаемся и все, а тамъ дѣти  съ голоду помираютъ.  И сейчасъ какой-нибудь  барынькѣ шляпу въ ручку, и она  начинаетъ:  

- Жертвуйте, господа! Иванъ Петровичъ, Петръ Иванычъ! Ну,  отъ своей

// л. 21об.

бѣдности! Ну-у  же…  

И ей это большое удовольствiе,  и кривляется, и такъ и тянетъ, и глазами…

А какъ нельзя растрогать, такъ лотереи, чтобы на приманку! И другіе разговоры бывали. Одинъ у насъ учоный человѣкъ, будто, такъ тотъ самъ я слышалъ, даже одобрялъ: даже къ лучшему, что голодъ, потому что только крѣпкіе уцѣлѣютъ. А самъ кровяной бифштексъ жретъ. Ну, и соберутъ рублей десять, а по счету ресторану рублей сто уплатятъ.

А то артистка  одна къ намъ со своей   компанiей  ѣздила, такъ та себя  на распродажу пускала. И очень много  смѣху у нихъ  бывало. Даже такса у ней была. Ручку голую поцѣловать до локотка - три рубля, къ плечу тамъ - пять, а къ шейкѣ - красненькая…  И такъ всю исцѣлуютъ, что… Одинъ красное пятно ей насосалъ, штрафъ наложили  по суду  сообща. И вышелъ разъ  скандалъ. Сидѣлъ съ ними въ кабинетѣ одинъ очень мрачный  изъ себя субъектъ, фабрика  у него была канительная, Иванъ Иванычъ Густовъ, вотъ который  застрѣлился отъ скуки жизни, какъ было въ газетахъ. Такъ онъ такъ-то вотъ всталъ  и говоритъ:  

- Дамъ вамъ на голодающихъ вотъ это! - и вытащилъ бумажникъ. - Тутъ у меня десять тысячъ, сейчасъ изъ банка взялъ. Я вамъ расцѣнокъ устрою всѣмъ. Всѣмъ вамъ въ хари плюну и на голодающихъ?!   

Матушки, что вышло! И бумажникомъ объ столъ  хватилъ. Ему тутъ двое карточки суютъ, съ артисткой обморокъ, на диванъ ее потащили, съ кулаками лѣзутъ, а онъ ихъ отстранилъ  однимъ взмахомъ, положилъ бумажникъ  въ карманъ да и говоритъ:  

- Плевка  жалко!  

И пошелъ. А потомъ въ газетахъ было, что десять  тысячъ  на голодающихъ отъ неизвѣстнаго  посѣтителя  ресторана нашего. Вотъ это я понимаю! 

И вотъ  пошелъ я въ ресторанъ,  а сердце совсѣмъ разстроилось, и никакъ въ себя притти  не могу. А при  нашемъ  дѣлѣ верткость нужна, и тревоги  чтобы - ни-ни. Потому какъ тревога, такъ все равно какъ изъ кармана. А нельзя не итти -  двѣ экстренности: свадьба и юбилей. И смаху, не успѣлъ и за дѣло взяться какъ слѣдуетъ, а тутъ три дюжины тарелокъ въ угловую гостиную понесъ, да замлѣло что-то во мнѣ - и врастяжку. По пять[149] цѣлковыхъ дюжина! Второй разъ только за всю  службу. Первый разъ хрусталю  наколотилъ на двадцать четыре цѣлковыхъ, баккара, посклизнулся на апельсиновую  корочку и свалилъ. Да вотъ  въ этотъ  разъ. Сейчасъ метродотель. Сварилъ? Сварилъ. Заплотишь. У насъ это просто - изъ залога берутъ.  И такъ мнѣ послѣ этого сдѣлалось, что легъ бы куда, забился бы куда въ дырку, чтобы не видно было, лежалъ бы и плакалъ. Обида одолѣла.

// л. 22.

А тутъ туда-сюда, счета, марки изъ отдѣленiя въ отдѣленiе сортируешь, то по буфету, то по кухнѣ, то  по сервировкѣ, то въ счетѣ не такъ что-то… Все помни, что кто заказалъ. Первое наше дѣло - ноги и память. Весь какъ на струнѣ. А какъ что неладно вышло, такъ весь день  и пойдетъ одолѣнiе.  

Закончились обѣды, сервировали въ угловой, и ужъ съѣздъ. Пошли и пошли. А народъ все капризный и раздражительный, учителя эти. Рѣдко у насъ и бываютъ, такъ разъ въ годъ по обѣщанiю, зато ужъ тутъ съ напряженiемъ: дескать , мы тоже  все понимаемъ. Приступили къ закускѣ, то-се… И пошли гонять.  Распорядитель юбилея у нихъ былъ - метродотеля  за поясъ заткнетъ, и голосъ  зычный.  Того нѣтъ, другого нѣтъ, метродотеля сюда, да почему  икры  только въ трехъ вазахъ, да почему больше фармашки да тефтели, да рыбнаго  чтобы больше, да балыка, да лососины, да омаровъ… Знаютъ, что въ цѣнѣ! Это по  шесть-то рублей  съ персоны, конечно, безъ вина! Думалъ, что ему еще  глазковъ маринованныхъ поднесутъ за шесть-то рублей!   

Совсѣмъ я закружился. И вотъ, какъ рокъ какой!  Ну, точно вотъ нарочно! Несу пирожки, смотрю  онъ!  Его превосходительство, Колюшкинъ директоръ. И такой на меня страхъ напалъ, что чуть блюдо не выскочило. Въ глаза ему попасть боюсь. И какъ нарочно, куда ни станешь, отовсюду его видать. Такой онъ широкiй, выпуклый, какъ ящикъ какой. Взглянешь, и онъ точно глядитъ. И какъ ьудто у него  что противъ меня въ мысляхъ есть. И страшно, а меня такъ и тянуло на нихъ взглянуть, даже странно. 

И какъ сталъ пирожками  съ икрой разносить, чуть блюдо держу. И какъ приказали имъ на тарелочку  положить, я имъ  и волованчиковъ огратенъ, и крокеточковъ, и зернистой икры вдоволь наложилъ - они очень  эту закуску обожали, - и сталъ опять  слѣдить за ними. И когда они послѣднюю крокеточку  въ ротъ сунули, подняли голову и на меня уставились очень ласково. Очень я испугался. Вотъ, думаю, сейчасъ спроситъ. А они пожевали-пожевали, проглотили и пальцемъ мнѣ. Въ мигъ предсталъ и жду. А они такъ ласково посмотрѣли мнѣ на лобъ и говорятъ:   

- Дай-ка мнѣ еще икорки… и вотъ этихъ еще…  

Я имъ  еще крокеточковъ и икры, какъ на порцiю. Но только они меня какъ бы и не  признали.  Очень возможно, что и забыли, потому что я года три тому, какъ къ нимъ въ послѣднiй  разъ являлся и прошенiе  о платѣ подавалъ.   

Такъ весь вечеръ ихъ видъ для меня какъ казнь  была. И какъ начали рыбу подавать, потребовали, чтобы я имъ мозельвейну далъ. А праздновали не то чтобы юбилей, а награжденiе. Директора гимназiи, очень почтаннаго повысили въ попечители. Вотъ всѣ и собирались на обѣдъ, чтобы праздновать. И сейчасъ  послѣ рыбы рѣчи наступили. А какъ рѣчи, тутъ ужъ дви-

// л. 22об.

женiе прекращается. Стой и слушай. И очень  хорошо  говорили, что надо  растить поколѣнiе для пользы народа  и чтобы больше свѣту было. И тосты говорили, и пили за все и за новые порядки, и поминали про министра, который все обѣщалъ. И рѣшили телеграмму послать. Это у насъ всегда. Поговорятъ-поговорятъ, и сейчасъ кому-нибудь телеграмму пошлютъ.  

А у меня такъ сердце  и можжитъ, и такъ зохолодаетъ, что сколько  разъ выбѣгалъ я на кухню. Выбѣжишь въ сѣни, снѣжку приложишь подъ манишку къ сердцу, и отпуститъ. А  небо  все-то звѣздами усѣяно… И такъ тамъ хорошо и далеко, и тихо, а у насъ - адъ. А тутъ, на кухнѣ, скандалъ еще.  Поваръ Семенъ  опять бунтовать пришелъ. Его за пьянство прогнали, такъ онъ  на моихъ  глазахъ съ ножомъ кинулся на старшого  и разсѣкъ  ему котлетнымъ ножомъ руку, а самъ  зарѣзаться хотѣлъ…  

Пришелъ опять наверхъ, а тутъ огни и блескъ, и оркестръ играетъ… Даже удивительно, какъ въ волшебномъ царствѣ. Стали съ юбилея расходиться, и не могъ я томленiя одолѣть, какъ сталъ директоръ Колюшкинъ собирался.  

Сталъ у двери и жду. И  рѣшенiе во мнѣ такое, чтобы, какъ пройдетъ мимо, напомнитъ имъ про себя и про Колюшку  попросить. Идетъ онъ къ двери, ласково такъ посмотрѣлъ  на меня и говоритъ:  

- Человѣкъ, тамъ я на окошкѣ грушу  оставилъ и еще что-то…      

Побѣжалъ я къ окну - примѣтилъ ужъ я, что они тамъ грушу  положили и мандаринъ, - прибавилъ еще пару сливъ бѣлыхъ и поднесъ. Онъ ихъ сейчасъ въ заднiй  карманъ мундира запихнулъ и далъ мнѣ полтинникъ. А я и говорю ему во слѣдъ.   

- Ваше превосходительство… дозвольте  попросить… 

А онъ обернулся, и такъ сердито:  

- Я вамъ, кажется, далъ?!.  

И пошелъ. А тутъ меня распорядитель кликнули. Онъ, значитъ, думалъ, что я еще начай захотѣлъ… не понялъ…  

Убраться бы и итти домой, ноги не ходятъ и состоянiе такое ужасное, а развѣ съ юбтлея-то ихъ скоро  прогонишь? Заплатили денежки, такъ надо ихъ оправдать. Вина  допивали  подъ руководствомъ  ихняго  распорядителя. И загонялъ онъ меня съ бутылками! Всѣ  бутылки  по счету провѣрилъ, высчиталъ на бумажкѣ, что осталось, и распорядился по-хозяйски. Очень  нащотъ  этого дѣла оказался способный человѣкъ, хоть и учитель.  

- Початыя, говоритъ,  мы жертвуемъ для прислуги, за эти вотъ со счета долой, пусть ресторанъ приметъ, а вотъ этотъ пяточекъ - хорошiя отобралъ - ты въ кулечекъ упакуй и завтра въ свободную минуту вотъ по карточкѣ снесешь на квартиру.  

// л. 23.

Порылся въ кошелькѣ и тридцать копеекъ далъ.  

И допивали они початое очень долго, но только  былъ уже свободный разговоръ, и очень горячо разсуждали про этого, котораго поздравляли.  И разобрали его по всѣмъ  статьямъ и начистоту. Подъ конецъ  у насъ всегда  такъ, начистоту… И такъ много было  работы  въ ту ночь, часа два  въ порядокъ приводили угловую гостиную. Очень все задрызгали, и окурковъ  натыкали  по всѣмъ мѣстамъ, даже въ портьеры.  Такъ  что Игнатiй Елисеичъ намъ выговоръ  задалъ, что не смотрѣли. Поди-ка, поговори. И какiй жадные! Такъ это прямо удивительно. Все, что разсчиталъ сметродотель съ распорядителемъ ихнимъ, все какъ есть очистили. И вѣдь не то чтобы съѣсть, а въ карманъ. Конечно, по части фруктовъ. И каждый такъ улыбнется  и скажетъ: 

- Ребятамъ, что ли, взять… на память…    

И ужъ какъ одинъ сдѣлалъ,  такъ и пошли - на память. И у одного даже мундиръ просочился, на грушу сѣлъ. Конечно, надо же свои  шесть цѣлковыхъ отъѣсть. И  вѣдь тоже знаютъ съ чего. Закуску обработали  умѣючи. Икры тамъ, омаровъ и балыка - и званiя  не осталось. Въ  мигъ сервировали. И разговариваютъ, а ужъ руку натрафятъ  безъ промаха. И у насъ, конечно, тоже свой планъ. Закуску подставлять съ перемѣнами, чтобы  сперва погорячѣй чего и потяжелѣй, а ужъ  тамъ  на прикрасъ пустить изъ тонкаго[150] легкаго. Такъ они тоже  это очень  хорошо понимаютъ… Сосисочки на сковородкахъ, тифтельки тамъ и фармашки  не осадили сгоряча… Пять разъ лососины  прирѣзали и балыка. И, конечно, ресторанъ нашъ  немного заработалъ.  А къ концу еще  непрiятность.  

Прислали горничную  съ квартиры отъ однаго, что на юбилеѣ  былъ. Баринъ портсигаръ серебряный оставили на столикѣ. Искать - нѣтъ. Всѣхъ номеровъ опросили - никто  не видалъ. А у насъ бываетъ, что и бумажники оставляютъ, и мы ихъ въ контору сдаемъ. А такую-то дрянь, ему и цѣна-то пятнадцать  цѣлковыхъ! - кто позарится. Такъ и не нашли. Можетъ-быть и изъ гостей кто по забывчивости  въ карманъ сунулъ  на манеръ  чужихъ спичекъ. На этотъ счетъ у насъ бывало.  

Одна барыня  подняла  такъ-то вотъ брошку въ залѣ, повертѣла, поглядѣла такъ по сторонамъ вопросительно и… въ платочекъ. И я это видѣлъ. И она это видѣла, и вся покраснѣла, а не отдала. А какъ я скажу метродотелю? И барыня-то  незнакомая… Можетъ быть и ея это брошка. А утромъ  къ намъ отъ фабриканта присылаютъ, - не у васъ ли брошку  жена  потеряла  въ пятьсотъ рублей? Вотъ  и портсигаръ… Но только намъ репутацiя дороже денегъ.     

// л. 23об.

VII

  

Сказался я метродотелю, что завтра приду къ двумъ  часамъ. Пришелъ домой въ четыре, а у насъ еще свѣтъ. А это всѣ мои  въ одну комнату сбились и спятъ при огнѣ. Страшно имъ, что Кривой  повѣсился. Наташка  на диванчикѣ прикурнула, Колюшка  такъ  на столѣ голову положилъ. Какъ сиротинки какiя. Только Луша  не ложилась, потому что жутко ей въ спаленку  нашу идти - рядомъ  съ той комнатой, гдѣ Кривой  обиталъ.  

Поднялъ Колюшка голову и смотритъ тяжело такъ. И сразу  похудѣлъ, одни глаза.  

- Чего жъ ты не ложишься? - спрашиваю.  

Молчать. А Луша мнѣ:   

- Измаялъ онъ меня. Хоть ты-то его успокой. Все твердитъ - изъ-за насъ да изъ-за насъ… И такъ-то тотъ  все мерещится, а онъ еще тутъ… Спасибо еще Черепахинъ Наташку все развлекалъ, конфетъ ей принесъ съ бала…  

Посмотрѣлъ я - дверь въ комнату Кривого закрыта, и даже стулъ  приставленъ. Такъ вотъ и мерещится, какъ онъ тамъ лежитъ на полу и кулаками грозится. Сталъ я Колюшку успокаивать. Разсказалъ, что директора видѣлъ, и онъ очень веселый былъ и ласковый, а онъ мнѣ  вдругъ сердито такъ:  

- Будете завтра говорить съ нимъ, такъ держите  себя какъ слѣдуетъ… А то привыкли кланяться!..  

Очень онъ меня этими словами укололъ.  

- А вотъ ты, - говорю, - привыкъ съ отцомъ  зубъ за зубъ! Ты вотъ, можетъ, послѣдняго человѣка  жалѣешь, какого-то Кривого, который намъ  напакостилъ  черезъ свою  гордость… Онъ,  говорю, и удавился-то нарочно у насъ, а ты своему отцу  въ глаза тычешь!   Изъ–за тебя себя ни во что не ставлю…[151]

А онъ мнѣ съ такой укоризной и даже головой  сталъ качать:  

- А вы еще про религiю  говорите! Религiозный  человѣкъ!..  

Тогда я въ разстройствѣ былъ и такъ, конечно, про Кривого сгоряча сказалъ, а онъ меня не могъ  извинить, въ душу–то мою не могъ проникнуть и я ему прямо такъ:  

- А ты, - говорю, - послѣ этого скотъ, а не сынъ!  Дармоѣдъ ты!.. Вотъ что!  

Онъ повернулся  и пошелъ въ коридорчикъ, гдѣ  спалъ. А мнѣ бы хоть  бить кого, хоть убѣжать бы… Рванулъ я Наташку  съ дивана, обругалъ… А она  со сна смотритъ - ничего не понимаетъ. Пошелъ водки  выпилъ прямо изъ графина. Залилъ бы все… Я очень  много тогда  перестрадалъ и потомъ. Ахъ, какъ я болѣлъ Колюшкой! И не приласкалъ я его за всю жизнь, а обижалъ часто… Другъ друга обижали… Характеръ-то у него вотъ… ка-

// л. 24.

менный…  

Легли мы сх Лушей спать, и она стала приставать, чтобы переѣхать съ квартиры. Не останусь  и не останусь здѣсь ни за что! Во всѣхъ углахъ, говоритъ, куда  ни пойдешь, все представляется, какъ дразнится. И мнѣ-то - вотъ стоитъ въ дверяхъ и смотритъ, какъ  той ночью… А у насъ очень  крысы  полы грызли тогда, - ну, прямо, какъ  царапается кто подъ  поломъ. Лежимъ и думаемъ, и сонъ не беретъ. А Луша  и говоритъ:   

- Поликарпъ-то Сидорычъ какъ странно сталъ себя вести… Сегодня весь  день, какъ ты  ушелъ, по комнатѣ  кружился и себя за голову  щупалъ. А пришелъ съ бала  и Наташкѣ колечко  поднесъ… Говоритъ, на улицѣ нашелъ. И совсѣмъ  новенькое, съ краснымъ  камушкомъ. Просилъ принять по случаю  семейнаго несчастья. Ничего это, что она взяла? Рублей пять стоитъ… 

- Что жъ тутъ такого? - говорю. - Онъ къ намъ очень расположенъ… 

- Да. Если, говоритъ, откажетесь  принять, я все равно въ помойку брошу. У меня,  говоритъ, никакихъ  сродственниковъ нѣтъ, а вамъ  удовольствiе… Положилъ ей на руку, а самъ  въ комнату  скрылся… 

А это онъ изъ  расположенiя.  И онъ очень любилъ сестру свою, Катеньку, она въ портнихахъ жила и померла отъ несчастной любви, выпила нашатырнаго спирта. Онъ мнѣ разсказывалъ мнѣ. Съ молодымъ человѣкомъ жила, а тотъ женился… Черепахинъ-то того  на улицѣ  поймалъ и кулакомъ убилъ до смерти, но судъ  его оправдалъ и присудили только  къ церковному  покаянiю. Очень это сильно на него подѣйствовало, и онъ  къ намъ  такъ и прицѣпился, что нѣтъ  у него никого на свѣтѣ. И зашибалъ онъ часто, какъ тоска нападала. А какъ выпьетъ, такъ все грозился подвигъ какой ни на есть совершить, чтобы себя ознаменовать. И очень  его спецiальность мучила  нащотъ трубы. Только и разговору: связала  и связала меня труба на всю жизнь. И Наташка-то его все дразнила:  

- Что это вы, Черепахинъ, такой большой, - а онъ  очень высокiй и могущественный, - и такими пустяками занимаетесь, въ трубу играете?.. Если бы вы  на роялѣ могли играть, а это даже  и не музыка!..  

А онъ весь  покраснѣетъ и руки  начнетъ  потирать.  

- Все равно, и это какъ музыка, только, конечно, не для женскаго уха… А если  бы у меня были деньги, я бы на рояли сталъ… У меня очень пальцы  способны  для рояли…    

И какъ растопыритъ, такой смѣхъ, - какъ вилы. А та его на трубѣ заставляетьъ играть, а онъ стѣсняется.  

- Ну, тогда я отъ васъ конфетъ не возьму и  разговаривать  съ вами  не буду.  

И начнетъ онъ маршъ  трубить, а она рада и покатывается. Такая насмѣшница. А онъ для нея былъ какъ ягненокъ, очень хорошаго характера для нея-то.  

// л. 24об.

Стала она какъ-то смѣяться, что такая у него фамилiя,  что никто замужъ за него не пойдетъ[153] и дня два изъ комнатки  не показывался. А потомъ  вдругъ заявился и говоритъ:  

- Вы, Наталья Яковлевна, про фамилiю мою сказали, а я вотъ что скажу[155]…  

Такъ мы всѣ и изкатились.[156] Чудакъ былъ!..   

- Не отъ черепахи я, а отъ разбойниковъ. Мой  дѣдушка былъ въ шайкѣ и кистенемъ  билъ со страшной силой, и какъ ударитъ по головѣ, такъ черепъ - ахъ! Вотъ его и прозвали. И это въ судѣ записано, и можете даже справиться въ городѣ[164]  страшной силы человѣкъ, и могу пять пудовъ одной рукой вытянуть...  

Ей–Богу. При насъ схватилъ при насъ желѣзную кочергу и петлей свернулъ, какъ бечевку. А какъ Луша бранилась стала[167]. 

- И если васъ, Наталья Яковлевна, кто посмѣетъ обидѣть, вы мнѣ только прикажите…  Я съ тѣмъ человѣкомъ поступлю,  какъ съ кочергой!...  

Лежимъ мы съ Лушей и раздумываемъ, и слышу я, какъ въ коридорчикѣ[168] чвокаетъ что. Луша  мнѣ  и говоритъ: 

- Никакъ Колюшка плачетъ[170] такое съ нимъ  творится… 

А я ей ни слова, что къ директору завтра потребованъ, чтобы пуще  не разстраивать прежде времени… 

Вышелъ я въ коридорчикъ и слушаю: дѣйстительно плачетъ[172] – Эй! – и вскочитъ.

- [173]Испугали вы меня!..   

Я ему сталъ говорить отъ сердца: 

- Зачѣмъ ты и себя и насъ мучаешь? Колюша, милый ты нашъ сынъ… голубчикъ ты мой… Вотъ ты плачешь…  

А онъ[174]: 

- Ничего я не плачу! Представляется вамъ…  

А глаза вспухли… Но тутъ спичка погасла.[191]:    

// л. 25.

- Попроси  завтра прощенiя у учителя!.. Ну, мало  ли и мнѣ обидъ дѣлали? Люди мымаленькiе, съ нами  все могутъ сдѣлать, а мы что…  А ты бери примѣръ  съ Иисуса Хритса…

- Не могу, папоча… не могу!.. 

Черезъ слезы сказалъ. И никогда такъ раньше меня  не называлъ - папочка. И какъ-тодаже совѣстно мнѣ сдѣлалось и хорошо, очень нѣжно сказалъ.  

- Я не человѣкъ буду послѣ… я не могу!.. Такъ меня унижали, такъ мучили.. Вы не знаете ничего. Такихъ, какъ я, кухаркиными дѣтьми зовутъ. Нѣтъ, нѣтъ! Не стану!  

Вскочилъ и меня за руки схватилъ.  

- Знайте, что я на гадости  не пойду… Я вашъ  сынъ, и  я радъ, что я такой и вашъ сынъ!... Можетъ, я совсѣмъ другой былъ бы… Папочка, вы ложитесь… вы устали… Ахъ, папочка!.. Такъ мнѣ тяжело, такъ тяжело… 

За плечи меня охватилъ, самъ дрожитъ… 

И тогда я перекрестилъ  его въ темнотѣ. 

- Попроси  прощенiя… Мать убьешь, Колюша… У ней сердце больное… 

- Не мучайте… не могу!..  

А Луша изъ комнаты звать стала:  

- Что такое? Что вы шепчетесь? Да поди ты, Яковъ Софронычъ… жуть… 

Такъ и разстались. Не уступилъ онъ мнѣ, и я самъ рѣшилъ просить за него прощеніе завтра. И не легъ я спать. Такое нашло на меня, что я долго молился въ ту ночь, всѣ молитвы перечелъ, какiя зналъ. И за Колюшку, за упокой души Кривого. А съ Лушей  припадокъ случился отъ удушья, кричала все, чтобы форточки отворить… И долго билась отъ вѣтру фортка, точно кто въ окшки[d]  стучалъ къ намъ…      

 

VIII

 

Такъ я помню этотъ день явственно. Разбудила меня Луша:  

- Зима на дворѣ… Смотри, какой снѣгъ валитъ…   

Свѣтло такъ стало въ квартирѣ, а за окнами  стѣна бѣлая, сыплетъ  густо-нагусто.  Сталъ я въ сюртукъ  облекаться, а Луша  и спрашиваетъ, зачѣмъ. Сказалъ, что по дѣлу ресторана въ одно мѣсто. 

А сюртукъ очень ко мнѣ идетъ, и сталъ я очень  представительный. Пошелъ. По дорогѣ въ часовню Спасителя зашелъ, свѣчку  поставилъ. Прихожу  въ училище. Швейцаръ  при училищѣ былъ очень  изъ себя солидный, съ медалями и орденами, и нашивками, и такой взглядъ привычный, но встрѣтилъ очень

// л. 25об.

услужливо. Потому у меня фигура складная, и потомъ шуба  хорошая, съ воротникомъ подъ бобра, какъ баринъ я солидный. Какъ обо мнѣ доложить, спросилъ. Сказалъ я, что вотъ по письму. Тогда онъ карточку визитную попросилъ, а у меня нѣтъ, и подалъ  мнѣ бумажку -написать, кто  и по какому случаю. Понесъ  наверхъ, а меня въ боковую комнату  проводилъ. 

Какъ на судъ я пришелъ. И къ людямъ я привыкъ, но въ такихъ мѣстахъ робѣю. А тутъ хуже  суда, все отъ нихъ зависитъ, и нельзя  никуда жаловаться. Барыня  тамъ  еще сидѣла въ шляпѣ, очень хорошо одѣта, въ чорномъ платьѣ со шлейфомъ. Присѣлъ я съ краю, очень въ ногахъ слабость почувствовалъ, въ колѣнкахъ. Всегда такъ у меня  въ колѣнкахъ дрожанiе бываетъ, когда въ волненіи: служба  намъ на ноги первое дѣло влiяетъ. 

И строго такъ у нихъ все Шкапы огромные, а за стеклами  разныя фигуры изъ алебастра, горки и звѣзды, и головы. А на шкапахъ чучела птицъ и банки. И портреты на стѣнахъ  въ рамахъ, и часы  огромные, до полу, въ шкапу. Такъ маятникъ - чи-чи-чи[193]… А у меня  сердце разыгралось. И барыня въ волненіи. Встала, къ окну подошла, пальцами  похрустѣла и вздохнула. И вдругъ мнѣ говоритъ:  

- Боже, какъ долго… Видите, хочу васъ спросить… Я своего мальчика  перевожу изъ  гимназiй въ  третiй классъ… Какъ вы думаете, могутъ  безъ экзамена принять?... У него все награды…  

А  тутъ я, по привычкѣ… – поганая такая привычка, – привсталъ и сказалъ - не могу знать. Она такъ строго посмотрѣла и ужъ ни слова. Да, ей вотъ тревога, могутъ ли безъ экзамена принять, а у меня… А тутъ швейцаръ обѣ половинки настежь, и входитъ  самъ директоръ, его превосходительство. И совсѣмъ другой, чѣмъ въ ресторанѣ. Въ мундирѣ, голову  въ плечи и вверхъ, и взглядъ суровый. Пальцемъ  приказалъ швейцару двери закрыть. И сперва къ барынѣ. Поговорилъ ничего, ласково, и отпустилъ. Потомъ ко мнѣ. Какъ-то сбычился и съ ходу руку суетъ. А я запнулся тутъ - у меня шапка въ рукѣ была… Я ему поклонился, а онъ такъ взглянулъ  мнѣ въ лицо, и такъ какъ-то вышло неудобно. Руку-то я его  не успѣлъ взять, а ужъ онъ свою  убралъ за спину  и смотритъ  мнѣ въ лобъ.   

- Что вамъ угодно? - важно такъ спросилъ и опять мнѣ въ лобъ посмотрѣлъ.  

Подалъ я  ему письмо и сказалъ нащотъ сына… 

Тогда онъ такъ  пальцемъ сдѣлалъ  и скоро такъ:  

- Д-да! - какъ вспомнилъ. - Д-да! Скороходовъ?...  

Понялъ я, по глазамъ  его понялъ, что онъ меня теперь призналъ. Сморщился онъ какъ-то  непрiятно, пальцами зашевелилъ и какъ изъ себя  сталъ выкидывать  на воздухъ:     

- Да, да, да… Мы не знаемъ… Положительно не знаемъ, что съ нимъ

// л. 26.

дѣлать! Охъ,[198]

Къ шкапу сталъ говорить, а рукой[207]:      

-  У насъ бывало разное, но тутъ, положительно, недопустимо… У насъ не улица![209]! Вы своего сына знаете?  

- Простите, - говорю, - ваше превосходительство! Онъ всегда  уроки учитъ…  

А онъ и сказалъ  мнѣ[210] не далъ:  

- Не про уроки я съ вами[212]

- Простите, - говорю, - ваше превосходительство! Онъ это не[216] …   

Хотѣлъ объяснить имъ про Кривого, но онъ[217] не допустилъ.  

- Дайте мнѣ сказать! Вамъ извѣстно, что онъ имѣлъ дерзость сказать преподавателю? Извѣстно это вамъ?[218]

- По глупости, ваше превосходительство… Я[220]

Даже у меня слезы въ глазахъ, а онъ очень разошелся и говорить не даетъ.

– Онъ долженъ, онъ, а не отецъ! — И это не все![221]

И вынимаетъ  изъ кармана два письма.  

- Кто это писалъ? Вы знаете?

И такъ сразу. И суетъ мнѣ[223]

- Что это такое?[224]  

Принялъ ихъ, верчу, ничего не понимаю.[225]

– Вы знаете, спрашиваетъ, что это? Это кто писалъ?[226]

Вижу - такой  крючковатый почеркъ,[233].   

- Это, говорю,  у насъ жилецъ жилъ, писарь участковый…[234] Дозвольте  сказать…  

А онъ и слушать[236].   

— Отъ васъ значитъ[238]? Кляузы, гадость!... Меня закидываютъ грязными письмами… какой–то сумасшедшій. Я не желаю мѣнять вашу школу, все училище… и прошу чтобы не было этого! У васъ тамъ всякія дрязги, и я не желаю! Прмите мѣры!... Какого сына освободили отъ платы, вошли въ положеніе…

И пальцемъ все, пальцемъ,  какъ не въ себѣ. Расгасился весь, дергается… Я слово, онъ десять… Сказать-то  не дастъ.[239] 

//л . 26об.

–[241]

- Ваше превосходительство,  говорю. [247]…   

Но онъ не сталъ[250].  

- Меня это не касается… Я прошу, чтобы меня избавили… Я долженъ сказать вамъ[252]

- Ваше превосходительство! — сталъ я просить, очень меня испугало все, помилуйте, онъ извинится…[255]…  только помилуйте… одинъ сынъ… Такое мое дѣло, безъ призора росъ… цѣльный день я при своемъ дѣлѣ и ночь… некому ему объяснить, поому что я въ ресторанѣ, какъ изволите знать…

А онъ мнѣ такъ холодно[256]:   

- Это не относится… Я понимаю ваше семейное положеніе, но для насъ не имѣетъ значенія… кто вы, что вы…[261] 

Онъ сейчасъ пуговку нажалъ[262]:   

- Позвать Скороходова изъ седьмого класса!  

И давай ходить по комнатѣ[267]

- Онъ грубъ[269] Онъ у васъ въ церковь  ходитъ?  

И тутъ я сказалъ[270] неправду.  

- Какъ же,[273].  

— Очень сомнѣваюсь…[274]

И на ноги мнѣ посмотрѣлъ искоса. А тутъ какъ разъ  и входитъ мой. 

// л. 27.

Остановился у шкапа, руку за поясъ засунулъ, блѣдный, и губы  поджаты, даже на ногу отвалился и смотритъ въ бокъ. Директоръ оглянулъ его и приказалъ куртку оправить и стать, какъ слѣдуетъ.   

Оправился онъ, надо правду сказать, вразвалку, небрежительно. И такъ жутко мнѣ стало. Посмотрѣлъ онъ на меня и точно усмѣхнулся. 

Директоръ ему и говоритъ:     

- Вотъ, и отецъ на васъ жалуется!.. - а я, правду сказать  не жаловался. - Разстраиваете родителей… Онъ тоже удивляется вашему поведенiю… Стойте прямо, когда съ вами говорятъ!..  

Такъ рѣзко крикнулъ, меня испугалъ. А тотъ плечомъ такъ дернулся, какъ дома, когда выговоръ ему  задашь. То-есть, ни-чего не боится.  

- Какое мое поведенiе особенное?  - даже дерзко такъ спросилъ. - Меня назвали…  

А тотъ моментально:  

- Молчать! - какъ крикнетъ.  

Что подѣлаешь! - Стиснулъ ротъ и замолчалъ.   

- Ваше дѣло слушать, а не возражать! Я все знаю!   

А Колюшка опять: 

- Меня раньше оскорбили…  

А тотъ ему  слова не даетъ сказать:  

- Молчать! Я васъ выучу, какъ говорить съ начальствомъ! При вашемъ отце я говорю вамъ  въ первый - послѣднйi разъ: сейчасъ пойдете въ классъ, и я приду и… - учителя онъ назвалъ, забылъ я фамилiю. - И вы попросите прощенiе за глупую дерзость.  

Я сталъ дѣлать ему  глазами и умолять, но онъ  не внялъ. 

- Нѣтъ, - говоритъ, - я не могу просить прощенiя… Онъ меня оскорбилъ  первый… Это несправедливо…  

Такъ меня въ жаръ бросило. А директорх такъ къ  нему и подскочилъ.  

- Ка-акъ? Вы - мальчишка, осмѣлились!..   Грубiянъ! Ни за что считаете, что училище заботилось о васъ! Дали вамъ образованiе! Должны  считаьь за счастье...  

А тотъ дернулся и бацъ:  

- Почему же за счастье? - и такъ насмѣшливо  поглядѣлъ, какъ на меня. 

А у директора даже голосъ сорвался, какъ онъ крикнулъ: 

- Не разсуждать! Съ швейцаромъ говорите? Я выучу разговаривать!.. Мальчишка, грубiянъ!..   Вотъ какъ!!...

Я стою, какъ на огнѣ, а ему хоть бы что! Позеленѣлъ весь и такъ и рѣжетъ начисто:  

- И вы на меня не кричите! Я вамъ  тоже не швейцаръ! 

// л. 27об.

Ну, тогда директоръ прямо изъ себя вышелъ, даже очки  сорвалъ. Надо правду сказать, такъ было дерзко со стороны Колюшки, что даже невѣроятно. Вѣдь начальство, и такъ говоритъ. И директоръ велѣлъ  ему итти вонъ:   

- Вонъ уйдите! Я васъ изъ училища выгоню!..   

А тотъ даже взвизгнулъ:  

- Можете! Выгоняйте! Не буду извиняться! Не буду!  

И ушелъ. Я къ директору, а онъ  и на меня руками. Весь красный, воротникъ руками  теребитъ, задыхается.  А я сталъ просить:  

- Ваше превосходительство… помилуйте… у насъ разстройство… не въ себѣ онъ, мучается…   

А онъ совсѣмъ ослабъ  и уже тихо:  

- Нѣтъ, нѣтъ… Берите его… Мы его  вонъ… исключимъ… Вонъ, вонъ! Не могу… Никакихъ прощенiй… Довольно!..  

И ушелъ. Я за нимъ, а онъ  дверью хлопнулъ. И остался я одинъ…   

Попрекалъ меня Колюшка, будто я чуть  ни на колѣни становился, но это неправда… Не становился  я на колѣни, нѣтъ, неправда… Я ихъ просилъ, очень просилъ вникнуть, а они  такъ вотъ рукой сдѣлали и вышли. И никого не было, какъ я просилъ вникнуть. А на колѣни я не становился… Я тогда какъ соображенiе потерялъ… Да… Такъ вотъ шкапы стояли, а такъ вотъ они, и я къ нимъ приблизился… и сталъ очень просить… Я, можетъ быть, даже руку къ нимъ проятнулъ, это вѣрно, но, чтобы на колѣни… нѣтъ, этого не было, не было… Они вышли очень поспѣшно, а меня шатнуло, и я локтемъ раздавилъ стекло въ шкапу…   

И вдругъ передо мной всталъ какой-то высокiй, въ мундирѣ съ пуговицами, перышкомъ[275] въ зубахъ держалъ… Глаза такiе злобные, и такъ гордо сказалъ:  

- По порученiю директора объявляю, что Скороходовъ Николай будетъ исключенъ.  

Повернулся на каблукахъ и пошелъ  съ перышкомъ. А тутъ мнѣ швейцаръ и показываетъ на шкапъ:  

- Ужъ вы заплатите, а то съ насъ взыщутъ…  

И заплатилъ я ему за стекло полтинникъ. Онъ мнѣ шубу подалъ и пожалѣлъ даже. Спросилъ меня:  

- У васъ сынка исключаютъ? У насъ очень строго. А вы, идите по карточкѣ этой - и карточку мнѣ въ руку сунулъ, - у нихъ такое  же училище, и они у насъ  раньше учились… Могу рекомендовать… У нихъ двѣсти рублей только… А можетъ и скинутъ, если попроситъ…   

А какъ вышелъ я, ничего не видя, во дворъ, слышу:

// л. 28.  

- Папаша! Погодите!  

А это Колюшка съ бокового хода, съ книжками. Бѣжитъ, пальто на ходу  надѣваетъ, и книжки у него разсыпались прямо въ снѣгъ. Помогъ я ему собрать, а онъ  гребетъ ихъ со снѣгомъ, мнетъ, листки выпали, остались такъ.  

- Не надо теперь… не надо…   

Но я подобралъ ихъ и сунулъ ему въ карманъ. И снѣгъ шелъ, такой снѣгъ… Пошли дворомъ… Смотрю я на колюшку, что онъ такъ тихо идетъ. А онъ назадъ кинулся, гдѣ книжки разсыпалъ… Сталъ искать опять, ничего не нашелъ… Опять пошли къ воротамъ. И ужъ не смотрю на него, а стараюсь по тропкѣ итти, кругомъ  снѣгу намело. 

- Ну, что же… все равно…  

Говоритъ, а самъ носъ чешетъ.  

- Ничего… я сразу сдамъ… все равно…  

И замолчалъ. И я ничего не могъ сказать: слова не было такого. Иду, онъ рядомъ. Дошли до воротъ. Тутъ онъ оглянулся, посмотрѣлъ на училище… и такъ горломъ сдѣлалъ: - гу… И лицо у него было… Щурился онъ, чтобы не заплакать… И снѣгъ  намъ въ лицо прямо былъ, густой снѣгъ. И такъ глухо сказалъ:   

- Несправедливо меня…  они…   За что?

Выкрикнулъ. И заплакалъ, махнулъ рукой.  

- Все равно… ничего…

Дошли до угла, а я все не омгу говорить. И повернулъ я въ переулокъ, чтобы въ ресторанъ итти. Не могъ я домой итти. Тамъ Луша…  

- Папаша, вы куда? 

Насилу я выговорилъ: 

- Куда…   въ ресторанъ пойду…

И разошлись. Одумался я, пришло мнѣ въ голову тутъ, что ему обязательно домой надо. И обернулся я, чтобы наказать ему, чтобы домой онъ шелъ, а его ужъ не видно. Такой снѣгъ валилъ, такой снѣгъ… - свѣту  не видать…  

 

IX

 

Вотъ какое мнѣ испытанiе выпало! А за что? Что я, не исполнялъ свой службы и обязанностей?   Я все, что полагается, исполнилъ. И вся моя жизнь прошла, какъ одно мытарство.

Разговорился я какъ-то съ Иванъ Афанасьичемъ - старичокъ у насъ на дворѣ жилъ, учитель изъ уезднаго училища, въ отставкѣ отъ службы.  Такъ онъ и про себя  разсказывалъ мнѣ очень много горькаго. И вотъ скажу, какъ

// л. 28об.

 ни тяжело мнѣ было, а легче  какъ-то стало на сердцѣ: другимъ  еще тяжелѣй бываетъ!  

У него сынъ какъ вышелъ въ люди и поступилъ булгахтеромъ на фабрику на двѣ тысячи, такъ его загналъ  прямо въ щель. Такъ и сказалъ:  

- Вы, папаша, живете на моемъ иждивенiи, потому, что ваша пенсiя только на квартиру  хватаетъ… 

И всю пенсiю  его сталъ забирать за столъ и квартиру и отдавалъ ему носить  свои старые брюки. А помѣстилъ  его въ коридорѣ на сундукѣ. А какъ старичокъ пожелалъ  уѣхать  въ комнатку ко мнѣ и жить на свой  страхъ на пенсiю, не допустилъ.   

- А-а!.. Вы хотите меня страмить! Чтобы въ меня пальцемъ тыкали! Я теперь  на виду у правленiя и прибавки просилъ въ виду вашего содержанiя, такъ вы  мнѣ нарочно, чтобы  повредить въ глазахъ!.. 

Такъ и не дозволилъ. И на табакъ  давалъ только тридцать копеекъ въ мѣсяцъ и велѣлъ въ кухнѣ курить, гдѣ самовары  наставляютъ. Табакъ очень зловонный… Вотъ! Такъ мое-то горе сполгоря! А тотъ-то всю жизнь на сына положилъ, за булгахтерiю  сто рублей истратилъ и за мѣсто  заплатилъ, чтобы приняли.  

И путалъ я на службѣ въ тотъ день.  Антонъ Степанычу Глотанову за обѣдомъ служилъ очень плохо, даже совѣстно. Блюда перепуталъ, со второго началъ. А онъ  и говоритъ:  

- Клюкнулъ, что ли?  

Я имъ даже, помню,  не отвѣтилъ ничего, и они на меня такъ внимательно поглядѣли. Стою неподалечку въ простѣнкѣ, смотрю въ окно, какъ снѣгъ валитъ, аъ въ глазахъ все комната та со шкапами…  Какъ во снѣ.

Антонъ Степанычъ  ножичкомъ постучали.   

- Нарзану я просилъ!  – говорятъ и на меня смотрятъ. 

А у меня въ глазахъ прямо жжетъ. И принесъ я имъ нераспечатанную  бутылку. И такъ мнѣ стало стыдно, что не могъ  удержаться… Смахнулъ салфеткой глаза и откупорилъ имъ.     

- Что это, братъ, съ тобой сегодня? - спросили.    

Но я счелъ неприличнымъ сказать имъ про себя. Извинился за небреженiе и объяснилъ, что заторопился. Нельзя же сказать, что нездоровится, потому что у насъ  на этотъ счетъ очень строго. Нездороваго человѣка  нельзя допускать къ гостямъ служить, и было  не разъ подтверждено  администрацiей нашего  ресторана. Могутъ брезговать  господа. А про сына говорить… Да мнѣ по правдѣ сказать, и стыдно было… Выгнали!... И я не сказалъ. И выплакалъ-та-

// л. 29.

ки я лишнiй полтинникъ. Всегда они мнѣ полтинникъ оставляли, а тутъ положили рубль.  

Пришелъ изъ ресторана. Луша плачетъ. И понялъ я,  что ей все извѣстно. Глаза опухли. Про Колюшку спросилъ. Оказывается, весь вечеръ все письмо  писалъ и потомъ уходилъ со двора, а теперь спать легъ. А Луша  пристала и пристала ко мнѣ:   

- Иди къ директору, проси еще… Куда его теперь? Въ конторщики на дорогу?  

А мы съ ней часто располагали, что ваотъ онъ въ инженеры выйдетъ, жалованье ему пойдетъ хорошее, намъ поможетъ… А она все про домикъ думала, чтобы купить хоть у заставы гдѣ…

Сказалъ ей, что схожу попытаюсь. И легли мы спать. А какъ вспомнилъ про письмо да опять про Кривого, какъ онъ ночью одинъ съ собой  распорядился, страхъ  на меня напалъ. А Колюшка если… Кто его знаетъ! И не ѣлъ онъ сегодня ничего. Какое письмо? Не могу  улежать. Слышу, въ коридорчикѣ кашлянулъ. И пошелъ я къ нему послушать. А мнѣ отъ лампадки  изъ нашей комнатки видно было, какъ онъ лежитъ  лицомъ въ подушку. Какъ былъ въ сѣромъ костюмѣ, такъ и лежитъ, и даже сапогъ  не скинулъ.  Подошелъ я къ нему и позвалъ:  

- Коля!  Ты не спишь?  

- Не сплю…  

- Что же ты не спишь?  

- Не хочу… 

- Коля! Ты спи, голубчикъ… не надо  разстраиваться… Богъ милостивъ. 

Молчитъ.  

- Коля, - говорю. - У меня сердце за тебя  болитъ… Ты бы раздѣлся…  

- Нѣтъ, все равно… 

И вздохнулъ тяжело. Тутъ я сѣлъ къ нему, сталъ его по спинѣ гладить и уговаривать:  

- Ничего. Я всѣ силы употреблю, чтобы тебя  приняли… Хочешь, къ генералу одному  пойду,  у него влiянiе большое и онъ къ намъ ѣздитъ… Ему только слово сказать… Онъ для меня снизойдетъ…  

А онъ какъ вскочитъ!  

- Къ чорту вашихъ генераловъ! Да что вы, смѣетесь что ли надо мной? Да вотъ приходи они всѣ ко мнѣ и проси, такъ я къ нимъ не пойду! Къ нимъ? У–у!...[276]

 Задрожалъ весь и кулаки сжалъ[277]. Я лучше…  

- Что? Что ты лучше? - спрашиваю его.  

- Теперь все кончено… И я даже радъ, что такъ вышло! Я гордъ, поймите, что я гордъ! А экзаменъ я сдамъ и безъ нихъ, если захочу...

// л. 29об.

 Вы думаете, я не понимаю? Я все понимаю!.. Я васъ люблю, да… Вотъ вы думаете, я не люблю… А мнѣ больно… можетъ быть больнѣй васъ…  

И задрожалъ у него голосъ.  Но я его не понялъ тогда, къ чему онъ такъ говорилъ.

- Вы,  говоритъ,  все ждали отъ меня радости , а я вамъ вотъ что…  Но я не могу, не могу… 

И такъ сталъ рыдать, такъ рыдать… И Луша прибѣжала, и Наташка проснулась… А онъ въ голосъ, въ голосъ… Всталъ, на насъ смотритъ, трясется, точно его кто бьетъ, а онъ боится[278]… И челюсти  у него такъ стучатъ, такъ стучатъ…     И Наташа стала плакать, и Луша.

- Простите меня… — говоритъ съ дрожью. — Измучилъ я васъ, измучилъ.  Я для васъ все сдѣлаю, работать буду…    

Потомъ оправился и сказалъ, что спать будетъ,  чтобы успокоились. А  потомъ когда какъ ушли, и говоритъ мнѣ:  

- Хочу съ вами говорить. Слушайте. Вы ничего не поверите. Я имъ письмо  послалъ и все сказалъ…    

- Кому письмо послалъ?  

- Имъ, директору и всѣмъ учителямъ… Все сказалъ, что надо. Только одинъ и былъ хорошій, котораго я любилъ, исторію училъ…   

- Что жъ ты  теперь надѣлалъ?  - спрашиваю.  

- Правду я сказалъ. Вы думаете, что я еще ребенокъ? Нѣтъ, я все знаю. Я уже теперь сказалъ себѣ, какъ надо поступать… И ваше положенiе знаю. А вы мое-то знаете? Знаете вы, какъ мнѣ тяжело было? Хоть  словомъ сказалъ я вамъ про свою тоску? Я не хотѣлъ васъ расстраивать…  Думалъ, что скоро все кончится… Ну, вотъ и… кончилось…

Схватилъ меня за руку, стиснулъ. 

-Нѣтъ, нѣтъ. Ничего не говорите… Вы послѣ скажете… Вы слушайте, что я вамъ скажу… Ну, пожалуйста… Мнѣ некому и сказать-то… Папаша, милый!...  

- Ну, хорошо, - говорю. - Ты расскажешь.  Но ты успокой… Ты извинись…    

А тутъ и вспомнилъ, что письмо-то онъ послалъ имъ.  

- Въ чемъ? Что меня всѣ годы мучили? Не знаете  вы ихъ!   Владимиръ Николаичъ у насъ, надзирателишка, онъ всего три класса гимназіи прошелъ, и вся власть у него! Диретору взаймы деньги даетъ, и что хочетъ, то и дѣлаетъ.

И сталъ разсказывать про свое.  Какъ пренебрежительно относились къ нему, и какъ надзиратель его поѣдомъ ѣлъ и издѣвался.  

// л. 30.

И такъ мнѣ стало за него обидно!   Такое отношеніе, и онъ все понималъ. А онъ чтобы соврать — ни–ни. Скорѣй совсѣмъ ничего не скажетъ, а не совретъ.

- Меня, говоритъ, еще съ перваго класса все такъ отличали и еще нѣкоторыхъ. И все тотъ носатый. Онъ все чистенькихъ любилъ, а я безъ воротничковъ  ходилъ… Оборвышемъ раньше, когда я поменьше былъ, называлъ.  

А не взлюбилъ еще оттого, что Колюшка мой его любимчика за искальство оттрепалъ. И всячески ругался, и дрянью, и заплатникомъ, и трактирщикомъ. ʺЯ, говоритъ, тебя, дрянь, изъ училища вышвырну!ʺ И Колюшка даже плакалъ отъ него.

- Онъ, - говоритъ, - подлецъ, даже  мою фамилiю коверкалъ нарочно… Скороходовымъ звалъ!..  Чтобы смѣялись.    

И что же оказывается! Съ пятаго класса нащотъ  такихъ дѣловъ просвѣщалъ, чтобы туда… И адреса давалъ. А про Колюшку распространилъ, что онъ такимъ порокомъ занимается… А? Ему товарищи сказали. И мой Колюшка пристыдилъ его при всѣхъ за ложь. Вѣдь это что же!   А они уваженія требовали! И я не зналъ этого! А? Да я при всемъ своемъ положеніи этому толстопузому сказалъ! Зачѣмъ мальчика унижать позволяете? У нихъ одинъ застрѣлился отъ такого обращенія… А его, подлеца, видалъ, помню, видалъ въ ресторанѣ! На юбилеѣ видалъ, длинноносаго. Такая воронья голова у него, по фамиліи только забылъ. Высокій, долгоногій… Глаза такіе острые.

- Онъ, - говоритъ, - меня вшивымъ раньше называлъ, на гимнастикѣ на палкѣ кружиться  приказывалъ, а у меня голова не выноситъ. До ненависти  меня довелъ! А сегодня, какъ я выбѣжалъ изъ прiемной, онъ стоялъ за дверями и подслушивалъ. И спросилъ меня, гадина: “Какъ дѣла, господинъ Скомороховъ?” Ну, и обозвалъ я его подлецомъ  въ глаза…  

Ну. И я бы его обозвалъ! Я бы, можетъ… Вотъ она, прадва–то! И втъ Колюшка написалъ имъ всѣмъ письмо, начистоту. Что жъ я могъ ему сказать? А потомъ  онъ и спрашиваетъ:  

- Мнѣ директоръ про какiя-то письма говорилъ… Какiя письма, вы не знаете?     

А я про нихъ совсѣмъ позабылъ, про письма-то Кривого. Досталъ я изъ сюртука, зажегъ лампочку, и стали мы ихъ читать. И что же оказывается? Такъ онъ  тамъ всего наплелъ, что и не повѣришь. Въ одномъ  написалъ, что Колюшка ругаетъ начальство такъ-то и такъ-то и говоритъ про политику, а въ другомъ написалъ, что все навралъ въ письмѣ, и Колюшка холошій молодой человѣкъ, а начальство  все прохвосты, и онъ донесъ  на всѣхъ про взятки. Прямо, онъ ужъ тогда былъ не въ себѣ…   

// л. 30об.

дѣлать! Охъ, положительно невозможенъ положительно! Я положительно, не могу понять! Это невозможно!.

Къ шкапу сталъ говорить, а рукой  по воздуху, и все сильнѣй, сильнѣй голосомъ. А у меня  въ ногахъ дрожанье, и какъ песокъ насыпанъ. И внутри захолодало въ поясницѣ. А онъ  все:      

-  У насъ бывало разное, но тутъ, положительно, недопустимо… У насъ не улица! У насъ училище! Вы своего сына знаете?  

- Простите, - говорю, - ваше превосходительство! Онъ всегда  уроки учитъ…  

А онъ и сказалъ  мнѣ не далъ:  

- Не про уроки я съ вами говорю! Про разнузданность! Вы знаете, повторяя, что онъ позволилъ?

- Простите, - говорю, - ваше превосходительство! Онъ это не въ себѣ… У насъ, говорю,  случай вышелъ… семейное разстройство…   

Хотѣлъ объяснить имъ про Кривого, но онъ не допустилъ.  

- Дайте мнѣ сказать! Вамъ извѣстно, что онъ имѣлъ дерзость сказать преподавателю? Извѣстно это вамъ?

- По глупости, ваше превосходительство… Я его накажу… Я его заставлю загладить… только простите, ваше превосходительство…

Даже у меня слезы въ глазахъ, а онъ очень разошелся и говорить не даетъ.

– Онъ долженъ, онъ, а не отецъ! — И это не все!

И вынимаетъ  изъ кармана два письма.  

- Кто это писалъ? Вы знаете?

И такъ сразу. И суетъ мнѣ въ руки.

- Что это такое? 

Принялъ ихъ, верчу, ничего не понимаю.

– Вы знаете, спрашиваетъ, что это? Это кто писалъ?

Вижу - такой  крючковатый почеркъ, хвостиками, Кривого руки. Онъ мнѣ вотъ такъ же записку писалъ, хвостиками и крючками.   

- Это, говорю,  у насъ жилецъ жилъ, писарь участковый… Дозвольте  сказать…  

А онъ и слушать не хочетъ.   

— Отъ васъ значитъ, это исходитъ? Кляузы, гадость!... Меня закидываютъ грязными письмами… какой–то сумасшедшій. Я не желаю мѣнять вашу школу, все училище… и прошу чтобы не было этого! У васъ тамъ всякія дрязги, и я не желаю! Прмите мѣры!... Какого сына освободили отъ платы, вошли въ положеніе…

И пальцемъ все, пальцемъ,  какъ не въ себѣ. Расгасился весь, дергается… Я слово, онъ десять… Сказать-то  не дастъ.[279]

// л. 31.

Досидѣли мы такъ  въ душевномъ разговорѣ до пятаго часу, и вдругъ заявляется съ балу Черепахинъ. И очень сильно заряженъ.   

- По какому   поводу бдите? Опять, что ли, кто повѣсился?  

И хоть онъ и пьянъ былъ, но разогнать мнѣ тоску захотѣлось, и я ему сказалъ, что такъ и такъ. А онъ вдругъ на трубѣ хотѣлъ тушъ. Насилу я его упросилъ. Но онъ разошелся во всю. Очень просилъ у Колюшки руку хорохорился, вралъ про то, какъ онъ какому–то капельмейстеру при публикѣ за подлость въ ухо плюнулъ. А голосъ у него зычный, и разбудилъ  онъ Наташку. Она изъ комнаты на него закапризничала. А онъ сейчасъ тише воды ниже травы и меня  вызвалъ къ себѣ въ комнату. И говоритъ:  

- Желаю знать ваше направленiе… Хотя мною и гнушаются, что я на такомъ пустомъ инструментѣ играю, но это все равно… Я какъ ни какъ себя ознаменую впослѣдствiи, будьте покойны… Это ужъ я себѣ назначилъ. А вотъ что скажите… Если секретно отъ родителей, за барышней ухаживать, можно? Только одно слово?    

- Да почему вы такъ спрашиваете? - говорю.  

- Нѣтъ, вы скажите: допустимо? Я для одного прiятеля…  

Сказалъ ему, что это, конечно, неудобно.     

- Вѣрно. И очень даже, - говоритъ, - опасно въ отношенiи судьбы… Теперь очень много хлюстовъ… А если офицеръ, какъ вы полагаете? Я ихъ знаю, потому  что самъ  изъ солдатъ. Можно? 

Ну, я сказалъ, что нехорошо.   

А онъ мнѣ на это:   

- Какъ я вѣрно понимаю!... 

И сталъ просить, что если съ квартиры переберемся, чтобы ему комнатку удѣлить… А съ квартиры мы съ Лушей  порѣшили съѣхать. Такая несчастная квартира попалась.   

 

Х

  

И переѣхали мы изъ дома барышень Пупаевыхъ. А квартиры всѣ очень дороги, и потому сняли квартиру въ разсчетѣ сдачи комнатъ, какъ это теперь заведено  и очень облегчаетъ расходы. Такъ удобно это иногда, что нѣкоторые исхитряются даже жить задаромъ. Нашъ буфетчикъ  вотъ снялъ квартиру за сорокъ рублей, а самъ  за комнаты сорокъ пять рублей  выгоняетъ. Ну, и мы, слава Богу, устроились  ничего.  Одну комнату взялъ за себя Черепахинъ и пустилъ къ себѣ жильца, знакомаго - на скрипкѣ играть ходитъ

// л. 31об.

въ синематографъ. И еще комнату сдали молодой четѣ, - Васиковъ черезъ Колюшку рекомендовалъ, - молодой человѣкъ и его сожительница. Хоть и не въ законномъ бракѣ, но намъ какое дѣло?   Плати деньги и чтобы тихо было. И опять Колюшкѣ спать въ проходѣ пришлось. Наташкѣ надо комнатушку, - дѣвица на возрастѣ, и, конечно ей надо аккуратно себя держать.  Вотъ ей мы отгородили ширмочкой уголокъ въ столовой. И стал анаша квартира какъ ковчегъ завѣта: куда ни войдешь - все постели.  

И я совсѣмъ успокоился, потому что Колюшка сталъ  очень сильно учиться къ экзамену — съ утра до ночи все читалъ. И Васиковъ, съ желѣзной дороги-то, тоже ходилъ къ нему по вечерамъ заниматься сообща. И пошла наша жизнь тихо - мирно.  И по правдѣ сказать очень я образованнымъ жильцамъ былъ радъ. Жиличка–то совсѣмъ молоденькая была, но очень умная и съ Наташей обходилась очень ласково. И въ комнатку къ себѣ зазоветъ, и книжки дастъ почитать, и поговорить про сурьозное. А Наташка это очень полезно, потому что она нащотъ книгъ — очень не охотница была. Ей бы все въ театры да на конькахъ да какъ бы пріодѣться. Мать баловала ее очень. То то, то се, театръ не театръ, тридцать копеекъ да полтинникъ да на ленточки да на туфли… А то пристала — лыжи чтобы. Мать ея и на лыжи, и на чесняки. И требовательная такая стала, застойчивая.

— Кончу гимназію, поступлю на мѣсто — отплету вамъ, не безпокойтесь. А теперь мнѣ только погулять…

Ну, и схватывался съ ней Колюшка! Какъ праздникъ, такъ скандалъ.

— Тебѣ бы все шляться! — онъ–то ей. — Ростешь дура–дурой! Никакой сурьозности нѣтъ!...

А она его начнетъ дразнитъ, что его выгнали. Ну, и скандалъ.

И все–то жаловаться стала, что у насъ, какъ вь тюрьмѣ. А какъ праздникъ, шмыгъ  изъ дому — то въ галерею, то къ подругамъ, то куда…

Ну, и жили. И одного только мнѣ не хватало: разссорился съ нами Кириллъ Саверьянычъ. Хоть онъ и вострый  былъ на языкъ, и очень  гордый, но утѣшитель былъ  при разговорѣ. И такъ мнѣ стало скучно. И задумалъ я его опять приблизить къ себѣ. Потолковалъ съ Колюшкой, чтобы онъ ему хоть извинительное  письмо написалъ, авось онъ отойдетъ.  А Колюшка уперся - нѣтъ, и нѣтъ. Хитрый онъ! Да вѣдь хоть какое развлеченiе, а у меня  ни души знакомыхъ. И въ гости  не къ кому сходить. Свои-то, офицiанты, надоѣли  и въ ресторанѣ. А Ивану Афанасьичу до насъ далеко стало, учителю-то, и прихварывать онъ сталъ.  А Колюшка уперся — нѣтъ и нѣтъ.

// л. 32.

Тогда я самъ въ праздникъ, до ресторана пошелъ къ нему. У него заведенiе было на углу, у Вознесенiя, очень шикарное, съ зеркальными окнами, и на большой  вывѣскѣ подъ бархатъ золотыми буквами  явственно  было по-французски: - кауферъ Кирилъ. Это такъ для образованной публики, а онъ, конечно, по фамилiи просто Лайчиковъ.   И вотъ вхожу я въ магазинъ, а онъ самъ работаетъ во всемъ бѣломъ и бреетъ господина. Увидалъ меня  и такъ вѣжливо, но съ  тономъ въ голосѣ показалъ мнѣ рукой  на стулъ: 

- Будьте добры…    

Точно я бриться къ нему пришелъ. Подлетѣлъ тутъ молодецъ ко мнѣ съ простынкой, но я его отстранилъ. А Кириллъ Саверьянычъ и не глядитъ на меня. Бреетъ и покрикиваетъ:

- Мальчикъ… шипцы!...  

Наконецъ, вижу, освободился и такъ равнодушно:  

- Чѣмъ могу служить?   

Вижу, что тонъ задать хочетъ, а глазами пытатетъ.  Тогда я сталъ ему по сердцу говорить, что вотъ у меня потеря такого человѣка, котраго я уважалъ до глубины души, и что мнѣ очень горько. И сказалъ  ему, что такое несчастье  насъ постигло. Колюшку выгнали, и онъ тоже извиняется. Это чтобы  его растрогать и расположить. Тогда Кириллъ Саверьянычъ  вынулъ гребешокъ и сталъ хохолокъ  причесывать, а самъ  какъ бы раздумываетъ. 

И сказалъ уже  совсѣмъ мягкимъ тономъ:   

- Видите, какъ сама  судьба  все направляетъ! Причина къ причинѣ идетъ. Хотя мнѣ очень прискорбно, потому что многое можетъ быть потеряно для молодого человѣка… 

И все гребешкомъ расчесываетъ  хохолокъ.   

- Очень, очень грустно по человѣчеству… Но помните правило жизни! Обручъ  гнуть надо, распаривши… Все это самое… Значитъ, надо приспособиться, а онъ у васъ  думаетъ сразу… И вотъ - финалъ!  

Очень  посочувствовалъ мнѣ, а потомъ  и говоритъ:  

- Я размыслилъ и нахожу, все это самое… что  было недоразуменiе на словахъ. Извиняю его, потому  что онъ и такъ пострадалъ. Пожалуйте  кушать чай…  

И отвели  мы душу въ разумной бесѣдѣ о жизни, и я былъ имъ такъ обласканъ и утѣшенъ, что какъ посвѣтлѣло мнѣ все. И обѣщалъ опять по старому заходить и успокоить Колюшку. И даже приказалъ  меня постричь  и пробрить, хотя я самъ производилъ эту операцiю, и даже велѣлъ освѣжить лицо одеколономъ.  

И такъ все шло по обыкновенному. Жильцы люди  попались аккуратные, платили исправно, хоть и совсѣмъ блѣдные были. И съ Колюшкой у

// л. 32об.

Позвольте  взять это!... эту грязь!

- Ваше превосходительство,  говорю.— Онъ учитъ уроки и все… и уважаетъ очень… А вотъ  у насъ Кривой, жилецъ былъ, который вчера удавился, такъ онъ намъ назло…   

Но онъ не сталъ слушать, рукой такъ сдѣлалъ жестъ.  

- Меня это не касается… Я прошу, чтобы меня избавили… Я долженъ сказать вамъ, что уже рѣшено безповоротно… если вашъ сынъ публично не извинится передъ нашимъ почтеннымъ преподавателемъ, котораго мальчишка осмелился оскорбить… пусть при всемъ классѣ извинится!... Иначе онъ будетъ исключенъ! Я его щажу…. Только мѣсяцы остались до окончанія курса, но я строгъ… Мы строго его накажемъ, конечно, но онъ долженъ извинится…

- Ваше превосходительство! — сталъ я просить, очень меня испугало все, помилуйте, онъ извинится… Я ему прикажу… Я при васъ его пристыжу… Онъ сейчасъ извинится… Ваше превосходительство, говорю, я бѣдный человѣкъ… я вашему превосходительству услужу…  только помилуйте… одинъ сынъ… Такое мое дѣло, безъ призора росъ… цѣльный день я при своемъ дѣлѣ и ночь… некому ему объяснить, поому что я въ ресторанѣ, какъ изволите знать…

А онъ мнѣ такъ холодно:   

- Это не относится… Я понимаю ваше семейное положеніе, но для насъ не имѣетъ значенія… кто вы, что вы… У насъ сынъ нашего швейцара  учится, и насъ это только радуетъ… Но мы  никому  не дозволимъ, пусть даже сыну самого министра!.. Я сейчасъ вызову вашего сына… Вы при мнѣ скажете ему… Я не хочу губить его и портить его карьеру… хотя по правиламъ я долженъ ни на минуту не оставлять его въ училище. У насъ пятьсотъ человѣкъ! Онъ дѣйствуетъ на товарищей… 

Онъ сейчасъ пуговку нажалъ:   

- Позвать Скороходова изъ седьмого класса!  

И давай ходить по комнатѣ, и волосы взбивать. И лысина у него вся пунцовая стала. А я притихъ  и стою, какъ нѣтъ меня. А часы только -чи-чи… И опять началъ:

- Онъ грубъ онъ и дерзокъ! Не понимаю, откуда это? Какое–то самомнѣніе, не умѣетъ себя держать, читаетъ на урокахъ, споритъ съ батюшкой… Онъ у васъ въ церковь  ходитъ?  

И тутъ я сказалъ неправду.  

- Какъ же,  ваше  превосходительство… каждый праздникъ, я очень строго.  

— Очень сомнѣваюсь…

И на ноги мнѣ посмотрѣлъ искоса. А тутъ какъ разъ  и входитъ мой.[280]

// л. 33.

 

нихъ дружба началась. Луша сказывала, какъ дома они, такъ всѣ вечера у нихъ  въ комнатѣ торчалъ. И всѣ мнѣ стала  пѣть:  

- Охъ, боюсь я, влюбится онъ еще въ жиличку… Такая она шустрая да вольная… И свободнымъ бракомъ живетъ…  

Очень стала безпокоиться. И на Наташку стала жаловаться. Какъ вечеръ - шмыгъ на катокъ. А долго ли до грѣха? Дѣвочка она у насъ красивая и даже очень хороша собой, и одна по улицамъ бѣгать стала. Сказалъ я ей,  а она мнѣ:   

- Не ваше дѣло! Я не маленькая и не желаю  въ четырехъ стѣнахъ сидѣть… У насъ всѣ катаются… 

И, оказывается, стали ее гимназисты и даже студенты домой  провожать, и она съ ними  у воротъ  простаивала и хохотала. Луша ихъ разъ шуганула, изъ лавочки шла, такъ та ей такой скандалъ устроила!..   

- Вы что же хотите, чтобы я сбѣжала отъ васъ? Я общества желаю!.. Вы необразованные и не понимаете приличiй…  

А тутъ я прихворнулъ что-то, съ недѣлю провалялся. Жаръ открылся и головокруженiе. И такъ  меян болѣзнь напугала! Ну, какъ помру? И дѣти на ноги не поставлены, и Луша-то безъ средствъ… Хоть бы домикъ былъ, все бы ничего, а то никакой собственности… Въ богадѣльню  ей итти придется, да и то если  протекцiя. А на дѣтей какая надежда? И рѣшилъ я тогда на постели, въ жару, если поправлюсь, копить и копить. А было у меня на книжкѣ шестьсотъ съ чѣмъ-то рублей. Если бы  еще тысячи полторы, можно бы у заставы гдѣ домикъ съ переводомъ  долга купить. И порѣшилъ я тогда во всемъ  себя сократить и каждый день откладывать хоть по рублю и завести секретную книжку, чтобы и Луша не знала. Убавился, молъ, доходъ, вотъ и все. А то она  Наташкѣ то на ленты, то на катокъ, много расходовъ. И курить рѣшилъ бросить, только какiя папиросы на столахъ забываютъ… И потомъ сразу  и обрадую черезъ годокъ.  

А Луша все пристаетъ:  

- Домикъ обязательно надо… И сны я стала видѣть… все черныя собаки мохнатыя снятся… Это всегда къ собственному дому…   

И какъ поправился я, пошелъ къ Кириллу Саверьянычу посовѣтоваться. Тотъ сразу одобрилъ и посовѣтовалъ. 

- Это можно ускорить. У меня есть знакомый нотарiусъ… онъ беретъ деньги  по мелочамъ и людямъ въ нужный моментъ подъ вторыя закладныя  отдаетъ изъ двѣнадцати процентовъ, а самъ по восьми платитъ… Только четыре процента себѣ  за хлопоты оставляетъ…   

И знакомый оказался, Стренинъ, Василь Семенычъ. Всегда  съ Глотановымъ, Антонъ Степанычемъ, у насъ завтракаютъ, очень богатый человѣкъ. Но толь-

// л. 33об.

ко онъ меньше тысячи не принималъ.   

- Вотъ и прикапливай! - посовѣтовалъ мнѣ Кириллъ Саверьянычъ и сталъ  опять по дружбѣ ты говорить. - Очень хорошо, что такое желанiе у тебя. Для пользы отечества всякiй долженъ имѣть  свое обзаведенiе, и потому начальство завело кассы… И я даже своимъ мастерамъ карточки для марокъ роздалъ изъ кассъ, а они, дураки, развѣ что понимаютъ!  Завелся  пятакъ и ужъ грызется въ карманѣ… А вотъ загарницей почему порядокъ и покой? Потому  что тамъ  даже въ училищахъ приказываютъ копить. Да! И тамъ у всякаго почти  рабочаго свой собственный домъ!...       

И такiе  его разговоры такъ меня укрѣпили, что окнчательно  я порѣшилъ  копить и копить. И когда  пошелъ въ ресторанъ, зашелъ въ часовню и просилъ  отслужить молебенъ во исполненiе  задуманнаго дѣла. Ахъ, какъ я себѣ въ умѣ представлялъ обзаведенiе домикомъ! И садикъ бы развелъ, березокъ бы насажалъ и душистаго горошку, и подсолнуховъ… И были у меня хорошiя куры на примѣтѣ, лангожаны, замѣчательныя куры у нашего повара одного… Да вѣдь  за тридцать-то девять лѣтъ кипѣнiя  могъ себѣ хоть  такое удовольствiе доставить… Чайку-то въ своемъ садикѣ со своей ягодой напиться… Да-а… Попилъ я чайку… попилъ…    

  

XI 

 

А время было самое горячее для ресторановъ, послѣ Рождества. Работа и работа. Такiе бываютъ  мѣсяцы  въ нашемъ дѣлѣ, что за полгода  могутъ прокормить. Сезонъ  удовольствiй и бойкой жизни. Возвращаются  изъ-заграницы, изъ теплаго климата, и опять  обращаются къ жизни напоказъ. И потомъ господа  изъ собственныхъ имѣнiй… По случаю какъ продадутъ хлѣбъ и другое, и также управляющiе богачей. Очень любятъ глотнуть  воздуха столицы. А потомъ  коннозаводчики на бѣга, а этотъ народъ  горячiй для ресторановъ и любятъ рисковать они  очень на широкую ногу.  Взялъ призъ или въ тотолизаторѣ охватилъ по соглашенію, вотъ и катай — съ вѣтру денежк–то! Такое кипѣнiе жизни идетъ - оборотъ капиталовъ ввотъ!.. А потомъ изъ Сибири  подвалятъ, народъ особенный, сибирскiй, широкій… Въ одинъ день годъ норовитъ втиснуть  да что бы со свистомъ. А это купечество  и  довѣренные  прiѣзжаютъ модные и другiе товары закупать на лѣтній сезонъ.  

Вотъ такой  сортъ публики для насъ  очень полезный. Копейкѣ въ зубы не засматриваютъ… Ну, и измотаютъ, конечно, такъ, что по ногамъ-то ро-

// л. 34.

вно цѣпами  молотили. Наутро едва  подымешься.  

Такихъ-то дней не только  мы ждемъ. Метродотель-то еще больше нашего  ждетъ… А вѣдь это штука  не малая.  Вотъ метродотель… Вѣдь  вотъ кто хорошо не знаетъ - не можетъ понять даже, что такое метродотель!..  А это ужъ какъ кому какое счастье. Это не просто человѣкъ, а, можно сказать, выше учонаго долженъ быть и умѣть  разбирать всѣхъ людей. Настоящiй, породный, такъ сказать, метродотель это какъ оракулъ какой! Вѣрно скажу. Чутьемъ брать долженъ. Другой скорѣй, можетъ быть, въ начальники пройдетъ и въ судьи, и даже, можетъ быть, въ губернаторы, а метродотель выше  его долженъ быть по головѣ. Взять офицiанта, нашего брата… Хорошйi лакей - рѣдкость, и большой трудъ надо положить, чтобы изъ обыкновеннаго человѣка лакея сдѣлать по всѣмъ статьямъ, потому что обыкновенный человѣкъ по природѣ своей приспособленъ для натуральнаго дѣла и имѣетъ свой обыкновенный видъ, какъ всякiй обыкновенный человѣкъ. А лакей - онъ весь въ услугу долженъ обратиться и такъ, что въ немъ ужъ ничего сверхъ этого на виду  не остается. Ужъ потомъ, на воздухѣ, онъ можетъ быть, какъ обыкновенно, а въ залахъ дѣйствуй, какъ все равно на театрѣ. Особенно въ ресторанѣ, который славенъ.  Ну, прямо какъ въ театрѣ, когда представляютъ царя или короля, или тамъ разбойника. А метродотель… это ужъ высшiй номеръ нашъ, какъ королекъ, или тамъ  князекъ  изъ стерлядки, значитъ бѣлая стерлядка, рѣдкость. Онъ долженъ проникнуть въ гостя и посѣтителя и наскрозь  его знать. Такъ знать его по ходу, чтобы не дать  ошибки. И потомъ отвѣтственность! Какъ тоже  къ гостю подойти и съ какой стороны за него взяться, въ самую точку попасть! И чтобы достоинство было и движенiя… Это любятъ. Такiя движенiя, чтобы какъ дипломатъ какой. И потому  чтобы былъ вѣсь  во всей фигурѣ. Маленькiй метродотель даже не можетъ быть. Тогда онъ долженъ въ ширину брать… И тощихъ тоже  нельзя, потому на взглядъ не выходитъ. И такой долженъ быть, чтобы отъ обыкновеннаго офицiанта отличался. По залѣ пройдетъ, такъ что какъ бы и гость, но такъ, чтобы и съ гостемъ  не перепутали… 

Можетъ выйти непрiятность, да и бывали. Разъ вотъ какъ-то съ артисткой вышла исторiя. У насъ  на парадныхъ обѣдахъ дамамъ  букеты цвѣтовъ

// л. 34об.

подаютъ, такъ вотъ одна артистка шла въ залъ, а у двери нашъ  метродотель  Игнатiй Елисеичъ букетъ подалъ съ такимъ движенiемъ и такой взглядъ сдѣлалъ, что она  ему головой такъ кивнула и такую улыбку прiятную  сдѣлала. Подумала, что это ей любитель. И потомъ, какъ узнала все, ея кавалеры выговоръ сдѣлали метродотелю, зачѣмъ такъ подалъ. Это ужъ перестарался.   

Очень трудное дѣло при тонкости публики. У ней  все на разсчетѣ: и не глядитъ, а все примѣчаетъ и чуетъ. Надо такую линiю вести и изображать, чтобы ит солидность, и юркость чтобы свѣтила. Чтобы  просвѣчивало!  

А капиталъ у него, можетъ, побольше кого другого. Хорошiй метродотель только времени выжидаетъ, и какъ свой курсъ прошелъ и капиталъ уловилъ, выходитъ обязательно въ рестораторы… И на-чай ему нельзя  принять просто, а надо по благородному. Ему на-чай идетъ  какъ за трудъ мозга  и съ куша, и больше по кабинетамъ и за руководство пира.[281] А это очень трудно. Надо очень  тонко понимать, какъ и сто предложить, чтобы фантазiя была! Только  немногiе  знатоки могутъ сами  выбирать  обѣдъ  или ужинъ  деликатесъ. Да вотъ, и просто, а… Придетъ какой и важно такъ  - карту! И начнетъ носомъ  въ нее и даже совсѣмъ безпомощно, и никогда  сразу  и по вкусу не выберетъ. И выберетъ, такъ общеизвѣстное. Знаютъ тамъ провансаль, антрекотъ, омлетъ, тифтели тамъ, бефъ англезъ… А какъ попалъ  на трехъэтажное, ну и сѣлъ. Что тамъ означаетъ въ натурѣ, и какой вкусъ? Гранитъ  викторiя паризьенъ де ля ренъ? Что  такое? Для него это, можетъ, пирожное какое, а тутъ самая сытость для третьяго блюда!.. Или взять тимбаль  андалузъ крокетъ? Еу что? Онъ прямо  безпомощенъ и, тоже осрамился. Потому что это даже  и не блюдо, а пирожки…  

Мы, конечно, прейскурантъ должны  знать наизусть, какъ отче нашъ, и всѣ трудныя имена кушаньевъ, ну иной разъ и посовѣтуешь осторожно. Но могутъ и обижаться. Одинъ вотъ такъ заказывалъ-заказывалъ мнѣ  при барыняхъ закуску, рыбку и жареное, а потомъ и  говоритъ важно такъ: “А потомъ еще для четвертаго  - тюрьбо”. Ему названiе понравилось. Я и скажи, что рыбка это будетъ, потому, вижу,  не понимаютъ они… А онъ на меня, какъ зыкнетъ: - “Знаю, знаю!”. Однако отмѣнили потомъ.   

Вотъ тутъ-то метродотель и нуженъ. Онъ такъ можетъ изобразить и направить, что вмѣсто красной на четвертной взведетъ да еще красненькой-то и накроетъ, если гость  стойкiй. А вотъ для тѣхъ, которые изъ Сибири, метродотель прямо необходимъ. Ужъ  такого-то онъ какъ дите долженъ  взять въ свою заботу и спеленать. Тутъ его  фантазiя какъ разъ. Такiя блюда мо жетъ изобразить - не повѣришь. Ну, и мазь тутъ ужъ обязательно бываетъ. Съ примастью, такъ сказать…  Опять товарецъ… Извѣстное дѣло, что

// л. 35.

такое “товарецъ”… И вотъ  тутъ опять метродотель. Спрашиваютъ  въ кабинетахъ, и наше дѣло доложить, а они  ужъ занютъ, метродотель-то… Конечно, и изъ  нихъ не всякiй  за это дѣло  берется, но нашъ  Игнатiй Елисеичъ  на этотъ счетъ большой спецiалистъ. И я получалъ  отъ барышень этихъ  и птичекъ на-чай, но, какъ передъ совѣсть скажу, никогда  самостоятельно  не рекомендовалъ госямъ и не подставлялъ въ нужный моментъ.  Очень это нехорошо, я понимаю, и потомъ у меня  самого дочь росла… Батюшкѣ на духу говорилъ, и онъ  сказалъ, что такiя деньги, если нельзя отказаться;  лучше подавать на церковь.    

И вотъ какъ укрѣпился я  на мысли, что надо  скорѣй  накопить  для домика, какъ разъ тутъ и подошла  полоса. Остановились  у насъ изъ Красноярска два купца въ гостиницѣ при ресторанѣ и стали  прохлаждаться. И мнѣ  отъ нихъ было очень полезно - по душамъ я  имъ пришелся въ виду баковъ.  

- У насъ, говорятъ, такой же вотъ польцмейчтеръ, вылитый ты!  

И съ перваго  же разу меня Аксёнъ Симонычемъ стали звать. Придутъ обѣдать и сейчасъ - Аксёнъ Симонычъ! И платили очень хорошо, по цѣлковому  съ прибора. И вотъ  разъ какъ-то ужинъ велѣли сервировать въ отдѣльномъ кабинетѣ. И съ ними еще  здѣшнiй  былъ  довѣренный по модному  дѣлу. Все съ нимъ  возились, кто кого обставить. Народъ  зубастый: для  удовольствiя ему не жалко  тыщу - другую протранжирить, а на дѣло онъ  отъ  своего  процента не уклонится, хоть ты  ему что угодно.   И пришли въ достаточные градусы, все съ водки да на коньякъ, да опять на водку.  И закусили хорошо, но имъ это пустякъ, потому что могутъ три раза  обѣдать. И какъ пришли  въ  хорошее состоянiе  духа, сейчасъ меня:  

- А какъ  бы намъ, Аксёнъ Симонычъ,  зефировъ… французской  марки!..  

Я и  не понялъ. Зефировъ! Зефиромъ у насъ называется  въ родѣ пирожнаго - буше тамъ и, вообще, воздушное. Но какъ довѣренный-то сказалъ, что живого салатцу да какъ  языкомъ пощелкали, я, конечно, понялъ. И довѣренный-то знатокъ, прямо  приказалъ:  

- Позови метродотеля, у него справку возьмемъ!..   

И это онъ вѣрно, потому что у Игнатiя Елисеича нашего даже запись  телефоновъ есть, и, вообще, какъ справочная контора. Барышни  сами просятъ, и даже  онъ отъ нихъ пользуется въ разныхъ отношенiяхъ. Ну, вѣдь  и ресторану не убытокъ. И даже  не только телефоны могъ указать,  а для уважаемыхъ  людей могъ цѣлый  синемотографъ карточекъ предложить въ пакетикѣ, какъ образцы. Сами барышни  давали, это ужъ я знаю. У него въ письменномъ столѣ хранился  этотъ пакетикъ.  

Попросилъ я къ нимъ Игнатiя Елисеича, и онъ имъ  этотъ пакетикъ доставилъ. Асамъ, конечно, ушелъ, чтобы достоинство соблюсти. И началась обычная

// л. 35об.

исторiя… Самая поганая исторія. И начали они  тутъ безъ стѣсненія ревизiю  производить. Такія словечки запустили даже удивительно. А довѣренный тоже знатокъ оказался, здѣшнiй,  и не въ первой  ему это,  такъ очень сарался для нихъ, чтобы расположить въ свою пользу. Какъ, все равно, вина выбиралъ и къ градусамъ  прикидывалъ.  

- А ну-ка, какiя у васъ тутъ примѣчательныя есть, ну-ка?   

Очень старался говорить, который постарше. У него отвислая губа, красная и мокрая, даже рукой ее подбиралъ. И въ  глазахъ у нихъ туманность и въ голосѣ запалъ. А довѣренный-то  объясняетъ: 

- Эту вотъ я знаю… ничего… А эта съ жилкой… А  эта  полукровка… Ахъ, шельма какая, Нюшка…  

А старшiй  крякаетъ и пенснэ надѣлъ, по карточкѣ щелкаетъ пальцемъ.   

- А, чо-ортъ… тощая какая! Дѣвчонка совсѣмъ… а, чо-ортъ!..   

Какъ камни ворочаютъ, съ одышкой.  

- А у этой фигура… Очень характерная…  И съ истерикой даже… 

Такой знатокъ оказался довѣренный, даже нельзя  было повѣрить. Очень про дѣло хорошо говорилъ, и тутъ спецiалистъ.  А я стою, смотрю на нихъ отъ портьеры и думаю: “Ахъ, собаки, черти! Вѣдь это что! Колюшка-то этого  не видалъ”… А у него даже  остервенѣнiе противъ  этого. И вотъ ему тогда лѣтъ девятнадцать было, а онъ ни-ни! Это я зналъ, и Луша знала  по некоторымъ примѣтамъ, и такъ я не могъ съ нимъ  про это обсуждать - стыдно было.   

И вотъ весело  они такъ выбирали. Эту, а потомъ  откажется и скажетъ - вотъ эту лучше. Увидали, что я у портьеры стою, и говоритъ старшiй:  

- Не засти! Пошелъ!..  

Вскорости потребовалъ метродотеля и, конечно,  заказали.   

И какъ прибыли спустя время  три по заказу, то коридоромъ были проведены въ кабинетъ. А прибыли, какъ всегда въ такихъ случаяхъ полагается, самыя опытныя, и началась мазь. Выборъ-выборомъ, а метродотель-то тоже очень  хорошо понимаетъ, которая занята, а которая свободна. Заказывать ужинъ. А ужъ тутъ блюда самыя рискованныя. Конечно, суть-то въ винѣ, но и блюда тоже… Такiя блюда можно сотворить, что и въ картахъ  не сыщешь. Вотъ тутъ-то и мазь!... И по произвольному тарифу. А что они могутъ понимать, которые изъ Сибири? Имъ  покрѣпче да позабористѣй, да чтобы кошельку не въ обиду. А обида  у нихъ  часто  наоборотъ.  Скажи ты ему - кремъ де ля рень… Онъ за сладкое считаетъ, а тутъ супъ. И ему  даже прiятно. А порцiя-то въ два-три целковыхъ! Или риссоли… А, говоритъ, соленый рисъ! Да, не угодно ли пирожковъ, а не рису! Для нѣкоторыхъ даже развлеченiе. А изъ нихъ, этихъ самыхъ зефировъ, есть

// л. 36.

такiя, которыя нашъ  прейскурантъ  вотъ какъ знаютъ, и потомъ у нихъ  тонкая фантазiя. И онѣ знаютъ, что надо, чтобы о нихъ метродотель помнилъ.  И должна она  какъ слѣдуетъ  повести гостя, а особенно  такого сотра. Есть  изъ нихъ очень падкiе, гости-то. У него ноги, какъ у пѣтуха, извините за слово, сводить, а въ губахъ судорога, а она съ прохладной истомой:  

- Ахъ, какъ страшно ѣсть хочу!.. Ужасно!  

И ѣсть-то она не хочетъ, а говоритъ такъ свирѣпо, чтобы раздразнить.

 И сейчасъ карту. И того-то  не могу, и это противно, и такъ, и эдакъ, и ручку  отсьавитъ, и шеей такъ, и глазами обожжетъ. И давай, и давай, то того, то того… Эта вѣдь  не такая, какъ въ маленькихъ ресторанахъ. Тамъ и сортъ иной, помельче. Тамъ просьбой и глазками, и тамъ она ѣстъ по настоящему хочетъ, какъ человѣкъ. Тамъ она, можетъ, день не ѣла. Тамъ она выпрашиваетъ съ осторожностью:  можно ли мнѣ котлетку съѣсть или ветчинки… А тутъ  она прямо  командуетъ. Дайте острыя тифтельки по-кайенски! Вотъ за остроту-то и наваръ. Такъ  ихъ порцiя полтора, а за остроту-то примасть - три съ полтиной! Да гранитъ  викторiя по-парижски! А по  парижски-то, можетъ, и самъ главный поваръ не знаетъ, какъ. Переложилъ листъ салату на другое мѣсто, вотъ тебѣ и по-парижски! Бывало.     

Мы-то ужъ  понимаемъ, какая тутъ демонстрацiя идетъ. И вотъ еще такiе господа очень любятъ  приводить барышень къ градусу, и ресторану, конечно, выгодно, чтобы вина выходило  въ норму. Такъ для этого  подставляются чашки полоскательныя хорошаго фасону, конечно, для отлива, будто для прополаскиванiя рта.   И онѣ умѣютъ во-время  найти какаую  соринку или уронить  въ бокалъ крошку какую, и сейчасъ вонъ. Или опрокидываютъ по нечаянности. Ужъ какъ слѣдуетъ стараются.   

И вотъ прiѣхали три женщины, очень выразительныя. Ну, и какъ всегда. Сперва болѣе-менѣе короткiй разговоръ и примѣриванье, а потомъ  все живѣй, и такъ далѣе. На разжигъ пошло ходомъ. Съ вывертами и тому подобное. И ужъ какъ стали до дессерту доходить, то  пошло какъ слѣдуетъ, беззастѣнчивое приближенiе. Каждый по своему  вкусу себѣ распредѣлилъ. Одинъ, который постарше и губу рукой подбиралъ, облюбовалъ совсѣмъ  легонькую, и лѣтъ восемнадцать ей, и она черезъ плечо, закинувъ голову въ пышной прическѣ, бокалъ къ нему свой тянетъ и черезъ лобъ смотритъ, а онъ ей шейку  щекочетъ, козу дѣлаетъ… И вообще у всѣхъ что-нибудь, какъ игра. И вотъ мнѣ тогда случай  подошелъ, какъ бы полное исполненiе желанiй.   

Покружились они такъ на словахъ, разожглись,  насмотрѣлись на кофточки  и шейки - одна  извинилась  и корсетъ свой стала передъ  зеркаломъ чуть ослаблять и чулокъ сквозной  поддернула, - и пыхтѣнье стало  усиливаться  у

// л. 36об.

всѣхъ, какъ на трудной работѣ, и приказали автомобиль  вызвать, за городъ, значитъ, катнуть для продолженiя. И потомъ одинъ, помоложе, сталъ фокусы показывать. Что-то подъ столомъ руками  дѣлалъ, вытаскивалъ  что-то изъ сюртука и потомъ сталъ свою штучку  за ушками щекотать и по волосамъ гладить.  И какъ  ни погладитъ - пять рублей  золотой вытянетъ изъ шевелюры. И ей  за горлышко опуститъ. И другимъ это очень  понравилось, и стали просить. Онъ и имъ тоже  напускалъ за шейку. И такъ онѣ тутъ стали  ежиться отъ щекотки и дѣлать разныя движенiя всѣмъ тѣломъ, и такой пошелъ азартъ съ пыхтѣньемъ, что всѣ  распалились до неузнаваемости. И потомъ стали  трясти барышень, и у нихъ разныя монеты изъ0подъ платья стали  выскакивать, и рубли, и двугривенныя, и золотыя даже, и началась ловля  монетъ. А это все для фокуса.  Вотъ фокусникъ-то вдругъ и говоритъ:   

- А гдѣ же десятирублевый?  

И сталъ прикидывать, куда  онъ могъ задѣваться. И тогда  стали играть  въ сыскъ-обыскъ, задавая вопросы.  

- А не застрялъ ли за корсетикомъ? Дозвольте  ревизiю сдѣлать? позволите?      

- Пожалуйста, только  не щекотайте…  

И всѣ пошли  въ сыскъ-обыскъ. И мнѣ изъ-за двери все  слышно и видно въ щель. Такой смѣхъ!.. И визги  пошли.  

- А не попалъ ли въ чулочекъ? Съ вашего позволенiя… Или сюда?..  

- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ…  

- Нѣтъ, ужъ вы покажите… за спинку не закатился  ли…

И разныя  подробныя замѣчанiя нащотъ туалетовъ. Да что говорить, не то еще бывало. А старики такъ  хуже молодыхъ. Нарочно себя распаляютъ.  

Наконецъ, уѣхали  на автомобилѣ дальше. И вотъ  какъ сталъ я прибирать кабинетъ, то нашелъ пару пятирублевыхъ и три полтинника, въ углы откатились. Держу ихъ на ладони и думаю - положить въ карманъ? Вѣдь какъ соръ они для гостей, суютъ ихъ безъ толку… И положилъ я ихъ въ карманъ. Шестнадцать съ полтиной!.. Сталъ прибирать, а въ головѣ разныя мысли  все про находку. Вотъ это имъ, тѣмъ, за обыскъ уплатили, а я ихъ вотъ взялъ… Сталъ по всему кабинету елозить, подъ кушеткой пересмотрѣлъ,  подъ коврами… Еще сорокъ копеекъ нашелъ. Подхожу къ столу, смотрю… И даже во мнѣ дрожь. Смотритъ  изъ-подъ стола бумажка… Бѣловатая и кружокъ черный, краешкомъ. И сразу постигъ, не простая это бумажка. А тутъ еще номеръ  пришелъ помогать въ уборкѣ, а во мнѣ трясенiе… Увидитъ. Говорю ему  - неси подносы съ посудой. Понесъ

//л. 37.

онъ, а я нагнулся и подхватилъ. И на щупъ узналъ, что не одна бумажка. Развернулъ въ сторонкѣ - пять сотельныхъ, въ четверушку сложены. Выронилъ  гость, значитъ, какъ подъ столомъ деньги вынималъ для  фокусовъ. Такъ во мнѣ все и заходило… Руки-ноги  дрожатъ, въ глазахъ черные кружочки… Вотъ, какъ Господь послалъ. Все думалъ, какъ бы скопить, а тутъ сразу - на! Смялъ ихъ, завернулъ  брюку и въ сапогъ  поглубже… Хожу, какъ угорѣлый. И потерять боюсь. Побѣжалъ въ ватеръ, переложилъ изъ сапога  въ карманъ, потомъ вспомнилъ, что фракъ оставляю въ офицiантской, какъ бы не забыть, засунулъ под мышку  на голое тѣло, и оттуда вынулъ, спрятать не знаю какъ, чтобы не потерять. Крутился я съ ними, страсть… И боязно, что схватятся, и жалко. А можетъ они ихъ тамъ потеряли гдѣ! За мной  ни разу  никогда не замѣчено, а имъ что! Они, можетъ, въ одинъ часъ больше  прострѣляютъ… И безъ бумажника нашелъ. Вотъ Луша-то  все собакъ  мохнатыхъ видѣла! Къ деньгамъ и видѣла, черные кружочки-то! Такъ у меня  въ головѣ-то какъ дымъ. Полбутылки шамапнскаго выпили мы  съ номеромъ, который со мной убиралъ. И шампанское-то никогда не любилъ… Они, значитъ, въ первомъ часу укатили, а я все минуты считаю. Два пробило, кончено. Не хватились. Давно бы пора схватиться… Пьяные теперь совсѣмъ.  Метродотель  меня зацѣпилъ:   

- Чего у тебя  брюка заворочена? По залѣ бѣгаешь…    

Испугался я даже. И какъ убрались - домой. Такъ побѣжалъ, побѣжалъ… Это мнѣ самъ господь, думаю. И ужъ сталъ подходить  къ дому, и вдругъ какъ искра въ глазахъ. Вижу вотъ Колюшку… И какъ нарочно что повернуло  въ мозгахъ и вылѣзло, какъ мы  съ Кривымъ поругались, что онъ пьяный кричалъ что  знаю, молъ, васъ  интендантовъ-офицiантовъ, какъ по чужимъ  карманамъ гуляете, - онъ послѣ того скандалу  не въ себѣ былъ. Ходилъ-ходилъ такъ все, щелкалъ-щелкалъ пальцами да вдругъ подходитъ  и говоритъ:   

- Можетъ я и не имѣю  права просить отчета, а меня смущаетъ мысль…   

- Какая-такая мысль? - спрашиваю.   

- А вотъ. Вы насъ  кормите-питаете… а правда,  что Кривой кричалъ?    

Ну, я ему и отвѣтилъ. Я тогда сгоряча  пощечину ему закатилъ. Вотъ тебѣ питаете! Вотъ тебѣ! И потомъ  такое со мной вышло, что отъ сердца  всю ночь  страдалъ, а Колюшка ничего, даже потомъ смѣялся, и у  меня  на постели сидѣлъ, руку мою все жаль.  Я, говоритъ, васъ очень хорошо знаю… Простите… Ну, мы тогда съ матерью  порадовались  за такое  его чувство, потому онъ у насъ очень  прямодушный вышелъ, даже до

// л. 37об.

злости.    

И вотъ передъ нашими воротами совсѣмъ  всталъ  онъ мнѣ передъ галазми, какъ тогда  смотрѣлъ  на меня. И остановился у фонаря. Не знаю, какъ быть… И слышу, какъ они у меня  въ боковомъ  карманѣ хрустятъ, проклятыя. Значитъ, краденыя деньги въ домъ тащу… кормить-питать… Никогда  я ничего подобнаго раньше, и Колюшку по щекѣ отлупилъ. Не могу  итти  на квартиру. Страшно себя стало. Да что же это? Значитъ, всю жизнь на смарку? А она-то, моя жизнь-то каторжная, одна у меня была, безъ соринки была… Одно мое,  эта жизнь безъ соринки. Всѣмъ могу  плюнуть, кто скажетъ, не только  сыну! Самъ Господь, думаю,  теперь на меня смотритъ… И ждетъ Онъ, какъ я распоряжусь… Можетъ, нарочно и послалъ  бумажки, чтобы знать, какъ распоряжусь… Стою у фонаря. Извозчикъ старичокъ ѣдетъ и спитъ, а морозъ здоровый. Еще окликнулъ я его, чтобы не замерзъ, а онъ какъ вскинется,  да какъ ударитъ отъ меня… Такой меня страхъ охватилъ. И пустился  я назадъ, бѣгомъ.    

И въ глазахъ у меня жжетъ, чувствую я, что очень  хорошее дѣло дѣлаю. И еще себя хвалю: такъ, такъ. Вотъ Господь послалъ, а я не хочу, не хочу. Вотъ… И никому не скажу, что сдѣлалъ. А самъ  про себя думаю: мнѣ теперь Господь  за это причтетъ, причтетъ. И бѣгу, и думаю, какъ правильно поступаю. Кто  такъ поступитъ? Всѣ норовятъ, какъ бы заграбастать, а я  вотъ по своему! И бокомъ думаю, съ другой стороны, будто слѣва у меня въ головѣ: дуракъ ты дуракъ, они все равно  ихъ пропьютъ  или въ корсеты упихаютъ. А я, съ другой  стороны, будто справа у меня, думаю:  будетъ мнѣ возмездiе и причтется…   Можетъ, и причлось… Такъ полагаю  по одному признаку - причлось. Въ городѣ  незнакомомъ старичокъ одинъ  на морозѣ теплымъ товаромъ торговалъ… Причлось, можетъ быть… Можетъ и за это, и за всю мою жизнь причлось тогда…  

Прибѣгаю къ ресторану  - темнымъ-темно, огни  потушены. Въ гостиницу  нашу, гдѣ купцы остановились. Коридорный Степанъ спрашиваетъ:   

- Что тебя прохватило? Еще не прiѣзжали… Зачѣмъ понадобились?  

- Деньги оставили подъ столомъ…  

- А-а… Получить хочѣшь? А много ли?  

Народъ у насъ очень любопытный.  

- Пять сотенъ!

– Да ну?! Пя-ать сотенъ!..  Въ бумажникѣ?  

- Голые… Хотѣлъ въ контору сдать, а ужъ закрылась…  

// л. 38.

- Гм… - говоритъ. - Надо бы въ контору… Только пятьсотъ?  

И такъ посмотрѣлъ, что какъ–будто я больше нашелъ. Сталъ я ждать. Вотъ часу въ шестомъ прiѣзжаютъ. Старика подъ руки волокутъ, и онъ весь растерзанъ, крахмальная сорочка  съ боку  вылѣзла, галстухъ  мотается, и часы изъ кармашка выскочили и по колѣнкамъ бьютъ. А волокли его  фокусникъ тотъ, тоже въ надлежащемъ видѣ, но на ногахъ стоекъ, и швейцаръ  снизу  въ спину поддерживалъ, какъ на себѣ несъ. А тотъ мычитъ все -кра-кра…. А докончить не можетъ. И потомъ  нехорошими словами…   

- Не хххо… чу!.. Кра!..   

И губа у него совсѣмъ  вывернулась, какъ красный  лоскутокъ въ бородѣ. Уперся  на послѣдней ступенькѣ ногами, назадъ на швейцара  откинулся и того шубой  закрылъ. И тутъ  съ нимъ  нехорошо  сдѣлалось, лисицъ  сталъ, конечно, драть, на ковры… А не сдается,  все кракаетъ. Ножкой  топочетъ, прямо  на шубу, на уголъ попадаетъ. И коридорный тутъ помогъ. Подхватили всѣ  его за шубу и понесли  въ номеръ.    

Доложилъ коридорный про меня фокуснику, и позвали меня въ номеръ. Старикъ въ шубѣ  на креслѣ  сидитъ,  съ себя  обираетъ и на коверъ сплевываетъ, а по воздуху  пальцами все, какъ щупаетъ, и опять  каркаетъ, а фокусникъ окно раскрылъ, обѣ рамы, и изъ графина, опрокинувъ голову, воду дуетъ и рыкаетъ въ графинъ.  Увидалъ меня. 

- Тебѣ еще чего?    

И выложилъ тутъ я шестнадцать съ полтиной, которые подобралъ, за одно ужъ, и пачку.

— Вотъ, говорю, сударь, послѣ васъ по уголкамъ подобралъ…

Онъ на меня уставился, лобъ потеръ, на деньги посмотрѣлъ и полѣзъ в карманъ. Сперва  въ потайной, въ брюкахъ сзади. Вытащилъ  сверточекъ  въ газетѣ, пошвелилъ и на  столъ бросилъ. И много тамъ  было разныхъ. Потомъ полѣзъ въ боковые, въ жилеточные, въ разные и давай  выворачивать  все, а самъ  ворчитъ и чорта  поминаетъ. И тутъ у него и гладенькiя, и скомканыя, и въ полоску, и трубочками, и звонкiе.  Со стола падаютъ, мелочь разсыпалъ изъ кошелька сталъ вытряхивать. Считалъ-считалъ. Потомъ уставился на лампу электрическую...       

- Все равно, - говоритъ, - давай!.. Ничего больше?  

Сказалъ, что все вотъ.  Вытянулъ онъ тутъ пятишницу  изъ кучки и далъ.  

- Ты… человѣкъ… изъ парка? - спросилъ.  

Сказалъ, откуда. Посмотрѣлъ  онъ на меня сонно, такъ вотъ обѣ руки поднялъ и замахалъ.  

- Ступай, все равно… Кланяйся Краськѣ…

// л. 38об.  

Очень былъ сильно выпимши, хоть и на ногахъ. Спросилъ  меня Степанъ — у двери  онъ стоялъ и слушалъ, - много ли далъ. Узналъ да и говоритъ:   

- Охота была  носить… Онъ и не помнитъ-то ничего…  

И какъ пришелъ я домой, Луша въ тревогѣ. Что да что? Сказалъ ей, что съ гостями задержался.  

- А у насъ-то, говоритъ, до четырехъ гости  у жильцовъ были, и Колюшка  жиличку  прогуливать ходилъ,  угорѣла она… Только, какъ бы чего не вышло…  

Спросилъ я ее, чего это такое - не вышло… А она въ волненіи мнѣ:

- Да больно за ней  ухаживаетъ и дипломатъ подаетъ… Въ щелку къ нимъ, - говоритъ, - смотрѣла, а онъ такъ  съ нея глазъ[282] не сводитъ. А жилецъ-то не замѣчаетъ ничего, какъ слѣпой… А она такая вольная, какъ говоритъ  съ нимъ, прямо его Николаемъ зоветъ… Хоть бы ты, говоритъ, какъ-нибудь  Колюшкѣ замѣчанiе сдѣлалъ…  

И я-то, надо правду сказать, замѣчалъ это и безпокоился.  Другое бы   надо было что замѣчать…    

 

XII

 

Прикопилось  у меня  на книжкѣ къ февралю  рублей восемьдесятъ, потому что очень хорошо  шли чаевыя. Въ жизни очень бойко стало. У насъ, по случаю войны, бывало много офицерства, и, вообще,  по случаю  большого  наплыва денегъ на казенныя  надобности очень широко повели жизнь господа, которые близки  къ казеннымъ надобностямъ. Совсѣмъ  неизвѣстные  люди  объявились  и стали  себя показывать. И потомъ  пошла  страшная игра  въ клубахъ, круговоротъ денегъ, и это для нашего  дѣла очень полезно:  выиграетъ и для удовольствiя покушать придетъ  подъ оркестръ, и проиграетъ - можетъ притти для отвлеченiя отъ тоски.  Кумъ мой, крестилъ у меня Наташку, старшій офиціантъ въ клубѣ, рѣдкій день пяти–шести рублей не выручалъ, потому что такъ играли въ желѣзную дорогу, даже невозможно разсказать. Ночи напролетъ. Ихъ штрафуютъ, а они играютъ. На сорокъ рублей за часъ штрафовали, а они играютъ. И всѣ поголовно — и артисты, и учоные, и адвокаты. Своихъ нѣтъ — на чужія, чтобы только играть. И очень правительство было радо, потому что очень шибко съ картъ жертвовали на построеніе корабля и на войну. И потомъ много получалось отъ картъ для воспитанія сиротъ и поддержки. И рестораны работали во всю ночь.  

И потомъ у насъ  новыя празднества  въ ресторанахъ пошли, чего раньше

// л. 39.

не было: пошли  банкеты. Это такiе парадные ужины, и пошелъ  новый  сортъ гостей, которые  очень  замѣчательно  могли  говорить  про все: и про войну, и про правительство, и про политику. И говорили такъ замѣчательно, что я даже не могъ повѣрить, что есть у насъ такіе люди. Сердце  радовалось, какъ рѣзко говорили. И я, хоть вперемежку между блюдами слышалъ, — а многое узналъ про настоящую жизнь. Чуяло мое сердце, что у насъ все несправедливо, а тогда убѣдился, потому что даже богатые люди говорили, что я имъ плохо, а не то что… Вотъ такихъ людей я пожалуй могу назвать образованными, но… И говорили, что надо прекратить и все измѣнить, потому что очень большое вездѣ недовольство по случаю войны и воровства.

И Кириллъ Саверьянычъ тоже былъ очень недоволенъ войной и политикой, потому что его сына забрали въ мобилизацію, но только по знакомству остановили по хозяйственной части при госпиталѣ, какъ онъ не настоящій офицеръ, а прапорщикъ. А раньше служилъ въ казенной палатѣ.    

Что хорошаго увидишь въ ресторанѣ, а вотъ и у  насъ, оказывается, не клиномъ  сошлось. Очень  заботились и даже  горячились.  И вотъ  какъ много оказалось людей за народъ  и даже со стредствами! Ахъ, какъ говорили! Обносишь ихъ  блюдами и слушаешь. А какъ къ  шампанскому дѣло, очень  сердечно отзывались. И все-то знаютъ, какъ надо и что, потому что  очень  образованные. И сколько  разъ посылали телеграммы… Очень хорошiй  былъ намъ доходъ  и для ресторановъ. Служишь, рыбку тамъ подаешь, а сердце радуется,  потому что какъ бы для всѣхъ старались.  

И не осталось  безъ послѣдствiй, потому что у насъ  Икоркинъ совсѣмъ разошелся. Онъ тоже все очень внимательно слушалъ, какъ говорили, и сталъ всѣ газеты читать и началъ намъ внушать, что надо теперь требовать улучшенія службы. Мы, говоритъ, гостямъ должны  смотрѣть въ глаза, какъ собаки, и жадть  подаянiя, но  это надо  уничтожить и сдѣлать такъ, чтобы ресторанъ платилъ намъ постоянное жалованье, которое надо высчитать. Съ гостей чаевыхъ не брать, а пусть платятъ  со счета въ кассу. И чтобы былъ  день для отдыха и семьи, и лучше обходились. - Вотъ  шпикулетная  голова! Теперь, говоритъ, погоди! Не за ту тянешь, оборвешь! И тогда многiе въ общество  приписались. Ахъ, какой вѣрный человѣкъ оказался, настоящiй  товарищъ и другъ! Потому что самъ  все испыталъ и жизнь его выварила въ <нрзб>, и понималъ онъ все.    

- Чего, - говоритъ, - смотрѣть и ждать  отъ вѣтру! Мы сами  должны! Кому  до насъ дѣло?  

Очень вѣрно и рѣзко говорилъ, какъ мой Колюшка. А если, говоритъ, сидѣть да плакаться, только и будешь, что по шеямъ получать.

// л. 39об.  

А тутъ какъ разъ и затосковалъ Черепахинъ. Должно быть, опасался, что  заберутъ его въ мобилизацiю, какъ онъ былъ солдатъ. Хоть и поговаривали что будетъ скоро конецъ войнѣ, потому что японцы насъ очень разстроили, но онъ все ждалъ и томился. Часто, бывало, говаривалъ:   

- Очень мнѣ грустно васъ покидать и помирать  вдали, въ пустыни… Хоть бы чѣмъ  мнѣ проявиться, а  то такъ все околачиваюсь съ проклятой  трубой.  

И вотъ, въ февралѣ такъ, и говоритъ мнѣ  съ тревогой:   

- Выйдемте на чистый воздухъ…   

Удивился я  этому очень, и потомъ онъ въ послѣднее время сталъ какой-то  непонятный  и капризный.  Вышли на улицу, какъ разъ въ воскресенье было, вотъ  онъ  и говоритъ:   

- Не подумайте, что я для себя, а только можетъ быть бѣда!..   

И захрустѣлъ пальцами. Такъ эти слова меня удивили. Какая бѣда?    

- А вотъ какая. Я  въ праздникъ  на каткѣ играю, и очень больно  видѣть. Съ Натальей Яковлевной офицеръ  одинъ все гуляетъ подъ ручку и коньки  ей  крѣпитъ…  

Такъ онъ меня поразилъ.   

- Это развѣ хорошо? Онѣ неопытныя, а онъ такъ  съ ней обходится, что все замѣтно…   

И вспомнилъ я тутъ, какъ онъ мнѣ  раньше допросъ  дѣлалъ.  

- И во тьмѣ ее сопровождаетъ…   А я ихъ хорошо знаю и ихъ правила…

И началъ говорить, что  скандалъ изъ-за Наташки  на каткѣ былъ у офицера со студентомъ, который  съ ней раньше  катался. И вдругъ  вынулъ газету  и показалъ: 

- Прочтите, если вру. Тогда я  изъ оркестра  убѣжалъ, чтобы  Наталью Яковлевну домой  увести, а то  бы и она въ протоколъ попала.     

Прочелъ  газету, вѣрно, сказано про скандалъ изъ-за барышни. Меня это сильно разстроило. И Черепахинъ просилъ, чтобы я про него не говорилъ. А я   сейчасъ на квартиру и матери открылъ. И пошло  тутъ. Та на Наташку со всякими  словами, очень она  раздражительная была. А та хоть бы что! Перекинула косу, заплетаетъ и такъ дерзко смотритъ.   

- Это, - говоритъ, - вамъ кто же?.. Черепаха сообщила? - такъ насмѣшливо. - Ну, и каталась! Что же тутъ особеннаго?! Это подругинъ братъ, и подруга  съ нами каталась всегда…  

И такъ просто объяснила.  

- Можете провѣрить!.. Только грязные  людишки могутъ  такъ клеветать!  

А Черепахинъ все слышалъ. Вышелъ  изъ комнаты и на меня съ укоромъ посмотрѣлъ. И прямо  къ Наташѣ:   

// л. 40.

- Наталья Яковлевна, зачѣмъ? Я хотѣлъ васъ защитить  отъ непрiятности... Очень испугался за васъ…   

И даже губы у него запрыгали. И ушелъ въ комнатку. И Наташкѣ стало совѣстно. Пошла она къ нему и постучала.  

- Поликарпъ Сидорычъ, отворите! не сержусь я!..  Что за глупости!..  

Но онъ не отворилъ ей дверь. И Луша  даже  ее пристыдила:  

- У, дура, а еще образованная! За что человѣка-то обидѣла?

Закусила она палецъ, пожала плечами и ушла за ширмочку. А я пошелъ къ Черепахину успокоить. А онъ только и сказалъ:

– Я совсѣмъ ненужный человѣкъ и всѣмъ мѣшаю… У меня все голова болитъ.

Взялся за голову и такъ на меня жалобно посмотрѣлъ.

–     Далжно быть все это головы! — говоритъ. — И совсѣмъ наивной пріятности въ жизни…

И не придали мы значенiя  этому случаю.    

И вдругъ все въ жизни моей и перевернулось. Началась мука и скорбь, такая мука и скорбь, которой я не испытывалъ за всѣ пятьдесятъ лѣтъ своей жизни. А они вовсе не сладки были.   

Былъ день воскресный, и такой ясный, солнечный, веселый день. Еще я газету  купилъ  и сталъ  смотрѣть  про биржу. Оказалось, сразу я разбогатѣлъ  на шестьдесятъ рублей за день. А это такъ вышло.   

Кириллъ Саверьянычъ  очень посочувствовалъ  желанiю моему  нащотъ домика и отыскалъ для меня средство скорѣй наколотить мнѣ до тысячи, чтобы нотаріусъ могутъ принять въ оборотъ. И такое необыкновенное средство нашелъ, что я даеж сперва усумнился.  

- Самый хорошйi путь бумагъ купить на биржѣ…  Если при счастьѣ, можно  капиталами ворочать…  

И сталъ объяснять, но я ничего не понялъ. Слыхалъ я про биржу въ ресторанѣ — господинъ Глотаковъ и пакетчикъ часто про бумаги и игру говорили. А оказалось, что и Кириллъ Саверьянычъ всю эту махинацію знаетъ очень хорошо и уже разъ за недѣлю пятьсотъ рублей нажилъ. И заворожилъ онъ меня разговоромъ.  Только надо черезъ Чемоданова.

– Онъ хоть овсомъ торгуетъ, но очень  знаетъ до тонкости…   

Тотъ намъ и посовѣтовалъ.

- Теперь, - говоритъ, - по случаю войны заводу  тыщу пушекъ  заказали, мнѣ одинъ  вѣрный человѣкъ шепнулъ, генералъ, который повозки для войска работаетъ... Пушечныхъ хорошо купить, и я, говоритъ, ужъ триста рублей за три дня нажилъ. Спѣшите, пока публика  въ неизвѣстности  нащотъ пушекъ. Сливочки-то и слизнуть, а то какъ расчухаютъ, такъ ихъ вздернуть, что трудно будетъ покупать.

// л. 40об.   

Кириллъ Саверьянычъ такъ мнѣ тогда значительно сказалъ:  

– Представляется случай!..   

Но дня четыре я колебался, а бумаги-то на шесть  рублей поднялись. Даже злость взяла, словно у меня изъ кармана вынули. Взялъ я деньги  съ книжки и пошелъ къ утѣшителю моему. А тотъ ужъ купилъ  для себя и сотню нажилъ. Даже бумагу мнѣ показалъ, квитанцію. Сталъ я его молить показать, какъ надо орудовать, и онъ согласился за мой счетъ поѣхать въ контору. Поѣхали.   И тамъ насъ очень вѣжливо устроили. Пожалуйста, присядьте, сейчасъ сдѣлаемъ…

Помѣщенiе замѣчательное, все мѣдь красная и дубъ мореный. Потолки стеклянные, и даже хоры, какъ въ церкви, на столбахъ. И такой  щелкаютъ на счетахъ, и всѣ очень чисто одѣты, въ модныхъ воротничкахъ, молодые люди и очень деликатные. И когда мы сидѣли,  прошелъ въ мягкихъ сапожкахъ одинъ кургузенькiй и строгiй, мягко такъ, какъ котъ крадется, и вдругъ  къ намъ:  

- Дѣлаютъ вамъ? - и строго изъ-подъ пенснэ посмотрѣлъ на прилавокъ, гдѣ ужъ  одинъ намъ, на косой  проборъ франтикъ, на бумажкѣ высчитывалъ.  

Очень заботливо обошелся. А мимо  насъ то и дѣло  молодые люди съ ворохами  выигрышныхъ и другихъ билетовъ проходили. Звонки  звонятъ, кассиры такъ  пачки  резинкахъ и пошвыриваютъ - необыкновенно. И барыни  разодѣтыя  все деньги мѣняютъ и получаютъ. И старичковъ  подъ руки  водятъ  за деньгами слуги и охраняютъ. Такая вѣжливость…    

Дали мнѣ бумажку, взыскали семьсотъ тридцать рублей, а бумагъ записали на меня на двѣ тысячи. Ничего я не понялъ, но Кириллъ Саверьянычъ сказалъ, что  такъ все обставлено по правиламъ, что нельзя сомнѣваться.   

- Тутъ даже  образованные  не все понимаютъ, а можно только на практикѣ. У нихъ головы-то какiя! Со щучки одни щечки  кушаютъ!.. Подымутся бумаги и получай счастье! Отвалятъ они тебѣ рублей триста.

– Да имъ–то, спрашиваю, какой разсчетъ?

– А вотъ то–то и есть, что и имъ выгода. Тутъ политика финансовъ. Ужъ я все понимаю: всѣмъ выгодно. Оборотъ капиталовъ!.. У насъ  недавно началось, а за  границей всѣ извозчики  занимаются, потому тамъ и богатство…          

И за  недѣлю я нажилъ сорокъ пять рублей, а какъ  посмотрѣлъ въ газету въ воскресенье, сразу  за одинъ день   на шестьдесятъ рублей обогатился. И рѣшилъ завтра итти продавать.   

И въ такомъ  веселомъ расположенiи былъ я въ то воскресенье, что прямо всѣхъ хотѣлось  обласкать и  сказать хорошее слово. И пироги удались на славу. И только  сѣли мы за пирогъ, и я рюмочку водки праздничную  выпилъ, какъ разъ и входитъ въ  квартиру  съ морозу нашъ новый жилецъ.   

// л. 41.

                  

XIII

     

Очень былъ здоровый морозъ въ тотъ день, а онъ заявился въ одномъ  пальтишкѣ. И подумалось мнѣ…  Вотъ мы сыты, слава Богу, и въ теплѣ, а жилецъ этотъ съ барышней совсѣмъ бѣдные люди.  И по виду  очень симпатичные были. Ему-то лѣтъ  двадцать пять было, худощавый, черноватый, сурьезный по взгляду, а барышня-то, совсѣмъ молоденькая, лѣтъ восемнадцати, бѣленькая. Въ одной комнаткѣ, а по разнымъ паспортамъ жили. Ихъ, конечно, дѣло. Онъ книги  продавалъ отъ магазиновъ, образцы рразносилъ, а она на курсахъ училась. И имущества у нихъ  всего было  ящикъ съ книжками да подушки съ одѣялами. Такъ  что мы  имъ поставили диванчикъ  и кровать. И Колюшка  съ ними очень быстро обзнакомился  черезъ Васикова своего.    

И очень тихiе были жильцы. Онъ-то часто  въ разъѣздахъ бывалъ съ книжками, а барышня съ утра  уходила и до ночи. И такъ съ ними  Колюшка  за четыре мѣсяца  сдружился, особенно съ жиличкой, что луша стала опасаться за его поведенiе. Долго ли до  грѣха! Она очень  свободная и красивая, и мой-то недуренъ, а жилецъ въ отлучкахъ, тутъ-то и бываетъ. И даже Николаемъ его стала звать, и Луша разъ слышала, какъ та съ нимъ  чуть не на ты стала. А то  заберетъ его  и уйдетъ до трехъ ночи. А жилецъ, какъ слѣпой. Мало  того! Разъ отпустилъ ее съ нимъ дня  на два куда-то - проводить къ теткѣ, въ другой городъ.     

Намекнулъ я нащотъ всего этого Колюшкѣ, а онъ пожалъ плечомъ и  хоть бы слово. Пердъ Богомъ, говорю, отвѣтишь, людей можешь разстроить…     

Никакихъ разговоровъ и даже улыбается. А Луша такъ изъ себя  и выходитъ.     

- Прелюбодѣянiе у нихъ можетъ быть… Да еще  на моей квартирѣ! Чуть что - выгоню!..   

Но только та очень умѣла къ себѣ расположить и ласковая была со всѣми  страшно. И къ Лушѣ такъ  и ластилась:  

- Милая в моя старушка-хлопотушка! У меня  мама такая же…    

И давай ее цѣловать. А Луша и растаетъ. То, бывало, на нее зубъ  точитъ за Колюшку, а то Наташку  ею корить  начнетъ:     

- Вотъ ты какая дылда безчувственная къ матери, а вотъ  жиличка-то лучше тебя меня уважаетъ,  хоть и образованная…    

Зато отъ жильца  мы слова не слыхали: сумрачный  и дикiй, и какъ дома, все по комнаткѣ изъ угла въ  уголъ  ходитъ.   

Такъ вотъ, пришелъ онъ  съ морозу, и видно, что  продрогъ. Смотрю я,

// л. 41об.

какъ пирогъ  такъ душисто дымится, и повернулось у меня  на сердцѣ. Вотъ, думаю,  живутъ люди, обѣдаютъ не каждый день, хотя  и очень  образованные, и пирожка-то у нихъ никогда не бываетъ. И сказалъ я Лушѣ:  

- Вотъ что. Позовемъ жильцовъ, пусть пирожка поѣдятъ… Имъ въ охотку.   

И  она одобрила:   

- Ну, что жъ… Все-таки  они образованные  люди и всегда аккуратно платятъ…     

Пошелъ я къ нимъ и пригласилъ. А Колюшка, конечно, ужъ у нихъ: какъ квартиру снялъ. И очень онъ, видно, удивился, но потомъ и самъ сталъ  просить. Жилецъ-то постѣснялся было, смотритъ на свою, а  та, Раиса-то Сергѣвна, меня  за обѣ руки взяла и такъ ласково:   

- Оченно вами благодарны и мы  васъ такъ  любимъ. Вашъ Николай намъ такъ много про васъ  хорошаго насказалъ…   

И такъ мнѣ ихъ тутъ жалко стало. Какъ сиротинки сидятъ въ комнаткѣ одной. И такъ все прилично, и книжечки, и портретики по стѣнкѣ, гдѣ барышня спала. И картинка Божiей Матери,  какъ она надъ младенцемъ плачетъ.    

И стали кушать пирогъ, но больше молча, только барышня еще  имѣла со мной разговоръ про постороннiе предметы. И за Колюшкой я-таки  хорошо запримѣтилъ, что все на нее посматривалъ, и чашку ей подастъ, и все… А тотъ, жилецъ-то, все стѣснялся. И одежда на немъ потерта была сильно, а тутъ все-таки Наташка… Но ѣли съ аппетитомъ. Только разъ и сказалъ жилецъ:  

- Прекрасный пирогъ. У мамаши я такiе  пироги ѣлъ…    

И Раиса Сергѣвна даже вздохнула и сказала, что очень любила  лепешки  на сметанѣ. А Луша   имъ еще  по куску. Очень ей  пришло, что похвалили.   

И Черепахинъ былъ приглашенъ, но только все конфузился женскаго пола. Нескладный онъ былъ, лапы красныя и въ глазахъ спиртъ, потому что онъ сталъ очень  сильно зашибать по случаю  тревоги.  И тутъ все рюмку  за рюмкой. И такая  въ немъ смѣлость дерзкая объявилась, а можетъ и съ конфузу, но только даже приглашенiя не дожидался, а самъ  все наливалъ. Луша  мнѣ все мигала, но я же не могъ  его остановить. Ну, онъ духу и набирался. А Наташка  его все насмѣхъ. Вотъ, дескать, у насъ Черепахинъ можетъ  кочерги гнуть и отъ разбойниковъ произошелъ, и другое тамъ. А тотъ хлопъ и хлопъ.  Даже всѣ удивлялись, что такъ много пьетъ и безъ закуски. И  какъ нахлопался, вдругъ и говоритъ жильцу:   

- Скажите, господинъ, отъ чего въ человѣкѣ бываетъ смертельная тоска?   

Очень удивилъ разговоромъ. А Наташка  какъ прыснетъ со смѣху!  

//л. 42. 

Луша ей пальцемъ погрозила, а жилецъ  только пожалъ плечами и улыбнулся. Очень трудно, говоритъ, отвѣчать.    

- А скажите,  говоритъ, вотъ что. Человѣкъ долженъ  стремиться или  на все безъ вниманiя? И какъ  можетъ быть жизнь на землѣ, если человѣкъ  не долженъ стремиться? Должны быть планы, вѣрно?    

Такой непонятный разговоръ повелъ, что нельзя  понять. И жилецъ что-то сталъ объяснять, но онъ опять свое:   

- Ежели человѣкъ какой  скучаетъ въ пустомъ занятiи, какъ ему  надо стремиться? Если  все насмѣшки и пустое занятiе? Отвѣтьте, какъ образованные люди знаютъ…   

И сталъ лобъ растирать, потому что у  него въ глазахъ какъ кровь, и должно быть кружилась голова. А тутъ, какъ по телефону, и заявляется  къ пирогу Кириллъ Саверьянычъ. Такъ и разсыпался передъ жильцами:  

- Очень прiятно съ образованными людьми, и все это самое…  

И пошелъ говорить и себя  показывать, потому что очень много  зналъ  изъ книгъ. И про законы, и про  жизнь, и про машинное  производство. И сталъ укорять  про непорядки высшихъ лицъ и ругать всѣхъ за бунты. А жилецъ хоть бы слово. И Колюшка ни гу-гу. А тотъ такъ соловьемъ  и заливается. И такъ ему  пришло по вкусу, что противъ  него никто не ожетъ, что даже  налилъ себѣ рюмочку и сталъ  просить жильца выпить, и очень  удивился, что тотъ не пьетъ.   

- Очень,  говоритъ, трогательно видѣть  такое  образованiе и мудрость. Вѣрно вѣдь? Когда наука  дойдетъ до предѣловъ, все  измѣнится. А то у насъ  очень много  непонимающихъ людей…  Придетъ вѣдь?   

А жилецъ  улыбнулся и сказалъ:  

- Все идетъ  своимъ порядкомъ.  

- Очень вѣрно изволили сказать. - Такой вѣжливый сталъ  въ разговорѣ. - И позволите спросить, вы не на  государственной службѣ изволите состоять?  

А тутъ вдругъ Черепахинъ и вышелъ  изъ молчаливаго состоянiя. Расправилъ плечи  и какъ въ воздухъ: 

- Не за ту тянешь, оборвешь!      

Всѣ очень развеселилъ, а Кириллъ Саверьянычъ  на свой счетъ не принялъ и сказалъ очень ядовито: 

- А вы не тяните и не оборвете… все это самое… - и по рюмочкѣ позвенѣлъ пальцемъ.      

– Я вовсе не про это, а у меня другая мысль… — это Черепахинъ–то.

Но тутъ жильцы  поднялись, и Колюшка съ ними, и ушли въ комнату. А Кириллъ Саверьянычъ и говоритъ:  

// л. 42об.

- Очень вы должны быть рады, что такой у васъ жилецъ. Онъ очень образованный и можетъ хорошо  повлiять на вашего Николая. И я замѣчаю влiянiе, но… - и тутъ  мнѣ на ухо: - вы посматривайте!... 

- А что?  

- Нащотъ барышни… Я кое-что замѣчаю… И она тоже… мы… Даже… у нихъ близкiе взгляды…   Чего бы не вышло…

Сказалъ я, что и меня  безпокоитъ.  

- Такъ онъ вамъ и экзамена не сдастъ. Увидите! Теперь такое время, что даже  могутъ жить втроемъ. Это какъ у французовъ, я это хорошо понимаю. Мнѣ одинъ французъ изъ виннаго магазина, котораго я брею, все подробно объяснилъ, какъ у нихъ происходитъ очень свободно… Отъ этого-то и безнравственность, и смуты… И можетъ совсѣмъ  прекратиться  населенiе, какъ во Францiи… Это нужно понимать!    

А тутъ вдругъ телеграмму! Такъ мы всѣ перепугались. А это жильцу. Жилецъ мигомъ собрался и ушелъ съ книгами. А тутъ вскорости и Колюшка  съ жиличкой пошли. Смотримъ въ окно, какъ они пошли, а Кириллъ Саверьянычъ мнѣ:    

- И вдругъ тутъ будетъ романъ! Не сдастъ онъ  тогда экзамена,  помяните мое слово!.. Лучше скорѣй примите мѣры.  

Потолковали  мы съ нимъ  про жизнь, и Черепхинъ  сидѣлъ тутъ же, очень задумчивый и какъ бы дремалъ. И удивилъ  меня тутъ Кириллъ Саверьянычъ:      

- А придется, должно, дѣло прикрыть… - и сталъ сурьезный.  

- А что такое, почему?  

- Невозможно! Мастеришки скоро по мiру  пустятъ… Какой теперь  народъ-то сталъ - зубъ за зубъ! У него  штаны  одни да фальшивая  цѣпочка безъ часовъ болтатется, а за горло беретъ! Чтобъ по восьми часовъ работть и прибавку! а?  Наскандалили, два убора  спалили и ушли гулять… И вотъ въ праздникъ заведенiе заперъ… Не понимаютъ, что только трудомъ все стоитъ… Я–то вѣрно не доберу, ну и они.  

А тутъ Черепахинъ  голову  поднялъ и бацъ:   

- А вы  машинами!   

- Чего-съ? – Кириллъ Саверьянычъ–то?

- Ничего-съ. Заведите такiя машины, какъ разсказывали,  и не тревожьте  людей. Или чтобы  вамъ  городовыхъ прислали стричь и брить…  

А Кириллъ Саверьянычъ потрясъ  пальцемъ  въ его направленiе и говоритъ:   

- Вотъ оно необразованiе-то наше!  

- Вашъ карманъ, - говоритъ, - очень образованный.  

Но Кириллъ Саверьянычъ не обратилъ вниманiя на его рѣчи и сталъ  гово-

// л. 43.

рить  разсказъ про  желудокъ и члены, которые  отказались работать  на него, и тогда  наступила гибель всѣхъ. Всѣ,  говоритъ, производства прекратятся, тогда что будетъ?   

А Черепахинъ  ему:  

- Головомойка!.. - и кулакомъ  по столу.     

А тотъ  ему  наотрѣзъ:  

- Я не  могу  съ необразованнымъ человѣкомъ  разсуждать. Въ васъ, во-первыхъ, спиртъ, а во-вторыхъ - необразованiе. Тутъ надо  въ суть смотрѣть, а это  не въ трубу дуть!   

Такъ и вздернулъ Черепахина. Поднялся во весь ростъ, глаза выкатилъ.

– Не повторяйте! Я съ вами сейчасъ… – и задрожалъ, за голову схватился. — Что это я сказалъ? — спрашиваетъ. – Да-а… Отбрить… Это мы сумѣемъ…

И Кириллъ Саверьяничъ мнѣ мигнулъ и такъ ласково и тихо спросилъ:

– А вы не читали ли… – и назвалъ очень трудное имя. А Черепахинъ тоже очень ядовито ему на это:

– Не парикмахерское ли у него заведеніе было?

И вдругъ, смотрю въ окно - подъѣзжаетъ  извозчикъ, и на немъ Колюшка. Что такое? Входитъ и говоритъ, что книги  надо отправить, потому что жильцы  квартиру покидаютъ, ѣдутъ въ Воронежъ. У барышни дядя помираетъ, и они сейчасъ прямо  на вокзалъ, чтобы не опоздать, а онъ  за багажомъ  прiѣхалъ.    

Сейчасъ весь ихъ скарбъ  собралъ и умчалъ. Такъ бстро все повернулось хотя они за квартиру впередъ заплатили. Еще Луша сказала:  

- Ужъ не съ мѣста ли его прогнали… Въ лицѣ перемѣнился, какъ телеграмму получилъ… 

Что же дѣлать!.. Велѣлъ я  Наташѣ записку про комнату  писать на ворота. Написала она  записку, живо  это одѣлась, передъ зеркаломъ повертѣлась и шмыгъ. Куда? Въ картонную галлерею.    

 А ужъ мнѣ пора  въ ресторанъ, и такъ запоздалъ. Вышли мы  вмѣстѣ съ Кирилломъ Саверьянычемъ и только  повернули за уголъ, онъ мнѣ  и показываетъ  пальцемъ:  

- Глядите-ка, а вѣдь  это ваша Наташа тамъ…  

Приглядѣлся я и вижу - въ концѣ переулка идетъ  моя дѣвчонка подъ-ручку съ офицеромъ. Такъ меня и ударило. Она, она… у ней бѣленькая горжетка изъ зайца.  Я за ней. А они на извозчика сѣли и поѣхали. Добѣжалъ я  до угла, спрашиваю - мальчишка  стоялъ - куда рядили?   

- Въ театры…  

// л. 43об.

А въ какой - неизвѣстно. Кириллъ Саверьянычъ  сталъ меня успокаивать:   

- Это вы такъ не оставляйте, тутъ можетъ очень серьозно быть…  

Побѣжалъ на квартиру, сказалъ Лушѣ,  а та - ахъ-ахъ… А Кириллъ Саверьянычъ еще накаливаетъ:  

- Это вы ее распустили… У меня тоже Варвара  въ голову забрала - хочу и хочу  на курсы, такъ я ей  показалъ курсы!.. И теперь  очень хорошо за бухгалтеромъ  живетъ…  

А Луша  даже бить себя въ грудь стала.  

- Всѣ-то ей косы оборву!.. - И на меня: - Ты все, ты! Ты при  нихъ про пакости  ваши  ресторанныя  разсказываешь… 

А кто ей  ленточки да  юбочки покупалъ да кружева разныя?  А утѣшитель-то мой на ухо  строчитъ:  

- Опасно, ежели съ офицеромъ… У нихъ особыя  правила для брака.  

И Черепахинъ еще тутъ ко мнѣ, чуть не плачетъ:   

- Я вамъ  говорилъ!.. Берегите!..  

И Кириллъ Саверьянычъ такъ  даже  съ торжествомъ:  

- А, можетъ, они и не въ театръ? Вонъ въ газетахъ было, какъ въ номерахъ  за шанпанскимъ отравилиь послѣ всего… Драма можетъ быть…  

Вотъ тогда мнѣ въ первый разъ ударило въ голову, такъ все  и зазвенѣло, и завертѣлось… Скоро отошло. А Луша  ужъ шубу  надѣла, куда-то бѣжать  съ Черепахинымъ, отыскивать. Но тутъ Кириллъ Саверьянычъ  разсудилъ. 

- Все равно, если худое что, ужъ невозможно  остановить. Положитесь на волю Творца. А если  они  въ театръ, такъ онъ  долженъ ее довезти  до мѣста, откуда принялъ. Это всегда  по вѣжливому дѣлается. Вотъ и надо  ихъ сторожить и указать  на неприличiе…  

Такъ и рѣшили.  И Черепахинъ вызвался сторожить. И всѣ мы къ тремъ часамъ вышли и ходили по окружности, измерзли. И къ четыремъ  Поликарпъ Сидорычъ  усмотрѣлъ съ конца  переулка и рукой  махнулъ мнѣ. Вижу, слѣзли они съ извозчика, и офицеръ ей  руку жметъ, а она такъ жеманничаетъ и съ жоржеткой  играетъ передъ его носомъ. Я сейчасъ выступилъ и  говорю такъ рѣзко:  

- Наталья, домой!

Такъ и сѣла.      

- До свиданья… - говоритъ, — и пошла. А тотъ на меня такъ строго:  

- Позвольте!..  

- Нечего, - говорю, - позволять, а вамъ стыдно! Порядочные люди  съ родителями  знакомятся, если что, а не изъ-за угла! И прошу васъ оставить  мою дочь  въ покоѣ!

Повернулся и пошелъ, а онъ за мной. Смотрю, и Черепахинъ тутъ, по-

// л. 44.

близости, у фонаря  сторожитъ. А офицеръ  въ волненiи мнѣ  сзади:  

- Виноватъ, позвольте… Я требую объясненiя… Вы должны…  

Я ноль вниманiя,  иду къ квартирѣ. Тогда онъ  настойчиво ужъ:

- Позвольте… моя честь!.. Я долженъ объясняться! 

И публика стала  останавливаться, а онъ мнѣ ужъ тихо, но съ дрожью:

- Я требую на пару словъ! Я не могу  на улицѣ… Или я васъ ударю!.. 

Обернулся я тутъ къ нему и говорю:  

- Вы что же скандалу хотите? Вы еще такъ поступаете и мнѣ еще грозите?! Ну, ударьте! Ну?     

     А кровь  во мнѣ такъ вотъ и бьетъ. Только бы онъ  меня ударилъ! Я еще никого не бивалъ, но, думаю, могъ бы при своей комплекцiи это дѣло сдѣлать  не хуже другого. А Черепахинъ совсѣмъ близко и руки  въ карманъ засунулъ, трепещетъ.  

- Прошу двухъ словъ, наконецъ! – это офицеръ–то. – Вотъ на бульваръ…  

А мы ужъ и квартиру прошли, и какъ разъ  тутъ бульваръ. Сѣли.  

- Говорите, а потомъ я вамъ скажу!  - говорю ему.  

- Вотъ что… Вы ошиблись… Это ваша дочь?   

- Дочь, и я не позволяю  безобразiя допускать! Вы не имѣете  права…  

А онъ мнѣ:  

- Виноватъ… вы все узнаете… Я познакомился  на каткѣ, и мы познакомились… Говорю, какъ офицеръ… тутъ ничего позорнаго для вашей дочери  нѣтъ… Я хотѣлъ  съ домомъ познакомиться…  

- Вы, позвольте узнать - спрашиваю - подругинъ братъ?  

Тутъ онъ и завертѣлся:   

- Дда… то есть  нѣтъ… Но я хотѣлъ съ вами познакомиться, только не было случая…  

Такъ я тутъ осерчалъ! А Черепахинъ  наискось  присѣлъ, меня охраняетъ. И говорю:  

 У васъ случая не было? Такъ вы, говорю, меня  можете каждый  день въ ресторанѣ видѣть, гдѣ я такимъ  вотъ, какъ вы, господамъ  кушанья подаю. Не рука  вамъ будетъ-съ  знакомиться!..  

А онъ такъ издалека на меня посмотрѣлъ и поднялся.   

- А-а… Вотъ какъ…   

- Да, - говорю, - вотъ такъ! А если вы еще  разъ посмѣете къ ней подойтить, у насъ  съ вами другой разговоръ будетъ!  

А онъ мнѣ гордо такъ, съ высоты:   

- Не забывайте, съ кѣмъ говорите! Я васъ въ участокъ могу отправить!  

- Пойдемте, - говорю. - Желаете?  

А онъ мнѣ вдругъ:

// л. 44об. 

- Нахалъ!.. - и пошелъ большими шагами, а я ему  во слѣдъ: 

- Такъ помните, господинъ!   

Но онъ какъ  не  слыхалъ. А меня Черепахинъ  за руку, какъ клещами.

- Хотите, я сейчасъ съ нимъ скандалъ? Я ему покажу!..    

Не допустилъ я его. А какъ пришелъ на квартиру - содомъ, чистый содомъ! Луша стоитъ  съ иконой и кричитъ не въ себѣ: 

- Передъ Казанской  клянись! Клянись, стерва ты эдакая! Клянись, что не путалась ты, поганка, шлюха!   

А та вся встрепанная, плачетъ и крестится, и дрожитъ. И покатилась въ истерикѣ.  

- Замучили меня, истерзали!   

А кто ее терзалъ? Ей же все готовое, все… А мать  опять къ ней:  

- Клянись своей смертью, клянись! Ногами тебя затопчу! Славили чтобы  насъ за тебя? Кому ты нужна, трепаная?  

Но тогда я  это безобразiе  устранилъ. Лушу въ комнату заперъ и Наташкѣ все объяснилъ. Утихла она и ко мнѣ на шею кинулась.   

- Папаша, я не знала… Онъ мнѣ понравился… 

А Луша за дверью кричитъ:   

- Я тебѣ понравлюсь! Я тебѣ, дармоѣдкѣ, всѣ косы  оборву! На цѣпь тебя закую!.. 

А тутъ вскорости заявился Колюшка. Мать къ нему  съ жалобами: 

- Порадуйся, какъ твоя сестра съ офицерами  на извозчикахъ катается…   

Не понялъ онъ ничего, побѣлѣлъ только. Но какъ  все узналъ, увелъ Наташу  въ комнатку жильцовскую  и сталъ съ ней говорить. И потомъ свелъ насъ всѣхъ и помирилъ.  И такой онъ сталъ неспокойный и тревожный, и не обѣдалъ совсѣмъ. Спросилъ его, - что же,  не вернутся? стало быть, можно и сдавать, а онъ такъ рѣзко:  

- Сдавайте…  

И задумался. А Луша мнѣ:  

- Это онъ по той такъ скучаетъ. И хорошо, что уѣхали…   

А лучше бы совсѣмъ не прiѣзжали…  

        

XIV  

  

И былъ у насъ тотъ вечеръ, какъ на похоронахъ. Наташка  за ширмочки забилась, Колюшка въ жильцовской засѣлъ, а Черепахинъ на катокъ  съ трубой  пошелъ, и скрипачъ  ушелъ въ свой синематографъ. И въ ресторанъ я  не пошелъ послѣ такого разстройства. Прилегли мы съ Лушей отдохнуть. И

// л. 45.

ужъ часовъ семь было, всполошила меня Луша:  

- Дымъ у насъ въ квартирѣ, пожаръ!..     

Вскочилъ я - полна квартира дыма, лампы не видать. Въ жильцовскую комнату кинулся, а тамъ Колюшка мечется.  

- Лампу, - говоритъ, - оправлялъ и спичку въ  уголъ бросилъ, на бумаги. Я въ печку сгребъ, а трубу  забылъ открыть. 

И вдругъ  звонокъ. Колюшка  отпирать кинулся, пошептался съ кѣмъ-то въ темнотѣ, схватилъ пальто  и маршъ.  

Что такое? Не пойму ничего, какъ представленiе  какое весь день. А Луша мнѣ все свое:  

- Что-то они это путаютъ, сдается мнѣ… Можетъ она  съ тѣмъ-то разошлась, а для отводу съ квартиры  перебралась…  

Плететъ неведомо что. Черезъ полчаса Колюшка  заявился.   

- Что, говорю, у тебя за маскарадъ?   

Васиковъ, будто, приходилъ на вечеръ звать, но онъ только его проводилъ и отказался. И такая меня тоска забрала,  согналъ я всѣхъ своихъ и Наташку изъ темноты вытащилъ.  

- Что вы, - говорю, - какъ чумовые какiе  по норамъ сидите?   

Послалъ за орѣхами, сѣли въ короли играть,  силой заставилъ, а то унынiе.  Только и радостнаго, что бумаги прибыль  дали.  Нарочно Наташку въ короли провелъ - нѣтъ! Надутые всѣ и взятки пропускаютъ. А Луша Колюшку пытать про жиличку:  

- Безъ жилички  своей скучаешь?.. Что  смотришь-то!    

Шваркнулъ онъ карты и ушелъ.  И опять все расклеилось. И ужинать не сталъ. А какъ сталъ я спать ложиться,  подходитъ и говоритъ:  

- Вы, по жалуйста, никому не сказывайте, что я жильцовское имущество возилъ.  

- Почему такое - не говорить?  

- А потому, что сейчасъ очень полицiя слѣдитъ и не дозволяетъ распространять  хорошiя сочиненiя… Могутъ быть непрiятности… И, вообще, лучше ничего  не говорите.  

- Да кому мнѣ говорить-то? Очень кому нужно!  

- Ну, это другое дѣло… А я васъ  предупреждаю.  

Такъ  меня запутали, что ничего я не понялъ. А  вскорости и Черепахинъ заявляется съ катка. Очень блѣдный и сильно покачнулся. Да еще бутылку несетъ.   

- Прощайте, - говоритъ, - ласковые взоры!   

Сталъ спрашивать, что такое, - оказывается, околоточный на каткѣ сказалъ, что завтра мобилизацiя  его сроку и ночью призовутъ. Въ типографiи

// л. 45об.

 

 ужъ  печатаютъ  оповѣщанiе.  

- И позвольте, - говоритъ, - мнѣ  напослѣдкахъ выпить за ваше здоровье и набраться  духу… 

– Ну, набирайтесь, говорю, но чтобы только смирно… 

 Выпилъ  и я съ нимъ  рюмку, а онъ  такъ и спѣшитъ. И вскорости такъ  себя  направилъ, что стали у него  глаза въ разныя стороны  смотрѣть  и кровью  налились. И вдругъ  разворачиваетъ  бумажку и показываетъ: 

- Вотъ и освобожденiе ото всего… Освободительный  порошокъ! Если въ водкѣ, то  очень скоро  подѣйствуетъ…     

Схватилъ я у него бумажку и весь  его порошокъ разсыпалъ. И говорю:  

- Вы съ ума  не сходите! Помимо васъ, намъ  непрiятность… То Кривой отъ насъ удавился, теперь вы  ознаменуете! Да  что мы  ироды какiе, что ли? 

И онъ тогда сталъ плакать.  Такъ плакалъ невозможно…

- Все, - говоритъ, пропало теперь, Яковъ Софронычъ… Что вы со мной сдѣлали!   

- Да съ чего вы, съ чего? - спрашиваю. - Еще молодой человѣкъ, сильный…     

А онъ взялъ себя за голову и качается…  

- Нѣтъ душѣ моей покою и опротивѣла  мнѣ жизнь… Хоть бы убить кого! Хоть бы  раздробить  мнѣ  что!  

Схватилъ трубу свою, но я вырвалъ.  

- Не скандальте, прошу васъ! - говорю. - Наталья Яковлевна спитъ… 

Хоть этимъ его унять. Притихъ.  

- Да, - говоритъ, - Наталья Яковлевна… Яковъ Софронычъ! - и такъ съ чувствомъ  произнесъ и въ грудь  себя кулакомъ. - Очень во мнѣ силъ много, а нѣтъ  мнѣ  ходу никакого… Что же это такое?... Обмотали меня паутинкой… Эхъ, Наталья Яковлевна!... Ничего, ничего, я тихо буду… Это мнѣ въ голову вступаетъ отъ водки… Сдохнуть бы…  

- Жизнь, - говорю, - отъ Господа  намъ дана и надо ее прожить… 

- Враки! – и кулакомъ хлопнулъ. – Наплевать мнѣ на жизнь! Что я  отъ нее видѣлъ? Былъ я на хрустальномъ заводѣ… Папаша мой  всю грудь себѣ отдулъ  на бутылкахъ, матери не зналъ… Катюшка… отъ  жизни отравилась… А меня на музыку… Сволочь, сукинъ сынъ! Зачѣмъ онъ меня  на музыку распустилъ? Подлецъ! 

Сталъ я его успокаивать. Ничего.  

- Грамотѣ не выучили, а у меня въ башкѣ каша… Я, можетъ, знаменитымъ человѣкомъ сталъ бы, очень  во мнѣ силъ  много!.. А меня вотъ на это дерьмо пустили - это онъ про трубу-то. - Хозяинъ, <нрзб>[283] - выругался онъ очень  неприлично - сиротъ мальчишекъ согналъ. Я, говоритъ, имъ всѣмъ  кусокъ хлѣба  дамъ и учрежду оркестръ духовой… Обучать

// л. 46.

приказалъ <нрзб>, а самъ заграницу укатилъ…. За каждую ноту драли!

И потомъ съ трубами запустили… Въ Питеръ возилъ насъ, генераламъ хвасталъ… Вотъ, говоритъ,  что я изъ дураковъ сдѣлалъ… Всѣ съ кускомъ  хлѣба… А? А какъ прощался, речь сказалъ вамъ… Идите и играйте на воздухѣ и помните заботы!.. А! Старый  чортъ! А у самого сто двадцать миллiоновъ!.. Дѣдки моего нѣтъ… Застегали  на каторгѣ… Онъ имъ  головы  рвалъ напрочь…  

Зубами заскрипѣлъ и глаза вытаращилъ. Сталъ я его уговаривать - ничего.  

- А теперь… въ мобилизацiю… защищать отечество… Гдѣ оно мое отечество? Вотъ эта вотъ сволочь – мое отечество! - и опять на трубу. – Какъ башка болитъ…  

Простился я съ  нимъ и Богомъ  его постращалъ, чтобы не думалъ. Нарочно про Наташку ему поминулъ, чтобы не причинялъ безпокойства. Онъ очень уважалъ ее. И пошелъ спать… И вотъ тутъ началось все… 

 

XV

 

Надо полагать, что третiй часъ шелъ… Звонокъ. Луша меня разбудила.  

- Звонокъ къ намъ, Яковъ Софронычъ…  

И самъ я услыхалъ: рѣзко такъ. А у насъ  простой колокольчикъ былъ - дребезжалка. Что такое? Подбѣжалъ, въ чемъ былъ, къ двери. И Колюшка вскочилъ, брюки  натягиваетъ. И Черепахинъ  выбѣжалъ, бубнитъ:  

- За мной… на мобилизацiю…  

- Кто такой? - спрашиваю.  

- Отпирайте! Телеграмма! - такъ рѣшительно.  

Открылъ, а тамъ цѣлая толпа. Полицiя… Вошли, и вразъ съ чернаго ходу стукъ, и одинъ изъ нихъ самъ кинулся  открывать. И оттуда вошли. Одинъ чиновникъ  съ кокардой, приставъ нашъ еще, околоточный и еще  двое  въ пальтѣ, и еще дворники.  

- Вы хозяинъ? - чиновникъ меня спросилъ. 

Сказалъ я, а у меня зубы - ту-ту-ту. И ничего сообразить не могу. Стали у дверей, приставъ у стола  усѣлся, лампу  приказали  засвѣтить. 

- Я долженъ  произвести у васъ  обыскъ… Гдѣ ваши  жильцы? - это все тотъ, который былъ  въ кокардѣ, а приставъ  только у стола сидѣлъ и пальцами  барабанилъ.  

- Жильцы, говорю, уѣхали сегодня…  

- Какъ  такъ уѣхали? куда? - и на пристава посмотрѣлъ.  А приставъ ему: 

// л. 46об.

- Удивительно…

А ужъ  другiе по квартирѣ разсыпались, и Луша, слышу, кричитъ: 

- Уйдите, безобразники! У меня дочь раздѣта… 

- Потрудитесь одѣться… Гдѣ комната жильцова? 

А тутъ Черепахинъ увидалъ, что не за нимъ, стоитъ съ папиросой и цѣпляется, чтобы  себя показать: 

- Ночная тревога, а непрiятеля нѣтъ!   – А главный ему: 

- Ты что за человѣкъ? Кто это такой? - мнѣ-то. 

А Черепахинъ гордо такъ: 

- Обнакновенный жилецъ, на двухъ ногахъ! 

- Обыскать его! 

Сейчасъ его - царапъ! Шаритъ  по карманамъ. Шустро такъ, какъ облизали! Нѣтъ ничего. А тотъ  насмѣхъ:  

- Въ кальсонахъ не обозрѣли! тамъ у меня пара  блохъ безпачпортныхъ!..  

Рѣжетъ  имъ  и меня подбодрилъ. Я и говорю главному: 

- Вы, ваше благородiе, напрасно такъ… У меня   ничего  такого и въ мысляхъ  нѣтъ… 

А ужъ тамъ  жильцовскую  комнату  глядятъ, въ отдушники, въ печку. Пепелъ  разворотили. Жгли, - говорятъ. И я имъ сказалъ, что самъ весь хламъ  послѣ жильцовъ сжегъ, какъ всегда. И тутъ приставъ имъ сказалъ въ защиту  мою: 

- Я его знаю хорошо… Спокойный обыватель, въ ресторанѣ лакей… 

А тутъ Колюшку на допросъ:  съ жильцами знакомъ? что знаетъ?  куда уѣхали? А во всѣхъ комнатахъ шорохъ идетъ такой… Луша  съ ними зубъ  за зубъ - даже я удивился. И Наташка, слышу,  визжитъ:  

- Ахъ, не трогайте меня!  

Колюшка  шмыгъ къ ней, и главный побѣжалъ. А Наташка  стоитъ  въ ночной кофточкѣ, руками  прикрывается, и въ одномъ башмакѣ. Постелька ея раскрыта, и тюфякъ завороченъ. И Черепахинъ тутъ:  

- Не имѣете права! Это безобразiе!..  

И Колюшка, и Луша  крикъ подняли. И я сказалъ:  

- Тутъ  дѣвица, и такъ  нельзя  поступать…  

А главный мнѣ свое:   

- Не кричите, а отвѣчайте на вопросы. Не  въ игрушки  мы играемъ.

 И пошелъ меня донимать. Когда уѣхали, да кто ходитъ, да то да се… 

И тутъ въ столовую  цѣлую охапку  книгъ и бумагъ Колюшкиныхъ  принесли и вывалили. Смотрѣли-мотрѣли и цопъ - письмо. Почиталъ и мнѣ:  

- Это что значитъ?  

Колюшка посмотрѣлъ и говоритъ, что это былъ  жилецъ у насъ, Кривой,

// л. 47.

который удавился. И объяснилъ про письмо директору. Забралъ онъ письма, - разберемъ про вашего Кривого. Альбомъ былъ у Луши съ карточками. Смотрѣть. Кто такой? А этотъ? Потомъ  насторожился на одного и вдругъ  ужъ  къ Колюшкѣ: 

- А это кто такой?

А тотъ и не знаетъ. А это поваръ одинъ, прiятель мой, и ужъ померъ. Сказалъ я, кто такой, а тотъ не вѣритъ.  

- Это  мы разберемъ…

И забралъ. И еще одного парнишку взялъ, теперь  метродотель въ “Хуторкѣ” и семейный человѣкъ. Даже  удивительно, зачѣмъ  они  понадобились. Этого-то всѣ они  разглядывали и что-то мекали. Часа три такъ  возились. Потомъ главный и вынимаетъ изъ портфеля бумажку и показываетъ Колюшкѣ. А верхушку рукой прикрылъ. 

- А это не вы писали?  

Посмотрѣлъ  Колюшка, сморщился и говоритъ:  

- Что-то не помню… Какъ-будто моя рука…  

И читаетъ  ему главный: 

- …перешлю  готовое… Это что, готовое?  

- А-а… Это образцы изданiй картинной галереи… Я, говоритъ, для жильца иногда  забиралъ товаръ  и посылалъ ему по адресу, когда онъ въ города  ѣздилъ.  

А тотъ такъ усмѣхнулся и говоритъ:  

- Я васъ арестую. 

- Какъ угодно, - говоритъ.  

Тутъ ужъ я вступился. 

- За  что же вы его? Это вашъ  произволъ!  

И Луша  на него: 

- Не имѣете права! Я къ губернатору пойду! У насъ  лакей у губернатора служитъ, двоюродный  братъ…  

А тотъ сейчасъ:  

- Объясните свои слова. Какой лакей, у какого губернатора? 

А та вретъ и вретъ.  

- Не хочу объяснять! - и все. Тогда онъ ей  свое:  

- Ну, такъ я васъ арестую для объясненiя…  

Такъ она и сѣла. И тутъ я вступился. Говорю, что она съ испугу, а у насъ  никакого брата  нѣтъ у губернатора. Наташка чуть не въ истерику, а Колюшка такъ  глазами и сверкаетъ.  

- Не запугивайте мать! -  кричитъ.   

Тотъ ему пригрозилъ. Черепахинъ  тоже про  произволъ - отстранили. 

Осмотрѣть чердакъ, чуланы! Побѣжали тамъ какiе… Сундуки осмотрѣть!

//л.47об. 

И пошло навыворотъ. Все перетряхнули: косыночки, шали тамъ, приданое  какое для Наташки. За иконами  въ божницѣ глядѣли. Луша тутъ заступаться, но ей  очень вѣжливо сказали, что они аккуратно  и сами православные. И велѣли Колюшкѣ одѣваться. Луша въ голосъ, но тутъ  самъ приставъ - онъ благородно себя  держалъ, сидѣлъ  у столика и пальцами  барабанилъ -  успокоилъ ее: 

- Если ничего нѣтъ, подержатъ и выпустятъ. Не безпокойтесь… 

А Колюшка все молчалъ, сжался. А внутри у него, я-то  его шорошо знаю, кипитъ, конечно. И на  его поведенiе даже  главный  ему сказалъ: 

- Вы все объясните, и мы  васъ  не задержимъ.  

- Нечего, - говоритъ, - мнѣ объяснять, потому что  я ничего не знаю. Берите.  

А тутъ еще  скрипачъ  вернулся поздно  съ танцовальнаго вечера. Сейчасъ  его захватили, карманы  вывернули, а тамъ  грушка и конфетки съ бала. А Колюшка ужъ одѣлся. Простились  мы съ нимъ. Лушу  ужъ силой оторвали. Очень тяжело было. И повели его  съ городовыми. И я за  ними выбѣжалъ. И на дворѣ  полицiя. Окружили и повели. Посажались на извозчиковъ… И крикнулъ я ему тогда:   

- Колюшка, прощай! 

Не слыхалъ онъ. Повезли… Побѣжалъ я, упалъ на углу, поскользнулся. Ночь. И ни души, одни фонари. Сталъ я такъ  на уголку, а мнѣ дворникъ сказалъ: 

- Ступай, ступай… Замерзнешь…  

И не помню, какъ я  въ квартиру влѣзъ. Луша, какъ каменная, сидитъ среди  хоса, а Черепахинъ  ей  голову  изъ ковша примачиваетъ. И калитъ  всѣхъ на всѣ корки.  

- А-а… - кричитъ. - Сами кобели да еще собакъ  завели! 

Очень  сильно бушевалъ. И всѣхъ насъ очень  скрипачъ утѣшилъ. Совсѣмъ онъ слабенькiй былъ и сильно кашлялъ.   

- Iсусъ Христосъ тоже  въ темницѣ сидѣлъ…  

А Черепахинъ все геройствовалъ:  

- Я только  не могу васъ оставить  въ горѣ, а то бы я ихъ разворотилъ!   

И потомъ, когда  ужъ мы все въ сундуки  запихнули и мало-мальски  въ порядокъ привели, легли спать; но развѣ уснешь тутъ, когда на груди камень. А Луша  все плакала. И Наташа плакала за ширмочками. И Казанская при лампадкѣ смотрѣла на насъ, на наше житье безпомощное…   

Ахъ, какъ горько было!.. И вотъ какiе оказались  жильцы… Потомъ-то я все узналъ. А тогда  я все  проклялъ, все, и доброе отношенiе къ людямъ. А что люди? Сколькимъ я послужилъ и какъ послужилъ! А кто мнѣ послужилъ? Много я ихъ видѣлъ, и много  прошло ихъ  мимо меня черезъ ре-

// л. 48.

стораны… И безъ  послѣдствiй. И всюду  безъ всякихъ послѣдствiй  для меня. Отъ господъ  я ничего  хорошаго н видалъ. У нихъ, конечно, свои дѣла, но хоть  бы ласковое слово когда… И сколько  было страховъ и горя… Слезъ  сколько  было пролито  по уголкамъ, какъ у насъ съ Лушей… И изо дня въ день у насъ  въ ресторанѣ и свѣтло, и тепло было,  и всегда неизмѣнно оркестръ  румынскiй игралъ,  и господа кушали подъ музыку и  были веселые и довольные… И я  служилъ въ тоскѣ и подъ музыку. До  меня ли имъ, что у меня  на сердцѣ и внутри? Ибо  все было у нихъ, и  не о чемъ имъ было печалиться. Потому что такое  устройство жизни…  

 

XVI 

 

Много прошелъ я горемъ своимъ,  и перегорѣло сердце. Но кому  какое вниманiе?  Никому. Больно тому, который плачетъ и который  можетъ проникать  и понимать. А такихъ людей  я почти что не видалъ. Вокругъ  не видалъ, съ которыми имѣлъ дѣло. Потому что теперь нѣтъ святыхъ, которые  были раньше, какъ  написано  въ священныхъ книгахъ. Теперь  пошелъ  народъ другого фасона и больше склоненъ, какъ бы имѣть въ карманѣ лишнiе пять рублей. И ужъ потомъ я узналъ, что есть  еще люди, которыхъ не видно  вокругъ  и которые  проникаютъ все… Черезъ  собственную скорбь позналъ  и не  могу поносить, какъ другiе. Совѣсть мнѣ этого  не дозволяетъ. И нѣтъ  у нихъ ничего, и голы они, какъ  я, если еще  не хуже… Господь все видитъ и всему  положитъ судъ свой. 

Не спалъ я тогда ночь и все думалъ, къ кому прибѣгнуть. И перебралъ  въ умѣ всѣхъ гостей могущественныхъ, которые бывали въ нашемъ ресторанѣ. И потомъ  побывалъ я у нихъ. И одни  совсѣмъ меня не допустили, а другiя  сказали, что это  къ нимъ  не относится, и они ничего  не могутъ. У самого  предсѣдателя суда былъ, и онъ  только  развелъ руками и тоже  сказалъ, что это не его дѣло. А его  очень  уважили всегда, и всегда  всѣ здоровались  съ нимъ  у насъ. И никто  никакого вниманiя. Только поежатся и поскорѣц бы отговориться. 

И повидалъ же я за это время! И почему такой   народъ пошелъ жестокiй? И въ участкѣ былъ, и въ отдѣленiяхъ разныхъ былъ… И никто ничего не знаетъ. Взяли, и никто не знаетъ! И въ тюрьмѣ тоже - не знаемъ, получите  увѣдомленiе. Къ батюшкѣ, отцу духовному, ходилъ,  а онъ покачалъ головой и говоритъ, зачѣмъ такъ  воспитали? Какъ воспитали? Его училище воспитало,  и не воспитало, а выгнало! А у меня-то  развѣ онъ

// л. 48об.

плохое  что видѣлъ? И развѣ онъ былъ  такой  ужъ плохой?..  

Дней пять не былъ въ ресторанѣ,  такъ я разстроился. Являюсь, - почему пропадалъ? Не сталъ я  разсказывать, потому что  было  мнѣ стыдно. Заболѣлъ - и все. И тогда икоркинъ  меня предупредилъ еще:  

- Имейте, - говоритъ, - въ виду, что у насъ  въ уставѣ пунктъ есть для болѣзни. Могутъ  выдавать  изъ сбереженiй, но только у нашего  общества сейчасъ  пока  капиталовъ нѣтъ… 

Такъ мнѣ было тяжело, а онъ  съ такимъ  вниманiемъ  ко мнѣ, что я все ему  объяснилъ для облегченiя. А онъ  вдругъ и говоритъ: 

- Вы должны гордиться! Такіе–то люди намъ и нужны! Что вы?! 

И руку  мнѣ пожалъ, очень чувствительный человѣкъ. Чѣмъ же мнѣ  гордиться?  

А онъ и показалъ  пальцемъ  на залъ. 

- Вонъ они сидятъ, провизiю  истребляютъ… Они  намъ  съ вами  помогутъ  чѣмъ? Я теперь все очень  хорошо понимаю, что нужно. И вы не безпокойтесь. Я даже  очень  за васъ радъ!..  

Такой  горячiй человѣкъ. И какъ начнетъ въ тонъ  говорить, всѣмъ  на вы. А раньше, бывало, даже ругался  со мной изъ-за столиковъ.  

- А не похлопотать ли мнѣ, - спрашиваю, - у  Штросса? Очень  у него большое знакомство…   

- У сволочи-то этой! Онъ въ наше общество  втереться хотѣлъ, но у насъ  его очень хорошо знаютъ. И потомъ  вотъ что я  вамъ скажу… Ни-кому не говорите!  У насъ циркуляръ есть… Васъ уволить  могутъ изъ ресторана.  

- Это за что же? 

- А неблагонадежный вы…  

- Да какой же я  неблагонадежный?  

- А они будутъ разсуждать? У васъ  сына забрали,  значитъ и того… За  лицъ боятся…   

И подмигнулъ. 

- Мы кушанье-то  подаемъ!..  

И пошевелилъ пальцами.

А черезъ недѣлю  такъ вызвали меня въ отдѣленiе. Такъ я обрадовался. Но только  мнѣ опять  ничего  не сказали, а стали   распрашивать про жильцовъ. А что я зналъ? И угрожали  даже,  что вышлютъ изъ города, но я ничего не могъ  объяснить.  

И вотъ когда я совсѣмъ  пришелъ въ отчаянiе и уже  не могъ  аккуратно  исполнять  свое дѣло въ ресторанѣ, вызываютъ меня вдругъ на кухню. А ко мнѣ  мальчишка разсыльный  подходитъ  и спрашиваетъ:  

- Вы будете Скороходовъ, который въ ресторанѣ лакей?      

// л. 49.

Отдалъ мнѣ записку и ушелъ. А это  отъ Колюшки. Какъ ужъ  онъ переслалъ мнѣ - не знаю. И такъ нацарапано,  что насилу разобралъ. Написалъ,  чтобы я не безпокоился, и что скоро должны  выпустить,  потому что нѣтъ  противъ ничего, и чтобы мамашу  и Наташечку  поцѣловалъ. Только и всего,  но это меня возрадовало.  

 И потомъ никакихъ извѣстiй. И къ Кириллу Саверьянычу я ходилъ,  но тутъ меня постигло отношенiе  самое  неправильное. Вмѣсто  утѣшенiя  я отъ  него получилъ  упрекъ  и ропотъ. 

- Я, - говоритъ, - все предвидѣлъ, такъ по-моему  и вышло! Вышло по-моему! 

Даже пальцемъ  себя въ грудь  ткнулъ и очень  торжествовалъ,  что по его вышло.  

- Мнѣ даже  странно, говоритъ, что  вы ко мнѣ съ такимъ  дѣломъ приходите. Какой я вамъ  могу совѣтъ  подать? Я человѣкъ торговый, коммерческiй  и не могу  въ такiя дѣла мѣшаться… Этого я отъ васъ  не ожидалъ!  

И въ такихъ мытарствахъ  прожилъ я съ мѣсяцъ. И разъ утречкомъ, когда я вышелъ  изъ воротъ и пошелъ въ ресторанъ, нагналъ  меня незнакомый человѣкъ.  

- Зайдемте  скорѣй въ пивную! - говоритъ. - Я вамъ  могу помочь… 

Тревожно такъ, какъ боится.  

- Скорѣй, скорѣй, а то меня  могутъ  увидѣть… 

И побѣжалъ впередъ, а рукой  сзади, какъ манитъ. Очень прилично одѣтъ, и вѣжливый тонъ. Какъ толкнуло меня за нимъ. Завернулъ онъ за уголокъ  и показалъ  мнѣ на пивную. Вошелъ я и спросилъ  пару пива,  но онъ наотрѣзъ:  

- Я  васъ самъ угощу… - говоритъ. - Вашего Николая я знаю по партiи и я самъ пострадалъ. И мнѣ поручили вамъ помочь…  

А самъ  такъ рѣзко  смотритъ, какъ спрашиваетъ глазами.  

- Я, говоритъ, долженъ скрываться отъ  властей, но долженъ вамъ помочь. Только  мнѣ нужно  прибѣжище  и пачпортъ. Дайте  мнѣ видъ на жительство, если у васъ  есть какой…  

Но я сказалъ, откуда  у меня пачпортъ, когда у каждаго  человѣка только одинъ пачпортъ, а безъ пачпорта  я его не могу  держать  въ квартирѣ. 

- Тогда, говоритъ, скажите, куда жилецъ, Сергѣй Михайлычъ, уѣхалъ, а то я ихъ изъ виду  потерялъ, сидѣвши въ тюрьмѣ… Тогда мы ужъ  выпутаемъ  вашего  Николая…   

И тутъ я ему ничего не могъ сказать. И онъ сталъ тогда жаловаться  на свою  горькую жизнь. И я ему  сказалъ про свое  горе, что вотъ Николай экзаменъ  долженъ сдавать, а теперь  ни за что  сидитъ изъ-за жильцовъ.  

- Да, говоритъ, я и самъ  изъ-за товарищей погибъ…  

// л. 49об.

Пригорюнился онъ тутъ, а потомъ и говоритъ съ печалью:  

- Значитъ, другихъ средствъ нѣтъ… - И схватилъ меня за руку. - Вотъ что… Идемте сейчасъ въ  отдѣленiе и объявимся… Единственный путь… Чортъ съ ними! Не могу я больше терпѣть! Скажемъ все, что знаемъ, и разъяснимъ… И намъ будетъ прощенiе… Я мѣста  себѣ не найду!.. И тогда  вашего  сына освободятъ и мнѣ пачпортъ  выдадутъ… А то мнѣ одному  страшно итти… И такъ я хорошо раньше жилъ!..  И вашъ сынъ можетъ имѣть такую  судьбу ужасную, какъ я… Идемте!... 

И тогда я сказалъ ему,  что все  ужъ на допросѣ  разсказалъ, что зналъ, и вотъ  не освобождаютъ.  

- Ну, значитъ, плохо дѣло… Значитъ, ничѣмъ я  не могу  вамъ помочь.  

И ушелъ. И даже за пиво не заплатилъ.  

И такъ-то  у меня внутри все оборвали, а послѣ этого разгоора стало совсѣмъ  темно. А въ заключенiе всего  постигъ меня ударъ съ деньгами. Не до нихъ было все это время, и вдругъ получаю  заказное письмо изъ той конторы. Требуютъ съ меня  полтораста рублей добавки.  Что  тутъ дѣлать? Къ Кириллу Саверьянычу… А онъ  меня дуракомъ назвалъ. 

- Вольно тебѣ было, - говоритъ, - дожидаться  вешняго снѣгу!Я свои  три недѣли  какъ продалъ и двѣсти рублей  нажилъ.  

- Да что же вы мнѣ, - говорю, - не сказали?  

- А какъ я могъ пойти, если за твоей квартирой  теперь наблюденiе?  Я себя не могу представить въ такомъ свѣтѣ. 

Тогда я  сказалъ ему  съ горечью, что такъ  можетъ поступать  только  необразованный и  безчувственный  человѣкъ. Ему стало непрiятно, и онъ посовѣтовалъ мнѣ  скорѣй итти и продать, чтобы не погибнуть. И я тогда же  продалъ  свои бумаги и понесъ  убытку сто восемьдесятъ  рублей.  

Вотъ тебѣ  и домикъ  мой… Какой тамъ домикъ!..   

 

XVII

 

Прошло такъ  мѣсяца два, и Пасха какъ прошла - не замѣтили. Наташа мнѣ и заявляетъ:   

- Экзаменъ сдамъ  и поступаю въ магазинъ  въ кассирши. У подруги дядя тамъ управляющiй, у Бутъ и Брота, и мнѣ  обѣщалъ…  

Что же, думаю, это очень хорошо. А вѣдь  теперь  и мужчины-то образованные даже въ кондукторахъ на трамваѣ  за тридцать рублей  служатъ. А ей мѣсто на  сорокъ рублей выходило. Будетъ  билетики  выдавать. Училась

// л. 50.

- вотъ и награда. И все-таки лучше, чѣмъ на телефонъ итти. А теперь  даже  для телефона нуженъ дипломъ. Очень тѣсно стало.  

- И васъ освобожу, - говоритъ, - отъ заботъ, буду платить вамъ  пятнадцать рублей за столъ и квартиру, и сама вздохну…  

А Луша тутъ ей и скажи:  

- Значитъ, намъ въ благодарность… Пятнадцать  рублей мы  только и стоимъ…  

А она  такъ ей дерзко:  

- Что же, нищей мнѣ ходить? Я теперь одѣваться должна, все покупать на себя… Теперь самое главное, чтобы хорошо одѣваться… 

Такая стала  свободная.  

- Надоѣло мнѣ оборванкой ходить! Мнѣ тоже жить хочется… Теперь  всѣ такъ  смотрятъ… Изъ-за васъ я  должна себя стеснять?   

И ни  одной-то  книжки  не прочла, а все ленточки  да хи-хи да ха-ха… 

- Пока  молода-то я, - и пожить…  

И все-то передъ  зеркаломъ вертѣлась и про свою  красоту. Хорошенькая я и хорошенькая… Всѣ ей такъ  говорили, ну и набили въ голову.    

И съ матерью  у ней былъ очень горячiй разговоръ, даже  сцѣпились онѣ. И Наташка-то даже на  матери кофту разорвала  зо злости,  что та ее уродомъ назвала. Ну, я тогда ей и показалъ: запѣла она Лазаря. Такъ я ее оттрепалъ  за косу, прости меня Господи, такъ разстрепалъ въ разстройствѣ… Такъ  съ матерью обращаться, да еще образованная!.. А она такая упрямая, шельма,  еще угрожаетъ:  

- Я и уйти могу отъ васъ! Стану на ноги  и посвоему буду жить!...  

Это ужъ ее въ гимназiи  испортили… Тамъ у нихъ  больше дочери купцовъ  учились, - въ такую гимназiю ее  тетка портниха опредѣлила по знакомству, - вотъ она и взяла ъс нихъ примѣръ. Вотъ и наряды-то… Тамъ-то пустякъ - швырнуть  на тряпки  сто-двѣсти рублей, ну и эта  за ними  свой грошъ въ растяжку, чтобы  хуже не  быть.    

А соблазну-то сколько! Какiе магазины пошли  съ выставками! Какъ въ свободный  денекъ  пойдешь  если  съ Наташкой, у каждаго стекла  останавливается и зубками стучитъ. Ахъ, тот-то хорошо, ахъ - это великолѣпно!.. Ахъ, какая прелесть! И какъ ошалѣлая, ничего  не соображаетъ. И дуръ этихъ стадо  цѣлое  у стеколъ  торчитъ и завиствуютъ. Характера-то нѣтъ  мимо пройтить… А сколько черезъ  этотъ блескъ  всего быватъ! Это надо  принять  въ разсчетъ. И сколько  совращено  на скользкiй путь! Знаю я очень хорошо.   

И съ одной стороны мнѣ было очень прiятно,  что Наташѣ мѣсто выходило, но и задумался я. На этомъ  дѣлѣ  очень надо много характеру, потому что для  барышни очень  много зависимости. И такъ  публика  поставила, чтобы

// л. 50об.

все было чисто и прiятно для глазъ. И магазины  на это очень вниманiе обращаютъ  для привлеченiя покупателей. Вотъ почему и женскiй персоналъ  имѣетъ  ходъ, особенно красивыя и  молоденькiя. Есть такiе магазины, гдѣ прямо  шикъ требуется. Все чтобы подъ  одинъ гарниръ. И убранство, и служащiе. Обстановка очень въ цѣнѣ. Уродливую какую  барышню и не возьмутъ. Ужъ ей  надо себя  особенно украшать и прихарашиваться, чтобы могла  соотвѣтствовать  дял магазина. Ну, и бываетъ ихъ положенiе  очень не легкое. У кума  моего племянница  поступила въ магазинъ шляпъ, а хозяинъ сталъ добиваться любви и вниманiя. Да… А какъ она стала  упираться, призвалъ въ кабинетъ какъ бы для  разговору о товарѣ, и говоритъ: 

- Или покоритесь на мою  къ вам любовь,  или же я васъ завтра  прогоню… 

И силой цѣловаться полѣзъ. А она въ обморокъ  и теперь въ сумасшедшемъ домѣ.  

А отчего? Отъ раздраженiя. Наряды эти и прически  съ локонами  заставляютъ  привлекать  къ себѣ, и если  хорошенькая какая, то въ нарядахъ она такое  раздраженiе можетъ сдѣлать, что и порядочнаго человѣка  повергнетъ на преступленiе, и даже  силой  можно, что и бывало при  невоздержанности и слабомъ отношенiи къ этому вопросу. И теперь очень много развелось женскаго персоналу  на службѣ, и зависимость  ихъ коммерческая отъ мужчинъ. И зачѣмъ  мужчинамъ вступать  въ законный бракъ, когда у него  въ распоряженiи масса  дѣвицъ... А долго ли  сбиться и погибнуть? Сегодня одинъ  управляющiй и  старшiй приказчикъ, а завтра какой окупатель приглядѣлъ и сталъ  вниманiе  показывать, а потомъ еще и еще… И вотъ  сваха Агафья  Марковна вѣрно  говоритъ, что  бракъ  теперь  за рѣдкость, а больше по-граждански поступаютъ.  

И я очень  тревожился  за Наташу, но что  подѣлаешь, разъ  такъ необходимо по устройству жизни.  

А послѣ Пасхи  вышло мнѣ разрѣшенiе повидаться  съ Колюшкой. Черезъ рѣшетку какъ  съ каторжникомъ разговаривали  при людяхъ. Но онъ ничего, все бодрился. И не похудалъ онъ, а только больше побѣлѣлъ. А какъ  сталъ съ нами  къ концу свиданiя  прощаться, взялъ мою руку и сжалъ. Ничего не сказалъ, а только поглядѣлъ со слезами.  И матери сказалъ, чтобы не плакала.

– Не плачь, мама! – сказалъ. – Другіе больше страдаютъ…

И откуда онъ у насъ такой необыкновенный! Какую судьбу себѣ выбралъ.

Простились мы. Насилу Лушу увелъ. Стали мы, помню,  у воротъ, ручейки текли, снѣгъ сходилъ. Стояли такъ и не уходили. А Луша  такъ тихо  плакала. И сталъ я  ее утѣшать.   

- Слезами не поможешь, Богъ такъ, значитъ… А ты одно  утѣшенiе имѣй,

// л. 51.

что онъ у насъ не каторжникъ какой, какъ уголовный[284],  а политическiй!  

Разъяснилъ ей, что зналъ. Хотя, конечно, какое ей отъ этого утѣшеніе![289].

Мы ему комнату  послѣ жильцовъ сдали, и онъ  былъ очень образованный и все зналъ. Только очень  сильно началъ Къ Наташѣ приставать нащотъ театровъ, потому что у него билетъ былъ безплатный, но съ Черепановымъ у него изъ–за этого былъ скандалъ изъ–за дѣвицъ. Онъ–то ничего былъ человѣкъ[294], что было неудобно въ виду Наташи.   Такъ Черепахинъ–то ему при насъ даже сказалъ:

– Своимъ вы можете давать билеты, а барышнѣ не можете…

– Это почему такое? Что вы за законъ?

А Черепахинъ ему свое:

– Будьте покойны, что у меня для васъ можетъ быть особенный законъ, а такъ какъ знаете…

И при всѣхъ взялъ да досталъ изъ стѣны и выдернулъ пальцемъ.

– Видали? Ну, вотъ больше ничего.

Очень странный сталъ. А господинъ Кузнецовъ очень жидкій изъ себя былъ и конечно, испугался.

– Чудакъ, говоритъ, вы… Вамъ бы въ сады на борьбу… Хотите я про васъ въ газеты напишу?

– Все равно, говоритъ, – про меня можете что угодно, а къ барышнѣ не приставайте…

И такъ этимъ растрогалъ Наташку, что она ему платокъ носовой вышила.

– Вы, говоритъ, мой рыцарь, и я вашъ вотъ носовой платокъ дарю…

Вотъ мой Кузнецов–то все и объяснилъ про Колюшку, какое у нихъ дѣло

– И я, говоритъ, тоже, но только не разсказывайте никому. Скоро мы всѣ объяснимся…[295]

А въ концѣ  апрѣля  отправили Колюшку на  житье въ  Архангельскую губернiю, даже не  дозволили  на квартиру зайти проститься и насъ не допустили на вокзалъ[300].   

- Ни въ чемъ, говорилъ, онъ[302] за неспокойствiе въ мысляхъ. 

// л. 51об.

А?[303] Въ мысляхъ!... Да мало ли что у меня  въ мысляхъ! Да за  мои мысли меня бы, можетъ, ужъ въ каторжныя работы  давно угнали!... 

Даже засмѣялся прокуроръ. Имъ все смѣшно. Такъ ничего  и не сказалъ.[304]

Кончились  экзамены  у Наташи, и она вдругъ намъ и объявляетъ: 

- Поступила я къ Бутъ и Броту, и мнѣ сразу[305] сорокъ рублей!...

Такая развеселая, схватила Лушу и давай ее по комнатѣ кружить.

– Свободна, свободна! – кричитъ. – Теперь мнѣ <нрзб> надо!

– Да не врешь ли ты – говорю, – Больно ты скоро это съ <нрзб>–то…[307] – разъ и готово…

- А счастливая я такая, говоритъ. Видите, какая у меня мордашечка?[313].  

Солдатъ, чистый солдатъ!

– Врешь, говорю ты все… – А она мнѣ:

– Приходите къ намъ покупать, я въ самомъ лучшемъ отдѣленіи, гдѣ галантерея…[314]

Пошелъ я справиться. Повидался съ заведующимъ въ отдѣленіи, и оказалось вѣрно. Управляющій такой бойкій, <нрзб>, на тонкихъ ножкахъ и такой франтъ, [317].

-[320] тоже по коммерческой части?  

Понялъ я тутъ все, многое… Сказалъ[323] еще  съ претензiей:  

- Что выдумали! Чтобы  мнѣ вездѣ въ носъ  совали!..  Ну, васъ…[324]

И такая  стала самостоятельная… такъ матерью и командуетъ[325].  И вдругъ мнѣ на столъ пятнадцать рублей.

– Вотъ вамъ за мѣсяцъ, мнѣ впередъ по знакомству выдали на <нрзб>.[326]

Канителились  онѣ тутъ дня три съ  платьемъ.  И такъ разрядилась и въ новой шляпкѣ, что нельзя узнать. Совсѣмъ, какъ богатая барышня. Очень со вкусомъ.[330]

- Вотъ, смотри, какъ она для себя  все!..[331]

И подаетъ мнѣ палку и на ней мои буквы изъ серебра.[332]

- Пять рублей заплатила  черезъ магазинъ съ уступкой. Это тебѣ[335] въ пять рублей… 

И сейчасъ слышу[339], и

// л. 52.

улыбка у ней[342] проснулась.  

- Спасибо, говорю, Ташечка, за подарокъ…  

[344] меня рукой за шею и поцѣловала.

– Хорошій ты папочка… а я васъ все обижала…[345]

И вдругъ[346] вытащила  изъ-подъ  подушки грушу холодную, мари-луизъ, и мнѣ.  

Такое счастье я испыталъ, а Луша стоитъ и ворчитъ:  

- Транжирка какая… Не умѣетъ деньги беречь…   Зачѣмъ намъ подарки?[347]

И стала[348] аккуратно на службу ходить.    

   

XVIII  

 

Мѣсяца три прошло, ужъ къ снтябрю  подвигалось. Почти[352].   Такъ это насъ  растревожило.  А господинъ Кузнецовъ сказалъ мнѣ по секрету:

– На флотѣ движеніе, въ войскахъ броженіе… Телеграмму получили въ газету. Вотъ я вамъ, значитъ, сюда ѣдетъ. Я очень сочувствую.

И Черепахинъ геройствовать началъ:

– Мы покажемъ!

Что дѣлать! Привыкъ я подчиняться волѣ Божіей.[353]

- Что жъ, говорю Лушѣ, плакать? Значитъ воля Божія…[355] не поможешь… 

Ну, вѣдь  мать и притомъ женщина. Очень ее всѣ утѣшали и даже который въ сараѣ игралъ. А ужъ онъ былъ очень боленъ, чахотка у него была.[356] А господинъ  Кузнецовъ  мнѣ сказалъ:  

- Вашъ сынъ скоро получитъ  извѣстность!..   

Пошелъ наутро  въ ресторанъ, а мнѣ и говоритъ:  

- Въ газетахъ про тебя  пропечатали, что твой  сынъ  съ поселеній скрылся[357] и про обыскъ… 

И показываютъ. Такъ я и ахнулъ.  А тамъ все! И мое имя-отчество и фамилiя, и въ какомъ я  ресторанѣ, все. А это нашъ жилецъ, господинъ[361]: 

– Скороходовъ, къ директору тебя! [362]

Что такое? Изъ–за этого ли? Прихожу къ нимъ въ кабинетъ.[363] Сидитъ въ креслѣ  и кофе  ложечкой мѣшаетъ.

// л. 52об. 

- Вотъ что, Скороходовъ… Тебѣ[364] у насъ  служить. 

Сначала я и не понялъ. А онъ и на лицо не смотритъ.

– Не отъ насъ зависитъ, не отъ насъ! Ужъ требованіе было раньше,[368]

И по газетѣ хлопнулъ:

– Мы подвержены… не могу…

- Густавъ Карлычъ… - говорю. - За что же? У всѣхъ[370]

Поплакалъ я даже  въ кабинетѣ. А онъ всталъ  и заходилъ.  

- Я ничего не могу! Очень жалко и[372] что могу  - сдѣлаю… 

Взялъ со стула трубку телефонную - съ конторой - и говоритъ[373]:  

- Выдамъ тебѣ[376].

И распорядился, чтобы мнѣ залогъ выдали и пособіе.[377] Взяло меня  за сердце, и я имъ тутъ сказалъ:  

- Вотъ что мнѣ отъ васъ за[379]  

Онъ бумагами  зашумѣлъ,[380] покраснѣлъ весь и мнѣ. 

- Не мы, не мы!.. Мы вами[382]… у насъ правила….   

Да,  у нихъ правила.. У нихъ  на все правила. И на  всѣ услуги за деньги[385] препятствiй нѣтъ. Пылинку на столахъ, соринку  съ пола  слѣдятъ со всей строгостью. За пятна  на фракѣ замѣчанiе и за нечистыя салфетки… Все это очень  необходимо. А вотъ  за двадцать  два года…   

Посмотрѣлъ я на нихъ, какъ они въ  креслѣ сидѣли, нога на ногу, какъ <нрзб>[386] налитой, и въ бумагахъ по столу искали, и хотѣлъ я имъ отъ души  все сказать. Такъ вотъ… хотѣлъ имъ сказать съ глазу на глазъ… Да въ глоткѣ застряло. Такъ все у нихъ удобно, и ковры, и сухарики…  

- Всѣ,[389]. 

– [391] Ничего не могу!.. 

И замѣшалъ  ложечкой. 

Пришелъ въ офицiантскую, и все мнѣ тутъ стало какъ чужое[394].

// л. 53.

Очень горячился на произволъ[396]:  

- Вотъ, говорю[397], Игнатiй Елисеичъ,  за хорошую службу  мнѣ награда… 

Руку онъ мнѣ далъ[398] пожалъ  и говоритъ:  

- Жаль, потому[405], навѣдайся къ веснѣ.

Вошелъ я въ  нашъ бѣлый залъ. Много я тутъ силъ  оставилъ между столами[421]. Да, эта въ обиду  себя не дала, хоть  и вся-то въ пять фунтовъ, что очень  обожаютъ нѣкоторые. Махонькая и тоненькая, какъ бѣлка, а вотъ, поди ты, какое счастье взяла!..  

Домой я не могъ итти[443] барышнѣ папироску куритъ. И

// 53об.

Поклонился онъ[448].

Прошелъ я во дворъ.[449] Хоть душевнаго человѣка навѣстить… Прошелъ къ нему въ квартиру, а онъ въ кухнѣ,  за ширмочкой. Отдѣлили ему уголокъ.   

Сынъ-то его былъ на службѣ, а супруга его[451]:  

- Ну, какiе ему тутъ гости[452]… Пройдите… 

Очень она[454]. Прошелъ къ нему и не раздѣлся. За ширмочкой на диванчикѣ онъ лежалъ, дремалъ, голова газетой укрыта. И воздухъ у него былъ очень  тяжелый. Кухарка его  окликнула.  

- Всю кухню завонялъ, - говоритъ. - Гнiетъ у него снутри, и на дню  сколько разъ рветъ, какъ сажей…  

Узналъ онъ меня и заплакалъ. Подняться хотѣлъ и за животъ схватился. И такъ мнѣ тяжело было, а тутъ стало еще хуже.[457]

- Вотъ… очень  страдаю… завтра въ больницу, въ раковую клинику… 

Приглядѣлся я къ нему, а по немъ эти… насѣкомыя  ползаютъ.

Плачетъ онъ и говоритъ очень тихо:[458]

- Вотъ,[460]

Закрылъ глаза и затрясся.  

- Вотъ, Яковъ Софронычъ… законъ Божiй… Можетъ, чаю  выкушаете?  

А кухарка выставила  голову и шепчетъ: 

- Каторжники проклятущiе…  [461]Мнѣ-то  жалованье  за три мѣсяца  не даютъ, все въ банку носятъ… сволочи!..  

А онъ мнѣ:  

- Насилу, говоритъ,[462] умолилъ въ клинику меня… Тамъ меня въ ванну посадятъ… Вотъ, Яковъ Софронычъ… законъ  Божiй…

И я разсказалъ ему тутъ про свое горе. А онъ и говоритъ:  

- Счастливый  вы человѣкъ! За сына вы страдаете, а я…[463] отъ сына… И внучку не пускаютъ ко мнѣ… отъ заразы…

И какъ  вышелъ я отъ него на чистый воздухъ, почувствовалъ я, что еще не такой я несчастный[464].

// л. 54.

   

XIX 

  

Всего было. Съ Лушей опять припадокъ  былъ[467]  извинялся.  

– И не для гадости,  я на хорошее дѣло хотѣлъ написать!...[468]

И очень[473]:  

- [476] три рубля…  

Такъ хорошо[484]:  

- Не обижайтесь, это[487].  

И[491]

А вечеромъ[493]:   

- Вотъ вамъ пять адресовъ кондитеровъ, у нихъ я на балахъ играю, васъ съ удовольствiемъ старшимъ  будутъ брать. Я о васъ говорилъ. 

Поблагодарилъ я его[494] и сказалъ, что такое знакомство у меня есть, и рѣшилъ пока въ розницу себя  отдавать, на случай.  

И перешелъ на на другое занятiе,  приходящимъ офицiантомъ.  Конечно, не такъ это почетно, но жить можно. И я приступилъ, ударяя себя  по самолюбiю. А эта  работа  много ниже: И тяжело, и зависимости больше. Сегодня  у одного кондитера, завтра у другого, и ночная работа опять - раньше какъ въ семь часовъ[499]

// л. 54об.

И[503] дернула! И вся-то  съ косточку… А такой шумъ  устроила при всѣхъ гостяхъ…  

- Я за внучкой приданое[504] даю, а меня  на заднiй планъ!... Внушите хвостатымъ дуракамъ вашимъ! ..  

А потомъ много и нехорошаго. Въ ресторанахъ незамѣтно  въ отношенiи женскаго полу, а на свадебныхъ балахъ, особенно у торговыхъ людей тамъ[509] при  семейной  обстановкѣ, и ищутъ  удобнаго случая. Вотъ тутъ только слѣди, чтобы  не было непрiятности. 

Подойдетъ какой  степенный и говоритъ прямо:   

- Понаблюдай, чтобъ  та вонъ, въ желтомъ платьѣ… и тотъ вонъ, съ хохломъ… Послѣди… 

Понятно, чего послѣди… 

А то  франтъ какой  краснорожiй въ высокомъ  хомутѣ миганетъ и требуетъ:  

- Гдѣ у васъ тутъ, чтобы люди не ходили? - и цѣлковый суетъ. 

И скандалы  часто изъ-за  провизiи. Очень  тревожная служба. Прiѣхали  повеселиться и покушать, а ты, какъ окаянный какой, мучаешься подъ музыку. Разглядѣть  если хорошенько, такъ  всѣ мы  облѣзлые  и съ болѣзнями  ногъ и груди. А мнѣ сразу  переломъ: изъ теплыхъ и свѣтлыхъ залъ съ зеркалами - въ нѣдра  сквозного вѣтра и прочихъ неудобствъ…   

И вся-то жизнь моя, какъ услуженiе на чужихъ пирахъ, и вся-то жизнь, какъ одинъ  ресторанъ. Другой жизни и не было.[510] Словно  пируютъ  кругомъ  изо  дня въ день, а ты мотаешься  съ блюдами и подносами и смотришь  за поглощенiемъ  напитковъ и ѣды.  И всю-то жизнь  въ ушахъ  польки и вальсы, и звонъ  стекла  и посуды, и стукъ  ножичковъ. И пальцы, которыми  подзываютъ… А вѣдь  хочется вздохнуть  свободно и чтобъ  душа  развернулась, и глотнуть  воздуху хочется  во всю ширь,  потому что въ груди  першитъ  и въ носу отъ чада  и гари  и закусочныхъ и винныхъ запаховъ…  Тяжело…

И раздумаешься иногда, зачѣмъ же послалъ меня на землю премудрый Творецъ? Облегчать для другихъ принятіе пищи… Такъ въ насмѣшку мнѣ, знаю, что въ насмѣшку говорилъ Кириллъ Саверьянычъ. Ахъ, какъ я все это знаю теперь хорошо, очень хорошо все знаю. Знаю, какъ все очень хорошо можно замазать умнымъ словомъ.[511]

// л. 55.

Съ мѣсяца два подвизался я такъ, въ розницу. И тоска насъ ѣла за Колюшку.  Пропалъ и пропалъ. Луша и къ гадалкамъ ходила разнымъ. Ждите, говоритъ, перемѣны  судьбы къ лучшему.  Конечно, слезъ нашихъ никто не видалъ – въ подушки уходили онѣ въ ночи. И береглись мы оба другъ отъ друга, чтобы пуще не разстроить.[512]

А тутъ еще Наташа насъ удручать стала. Придетъ со службы[520]: 

- Ничего,[522].

Не то, не то…[531] Спрашиваю, ну какъ, привыкаетъ ли къ должности. Такъ  мелочью  и разсыпалъ:  

- Даже удивительно[536]

И такъ стеклышкомъ и мотаетъ на шнуркѣ[537].

- Замѣчательно трудоспособна[539]… Въ полномъ   смыслѣ…  

[546]

Пошелъ домой и раздумываю про[548] переулку  подходить, слышу вдругъ сбоку: 

- Папаша!..  

Оглянулся - онъ!... Колюшка! Глязамъ не вѣрю и даже[551].  

– За мной идите не близко…[552]

Такъ во мнѣ забилось, забилось все, ногъ не слышу.   Исхудалъ онъ силь-

// л. 55об.

но и въ легкомъ  пальтѣ, хотя[553] ужъ  морозы  начинались.  

Пришли мы въ портерную, въ низкѣ[560]

- Вотъ видите[563] неподалку слѣдить васъ выходилъ…

– Что жъ ты къ намъ–то не вошелъ? Мать–то какъ обрадуется…

Грустный такой сталъ.

– Нельзя мнѣ… Не говорите, не надо…

Такой нетерпѣливый сталъ, издергался весь, спѣшитъ.

Сталъ спрашивать, какъ онъ жилъ и обо всемъ. Ничего не объяснилъ.

– Не надо, не спрашивайте… О себѣ скажите.

Сказалъ я ему про всѣ мытарства, что выгнали мы, ночной работой по баламъ живу, про все.[564]

Сморщился и губы  закусалъ[565].  

- Да, да… [567]  

И сталъ стаканчикомъ позванивать. И канарейки залились тутъ, говорить мѣшаютъ. И говорю я ему, за руку взялъ:[568]

- Коля, милый ты мой и дорогой[573]  

Даже руку выдернулъ[574].

– Оставьте объ этомъ! У меня своя дорога.[575]

- На кого ты[581]

[583]! Тяжело мнѣ слушать, прошу васъ… Наташа какъ?

Сказалъ ему, а онъ все:

– Вы говорите, говорите…. Что вы такой худой стали?

– Что я! – говорю – Старость идетъ… Тоска ѣстъ, Колюшка… А у тебя вонъ морщины на лбу…[584] 

И[588]

– Смотрятъ на нихъ, папаша, – говоритъ. – Возьмите себя въ руки. Все будетъ хорошо. Теперь[590]…

Успокоился и говорю:

– Не будь этихъ жильцовъ у насъ, теперь бы съ нами ты жилъ и экзаменъ[591]

// л. 56.

сдалъ… Сманили они тебя…[592]

– Оставьте! – даже сморщился. – Не знаете людей…

– Отлично знаю! Всегда такъ: неопытнаго взманятъ, а сами…

Но онъ и сказать не далъ.

– Зачѣмъ вы такъ говорите? – даже съ болью сказалъ. – Онъ жизнь свою отдалъ! Нѣтъ его…

– Какъ нѣтъ?

– Да что вы, говоритъ, ничего не знаете?

Конечно, я понялъ. И тутъ мнѣ одна мысль пришла.

– А та–то, Раиса–то… гдѣ? Сожительница–то его? – и посмотрѣла ему въ глаза.

– Какая сожительница? Сестра его, а не сожительница… Прошу васъ, оставьте… Съ мамашей бы мнѣ повидаться!...

Сталъ я его упрашивать, какъ бы Лушѣ дать знать, но онъ сказалъ, что лучше не видѣться, а то разстроится она только.[595]

– [598], на Уралѣ…

– Коля, милый ты мой, желанный! – говорю. – Какая твоя жизнь… Спрашиваешься ты, какъ звѣрь… по чужому виду… Даже имя свое потерялъ.

– Ну, не надо… не разстраивайтесь… Очень я радъ, что повидалъ васъ

И все смотрѣлъ на меня и улыбался.

– Да хоть поговорить съ тобой свободно… Я бы пришелъ къ тебѣ… Гдѣ ты живешь?

– Лучше не надо… и неудобно… Я проѣздомъ здѣсь… Скоро, можетъ быть, все перемѣнится, тогда… Ну, пойдемте.[599]

Вышли мы изъ пивной, дошли до уголка[600]. И ужъ  темно  было на улицѣ. 

- Ну, мнѣ сюда… - говоритъ. - Простимся…  

Обнялъ я его тутъ наскоро и[602].

- Что же, не увидимся еще[604].   

- Не разстраивайте…[605] увидимся…  

[608]

Пошелъ я разбитый[612] скинутъ…   И не  получилъ  облегченiя.  

// л. 56об.

    Въ комнаткѣ жив студ и барышни. Лакей узнаетъ, что иногда они не ходятъ обѣдать, а пьютъ чай съ хлѣбомъ и. Черепахина призываютъ на войну. Лакей о биржѣ и т. д. Вой словесн. между Кир Сав. И студ и Колюшкой по вопросу о войнѣ / Кир Сав. оказ патріотъ/ Кто страдаетъ? Черепахинъ, которому итти, <нрзб>, на все. Заворошка. Банкеты. Наташку, оказыв. Т часто встрѣчаетъ на дорогѣ какой–то офицеръ. Ее встрѣтилъ брать. Семейная сцена. Она въ концѣ концовъ не является и домой Безпокойство. Оказ уже не вмѣстѣ живутъ въ номерѣ гостиницы. В Харбинъ ѣдетъ… Она тамъ и остается. Оказывается, что Колюшка ходилъ къ нему, офицеру къ номеръ и было объясненіе. Кол. какъ бы оправдываетъ сестру. Вопросъ передъ этимъ обсуждался всѣми. Ему, видите ли запрещаютъ жениться традиціи. Она дочь лакея[613]

// л. 57.

 

Я ему и сказалъ, что мнѣ ничего неизвѣстно и все я сказалъ на допросѣ. И такъ онъ меня напугалъ, что я даже заплакалъ… А онъ сталъ жалѣть и ругать всѣхъ соціалистовъ, которые смущаютъ людей и ушелъ <нрзб>, ничего не присовѣтовавъ. И никто мнѣ не помогъ тогда и это, конечно, неудивительно, потому что люди стали такого устройства, что не имѣютъ сочувствія. Читалъ я господина Льва Толстого, какъ одному шарманщику богатые господа не пожелали даже пятачка дать и онъ очень возмутился и даже проклиналъ жестокость души, но и это правда, ибо я въ этомъ съ нимъ вполнѣ согласенъ. Всю жизнь испыталъ я тоже, какъ тотъ шарманщикъ и имѣю взглядъ такой же: много образованныхъ, а толку для жизни мало – не хотятъ понимать и все. Только и можно помочь, если бы пришелъ на землю самъ исусъ[e]Христосъ и укорилъ… Они теперь всѣ  только и думаютъ, какъ бы для себя все… Поганые стали люди и несокрушимые… Теперь–то я знаю, много. Есть люди, въ которыхъ въ душѣ расположеніе, но они не могутъ или по своему безпомощному состоянію или сидятъ за крѣпкими стѣнами… И неужели отъ образованія и роскошной жизни стали злющіе? Ахъ, какъ несправедливо разсуждалъ Кир. Сав. И самъ онъ оказался несправедливымъ и корыстнымъ и разсуждалъ про науку и суть. Не въ наукѣ дѣло! Сердце надо, сердце имѣть въ груди! А можетъ быть очень образованный человѣкъ и пройти всѣ науки наскрозь и быть мошенникомъ, и злющимъ… У Я такихъ зналъ очень многихъ, какъ и напримѣръ г Карасевъ и другіе. даже директора училища и прочіе образованные.  Они очень, конечно ловкіе въ словѣ и деликатные поведѣніемъ наружнымъ, но у нихъ тутъ гніеніе идетъ. Потому что если и образованъ, я долженъ все понимать и проникаться въ глубину. А я только видалъ отъ нихъ безполезное швыряніе денегъ и гордое преимущество. И должно быть есть на всей землѣ только одинъ такой человѣкъ, а именно графъ Толстой. Онъ графъ, а понимаетъ, и даже помогалъ дворникамъ носить воду съ бассейны по разсказамъ даже самого Кир. Сав., и теперь проживаетъ в<ъ> простой жизни и старается учить всѣхъ негодныхъ людей, но развѣ одинъ человѣкъ можетъ ихъ выучить! Ихъ и не тронешь, потому что они не желаютъ признавать себя неучеными, и даже имъ не можетъ быть времени. Очень много соблазнительныхъ зрѣлищъ и хлопотъ и разныхъ увеселеній, чт<о> понятно при ихъ широкой жизни. Еще я могу надуматься въ нуждѣ и обратиться въ горестяхъ къ <нрзб> правды, потому что вижу много неправды, а на лицъ могущественныхъ непрадва неприходитъ въ виду ихъ могущества. Т имъ и безъ правды хорошо. И потомъ у многихъ ожиреніе въ виду пищи и всякихъ удовольствій. И я такъ полагаю, что если бы у всѣхъ ихъ отнять всѣ средства и заставить трудиться, какъ сказано еще Адаму–евѣ, то совс ѣмъ не было  бы пакостей и соблазну а дружно бы стали добывать себѣ на  

// л. 57об.

на жизнь и пропитаніе. И тогда постепенно стали бы обдумывать и при равныхъ порядкахъ жизни не было бы непригодныхъ дѣлъ и лишнихъ словъ. И Крлюшка[g] И  конечно не для этого ибо это одно переливаніе въ рѣшето! Жизни не было… и правъ Колюшка, когда мнѣ это говорилъ. Теперь во мнѣ все въ нутрии оборвали… у меня сердце теперь должно быть на ниткѣ мотается на одной жилкѣ и скоро сорвется… Неправильно! Неправильно такое устройство! Господь Богъ видитъ, какъ неправильно… Что же наука–то

 

И вотъ приснился мнѣ въ ту ночь сонъ, который меня ужасно разстроилъ. Если бы я былъ хорошо грамотный я бы написалъ про жизни такъ, чтобы всѣ плакали и растревожились, чтобы у всѣхъ на сердцѣ стало больно, какъ отъ обжога огнемъ! А–а… Пишутъ, есть такіе книги, но не проберешь должно быть никакими книгами, если тутъ гниіеніе…

И приходитъ почтальонъ и подаетъ заказное письмо и <нрзб> и вижу, что изъ той конторы… А я совсѣмъ съ Колюшкой голову потерялъ и забылъ про эти бумаги. А въ письмѣ напѣчатано на машинкѣ, что извольте доплатить еще сто пятьдесятъ рублей, въ виду курса, и подписано съ почтеніемъ. За что? Какъ такъ доплатить? Сейчасъ къ Кир. Сав. Посмотрѣлъ онъ на меня и обругалъ дуракомъ. Я, говоритъ, свои продалъ двѣ недѣли и получилъ барышъ двѣсти рублей, а теперь бумагу поволокли книзу ввиду ненадобности упекъ: потому все былъ одинъ обыскъ. И, Почему же мнѣ не сказалъ

// л. 58.

– Не могъ итти къ вамъ, по случаю подозрѣнія. За вашей квартирой теперь сыщикъ наблюдаетъ а я не хочу представлять себя въ ложномъ свѣтѣ.

Тутъ я не выдержалъ и сказалъ, что такъ можетъ поступить только не образованный человѣкъ и не имѣющій чувства. А онъ сконфузился и далъ совѣтъ итти и продать, потому что сейчасъ я только сто рублей убытку по двѣсти рублей убытку понесъ, а то могутъ полетѣть сразу еще на двѣсти по случаю паники и тревоги отъ бунтовъ и бонбъ. Упали, говорить сильно, потому что генералъ–губ убили прохвосты, и теперь того и гляди еще какого министра убьютъ, тогда можетъ быть крахъ. Вотъ и говоритъ, что отъ нихъ происходитъ. Всѣмъ одно разореніе. Хорошая вовремя… Побѣжалъ я въ контору. А тамъ все попрежнему и вѣжливые очень и.  Показалъ я одному молодому человѣку хроменькому, а тотъ такъ грустно:

– Лучше продайте… по совѣсти вамъ скажу… Ожидается Пошла игра на пониженіе… … Мы сами попали на милліонъ Одинъ банкъ повелъ такую игру, только вы не сказывайте… Я понимаю ваше положеніе…

И продалъ я и понесъ двѣсти тридцать рублей убытку… И было счастье  я не могъ поймать… Голова такъ <нрзб>… И сталъ я какъ разбить. Вотъ тебѣ и домикъ въ Марьиной рощѣ! Какой тамъ домикъ!

И такъ прошла мѣсяца два. Жилъ я какъ все равно не жилъ. А тутъ мнѣ Наташка и заявляетъ: Сдамъ экзаменъ черезъ мѣсяцъ, и выйду изъ гимназіи, съ, восьмой классъ мнѣ нуженъ. Пойду служить… Мнѣ надоѣло изъ вашихъ рукъ смотрѣть… Я хочу тоже жить… Буду получать жалованье, смогу одѣться и въ театръ буду ходить и у меня деньги будутъ и вамъ легче. Хотите съ вами буду жить… и платить за комнату и столъ десять рублей… или уѣду съ подругой поселюсь… Мнѣ ужъ надоѣло, подъ контролемъ… а у подруги есть знакомый управляющій въ большомъ магазинѣ, и я съ нимъ познакомилась у ихъ и онъ мнѣ сразу сорокъ рублей обѣщалъ продав кассиршей. И такая она за это время стала свободная что удивленіе… Луша–то ужъ махнула на нее рукой. Провожала съ недѣлю отъ офицера, а она акую повадку взяла. Пуститъ во всю прыть, та ее и не догонить по случаю одышки. И вольная стала. Я на эти слова сказалъ, что все хорошо… но только надо понимать объ людяхъ. Десять рублей! Мы ее содержали всю жизнь, а она намъ десять рублей! И сказалъ я ей, что это неблагодарность. А она мнѣ: А вы зачѣмъ родили такую неблагодарность! Мнѣ одѣться нужно, теперь всѣ одѣваются и прически, и все, и надоѣло ей рванной ходить… Она жить хочетъ… И вдругъ мнѣ и говоритъ: – Вы и необразванный и не понимаете! Теперь <нрзб> философія есть такая, чтобы жить для себя… И я буду брать отъ жизни все, что можно… Теперь всѣ даже <нрзб> : это говорятъ…. Дура! Ни одной книжки–то  не прочла, а все лентчки  да хи–хи– да ха–ха…

// л. 58об.

Пока я молода, я буду жить, какъ хочу… Вы вотъ всю жизнь работали и ничего не добились… А теперь ты знаешь, что надо… И Луша на все тутъ напала, а она какъ рванетъ ея за рукавъ даже кофту разорвала. Какъ Да будь здѣсь Колюшка! … Ну, я ей тогда и показалъ, запѣла она Лазар<я.> Такъ я ее оттрепалъ за косу, прости меня Господи, такъ оттрепалъ въ разстройствѣ! Такъ съ матерью обращаться! И это образованная! Слышалъ я, какъ какъ у насъ на дворѣ студентъ очень серьозный чуть мать съ ногъ сбилъ, кухарка разсказывала… Вотъ и онъ такъ, по примѣру… А все оттого, что примѣръ берутъ съ богатыхъ.  Тамъ–то пустякъ – швырнутъ сто двѣсти на тряпки, ну и эти за нимим свои гроши въ натяжку пускаютъ, чтобы хуже другихъ не быть… Пошло такое, что и не бывало вездѣ соблазнъ въ магазинахъ, сутки такъ и смотрятъ на наряды и блескъ. Ну и… Знаю я эти наряды… что изъ–за нихъ бываетъ при отсутствіи ума и сердца. Сколько совращено на скользкій путь! И какъ сказала она про магазинъ, меня въ трепетъ повергло. Вотъ оно ужъ и начинается. У кума племянница поступила въ магазинъ, гдѣ машинками швейными торгуютъ, а тамъ за ней сталъ добиваться любви и вниманія управляющій магазиномъ. И разъ вызвалъ въ кабинетъ и говоритъ: – Или покоритесь на мою любовь или я васъ завтра же прогоню… И схватилъ въ отдѣльной комнатѣ и сталъ лобзать… А она въ обморокъ и теперь въ сумасшедшей[i]разсказалъ про мерзавца Долронесова у нихъ въ училищѣ который имъ всякія похабные анекдоты разсказывалъ и даже поучалъ и дава<лъ> адреса, какъ намъ метродтель купцамъ пріѣзжимъ. Не знаю, какъ это и звать, а по моему одно свинство и необразованіе. Потому что настоящее

// л. 59.

образованіе должно касаться того, что сидитъ внутри человѣка, отъ сердца и совѣсти. Интересно, какъ говоритъ объ этомъ графъ Толстой, мой настоящій образованный человѣкъ, хоть и графъ. Я–то ужъ его знаю и слыхалъ про него, потому что племянникъ мой и самъ по происхожденію оттуда, откуда онъ родомъ, съ Тульской губ Крапивенскаго уѣзда. Земля ли его И оставалось у меня денегъ восемьсотъ пятьдесятъ рублей. Какія ужъ тутъ дома, хоть Луша каждую бы ночь видѣла мохнатую собаку. Нѣтъ, ужъ… Такое разстройство въ семьѣ! И во въ рѣсторанѣ у насъ много разговоровъ промежъ себя. Маленькій у насъ былъ оффиціантикъ, Икоркинъ, по прозванію, – очень икорку любилъ слизывать съ ложечекъ. Такъ вотъ этотъ Икоркинъ и говоритъ въ буфетной, что пора и намъ подумать о себѣ и надо учред и что есть общество такое для нихъ и надо только записаться и тогда всѣ будутъ добиваться лучшаго положенія. Значитъ, чтобы сообща. – Ежели и согласятся зозяева, мы имъ сейчасъ – не желаемъ служить! И если всѣ оффиціанты такъ скажутъ, вотъ тогда и торгуй! Такъ мнѣ это понравилось и многимъ, но мы все это обсудили въ тайнѣ и собрались потомъ въ одномъ трактирѣ утречкомъ въ воскресенье. Пришелъ туду одинъ человѣкъ не изъ нашего сословія, а, но нашу жизнь знаетъ и сталъ объяснять. Очень натурально вышло по его словамъ. И мы согласились И Икоркинъ съ другими потолковалъ и велѣлъ притти утромъ въ трактиръ ʺХуторокъʺ обсудить. И надо, сказалъ, выбрать пятерыхъ изъ насъ. Стали толковать, на меня указали. Ну, чтоже дѣло хорошее. Вотъ мы и пришли въ Хуторокъ и поговорили. И прочиталъ онъ намъ бумагу по всѣмъ статьямъ и все очень хорошо. Все обѣщалъ сдѣлать самъ и общество утвердить черезъ полицію начальство. И такъ онъ обстоятельно все растолковалъ и такъ душевно разсказалъ, что я тутъ и рѣшилъ записаться. И всего три рубля въ годъ рлатить на расходы. Такъ хорошо на душѣ стало. Вотъ были мы всѣ какъ. Не люди, а тутъ какъ товарищи… труда… Помощь говоритъ, будемъ выдавать на старость и по болѣзни, когда кто не можетъ работать… Ободрилъ насъ онъ очень. Но только какъ метродотель узналъ, выговаривалъ намъ, что за новости затѣваете…. Да, ему хорошо, что <нрзб> прорва, не нашего поля ягода.[614]

Еще два письмеца отъ Колюшки получилъ. Написалъ онъ, что скоро выпустятъ и должно быть вышлютъ далеко куда… И утѣшалъ онъ меня. Вы, говоритъ, папаша, не бойтесь и не тоскуйте. Вѣрьте, говоритъ, что я какой былъ для васъ, такой и останусь, только скорбитъ душа моя. Знаю ваше положеніе и всѣхъ людей и скорблю и не думаю о себѣ. Для меня надо жизни, потому что, говоритъ, жизнь хороша, когда все хорошо. И пишетъ, что избираетъ себѣ особенную жизнь, и носитъ въ сердце сво-

// л. 59об.

емъ… Даже  какъ–то очень трогательно писалъ, какъ будто духовное слово. Читали мы съ матерью, и она заплакала… Горько было намъ. Всѣ на свободѣ и живутъ, а онъ неизвѣстно за что томится въ тюрьмѣ <нрзб>. Наташкѣ я прочиталъ и не велѣлъ сказывать никому. Задумалась она и тоже нлазами похлопала… Но она какъ–то не близко это приняла на сердце. Махнулъ я на нее рукой. – молода и не понимаетъ горя нашего. А я разъ[l]А Черепахина у насъ забрали–таки въ мобилизацію, но только онъ зацѣпился за статью и его въ госпиталь положили въ виду порошка и пытали его болезнь. А ему это только и нужно было. Прислалъ мнѣ письмо и пишетъ, что скоро должны его отправить на войну, потому что болѣзнь его проходитъ на время… Только  и служу было. Вотъ мнѣ Кузнецовъ и объяснилъ все про партіи и Колюшку и другихъ, только просилъ не разсказывать про него. Ну, я понялъ все. И вотъ что могу сказать…, хоть я, конечно, необразованный человѣкъ. Успокоилъ онъ меня! Больно мнѣ за сына, а позору нѣтъ, что онъ въ тюрьмѣ. Лишь бы экзаменъ здалъ и все будетъ хорошо. Долженъ же онъ помнить обязанности къ <нрзб>… А мнѣ господинъ Кузнецовъ и говоритъ: Это зависитъ отъ температуры характера. И что въ исторіи даже имена есть, какъ они приносили въ жертву все и очень хвалилъ, и

// л. 60.

про себя говорилъ, что онъ тоже служитъ дѣлу и будетъ писать въ газетахъ не только про пожары, а про все… Только будто сейчасъ цензура строгая, даже мнѣ руку пожималъ и говорилъ:

– Не чуете вы, что будетъ! А будете гордо смотрѣть всѣмъ въ глаза… Но то Хорошій онъ человѣкъ, но какъ жилецъ сомнительный. Деньги растягивалъ и разныхъ къ себѣ приводилъ въ комнату, что очень неудобно въ виду присутствія Наташи. Даже повизги у него въ комнатѣ и Луша видѣла очень нехорошую сцену. И когда я разъ ему замѣтилъ, онъ мнѣ сказалъ, что это естественно и тутъ не монастырь… Надо терпѣть, потому что время весеннее и студенты[o] мы черезъ рѣшетку и все. Поплакали. А потомъ я пошелъ справляться къ прокурору. Ни въ чемъ, говоритъ, онъ у васъ не виновенъ, а это его по особому правилу высылаютъ на неспокойствіе въ мысляхъ. Это чтоже. Въ мысляхъ… Да мало ли что у меня въ мысляхъ! Да за мои мысли меня бы ужъ можетъ въ каторжныя работы давно угнали бы… И кто же можетъ узнать мои мысли! Далъ я ему на дорогу пятьдесятъ рублей и обѣщалъ по красненькой въ мѣсяцъ посылать… А онъ говоритъ пятерки довольно и я вамъ все верну… Вотъ, что на старости лѣтъ пришлось принять… А, Господь оцѣнитъ и рассудитъ. Все Господь оцѣнитъ и взвѣситъ и скаже<тъ> правду всѣмъ.

Кончились экзамены и Наташка сейчасъ является къ[p] и говоритъ – дайте мнѣ платье надо и всю экипировку и я вамъ изъ жалованья отплачу. Я, говоритъ, ужъ поступаю въ магазинъ. Веселая такая, прыгаетъ, поетъ… Съ подругами за гор на прогулку поѣхали и съ компаніей. Развѣ ее удержишь… Пріѣхала на извозчикѣ въ три утра… Веселая и поетъ. Свободна, свободна! Мнѣ прямо счастье… На двадцать пять рублей трудно поступить, а я сразу на сорокъ… Сталъ я ее спрашивать

– Врешь ты! А она мнѣ: приходите къ намъ покупать… И Луша все не вѣрила. А дѣйствительно счастье. Подружкинъ дядя управляющимъ въ мага[q] извѣстномъ магазинѣ служитъ въ отдѣленіи.. магазинъ извѣстный, <нрзб>  у Бутъ и Брота… Не въ модное отдѣленіе, въ кассу. Справился, сходилъ туда. Повидался съ управляющимъ, все узналъ. Вѣрно. Управляющій такой бойкій, по–нѣмецки можетъ говорить, при мнѣ говорилъ, съ нѣмкой покупательницей. Такой жигулястенькій съ лысиной, на тонкихъ ножкахъ и франтъ такой. Галстухъ съ бантомъ и булавка

// л. 60об.

стрѣлкой, и лаковыя щиблетки и платочекъ въ боков карманѣ голубенкій и пенснемъ играетъ на шнуркѣ… – Намъ нужны образованные, они не просчитаютъ… Очень пріятно говоритъ… Вы тоже по коммерческой части… у кого, позвольте поинтересоваться… Вспомнилъ я все, перемогся и говорю: – по бѣльевому дѣлу и… а онъ меня про цвѣты… И такое ему я тутъ отмочилъ что онъ сейчасъ руками такъ вотъ, потеръ, и говоритъ –

–Это  у васъ очень сходно… удивительно… Вы намъ пришлите образцы… Въ потъ вогналъ… Какъ я вырвался отъ него не знаю, а онъ мнѣ на прощаніе:

– Такая милая барышня… милая… очень пріятно.

Пришелъ я глянулъ на Наташку и рукой махнулъ. Горбатаго могила видно сиправитъ. А она мнѣ: – Вотъ что выдумали! Чтобы мнѣ въ носъ совали! Ну, васъ! И такая стала самостоятельная, такъ Лушей и командуетъ… Я, кажется, даромъ теперь не буду ѣсть вашъ хлѣбъ… И вдругъ мнѣ красненькую и швырнула на столъ – вотъ вамъ впередъ за мѣсяцъ… Мнѣ впередъ выдали… Взялъ я тогда эту красненькую и, смялъ и ей бросилъ. А Луша сейчасъ за нее. И канителились тутъ они дня три съ платьемъ. И какъ нарядилась она и въ новую шляпку, очень мнѣ понравилось – совсѣмъ интеллигентная и какъ нужно… Прямо нельзя узнать – очень идетъ… Побѣжала она А потомъ прихожу изъ ресторана ночью, меня Луша и <нрзб> и показываетъ. – вотъ смотри… И подаетъ мнѣ палку… И съ настоящимъ серебрянымъ набалдашникомъ… Шесть рублей заплатила – это тебѣ въ подарокъ отъ жалованья… А мнѣ купила шляпку пять рублей дала… И сейчасъ шляпку стала примѣрять… Тронуло это меня очень. Чудная она. То зубъ за зубъ, а то вотъ… Пріятно отъ дѣтей получить подарокъ особенно отъ ихъ труда… Это такъ необыкновенно пріятно… Вывели въ люди и теперь она своими руками и отъ чистаго сердца… Такъ меня рсатрогала она. Пошелъ я къ ней въ комнатку – спитъ… Такъ–то сладко. Ротикъ раскрытъ, розовенькая такая, чистая лежитъ и тихо дышетъ и улыбка у ней была тогда чистая улыбка. Нагнулся я, слезы у меня подступили… и Колюшку вспомнилъ… и поцѣловалъ я ее въ лобикъ, душистый такой… чистый… А она проснулась… Папа… – такъ хорошо сказала… А я ей – спасибо, Ташенька за подарокъ… А она обвила меня рукой такъ. Шею… и поцѣловала.

– Я говоритъ, знаю, что я васъ обижала… и я вамъ больше буду платить. Замахалъ я рукой… А она мнѣ: – Такъ рада я… буду зарабатывать. И вдругъ вытащила изъ–подъ подушки грушу хорошую, мари–луизъ и мнѣ… Такое я счастье испыталъ. А Луша стоитъ и ворчитъ:

– Транжирка какая… Не умѣетъ деньги беречь… Зачѣмъ намъ подарки.

// л. 61.

Хорошо было намъ тогда… И птомъ стала аккуратно на службу ходить.

Такъ прошло мѣсяца три да… ужъ къ августу было дѣло… Отъ Колюшки письма получали каждую недѣлю… А потомъ вдругъ – нѣтъ и нѣтъ… Вдругъ въ начал концѣ такъ Iюля, Черепахинъ у насъ опять жилъ, вернули его съ госпиталя… и все концѣ войны говорить стали и, влругъ къ намъ опять на квартиру съ обыскомъ, какъ тогда.  Почему, что. Спрашиваютъ про Колюшку. Знать не знаемъ… Почему – спрашиваю, онъ въ Сибирь сосланъ… Молчатъ… Ста[r] Обыскиваютъ все, письма его прочли всѣ, у Луши въ рабочей корзиночкѣ хранились… Все перевернул<и.> Тогда я ужъ настойчиво. Да гдѣ же Колюшка? Молчатъ. <нрзб> отъ нихъ потребовала. Въ штатскомъ который молчалъ, а приставъ нашъ хорошій человѣкъ и шепнулъ  – убѣжалъ онъ оттуда… Перевернули все забрали письма, написали въ протоколъ и, мнѣ дали подписаться, что не знаю о Колюшкѣ и ушли. Такъ это насъ растревожило… Ну, и Наташка молодчина. Ужъ побывала на людяхъ, такъ зубъ за зубъ съ ними и даже дерзко… И изъ газетъ который – очень язвительно себя велъ съ ними.

А какъ ушли, онъ намъ и говоритъ: – я въ курсѣ дѣла и понимаю все у насъ въ редакціи редакторъ говорилъ, что скоро начнется…

– Что?

– А онъ намъ тержественно – у насъ ужъ неспокойно… во флотѣ движеніе… въ войскахъ броженіе. – Но телеграмму получили въ газету. Значитъ и вашъ въ подмогу ѣдетъ… Молодчина! Понимаю я его и сочувствую… И Черепахинъ подтвердилъ, говоритъ: – Ухъ мы покажемъ…

И Николай Яковлевичъ – человѣкъ замѣчательный и вы увидите… Онъ еще имъ покажетъ… Что дѣлать! Привыкъ я подчиняться воли Божіей. Что жъ говорю, Луша, плакать тутъ нечего… Ну, убѣжалъ… Значитъ ему такъ надо… Онъ, говорю, не для себя хлопочетъ… А она склонилась н<а> столъ и плачетъ такъ жалостливо… И всѣ мы Мать вѣдь и при томъ женщина… Всѣ мы тутъ ее утѣшали… Вотъ что значитъ, всѣ–то мы люди небольшіе и всѣ чувствовали. Даже который на скрипкѣ игралъ по садамъ увеселительнымъ, а ужъ больной былъ въ чахоткѣ и тотъ поднялся и стоялъ въ дверяхъ… Страшный онъ былъ, коще–мощей и пальцемъ все такъ – грозилъ насилу его господинъ Черепахинъ увелъ. А газетчикъ сейчасъ потребовалъ перо и сталъ писать. Завтра, говоритъ, вся всѣ узнаютъ и что онъ онъ убѣжалъ… И на этомъ рубль получу и знаю на что обратить… И такъ быстро написалъ и намъ прочиталъ сочиненіе.

Пошелъ я въ ресторанъ, а тамъ ужъ знаютъ… Про тебя, говоритъ, въ газетахъ напечатали, что у тебя сынъ изъ Сибири убѣжалъ… Прочиталъ я все, такъ и ахнулъ… а тамъ все! Что  сынъ мой, что мое имя отчество  фамилія и изъ  какого и ресторана, все… И не было этого и

// л. 61об.

читалъ жилецъ–то… а тутъ все… А тутъ меня  вдругъ къ директору. Прихожу въ кабинетъ, къ г. Штроссу… Такъ гордо на меня и съ крикомъ: – Безобразіе! Репутація нашего учрежденія страдаетъ… Опять исторія! – Я имъ объяснилъ все, такъ и такъ… А онъ на меня

– Это чортъ знаетъ…  У насъ такіе и такіе люди бываютъ…  Мы не Хуторокъ!  У насъ аристократія ты!... И вдругъ:

– Я[s] Вы больше не можете у насъ служить! Я сразу и не понялъ…

Я–то при чемъ? Господи! А онъ поднялся съ кресла да на меня:

– Ступайте сейчасъ же!... Я ему говорю – двадцать лѣтъ у васъ…

А онъ мнѣ:

– Хоть сто лѣтъ! Тогда у васъ обыскъ, теперь все извѣстно про нашъ ресторанъ… Тогда я пропустилъ сквозь пальцы, а теперь я не желаю безпокойства съ администраціей… Можете уходить… Сперло у меня въ горлѣ и говорю. – Густавъ Карлычъ, это за мою службу… я вѣрой и правдой служилъ… все все здоровье положилъ… А онъ мнѣ:

– Очень жаль, но мы бережемъ свое доброе имя… Изъ–за васъ намъ непріятность… У насъ соціалисты служатъ револю… у нихъ дѣти такіе… Не могу! Вамъ контора выдастъ пособіе – въ пятьдесятъ рублей за вашу службу, но я… не могу… Такъ вашъ сынъ или братъ, чортъ знаетъ кто изъ вашей семьи покушеніе какое или еще хуже, а потомъ намъ на всю Россію.. нѣтъ, нѣтъ… Я больше не разговариваю. И сейчасъ въ ресторанный телефонъ – вызвалъ метродотеля и говоритъ при мнѣ – сейчасъ же дать знать конторѣ – выдать по моему личному распоряженію пятьдесятъ… нѣтъ пусть ужъ семьдесятъ пять рублей и залогъ его въ и сейчасъ же отпустить Якова Скороходова, сею минуту… – Ступайте, – говорит<ъ.> Посмотрѣлъ я на нихъ, какъ они въ креслѣ сидѣли, нога на ногу, красные, какъ клопъ надутый и что–то въ бумагахъ на столѣ отыскиваться и хотѣлъ я имъ отъ души сказать хорошее слово. Такъ вотъ – у–у… хотѣлъ ихъ… такъ вотъ… обругать съ глазу на глазъ, да вспомнилъ что тогда не дадутъ мнѣ награды моей да еще съ залогомъ проканителятъ… и слезы у меня въ глоткѣ застряли… на коверъ ихъ посмотрѣлъ, такъ все у нихъ устроено хорошо и каминъ топится и сухарики при кофе… И говорю: –

– Ваша воля… обижайте… Только, конечно, всѣ помирать будемъ…

Заплакалъ я, не сдержался… А онъ зашумѣлъ бумагами и сказалъ:

– Не мѣшайте… не говорите пустяковъ… и замѣшалъ ложечкой.

Вытеръ я слезы на лѣстницѣ, чтобы не видно было и къ контору. А тамъ ужъ готово дѣло – пожалуйте. Взялъ я свой залогъ двѣсти рублей и награду. Пришелъ въ буфетную, стали сочувствоать. Дворникъ мнѣ Поругали мы администрацію, а что отъ словъ сдѣлается. Простился съ метродотелемъ[615]

// л. 62.

Говорю: – прощайте, спасибо за хлѣбъ и соль. Вотъ мнѣ и награду дали за службу… А онъ мнѣ:

– Жаль, говоритъ, опытный человѣкъ и такъ все вышло… Даже руку мнѣ подалъ на прощанье… Потомъ отозвалъ въ сторону и сказалъ:

– Я, можетъ быть на то лѣто садъ лѣтній сниму на себя, тебя завѣдующимъ непремѣнно, ты навѣдайся къ веснѣ… на тебя можно положиться… Вошелъ я въ нашъ бѣлый залъ… Много я тутъ силъ оставилъ между столовъ на паркетахъ, а жалко стало… Двадцат<ь> два годка! Посмотрѣлся по стѣнамъ… Долженъ знать, что не въ этихъ покояхъ помирать буду, когда нибудь да надо же разставаться… И совѣстно людей – словно какъ паршивца, какъ вора какого выгнали… ая… я за двадцать два года сколько передѣлалъ… и сколькихъ ублаготворилъ… Слѣдовъ не осталось отъ такой службы, въ воздухъ и въ ноги она уходитъ… и въ ногахъ кричитъ… И пошелъ… И какъ вышелъ черезъ боковой проходъ, и пошелъ мимо парадной, чтобъ съ швейцаромъ попрощаться, изъ автомобиля самъ г Карасевъ выходитъ и швейцаръ ихнюю любовницу высаживаетъ, ту, которая хоть на скрипочкѣ играла у насъ Пок Одолѣлъ онъ ее большой цѣной… И такая она стала знаменитая красавица и въ такихъ одеждахъ ходить стала… И какъ укоръ мнѣ какой было это! А я–то ее пожалѣлъ тогда! А она такъ все обставила дѣло и такъ <нрзб> г Карасева своими манерами и, какъ говорилъ Метродотель, что будто бы возможно, что и женится… Хотя у нихъ ее намѣревается къ себѣ переманить другой милліонеръ и фабрикантъ… Эта въ обиду себя не дастъ, хоть и вся–то въ пять фунтовъ, что и обожаютъ нѣкоторые… что они очень при изварщеніи чувствъ своихъ обожаютъ, маленькая, какъ бѣлка… И такая меня злость взяла на все… И не зашелъ я къ швейцару. И домой идти не могъ, какъ стыдно мнѣ стало передъ Лушей. Какъ все равно я отринутый какой сталъ и опозоренный… Вѣдь двадцать два года на одномъ мѣстѣ и такое обхожденіе… Такъ ходилъ я п улицамъ безъ направленія… Зашелъ въ часовню Спасителя, постоялъ… И молиться не могъ. На мосту постоялъ… Всѣ за дѣломъ, бѣгутъ, ѣдутъ, везутъ… Въ магазинахъ торгуютъ… Стыдно стало… а я теперь безъ опредѣленнаго занятія послѣ трудовъ жизни. Это особенно тяжело. Я такому дѣлу служилъ всю жизнь, по ресторанамъ и трактирамъ. Безполезное дѣло мое… Стою и смотрю на воду, какъ течетъ и течетъ…. Пошелъ дальше… Ну да пойти. Къ Кир. Сав. И прошелъ было, да вспомнилъ да какъ представилъ его лицо съ бородкой, да какъ онъ глазомъ подмигиваетъ да ротъ кривитъ, не пошелъ. Очень онъ недовольныя такими происшествіями… и совсѣмъ рѣдко сталъ приходить. Нѣтъ въ немъ настоящей дружбы. Надо домой итти. И вышелъ И зашелъ я въ улицу одну, сами ноги привели…  И вспомнилъ я, что здѣсь, гдѣ домъ барышень Пупаевыхъ. А Такъ все и встало въ <нрзб>

// л. 62об.

Мимо воротъ прошелъ и остановился. Хорошо тогда было. Вывѣсочка виситъ про попечительство о бѣдныхъ, въ окнахъ у барышень цвѣты въ горшочкахъ и занавѣски прозрачныя и чистота. Ихъ никто не выгонитъ ни откуда… И ихній автомобиль стоялъ у рыльца и шоферъ знакомый все тотъ же въ мѣховой шапкѣ купитъ папироску и дремелтъ… И совѣстно мнѣ стало какъ онъ на меня посмотрѣлъ и узналъ. – какъ написано на мнѣ, что меня устранили отъ дѣлъ. Окликнула меня тутъ женщина, сосѣдка по квартирѣ, супруга машиниста съ жел дороги… Спрашивать про Лушу стала… Не къ намъ ли  навѣстить… Стала чай звать пить. А и вспомнилъ, что про старичка учителя и сказалъ, что вотъ навѣстить хочу его да не знаю не переѣхали… Оказывается, здѣсь и совсѣмъ плохъ. Пошелъ я съ ней во дворъ. Все равно – давно не видалъ я душевнаго человѣка. Прошелъ къ нему въ квартиру, а онъ, оказывается, въ  кухнѣ лежитъ ужъ – ему отдѣлили уголокъ… Сынъ–то его былъ на службѣ, а супруга ихъ высунулась и строго мнѣ такъ – Ему не до гостей… пройдемте… Извинился я, прошелъ къ нему и пальто не снялъ. Такъ за ширмочками на диванчикѣ онъ лежалъ, дремалъ, голова его газетой прикрыта… И воздухъ у него нехорошій… Услы Кахарка его окликнула. – Завонялъ онъ всю кюхню – рветъ… – сказала мнѣ тихо… – гніетъ у него внутрѣ. Увидалъ онъ, посмотрѣлъ онъ на меня и узналъ. Даже заплакалъ и поднялся… и за животъ схватился, опять упалъ… И рукой поманилъ. Очень бѣдственное положеніе. Сѣлъ я къ нему на стульчикъ, а онъ пожалъ руку мнѣ и показалъ на животъ. – Вотъ, и заплакалъ… – завтра въ больницу… помирать… въ раковую клинику… у меня ракъ… Приглядѣлся я къ нему, а по немъ, знаете, эти насѣкомыя ползаютъ… вездѣ и п лицу, онъ ихъ стряхивалъ все… Плачетъ и говоритъ: – въ банѣ четыре мѣсяца не былъ, не сводятъ… сынъ каждую копейку бережетъ, надо извощика… и въ номерѣ, а жалко… Закрылъ рукой глаза и затрясся… Вотъ… какъ, Лука Яковлевичъ… законъ Божій поминаютъ… Я не могу чаю вамъ предложить… А кухарка выставила голову и шепчетъ:

– Каторжники проклятущіе… Мнѣ жалованья за три мѣсяца не даютъ, все въ банкъ носятъ… сволочи! А онъ мнѣ: – насилу умолилъ въ клинику помирать… тамъ меня въ ванну посадятъ… Вотъ Наталья меня <нрзб>… Они комнату мою сдаютъ, и все деньги берутъ… я имъ довѣренность выдалъ въ казначейство ходить пенсію… А теперь не даютъ… Я письмо написалъ батюшкѣ, чтобы подѣйствалъ проповѣдью, а такъ не хочу сына страмить оффиціально, а то еще по службѣ ему повредишь…. И тутъ я не выдержалъ и разсказалъ ему про свое горе. А онъ и говоритъ… Счастливый вы человѣкъ… Я все понимаю. И скажу – счастливый вы человѣкъ… Я ему сталъ все подробно объяснять, а онъ мнѣ опять

// л. 63.

все про счастье. Сталъ я про доктора спрашивать, а онъ и говоритъ:

 Былъ разъ полицейскій докторъ, а потомъ и не было. Вы, говоритъ,  страдаете за сына, а я… отъ сына… И такъ благодарилъ на прощанье<.>

Пять мѣсяцевъ человѣка не видалъ… только Наталья… А сынъ и не зайдетъ и внучку не пускаютъ отъ заразы… И когда вышелъ я на чистый воздухъ, почувствовалъ я, что я счастливый человѣкъ… А–а! Колюшка бы не бросилъ меня такъ Наташка всетаки понимаетъ обязанности долга. И въ всетаки въ тяжеломъ чувствѣ пошелъ я… А посмотрѣлъ на парадный подъѣздъ барышень Пупаевыхъ, взяло меня сердце. Надо домой итти. Какъ Лушѣ–то я скажу?! Что скажу? И опять же жилецъ меня  подвелъ… Конечно, безъ этого <нрзб>. Ну, да что говорить. Все было. Какъ клубокъ несчастій опуталъ семью мою. Я не видалъ счастливыхъ людей вокругъ себя. Всеобщее безпомощное состояніе и такъ во всю жизнь. Только, конечно, средства много значатъ. Вотъ Кир. Сав. можетъ обо всемъ разговаривать и про суть жизни, когда у него гарантія есть и никто его не прогонитъ, и онъ такъ искусственно можетъ дѣйствовать словомъ и нырять. А если къ чистымъ сердцемъ и безъ кривлянья – тутъ тебя и смазали. Жилецъ былъ ужасно какъ убитъ. Даже волосы ерошилъ и руки мнѣ жалъ и божился. Я, говоритъ, рубл[t] два рубля по пятачку за строчку на хорошее дѣло хотѣлъ… а не для прославленія себя… А Наташа, прямо заявила, что будетъ давать намъ половину. И переселились мы въ квартиру у заставы. И такъ прошло дня три, какъ  является Икоркинъ ко мнѣ. И никогда я съ ними дружбы не велъ, а онъ является и говоритъ торжественно, даже въ видѣ рѣчи: Наше общество еще не устроилось а вотъ примите отъ насъ для поддерживающій три рубля. – это по цѣлковому въ день изъ общаго сбора. Мы солидарны и постановили большинствомъ голосовъ по копейкѣ съ ежедневно вамъ приподносить да постояннаго мѣста взамѣнъ вычетовъ на войну, что теперь отмѣнили въ виду безполезности и кражъ. Такъ торжественно сказалъ, даже руку за бортъ положилъ, какъ у насъ господа дѣлаютъ при разговорѣ на юбилеяхъ. Тогда я сказалъ все отъ сердца, что не въ столь бѣдномъ положеніи, потому что у меня семьсотъ рублей есть и доча дастъ двадцать пять рублей. Но Икоркинъ сказалъ – все взвѣшено и приведено въ извѣстность это вашъ фондъ на чорный день, теперь на мѣсяцъ такъ будемъ дѣлать изъ уваженія. И даже не остался пить чай, а попросилъ расписку въ полученіи и Вотъ! вотъ всякое проникновеніе чувства. И сдѣлали наши <нрзб>… Оффиціанты и жалу<нрзб> Знаю я, пойди къ г Карасеву или къ Глотанову, – они дадутъ мнѣ по красненькой и другіе, не у меня ноги не рѣшатся пойти, потому что они мнѣ какъ <нрзб>  изъ униженнаго состоянія моего дадутъ, а мои товарищи изъ у

// л. 63об.

уваженія и по чувству. А вечеромъ какъ–то мнѣ Черепахинъ говоритъ

– Вотъ вамъ пять адресовъ кондитеровъ, у кого я на балахъ играю – васъ съ удовольствіемъ старшимъ будутъ брать. Поблагодарилъ я его и сказалъ что такое знакомство у меня есть и я уже рѣшилъ такъ пока въ розницу себя отдавать на случай. Это–то я ужъ въ тотъ же день рѣшилъ. И перешелъ я на другое занятіе – приходящимъ оффиціантомъ по <нрзб> . Оно не такъ почетно, и не такъ вѣрно, но жить можно. Три рубля съ вечера кромѣ чаевыхъ шестьдесятъ рублей можно заработать конечно ночной работой. И я приступилъ… ударяя себя по самолюбію… Да, ужъ эта работа много ниже… Приступилъ съ покорностью судьбѣ. Тяжко, конечно, для самолюбія и физически, потому что и зависимости больше и вкусы разные – сегодня у одного кондитера, завтра у другого, и опять ночная работа – раньше какъ въ семь часовъ не уберешься, отвѣтственность  – люди съ вѣтра все, подручно–то – и воровство… очень опасно. На балахъ–то всякаго народу бываетъ. Мельхіоръ крадутъ такъ, что не замѣтишь, а про серебро и говорить нечего. Опять нужна строгость съ подручными, но къ чему я не приученъ характеромъ. Раньше товарищи были, въ ресторанѣ и всѣ одну школу проходили, а тутъ я за старшаго по представительности и аристократному… И потомъ очень смущеніе брало на тостахъ. И грубости больше. Въ ресторанахъ если не пренебрежительное отношеніе, такъ равнодушно, а тутъ бываетъ очень грубо иной разъ. Потомъ надо приноровляться и знать кого впередъ удовлетворять. Какъ напримѣръ, середъ бала обношеніе пирожками съ икрой, надо на чеку, чтобы сперва родителямъ жениха, и тѣмъ на кого укажутъ хозиянъ, кто больше вліянія для свадьбы имѣетъ… Вотъ тутъ непріятности бываютъ. Разъ такъ–то вотъ старушка одна въ уголку сидѣла, а я ее проглядѣлъ – думалъ такъ себѣ старушка, а она бабушка съ милл милліономъ, а я мимо нея да барынѣ толстой въ серьгахъ поднесъ пирожки, такъ старушка меня осломъ обозвала и за фалду дернула. И вся–то  съ косточку. Хозяина позвала и при всѣхъ гостяхъ строго такъ. – У васъ, говоритъ, порядка не знаютъ…уваженія не умѣютъ оказать… Я бы за внучкой капиталъ давала, а и меня на задній планъ! Внушите дуракамъ вашимъ, хвостатымъ. Плевка старушка–то не стоитъ по существу, – меня распушили очень. А потомъ много и грубостей всякихъ. Такъ, въ ресторанахъ, незамѣтно все насчетъ женскаго полу, а на свадебныхъ балахъ, особенно у сѣрыхъ людей – и торговцевъ тамъ лабазниковъ и другихъ – вопросъ этотъ обстоитъ неблагополучно. Очень лихи молодые люди изъ купчиковъ и <нрзб> насчетъ дѣвицъ и любятъ сорвать плодъ подъ шумомъ съ легкомысленныхъ дѣвицъ, раздраженныхъ невыходомъ замужъ танцами подъ музыку и тайнымъ употребленіемъ изъ буфета. Снюхиваются съ невѣроятной быстротой и ищутъ укромныхъ

// л. 64.

уголковъ.  И не только дѣвицы, а наичаще молодые женщины, которымъ очень трудно это дѣло произвести при семейной обстановкѣ и ищутъ удобнаго случая по баламъ. Вотъ тутъ и слѣди чтобы не было непріятности. Я Часто съ на двѣ стороны удовлетворять надо. Даже до смѣху. Подойдетъ какой сытый и степенный человѣкъ и говоритъ прямо, – послѣди, говоритъ, чтобы вотъ эта барыня, въ жолтомъ платьѣ… и тотъ вонъ съ хохломъ… послѣди. Понятно, чего послѣди. А то молодецъ какой, мигнетъ и шепчетъ: – гдѣ у васъ тутъ, чтобы люди не ходили… и цѣлковый суетъ.

И скандалы часто на этихъ былахъ. И изъ–за провизіи. Тутъ среди хорошаго товара парочку индѣекъ тронувшихся велитъ впустить а на конецъ стола, гдѣ народъ пониже, а тутъ и скандалъ, если поваръ въ марганцѣ хорошенько не вымочетъ… И значитъ чаевыхъ не жди. Тревожная служба. Пріѣхали веселиться и пожрать, а ты какъ каинъ–авель мучаешься подъ музыку. Надо знать эту службу… и которая подъ конецъ жизни изъ человѣка призводитъ клячу натуральную. Поглядѣть на васъ, такъ всѣ вы облѣзлые и съ болѣзнями ногъ и груди… и въ чахоткѣ много насъ погибнетъ въ виду простудъ. А мнѣ сразу переломъ. Изъ теплыхъ и роскошныхъ залъ съ зеркалами въ нѣдра сквозного вѣтра и всѣхъ неудобствъ. И вся–то жизнь моя какъ услуженіе на чужихъ пирахъ. Никакой другой жизни и не было. Словно пируютъ кругомъ изо дня въ день, а ты мотаешься среди съ блюдами и по бокалами и смотришь на поглощеніе напитковъ и ѣды. И всю жизнь въ ушахъ польки и вальсы и звонъ стекла и стукъ ножей, и пальцы, которыми подзываютъ. А вѣдь хочется вздохнуть свободно и чтобы душа развернулась и глотнуть воздуху хочется во всю ширь, ибо уже въ груди першитъ и въ носу отъ чада и гари и закусоки винныхъ запаховъ. Тяжело… И за все за все къ концу жизни болѣзнь и скорбь. И для души нѣтъ удовлетворенія въ жизни зачѣмъ – раздумаешься иной разъ послалъ меня на землю премудрый творецъ, зачѣмъ? И зачѣмъ посылаетъ всѣхъ утруждаться, зачѣмъ? И сколько лѣтъ, сотенъ лѣтъ можетъ быть земля вертится съ нами бездомными и не видящими жизни. Зачѣмъ такъ над<о?>

Сердца нѣтъ въ людяхъ, и не такъ разсуждалъ Кир. Сав. образованныхъ будто они понимаютъ все. Не понимаютъ. И не желаютъ даже понимать. Ибо если понимали бы они, то не ходили по ресторанамъ. А они ходитъ въ большомъ числѣ . Ибо если бы не ходили или по ресторанамъ, то не надо было бы васъ выдумывать и обращать на такое пустое занятіе, чтобы обратить въ мочалку и швырнуть. Никто не воротитъ мнѣ молодости и не обратитъ меня на иную дорогу жизни, такой жизни чтобы я могъ дышать и чувствоать жизнь… Несправедливо и позорно.

И такъ я съ мѣсяца два  подвизался въ розницу. И тоска насъ ѣла за Колюшку потому что пропалъ человѣкъ, сынъ пропалъ… И зналъ я, что на предпріятіе онъ пустился, и это  всѣ мнѣ такъ  говорили. Слезъ нашихъ

// л. 64об.

никто не видалъ, которыхъ можно бы было выжимать изъ они всѣ въ подушки уходили въ ночной тишинѣ при лампадкѣ… И береглись мы оба другъ отъ друга даже, чтобы не разстраивать. А тутъ еще Наташа насъ удручать стала. Приходитъ съ службы изъ магазина истомленная и сидитъ. Сперва было по театрамъ ходила, прыгала, а потомъ уткнется въ комнаткѣ и не выходитъ. Луша мнѣ стала говорить. – Поговори ты съ ней, поговори, пытала я ее. Замужъ ей надо. Замужъ. А за кого можно теперь замужъ, когда жизнь переходитъ на холостую ногу. У меня кругъ знакомства – оффиціанты да повара да Кир. Сав. единственный безъ нашей спеціальности, но онъ совсѣмъ меня покинулъ и замѣтно не хочетъ итти при моемъ положеніи послѣ газетнаго объявленія. Встрѣтился я съ нимъ на улицѣ а онъ перемахнулъ на другую сторону. И я заговоривалъ съ Наташей, не она только оговаривается, что ей не легко. Просчитала семь рублей за первый мѣсяцъ и еще четыре за второй. Не то, не то… Она такая еще легкомысленная, что на деньги ей наплевать. И вотъ я рѣшилъ самъ сходить посмотрѣть на ея положеніе. Пришелъ, подняли меня на верхъ на машинѣ. Вошелъ, какъ бы покупать и разсмотрѣлъ ее – сидитъ въ клеткѣ и печаткой пощелкиваетъ, и слышно только И этотъ самый господинъ очень <нрзб> припомаженный и вертлявый, лысенькій все перепархиваетъ съ[v] Нагналъ, кричу: – Колюшка… Обернулся онъ да ко мнѣ.  Тутъ же на улицѣ обнялись мы… публика смотрѣла должно быть, но намъ что публика! Растяло во мнѣ сердце. Вотъ была радость! Взялъ я его руки, держу, плачу… дрожу. И онъ…  Только бормочетъ, Папаша… милый… Потомъ осмотрѣлся, взялъ меня подъ руку и говоритъ: – зайдемте куда–нибудь… Домой говорю мать повидать надо… А онъ мнѣ – Нѣтъ. Нельзя… Вѣдь я бѣгами здѣсь… Пойдемте… Нашли мы портерную поглуше, зашли въ заднюю комнатку, спросили пару пива. Смѣемся сидимъ… ей–Богу. Слезы у меня, и смѣюсь… Свѣтло кругомъ и весело… И онъ Какъ ты, какъ? – спрашиваю его. – Ничего, – говоритъ. Третій день здѣсь… все васъ сторожилъ и квартиры я не рѣшился… Разъ меня слѣдилъ какой–то <нрзб> я ускрылся отъ него Теперь не могу къ вамъ. Про мать, про Наташку… Хочется мамашу по

// л. 65.

видать… – Да гдѣ живешь–то спрашиваю. – У одного хорошаго человѣка въ семейной обстановкѣ. Гдѣ – говорю. Я къ тебѣ приду… Нѣтъ, не надо… не могу сказать… Вы и себя и меня  и другихъ можете погубить. Даже обидѣлъ онъ меня этимъ. Не обижайтесь, говоритъ… Такъ надо. И ничего не сказалъ, какъ жилъ тамъ въ Сибири, какъ ушелъ. Плохо говоритъ и разсказывать нечего… И вздохнулъ. И теперь я уже не Колюшка а проживаю подъ другимъ именемъ. И такъ мнѣ тяжело отъ этихъ словъ стало. Взялъ я его за руку. Коля, – говорю. Милый ты мой и дорогой сынъ. Пожалѣй себя и меня. Отстань ты отъ такого дѣла, вернись къ нашей трудовой жизни… Будемъ вмѣстѣ нужду терпѣть и будетъ хорошо. А онъ Говорю, что вотъ Наташа служитъ, что меня выгнали изъ ресторана, что теперь ночной я работой по баламъ… А онъ только такъ, такъ, говорите… говорите… Мнѣ такъ хорошо, какъ вы разсказываете… А самъ губы подбираетъ и глазами жмется… И Про кинарейку даже спросилъ… А она издохла у насъ отъ такого жильца. Говорю ему: – повинись ты, сходи самъ къ генералъ–губернатору. Можно прощеніе заслужить слыхалъ я… А онъ мнѣ даже со злостью. Вы съ ума сошли! Я теперь иду другой дорогой. – Хорошая твоя дорога! очень хорошая. На кого ты похожъ сталъ. А онъ прямо весь, какъ скелетъ. Съ лица блѣдный и какъ прозрачный и вытянулся онъ ростомъ и пальцы какъ костяшки.

– Знаете, говоритъ, что я вамъ скажу! Я теперь счастливый человѣкъ. Я теперь Пусть я мытарюсь, но я счастливый… Я не для себя живу, нѣтъ… и за эти дни вынесъ много, но если бы мнѣ пришлось вынести еще втрое, а бы не повернулъ назадъ. Да спрашиваю. Конечно, твое дѣло, тебѣ лучше видѣть. Меня–то пожалѣй, вѣдь никого примнѣ, вѣдь старость стучится… мать старѣетъ. А онъ мнѣ Не говорите, не надо. Я всѣхъ жалѣю. Вы моихъ мукъ не знаете… – Вотъ видишь, самъ говоришь болѣешь… Ну, довольно. Я радъ повидать васъ. Кто знаетъ, что будетъ. Схватилъ мою руку, стиснулъ такъ, стиснулъ… Знайте, говоритъ, что вашъ Колюшка никогда васъ не опозоритъ… Спасибо, милый папаша, говоритъ. Я видѣлъ много въ вашей жизни всего и знаю какъ люди живутъ. О неправдѣ въ жизни я первый отъ васъ услыхалъ, ваши яростныя слова. Вы первый мнѣ толчокъ дали… И руку мнѣ  опять сжалъ. Спасибо.  Вы меня хорошо воспитали, вы меня не научили  подлости. Вы честный человѣкъ и труженикъ! Господи! Дай ему Богъ! Какъ ласково говорили! такъ смягчилъ мое сердце. Можетъ быть и не придется увидеться еще, но помните, если что вы услышите обо мнѣ, о Сергѣе… – Какъ о Сергѣе…

– Да, я теперь Сергѣй… такъ надо… Услышите ежели, тамъ знайти, что вашъ сынъ

// л. 65об.

Вотъ я ему и говорю: – Слышалъ я про васъ много и пишутъ теперь подробно не ждалъ я, что мой сынъ на такой путь встанетъ… И – Да вѣдь же сами говорили всегда, что не такъ устроена жизнь… Вотъ мы и хотимъ ее перевернуть! И такъ гордо сказалъ. – Не будь говорю этихъ негодныхъ жильцовъ у меня, теперь бы ты экзаменъ сдалъ. А онъ даже передернулся. – Оставьте! Они святые люди! – Покачалъ я головой. Святые… А онъ мнѣ: – Не знаете вы… Что не знаю. Очень все хорошо знаю… Такихъ вотъ неопытныхъ ловятъ и натравливаютъ, а сами въ кусты

– Ложь! – говоритъ. – Сами не знаете, что говорите. … Вы помните его хорошо? помните? – Ну помню, – говорю… – Кто уже нѣтъ… Какъ нѣтъ? Вы помните, что въ февралѣ было? – и такъ спросилъ и въ глаза пристально поглядѣлъ. – Что было? – Когда стекла полетѣли…

– Ну?  Это онъ… И торжественно посмотрѣлъ на меня. А меня отъ этихъ его словъ въ дрожь бросило… – Ну, такъ вы и не говорите, что заманиваютъ… Помолчали мы… такъ мнѣ страшно и безысходно стало. Вотъ что!... А та, спрашиваю… <нрзб>  его сожительница? Это его сестра… Что? По отдѣльному паспорту? – Да, сестра… И[w] Ну и довольно говоритъ. … Вотъ что, я съ мать хочу видѣть…

Вотъ что… Я всѣмъ хочу видѣть… – та вѣдь ты, говорю, не хочешь къ намъ. Нѣтъ. Я приду… Все… у васъ же лица… Нельзя… И лучше не надо… не надо… а то она хуже разстроится. Она плакать будетъ, и мнѣ будетъ тяжело… Вотъ что! Не сказывайте ей, что я здѣсь. Скажите, что отъ кого–нибудь узнали, что живу я ну… на уралѣ, на заводѣ работаю… Или вотъ что… письмо я ей напишу. И постучалъ, чтобы чернилъ дали. Вырвалъ листокъ изъ книжки и сталъ писать… Хорошее было письмецо. Наизусть его Луша вытвердила… Мамуленька моя безцѣнная… И какъ писалъ, закрылся отъ меня рукой. Плакалъ онъ, я ужъ его знаю. То горячъ и сурокъ, а то такой нѣжный и трогательный… На заводѣ я, пишетъ служу, и можетъ быть скоро пріѣду… Потомъ мы я еще молилъ его уйти отъ такой волчьей жизни. Вѣдь ты теперь потерялъ видъ человѣка, разъ скрываешься и по чужому виду, какъ какой звѣрь… Жалко мнѣ тебя, мою кровь… Посмотри ты на мое сердце… Коля! милый мой, желанный! Какъ мы тебя у Бога просили, чтобы былъ у насъ сынъ, родной нашъ… утѣшеніе въ старости… А онъ пожалъ плечами и замолчалъ. Потомъ вдругъ и говоритъ. Вотъ что, папаша. Я васъ уважаю. Скажите мнѣ по чести–совѣсти, какъ передъ Богомъ. Вы мою мать могли бы продать? или Наташку? – Вотъ ей–Богу такъ вотъ сказалъ. Посмотрѣлъ я на него и говорю: Ты съ ума сошелъ? – Ну, вотъ видите. Посмотрѣлъ я на него и говорю: Ты сума сошелъ? – Ну, вотъ видите. Такъ и <нрзб> . Для меня наче невозможно. Потомъ похлопалъ меня по спинѣ. И улы

// л. 66.

бнулся… – Ничего, ничего… Я очень радъ, что увидалъ васъ… <нрзб> ты мой папка… – Такъ меня это растрогало. Никогда такъ не говорилъ! а тутъ… Какъ брать… или какъ самый близкій другъ… – Увидите что скоро лучше будетъ… скоро… Пошли мы изъ пивной. Остановился на углу. Ну, теперь мнѣ въ эту сторону надо… Поцѣлуйте меня… и когда я сталъ его цѣловать… И ужъ темно было на улицѣ… Онъ вдругъ мнѣ на ухо тихо–тихо: – благословите меня… какъ отецъ… сердцемъ… И я его перекрестилъ… въ послѣдній разъ… Я бывало, часто ихъ крестилъ и Наташку. Съ измалѣтства такъ ихъ велъ. Придешь бывало, изъ ресторанъ и перекрестишь на сонъ. И такъ мнѣ вспомнилось и все, какъ я ихъ кресилъ въ нашей квартиркѣ… а они и не видали, во снѣ пребывая. И разошлись мы… И попросилъ я его притти еще разъ, но онъ отговорился <нрзб> отъѣздомъ. И разошлись мы. Оглянулся я и смотрѣлъ, какъ онъ въ темнотѣ скрылся. Какъ ото<нрзб> мнѣ сердце. Не дай Богъ никому испытать. Вѣдь мой онъ, мой, родной и не мой. Раздѣлило насъ что–то… и видѣлъ я, что тамъ сильнѣе. Всѣмъ пренебрегъ онъ и роднымъ кровомъ, и наши… и жизнь его неизвѣстная и въ тревогахъ и страхѣ. И не могу я этого понять. И вѣдь самъ скорбѣлъ и томился и слышалъ. Кто же это такое? Должно быть отъ особеннаго чувства въ душѣ. Мнѣ не хватило силы тянуть мою скорбную жизнь и смотрѣть на всѣ насправедливости, а онъ что видѣлъ? И не хватило у него силы по неопытности и молодому характеру. Господь знаетъ и разсудитъ всѣхъ. А только сына лишенъ я, единственнаго достоянія и утѣхи. И совсѣмъ закрылось отъ меня счастье. И такъ съ гирей въ груди шелъ я и слышалъ какъ кругомъ звонили на колокольняхъ, ибо время было всенощное. И передъ незнакомой церковью стоялъ я… и видѣлъ свѣчи черезъ стекла. И зашелъ. Никого еще не было, кромѣ богомолокъ. Еще темновато было. Прошелъ я въ придѣлъ. И увидалъ распятіе съ лампадой. И повалился я передъ распятымъ Христомъ и замеръ въ истомѣ чувствъ. И подымался и смотрѣлъ въ ликъ скорбный и страдающій… Такъ я смотрѣлъ и безъ словъ и безъ разсужденія. Смотрѣлъ такъ, что Онъ мнѣ какъ живой казался и я видѣлъ какъ будто его глаза на меня съ сожаленіемъ состраданіемъ смотрѣли. И такъ стоялъ я… И кто–то мнѣ на голову руку положилъ. Поднялъ я голову  – никого, такъ просто почудилось мнѣ. И вотъ, скажу. Какъ успокоенный вышелъ я… Какъ онъ, съ креста снизошелъ въ мою душу и успокоилъ. И такая въ мнѣ мысль была успокоительная. Вотъ Онъ, самъ Господь страданіе принималъ и его распяли… Его распяли и Онъ чувствуетъ наши скорбь и причтетъ. Всѣмъ причтетъ. И когда  отдала Лушѣ письмо, сказалъ, что получилъ отъ неизвѣстнаго. Повѣрила, сердешная. Какъ  читать ей сталъ, какъ она схватила за голову, а потомъ на бокъ, на бок

// л. 66об.

склонилась… Охватилъ я ее, кричу ей… А она глаза закатила… Померла она внезапно отъ разрыва сердца… Такъ докторъ намъ сказалъ. Ничего нельзя было сдѣлать. Только ее переложили на диванъ, зѣвнула она два разика и кончилась… Только и было насъ двое въ квартирѣ, я да и скрипачъ… Спиртъ давали нюхать… А она все на сердце жалилась и съ ней часто ее душило по ночамъ… А тутъ на нее такъ подѣйствовали письмо. Горе у насъ было большое, и не помню я какъ отошло все, двѣ не недѣлю на работу не ходилъ. А Наташка была потеряна и даже прислали за ней отъ Бутьи Брата, чтобы или приходила на службу или представила удостовѣреніе отъ доктора. Такъ очень строго по службѣ. И не зналъ Колюшка про мать, и я не могъ дать ему  знать, чтобы простился, потому что не зналъ, гдѣ онъ живетъ. Вотъ какъ было… Кир. Сав. просилъ притти, чтобы хоть онъ развлекъ Наташку, которая была какъ не въ себѣ, но онъ отговорился невозможностью итти по случаю большихъ непріятностей съ мастерами. Безъ меня нельзя, говоритъ, магазинъ и квартиру оставить ни на минуту въ виду озлобленія. И вмѣсто утѣшеніе мнѣ сказалъ такое слово, такое слово… – Вотъ, говорилъ я вамъ, къ чему  можетъ привести! Вотъ… – Двусмысленный человѣкъ… Черепахинъ помогъ мнѣ. И всѣ распоряженія дѣлалъ и могилу заказалъ и все. А я былъ какъ въ безчувствіи… И газетчикъ тотъ оказалъ мнѣ услугу. – за три рубля публикацію со скидкой напечаталъ по протекціи. Чтобы было намъ на память. И я сохранилъ этотъ листъ. На первой страницѣ было… И я сразу ухватился за это, чтобы можетъ быть этимъ дать знать Колюшкѣ… И не было его. <нрзб> а у него крахъ магазина. Все въ дребезги и зеркальныя стекла и головы деревянныя валяются на полу и въ шкафахъ съ духами и всякимъ товаромъ все растревожено и перебито, какъ пожаръ былъ. А это было нападеніе народа. Какъ разъ тутъ забастовка газетъ была и типографіи силой закрывали и по его сосѣдству типографію силой принудили прикрыться… а Кир. Сав. хотѣлъ ихъ образумѣть, какъ онъ самъ мнѣ говорилъ… – Я ихъ подлецовъ рѣчь сказалъ для удержанія порядка… Такое безчинство въ государствѣ и разбой и такъ нельзя, а они, меня чуть не убили… Въ бѣснованіи былъ и ругалъ всѣхъ ужасно. Да ни меня еще. – Вотъ они ваши штуки! Во–вотъ! Ихъ, сукиныхъ сыновъ, перевѣшать мало! На тыщу рублей убытку! Нѣтъ, говоритъ, я взыщу съ администраціи! Такъ въ образованныхъ государствахъ и заграницей не бываетъ. Я знаю законы. Пусть мнѣ заплатятъ разъ допущено на глазахъ полиціи. Даромъ деньги получаютъ… И даже плакать сталъ… И когда я пожалѣлъ его и попросилъ  успокоиться и пройтись ко мнѣ / все думалъ онъ успокоится и Наташкѣ слово другое разсудительное скажетъ /  онъ такъ на меня напалъ, такъ напалъ съ упре

// л. 67.

ками, что даже убилъ меня однимъ словомъ изъ чего я заключаю, что онъ вовсе не образованный человѣкъ оказался, а такъ безчувственный и зловредный человѣкъ… Потому что настояшій образованный человѣкъ всегда можетъ проникнуть въ чужую бѣду. А онъ мнѣ сказалъ въ осторвененіи:

– Это твои халути бунтуютъ… безпартошная сволочь, которой не должно быть мѣста въ жизни… Ее надо всю окрутить и нагайками… Да чтобы и къ такимъ ходилъ! Да я сапоги–то брошу, въ которыхъ и былъ–то у тебя, а не то что ходить… А твоего мерзавца сына, я буду Бога молить, чтобы уничтожили!... Я ни слова не сказалъ – Смотри, говоритъ, полюбуйся! У меня высшая парфюмерія… вся … раскрадена… всѣ образцы причесокъ въ съ грязью скоты смѣшали… Даже плакать сталъ ей–Богу. А потомъ вдругъ – Погоди, придетъ время, я ихъ самъ изъ револьвера бить буду… Прямо очумѣлъ. И злющій сталъ… – И когда про Колюшку сказалъ такъ, я не могъ стерпѣть. Отошелъ къ[x] на тротуаръ да и говорю: – Все это можетъ быть очень умно и по наукѣ, а жаль, говорю, что такой сволочи, какъ вы, они головы не оторвали… Потому что не человѣкъ а язва. И / я какъ человѣкъ порядка, сталъ свистать въ свистокъ полиціи и укорять ихъ и примѣры привелъ изъ–за границы, что такъ нельзя разбойничать, а они…/

И такъ покончилась моя дружба съ этимъ человѣкомъ, который вошелъ въ мою душу, какъ змѣй съ лаской и умомъ, а на дѣлѣ оказался низкій и жесткій прохвостъ. И это бываютъ такіе люди, которые на словахъ стараются навести туманъ, чтобы жить спокойно въ своиъ интересахъ, и разсуждать въ сытости и теплѣ. И всегда примѣры изъ евангелія приводилъ и говорилъ о терпѣніи… Наука! А кто такую науку выводитъ? Кто? Кто тоже изъ сытой жизни и на хорошемъ жалованьи! Науку–то не жизнь ведетъ, не слезы и горе, а умъ спокойный и безъ неудобства жизни. Она можетъ быть и хорошая вещь для случая, а когда силъ нѣтъ, такъ и самый научный человѣкъ будетъ кричать и плакать и ругаться и сучить кулаки… У насъ была разъ въ ресторанѣ, какъ одного профессора спьяну студентъ одинъ обругалъ, а тотъ съ кулаками полѣзъ… Тутъ науку–то по<нрзб> всѣ. Прямо до морды добираются. Въ такихъ дѣлахъ нужна не наука и проникновеніе и сердце. Либо ужъ, разъ на то пошло, напроломъ… Ну, хорошо… Такъ нау съ наукой пусть образованные люди пребываютъ и будутъ благородны, а которые наукъ не знаютъ, тѣмъ какъ быть? То–то и дѣло–то, что всѣ науку–то на свое употребленіе обращаютъ чтобы на лишнюю ше сѣсть, лишнимъ кулакомъ подпереться. Онъ такъ науку изобрѣтаютъ и сидитъ въ ресторанахъ и квартирахъ, а всѣ ему служатъ и пресмыкаются въ скорбяхъ?! На кого работаютъ и никакой пользы отъ его науки не видятъ. Это несправедливо. При концѣ  я постигъ, что не

// л. 67об.

это несправедливо. Наука автомобили и открыла, а на нихъ кто катаетъ? Дома съ отпленіемъ[y] и подъемной машиной и электричество… А кто живетъ такъ? Товары всякія пошли сложныя, а для кого? И вездѣ машина пошла, а уменя въ карманѣ прибавилось? И не хотятъ понимать! Потому что кто понимаетъ, тому дѣла нѣтъ въ спокойной жизни. Онъ поскорбитъ за дессертомъ и покуритъ сигару въ мечтахъ, потому что у нихъ даже принаукахъ и машинахъ только своя персона больше. Ты ко мнѣ подойди, успокой мое сердце, поплачь со мной, и забудь про сигары. Вотъ какая первая д<олжна> быть наука. Потому что евангеліе въ анбары спрятали на престолы и слушаютъ для отдохновенія и отвлеченія мысли. И такъ всѣ спѣлись на удобномъ пунткѣ, что другъ дружку закрываютъ.

Что говорить! Послѣ этого случая и смерти Луши у меня какъ отяжелѣло сердце. Какъ въ пустынѣ я сталъ жить и мысль о самоубийствѣ приходила въ голову. И тоска меня глодала неизбывная. А у меня всетаки шестьсотъ рублей было… А тутъ началась забастовка и волненія.

Да не обратилъ я на это никакого вниманія… <нрзб> Съ Наташкой съ недѣлю просидѣли не выходя. И работа кончилась въ тервожное время. Сидѣли дома и про Колюшку думали. И Черепахину плохо пришлось при его спеціальности. Тутъ ужъ не до трубы. Онъ насъ еще развлекалъ. Потолкается по городу, новостей принесетъ. – И все обрадовать хотѣлъ. – Все, бывало, предсказывалъ: – Скоро жизнь новая объявится по справедливости. Права будутъ и жалованье всѣмъ будетъ необыкновенно большимъ… Новые законы… Плелъ всего. А у меня одна дума про Колюшку… Хоть бы опять все старое, лишь бы онъ–то со мной былъ. – А Черепахинъ все: – Нашъ Ник. Яковл. Герой. И я радъ что съ нимъ познакомился. Мнѣ легче отъ всей этой склоки. Я, говоритъ сегодня одного барина съ тротуара сшибъ. Луша гуляетъ моя. Гуляе<тъ> Яковъ Фомичъ… Я, говоритъ, теперь на митинги хожу и наслажденье умственной жизнью. И теперь все <нрзб>. А другой нашъ жилецъ пропалъ неизвѣстно гдѣ… Потомъ дня черезъ три заявился. – А потомъ все по прежнему пошло, только свобода вышла, но все было какъ и раньше. Опять на работу сталъ ходить. Что было тревожно и гдѣ какіе бои и гдѣ и убійства, а Черепахинъ мнѣ пощелкаетъ языкомъ и скажетъ: – Можетъ и вашъ тамъ орудуетъ… А мнѣ этимъ какъ въ сердце ножъ. Простой онъ человѣкъ. Но только въ немъ неспокойствіе было. Ходитъ и ходитъ по улицамъ и домой придетъ, все ходитъ. И все геройствовалъ или тосковалъ. Только и словъ! Мнѣ бы куда себя приспособить. Никудышный я человѣкъ. И все день ото дня си духу набирался. Я бы говоритъ могъ бы на самое отчаянное дѣло рискнуть. Потому что теперь

// л. 68.

такая точка, что либо насъ, либо мы… – Кто это вы? – бывало спросишь его. – Только махнетъ рукой. И опять – Нѣтъ у меня напрваленій: Я даже и не рабочій человѣкъ. Связала меня музыка… духовное дѣло это  и не работа и птому я безъ направленія. Все тосковалъ. И пить бросилъ. И всѣ вечера съ газетчикомъ спорилъ и кипятился. И все спрашивалъ ʺкакъ бы мнѣ къ нимъ проникнуть и узнать гдѣ они пребываютъ. А тотъ его успокаивалъ и говорилъ: – Вамъ, это не по спеціальности. Тамъ солидарный взглядъ и пролетаріи… А вы на трубѣ играете. Это профессія, а не работа. – А тотъ сейчасъ: – А почему я могу? Я бы можетъ бомбу бы могъ бросить въ кого ни на есть! Ей–Богу! Такой сталъ настойчивый человѣкъ. Мнѣ бы умереть на глазахъ только! Я ничего не боюсь… и у меня никого родственниковъ нѣтъ. Все равно сопьюсь я. А тутъ <нрзб> дѣло и результатъ… Потомъ очень торжествовалъ какъ его за скандалъ забрали и ночевалъ онъ въ участкѣ. – Теперь мнѣ только накалить! Трусость во мнѣ еще осталась, тъ училища, гдѣ насъ музыкѣ обучали.  Очень шибко поролъ насъ капельмейстера… А мнѣ онъ только накалиться до градусовъ. И папаша у меня слабый лушой былъ.

Что бы мнѣ такое благородное сдѣлать? А разъ ночью слышу я безпокойство. Черепахинъ закричалъ. Сталъ я слушать. А это онъ музы[z]съ музыкантомъ. – Собирайся, то Слышу черезъ стѣнку: – упрашиваетъ онъ музыканта. Голуба, поѣдемъ… Тамъ тебя супомъ будутъ кормить. Тамъ, говоритъ, электричество и котлеты… И сразу выздоровѣешь… А тотъ кашляетъ и проситъ: – Оставь меня, Карпъ Иванычъ… А Черепахинъ ему: – Дай мнѣ хоть разъ дѣло полезное совершить, покорись… Поѣду я… упрошу докторовъ… Я передъ ними рѣчь скажу за тебя. Они поймутъ… Нельзя тебѣ такъ здѣсь помирать. Здѣсь температура высокая, и отъ оконъ дуетъ. А у насъ дѣйствительно высокая была температура. Такое сутройство квартиры. Плюнешь на полъ и мерзнетъ примерзаетъ и хозяинъ по случаю волненія печь не хотѣлъ ставить желѣзную.

И такъ онъ присталъ къ нему, что тотъ даже молить его сталъ. – – Не разстраивай ты меня… я и здѣсь не умру. А тотъ ему наставительно: – Непремѣнно умрешь… у тебя хоть портисигары <нрзб>… а тамъ тебя будутъ виномъ поить и <нрзб>, даже въ Крымъ могутъ отправить. И тогда музыкантъ и говоритъ: – У меня денегъ нѣтъ… и потомъ я безъ калошъ… и и на дорогѣ помру простужусь… А Черепахинъ сейчасъ

– Подарю тебѣ калоши… Я и для себя хочу. Я ихъ устыжу! Всѣхъ словомъ дойму Я теперь умѣю, какъ рѣзко говорить. Пусть они намъ откажутъ. Тогда я скандалъ устрою, что тебя не приняли и Кв. Миъ въ газеты громадн<ую> статью напишетъ. Отъ этого для другихъ будетъ польза, и всѣхъ будутъ въ больницахъ принимать… Вотъ, одѣвай калоши…

// л. 68об.

Смѣхъ меня разобралъ. Ну, какъ дите малое… А можетъ это въ немъ отъ порошковъ пошло… И раньше–то онъ такой порывистый былъ и горячій.

Собачонку разъ с улицы принесъ изъ–подъ трамвая и лечилъ… А какъ померла такъ чуть не плакалъ и въ своемъ носовомъ платкѣ закопалъ… А какъ музыкантъ совсѣмъ пересталъ работать. Мнѣ торжественно заявилъ что принимаетъ его на казенный счетъ и будетъ платить за его пять рублей въ мѣсяцъ. И въ ту ночь вышла исторія. Потискалъ онъ его, музыканта–то, даже силой хотѣлъ отправить въ больницу, хоть и сказалъ: – Вы это такъ меня соблазняете, а говорите такъ потому, что платите за меня, ну такъ я поѣду въ такомъ случаѣ… Везите меня на морозъ. Тутъ произошло молчаніе… А потомъ Черепахинъ и говоритъ тихимъ голосомъ: – Я не подумалъ объ этомъ. Да, въ такомъ случаѣ вамъ нельзя въ больницу. Но только я ни думаю забылъ объ этомъ. А калоши я вамъ подарю, потому что они отъ нихъ у меня ноги потѣютъ и я купилъ ихъ по глупости… Заграницей всѣ ходятъ безъ калошъ… Умора этотъ Черепахинъ былъ! Но только онъ мнѣ былъ посланъ какъ бы въ удовлетвореніе моего угнетенія. Онъ меня такъ утѣшалъ всегда. Прошло такъ недѣли двѣ послѣ уличныхъ исторій, приходитъ и вечеромъ Наташа изъ магазина и заявл и гово[bb] семь часовъ было, встрѣчаемъ меня Черепахинъ и очень озабо

// л. 69.

ченный. И говоритъ шопотомъ. Я съ вами долженъ поговорить. Что такое? – Вотъ что… Насчетъ Наталья Яковлевна… У нихъ что–то не того… Они сегодня плакали <нрзб> ночью и воротились въ три часа утра. Я имъ самъ отперъ. Я ему ничего не сказалъ. А онъ мнѣ дальше. Вы не подумайте, что я сплетни какія, а я изъ того, что у нихъ мамаши нѣтъ, а мужчинамъ можетъ не показаться. Но я очень наблюдательный и вотъ. Вижу, что не въ порядкѣ у нихъ внутри. Они очень убиваются за послѣднее время я безъ васъ разъ два пріѣзжаютъ заодно. Я говорю потому, что мнѣ ваша жизнь на виду и все ваше горе и я какъ членъ семьи у васъ и мнѣ отъ васъ вниманіе и сочувствіе. Я за нихъ могу на что угодно пойти, я ихъ уважаю и мнѣ жалко ихъ. Ужъ не обидѣлъ ли ее кто<?> И говоритъ отъ сердца и даже въ волненіи. Я говоритъ, если бы имѣлъ хорошее жалованье и былъ образованный, я бы трудился для нихъ и оберегалъ.

Такъ онъ меня встревожилъ своимъ разговоромъ. Пошелъ я къ Наташѣ спитъ. Поставилъ самоваръ, сходилъ въ булочную и ужъ восемь часовъ. Наташа проснулась. Я пришелъ къ ней и говорю. Ты поздно пріѣхала. Мнѣ дворникъ сказалъ. А она вдругъ мнѣ. Я не маленькая… Я была на танцовальномъ вечерѣ… Вамъ какое дѣло? Я кажется сама зарабатываю и отчета не даю никому… И чесалъ волосы въ раздраженіи. Такъ и рветъ гребенкой даже трещатъ. Швырнула гребенку и вдругъ прямо на меня. – Ну, что вы смотрите! на меня… Когда это только кончится проклятая моя жизнь… Да что съ тобой… Я какъ отецъ тебѣ говорю. Даже, говорю, Черепахинъ замѣтилъ, что ты у тебя что–то есть. Ты сегодня  плакала ночью… – А она мнѣ. – Не о чемъ мнѣ плакать! И кофточку швыряетъ и по комнатѣ шныряетъ… – Плакала! Что выдумали… Ну и плакала, вамъ–то что! Такой храбрости напустила! Хочу я буду плакать.

Потомъ вдругъ какъ подскочетъ ко мнѣ. – Вы, вы! Черезъ васъ и плакала! Какъ черезъ меня? А она! Отвяжитесь вы отъ меня. Вы свои дѣла знаете! Ну, говорю, спасибо… Сѣла онъ чай пить, пощипала бѣлый хлѣбъ, отпила и на службу. – Я и говорю. У тебя матери нѣтъ некому за тобой доглядѣть… А я неспокоенъ. Какое у тебя горе, скажи Наташа… Не гордись передъ отцомъ. Смотри, говорю, я совсѣмъ одна. Ты только у меня… Никто тебя не пожалѣетъ, какъ родной отецъ… А она вдругъ мнѣ: – Надоѣла, очертѣла мнѣ жизнь! Все надоѣло! Что ничего не вижу… Мать моя всю жизнь въ нуждѣ жила, а я знаю какъ живутъ люди. <Нрзб> мнѣ. Я и одѣться какъ слѣдуетъ не могу. Сталъ я ей говорить. – Говорю, что милліоны людей хуже насъ живутъ… хлѣба даже не имѣютъ. А ты вотъ все имѣешь. – Что такое – все? Что? А жизнь у меня есть? Это съ утра до ночи–то за чужіе деньги получать да просчитывать.

// л. 69об.

Хорошо. Я даже и замужъ–то не могу мечтать… – Почему же? – За голаго–то! Очень нужно! Чтобы какъ вы съ матерью мыкаться да дѣтей народить! Я сама жить хочу… Плюнулъ я на эти ея слова. А она подхватила сумочку и бѣжать... Вечеромъ прибѣгала, – одѣваться. Перчатки лайковыя по сихъ поръ… надѣла… – Куда ты собралась? – въ театръ… И духами отъ нея такъ… – Тогда я говорю: Это недопустимо. Ты не должна себя позорить. Дворникъ каждый разъ видитъ, какъ ты поздно. Ты дѣвушка и такъ себя ведешь… А она мнѣ: –Мое дѣло!

Твое дѣло! Да замужъ–то я тебя буду отдавать? Честь–то твою я долженъ оберегать. – Эхъ какъ вы говорите… Были дуры раньше, и сидѣли на бобахъ… Потомъ вдругъ и говорить. Вотъ что я вамъ должна сказать. Я вижу препятствія во всемъ и васъ стѣсняю. Вы папаша не обижайтесь, а тамъ намъ будетъ лучше… Я вамъ буду изъ зароботка давать пятнадцать рублей и буду жить отдѣльно… Право такъ лучше…

– Ты съ ума сошла? А она такъ рѣзко: – У насъ все равно семьи нѣтъ. Вы[cc] Мы только по утрамъ и видимся, кухарка вамъ стряпаетъ, вечеръ васъ и нѣтъ дома. Для чего намъ жить вмѣстѣ. И я буду спокойнѣй и вы… Такъ она меня убила… Мнѣ говорю твоихъ денегъ не надо… Я самъ прокормлю себя… Ты, говорю, прямо мнѣ… скажи… всажди вотъ лучше ножъ въ душу… Ты свободной жизни захотѣла, да? Все прямо скажи… Я тебя бить не буду… Тебѣ девятнадцатый годъ. Скажи прямо… Она отвернулась къ окну и молчитъ. – Скажи, Наташа… что у тебя за мысли… Дернулась она вся… перчатки начала скидывать… – Ничего… – Да какъ же ничего… Вѣдь ты вся не въ себѣ послѣднее время… – А она подняла на меня глаза и смотритъ черезъ голову и губы кусаетъ… – Тогда я рѣшился тронуть ее. – Вотъ говорю, мать на тебя глядитъ со стѣны съ портреты… Она тамъ мучается. Ея ради памяти… Тяжело мнѣ. Я какъ собака всю жизнь былъ въ кипѣніи для васъ… Теперь я одинъ остался… Скажи ты мнѣ отъ души по родному чувству… Такъ трогательно говорилъ что у меня слезы въ <нрзб> застряли. И себя жалко такъ стало и ее.

– Ну, хорошо… Вы хотите правду знать… Я вамъ все скажу… Я… живу съ Вас. В Ильичемъ… – Что–о? – Съ как. Вас. Ильичемъ?

Она отодвинулась къ стѣнѣ. – Вотъ и сказала… Вы просили… – Съ какимъ Вас. Ильичемъ? И не пнялъ я хорошо. – Съ какимъ завѣдующимъ. Ну, и невычего[dd], нечего! – даже кричать стала… – Я вамъ все сказала. Можетъ быть онъ и женится на мнѣ… Я его люблю… – Какъ говорю такое дѣло… <нрзб> съ матерью ни слова… Что ты… кто же ты теперь… Вѣдь ты… И тутъ я со словами называлъ… – Содержанка зна<й>

// л. 70.

ты! Вотъ кто! Да я его… Кто его мерзавца… А она прямо: – Видите что мнѣ лучше уѣхать и ничего не измѣнишь… Такъ надо… Онъ за мной ухаживалъ и я теперь въ старшіе приказчицы буду назначена на семьдесятъ пять рублей. Чего вы? Я заставлю его жениться на себѣ и все… Онъ для меня все сдѣлаетъ… Что вы? Я Это теперь обыкновенное дѣло… Должна же я жить, наконецъ… – Тогда я растерялся… – А дѣти? А ты объ этомъ подумала? А? Такъ вотъ кажется, билъ бы ее весь дрожалъ я тогда… А она вдругъ… – Это все предусмотрено… У меня дѣтей не будетъ… Какъ не будетъ. Не будетъ и все! Но тутъ мнѣ нехорошо стало. Припадокъ сдѣлался со мной… Очнулся я и не могу рукой шевелить… Параличъ у меня лѣвосторон<ній> сталъ… Двѣ недѣли я пролежалъ, пока оправился… Черепахинъ спасибо и она, дочь, ходили за мной и докторъ ѣздилъ… А она меня утѣшала… Такъ ласково со мной… такъ ласково… Ночи просиживала. И какъ я сталъ поправляться вдругъ является этотъ господинъ. Онъ не совсѣмъ Так Я ему тогда прямо сказалъ, что онъ негодяй. Не взирая сказалъ. А Наташка не выходила, у двери слушала. А онъ очень ловкій хлыстъ оказался. Сперва мнѣ комплименты сталъ говорить, потомъ оправдываться… Я, говорить, увлекся, но и сейчасъ бы женился, но раньше какъ черезъ три года не могу. У меня бабушка очень со средствами и желаетъ чтобы я на ихъ невѣстѣ женился и взялъ приданое, а р такъ несогласна… Но она скоро помретъ, всѣ доктора говорятъ, что у ней сахарная болѣзнь и больше года не протянетъ.. А ее успокаиваю и со свадьбой тяну… Вотъ протяну до ея смерти и тогда на Нат Яковл женюсь. И вдругъ въ воодушеленіи себя въ грудь кулакомъ. Вы вѣрите моей чести: Я обожаю Нат Яковл. Какъ Бога все равно. Вотъ вамъ клянусь и перекрестился… Долго мы съ нимъ говорили. Я ужъ себѣ начертаніе жизни обозначилъ, какъ познакомился съ вашей дочкой. Мы получимъ отъ бабушки капиталъ и откроемъ свой магазинъ въ компаніи<.> И тогда вы увидите въ  какомъ счастьѣ будетъ ваша дочь… А тутъ Наташка выскочила обняла меня… / тутъ  надо раньше вставить: тогда я пригрозилъ пойти въ фирму и все разсказать/ А тотъ мнѣ и говоритъ – Мы будемъ все равно и какъ мужъ и жена. Я очень радъ считать васъ какъ за папашу потому что я сирота и у меня только Бабушка въ Варшавѣ живетъ… а вы приходите ко мнѣ на квартиру и увидите мою обстановку. У меня даже <нрзб> зеркала, папаша… У него дача есть собственная. И тотъ–то меня: – Пріѣзжайте къ намъ на дачу чай пить… У насъ будетъ своя лодка… Будемъ рыбку ловить… Такъ все хорошо представлено было! – Я вашу Наташу буду одѣвать какъ куколку… И при мнѣ ее чмокъ въ щечку. И боль

// л. 70об.

но тутъ мнѣ стало, что они такъ просто это обенули, точно калачь курить… И всѣ мысли у меня разбѣжались. Мать бы поглядѣла. – Вы подумайте, что я къ вашей спеціальности въ пренебреженіи. Я даже Наташу побранилъ, зачѣмъ она меня обманула что вы и въ ресторанѣ служили Для[gg] подъ моимъ покровомъ… И помирился съ этимъ всѣмъ и далъ разрѣшенія на уходъ. Пусть. Буду одинъ пока. И черезъ недѣлю она перебралась къ нему. А я на дѣло сталъ опять ходить. Пусть поживетъ, пока молода. Тяжело и жизнь не<нрзб>, но все должно войти въ норму. И онъ ее холи Хоть ему и за сорокъ было, не такой живой и обористый и всегда такъ до послѣдней модѣ одѣтъ… И вотъ какъ. И я былъ у нихъ, кофеемъ поили и все показывали изъ обстановки. Очень все хорошо. И ему это поставщики разные на Бутъ и Брота въ даръ присылали. Буфетъ одинъ триста рублей стоитъ. Картины только очень открытыя и во французскомъ вкусѣ. И у камина сидѣлъ и сигарами меня угощали и ликеръ пили заграничный. И дѣйствительно онъ Наташкѣ такой сакъ купилъ изъ барашка замѣчательный триста пятьдесятъ рублей стоилъ. И она какъ жена у него. Въ электрическій вонокъ звонитъ, прислуга входитъ и онъ съ тономъ ей: подайте то да вотъ это, да почему самоваръ такъ долго. Прямо и глазамъ не вѣрилось откуда что взялось. И въ капотѣ голубомъ,  не какъ дѣвочка, а какъ солидная женщина. Даже мнѣ представлялось, что они молодые… Только я… Но тогда я рѣшилъ бросить квартиру и переѣхать въ комнату. И объявилъ Черепахину. А онъ послѣ всей этой исторіи сталъ какой–то другой и задумчивый. И ни слова со мной не говорилъ. Разъ только сказалъ когда я сталъ Наташу извинять: – Очень я ихъ жалѣю, но все ниспровержимо. И не хотѣлъ объясниться. А игралъ съ ней въ шестьдесят шесть молча и скучно и все вздыхалъ. И когда я сказалъ ему про комнату, онъ покачалъ головой и съ грустью сказалъ: – Что жъ… Прижился я къ <нрзб>

// л. 71.

семейное къ себѣ отношеніе. Буду одинъ опять… Только вотъ куда скрипача… Тутъ мы рѣшили его отвезти въ больницу. И отвезли не смотря на его слезы. А газетчикъ еще раньше перебрался отъ насъ. Снялъ я комнатку за восемь рублей и Черепахинъ умолилъ меня и его взять. Не могъ меня оставить. У меня никого, говоритъ нѣтъ, и я всю жизнь хотѣлъ найти товарища. Такъ и поселились. И потомъ съ нимъ стали дѣлаться странности. То начнетъ звать! На югъ… Будемъ говорить, тамъ табакъ сажать и продавать туркамъ и ловить рыбу… въ моряхъ. То въ монахи хотѣлъ уйти… Я можетъ буду, отшельникомъ и людямъ проповѣди говорить, какъ отецъ Варнава… А то пускался[jj]. И пакетъ фунтовъ въ десять пряниковъ мятныхъ и заливныхъ орѣховъ пять коробокъ выложилъ. – Я съ трубой распутася. И теперь могу куда захочу итти по бѣлому свѣту. Кушайте пожалуйста… Супъ не надо варить… Мы, говорить, теперь будемъ одни пряники ѣсть и варить и жарить. Только не сказывайте никому. А то мнѣ трубу опять всучатъ… Я ее зал

// л. 71об.

вотъ какъ… Схватилъ бумажку и въ желѣзную печку швырнулъ въ огонь.. Теперь крѣпко будетъ и никто ужъ ее изъ судной кассы еще достанетъ. Такъ я и ахнулъ. А онъ улыбается. Какъ я васъ обманулъ–то ловко! Вы думали, что я до самой смерти буду на трубѣ дуть… Нѣтъ, ужъ сдѣлайте ваше одолженіе. Меня теперь не поймаешь… Я теперь все понимаю… Они думаютъ обмануть, надѣлали разныхъ инструментовъ и устроили порядокъ, думаютъ всѣ будутъ при дѣлѣ и безъ разговоровъ, ну, нѣтъ! Я тоже хочу разсуждать про жизнь и все… Я на подвигъ пойду и отрѣшусь отъ всего… И даже пѣсню пѣлъ… А мнѣ хозяйка старушка говоритъ – я васъ отъ комнаты откажу. Онъ безъ васъ моихъ внучковъ разсадилъ и обучалъ перепугалъ на четверенькахъ по квартирѣ ходилъ и ревѣлъ медвѣдемъ.

А тутъ какъ разъ Наташа зашла меня повѣдать, принесла гостинцевъ и Черепахинъ ходилъ за ней и не давалъ покою. Даже на колѣни становился и просилъ прощенія и за свою необразованность… И связалъ меня Черепахинъ ужасно. А докторъ говоритъ, что вакансій нѣтъ сейчасъ, а послѣ рождества возьмутъ. а въ полиц покой конечно можно, но тамъ полохо[kk] ему будетъ. Я пожалѣлъ, пусть праздникъ со мной встрѣтитъ. А тутъ какъ разъ и подошли страхи… Подтянулись опять всѣ и полная забастовка была объявлена. Все остановилось. И какъ начали на улицахъ стрѣлять, всѣ мы были въ ужасномъ потрясеніи. Тутъ у насъ Черепахинъ пропалъ. Ушелъ незамѣтно. Не искать же гео да и гдѣ искать, когда на улицу–то насъ высунуть страшно. Старушка моя квартирная хозяйка все плакала, потому что сынъ ея на желѣзной дорогѣ въ вѣсовщикахъ былъ и тоже <нрзб> по согласію. Вышелъ было я на улицу, а у насъ наворочено тамъ цѣлая гора и разный народъ забастованный кучами стоятъ и охряняютъ. И всѣ дни лежалъ я у себя и все про Колюшку думалъ. Зналъ я ужъ, что онъ, ужъ конечно здѣсь гдѣ–нибудь… Все понялъ я тогда къ чему это все и покорялся волѣ Божіей. Все у меня было ужъ разбито въ жизни. Дожимать вѣкъ свой и больше ничего… И Черепахина я не пускалъ. И онъ притихъ совершенно. Сидитъ у окошечка и на воронъ смотритъ и что–то высчитываетъ на тысячи… Господи, и хоть бы кто нибудь вѣсточку мнѣ принесъ про Колюшку – живъ ли онъ. И всю жизнь я терпѣлъ и можно сказать даже закалилъ на терпѣніи. Но когда началось я такъ остался совсѣмъ одинъ и только Черепахинъ со мной уже не похожій на человѣка, я сталъ роптать. Лежу день и ночь на кровати и всю свою жизнь припоминаю и ничего свѣтлаго не нахожу. И вотъ какъ такъ всю жизнь разобралъ пришелъ къ такому разсужденію, что даже и не стоило бы мнѣ жить. Одна неспѣшка. И никогда я вокругъ себя изъ своего сословія не видѣлъ счастливымъ. И Колюшка такъ и стоитъ передо мной

// л. 72.

<нрзб> мнѣ пеняетъ: зачѣмъ родилъ ты меня? Такъ мотаетъ его теперь вѣтромъ безъ крова… Ушелъ отъ семьи и въ безызвѣстности. Если бы было хорошо жить, развѣ бы ушелъ… И что онъ можетъ теперь противъ всей жизни и зачѣмъ себя губить. А тутъ въ самое–то тревожное время вдругъ ко мнѣ Наташка. Тянулась въ комнатку и упалъ на кровать<.> Что ты, что? – спрашиваю. – А она руками закрылась, сидитъ и дрожитъ въ рыданіяхъ. – Онъ[ll] Обманулъ меня  говоритъ, обманулъ… – У него жена и дѣти… Я письма видѣла… И онъ мнѣ все сказалъ… Что мнѣ теперь дѣлать, посовѣтуйте… – Я Узналъ я все, что она такъ мнѣ отпросилась сходить и говоритъ… Что же дѣлать? уходи… Иди ко мнѣ жить… съ голоду не помремъ. Какъ желѣзный я сталъ… А она нѣтъ, нѣтъ… Онъ меня любитъ и я… я не пойду отъ него… Тогда я ужъ съ сердцемъ сказалъ ей: – зачѣмъ ты тогда пришла ко мнѣ? Я у васъ выплачусь и пойду… Пусть… пусть… все равно… Онъ меня обманулъ… я только боюсь, онъ меня броситъ… У нег Онъ уже жилъ съ одной нашей… тамъ же слу<нрзб>… и черезъ годъ бросилъ… И упала на кровать… Но я къ нему пойду… Онъ можетъ быть не броситъ… Молчалъ я… потомъ такъ странно на меня поглядѣла и голову схватила за руки и шепчетъ: – Не броситъ онъ меня… у меня ребенокъ будетъ. И такъ мнѣ ее жалко стало, жалостью необыкновенной. Таша, говорю. Терпи… тебя обманули… найди силы… И я… я говорю все тебѣ отдамъ и прикрою тебя своимъ отцовскимъ сердцемъ… И сы его воспитаемъ. Она мнѣ руки цѣловать… Можетъ быть онъ меня не броситъ… И такъ мнѣ за нее обидно стало… Куда весь ея характеръ дѣвался.. Какъ собачонка какая стала…  Стала трепетать всякаго хама… Ну, я пойду, а то онъ сердится будетъ… Только вы пожалуйста съ нимъ не говорите, какъ будто не знаете… Пожалуйста… Онъ меня любитъ… только не можетъ жениться, потому что разводъ не сдѣланъ, а онъ только семью каждый мѣсяцъ обязанъ пятьдесятъ рублей посылать… И потому… потомъ.. это я такъ… такъ… Дайте я поплачу, у васъ… папочка… Вы въ одной комнаткѣ живете… Папочка! Смотритъ на меня пристально<.> И какой вы стали худой… Папочка! А слезы у ней ручьями такъ и льютъ… Обнялъ я ее, мою кровь, мою дѣтку славную, прижалъ крѣпко–крѣпко… А Черепахинъ сидитъ у окошечка и смотритъ непонятно… У ушла. Ушла не взирая на мои отговоры. Потому куда же ей уйти? Въ комнатку? Не могла она уйти отъ него, потому что у него вліяніе и власть. Онъ въ силахъ ее прогнать съ мѣста. И та, та другая которая служила у Бутъ и Брата такъ продолжала жить съ нимъ  и онъ ходилъ  къ ней по своему <нрзб>

// л. 72об.

Какъ я потомъ узналъ. Этого–то и не сказала мнѣ тогда Наташа. Вотъ оно пожираніе силой… Какіе законы помогутъ противъ сего? Подлъ человекъ… и такихъ людей много и все можно было бы снести и всякую нужду матеріальную, но этой скорби отъ людей не снести. А ее всегда видѣлъ. Простой мужикъ не можетъ пойти на такія пакости… а тотъ который и по нѣмецки говорилъ и по–французски могъ. Да, онъ получалъ три тысячи и комиссі, тоесть бралъ взятки, такъ надо сказать и потому позволялъ себѣ измываться… А мы, мы получаемъ не три тысячи и потому не можемъ итти съ ними въ споръ. Ибо трудно итти въ споръ человѣку, у котораго руки слабые и привыкли къ работѣ. А вся жизнь только и состоитъ въ угнетеніи и измывательствахъ и въ насиліи. Ибо не думаетъ человѣкъ… только о себѣ. И вотъ кгда я былъ въ такомъ удрученіи и проклялъ всю свою судьбу и все, проклялъ молча и въ тишинѣ, смотря головой въ стѣну, проклялъ ее окаянную жизнь бузъ просвѣта и Черепахнъ только одинъ былъ со мной, ничего не понимающій и даже сумасшедшій, сидѣлъ и все что–то высчитывалъ на тысячи и улыбался, тогда открылось мнѣ синяніе изъ жизни… А вышло это такъ. И пришло это осіяніе черезъ муку… и скорбь. Ибо черезъ муку должно пройти все и очиститься. Это я такъ хорошо знаю, что никто мнѣ не можетъ противорѣчить. Прошли тѣ страшные дни… Всего было… И пришло Рождество Христово… Опять началось мое дѣло и балы и вечера. Только Черепахинъ все ра[mm]  собирался куда–то идти и чего–то искалъ. Я такъ полагаю – трубу свою онъ искалъ, но я не могъ его выпускать и просилъ старушку не выпускать его пока не возьмутъ въ больницу для сумасшедшихъ хотя онъ былъ тихій, какъ дитя малое, и все только считалъ и искалъ по угламъ. И вотъ на пятый день рождеста, когда я уже собирался итти на дѣло, мнѣ приходитъ старушка и говоритъ: – тутъ васъ спрашиваютъ… И это поваръ знакомый долженъ быть ко мнѣ побывать изъ–за дѣла. Вышелъ и въ переднюю и назадъ даже подался… Она… Да нѣтъ, не Наташа.. Она, рыженькая–то… жилица наша, которая тогда уѣхала въ Воронежъ – васъ никого нѣтъ? Зравствуйте… Такъ спѣшитъ–спѣшитъ… осматривается… Худая стала… въ жакеточкѣ легенькой и въ бышлычкѣ… Принялъ я ее въ комнату и притворилъ дверь.. И говорить не монъ… Вотъ отъ Коли вамъ… И отдала записку… Господи! А она шопотомъ: – Онъ въ тюрьмѣ… только не здѣсь… далеко… Я Уже тмено было. Зажегъ я лампочку… А она и увидала Черепахина… и назадъ.. А я ее удержалъ и показалъ на голову. Поняла она. – Только вы не пушайтесь… Примите спокойно… А у меня руки… руки такъ вотъ…

// л. 73.

Я, говоритъ, не могла васъ найти… тревожные дни были…  Его товарищъ привезъ мнѣ… Она что–то говорила еще, я смотрѣлъ письмо и не погъ прочесть… Я только и видѣлъ слова на первой строкѣ. Дорогой мой, единственный, безцѣнный… Такъ я и не прочиталъ.. я не могъ.. Она, барышня та прочитала мнѣ.. И ко Она меня держала за руки и говорила – не плачьте… И сама пальцемъ… Меня придавило всего… Онъ Теперь все прошло и я все знаю и вотъ живу съ терпеніемъ а тогда все навалилось на меня… Ахъ, Колюшка… необыкновенный человѣкъ. Онъ дожидался суда… тамъ, далеко отсюда… И прощался со мной и звалъ меня… только тогда я понялъ это только это и понялъ… Не увидимся можетъ быть… Потомъ ужъ я читалъ и вытверди<лъ> это письмо… Какъ къ душѣ моей приникъ онъ и постигъ скорбь мою… всѣхъ. Страдаю, папаша, говоритъ… но это очень надо… Черезъ страданія мы можемъ… и забудьте себя… Я, говоритъ, себя забылъ… Такія слова необыкновенныя… Я, говоритъ, счастливъ, хоть мнѣ и тяжело… Но я не даромъ жилъ… Такое <нрзб> письмо. Потомъ я его читалъ каждый день и теперь читаю… и необыуновенно у меня внутри… Чистый мальчикъ мой, Колюшка… кто его такимъ сдѣлалъ? Муки много пронесъ и я отъ него, а не упрекну его… У него душа не простая… Какъ онъ написалъ! Прощайте па отецъ! Прости за скорбь и что покинулъ тебя… но д не для одного тебя пошелъ я… а для всѣхъ… и для тебя… и не страшно мнѣ, что меня ждетъ… Ты этого можетъ не поймешь сразу, а подумай, вѣдь ты умный, когда <нрзб> тебѣ сердце объяснитъ… Мы страдаемъ, чтобы потомъ другіе, всѣ, всѣ перестали страдать… Да, потомъ этоя все вытвердилъ, и тогда все понялъ… Пришибло меня и дѣвушка та меня за руку держала,  гладила по головѣ… чужая дѣвушка… И А я… не понималъ ничего. И понялъ я, что пропалъ онъ и не придетъ, нѣтъ теперь у меня никого… И та мнѣ все: – Онъ еще вернется… его освободятъ… Казни не будетъ… И потомъ говоритъ: – Вы поѣзжайте.. вамъ позволятъ повидаться… Вамъ еще бумагу не присылали? нѣтъ? Значитъ, увидитесь.. Суда не было… Потомъ вдругъ и говоритъ: – Смотрите на меня… Вы посмотрите… Я живу… видите…А я не боюсь… я брата потеряла… и смотрите… какая… я женщина… необыкновенная дѣвушка. Она пришла ко мнѣ, когда у насъ на улицахъ стояли съ ружьями городовые. Не побоялась… Для чужого человѣка и не побоялась… Необыкновенная она была и утвердила меня.  Вы пой И ушла…  немного побыла, и меня утвердила. И я спокойно собрался и похалъ въ тотъ городъ гдѣ былъ Колюшка… Поѣхалъ съ увѣренностью, что не найду его, моего мальчика, кровь мою… Все я ему простилъ и затушилъ боль и обиду

// л. 73об.

въ душѣ. На все готовъ я былъ. И долгой ночью мнѣ показалась дорога… Въ тотъ же вечеръ и поѣхалъ. А ужъ потомъ безъ меня приходили въ мою комнату и все перерыли и мнали меня, спрашивали, куда я у[qq] слѣдующій день судъ долженъ былъ состояться да не состоялся… Какъ друг Въ ночь бѣжали и ихъ чет двѣнадцать человѣкъ и пятерыхъ пристрѣлили… А Колюшку не нашли… Теперь я знаю, почему не нашли… Въ вдоръ ночью побѣжалъ къ лавочнику одному, церковному старостѣ и съ нимъ во дворѣ встрѣтился вечеромъ въ темнотѣ. И пустился на послѣднее средство… Такъ потомъ писалъ мнѣ. Сказалъ ему – выдавайте меня на смерть… Я къ вамъ пришелъ, потому некуда мнѣ… Моментъ одинъ и смерть бы ему была. Но есть люди, для которыхъ человѣкъ не пустое слово. И купецъ тотъ, староста церковный, не взирая ни на что, укрылъ его у себя подъ великой отвѣтственностью. Продержалъ его три дни недѣлю въ погреб въ лавочку забѣжалъ вечеромъ онъ и просилъ пріюта… И лавочникъ тотъ старичокъ оказался необыкновенный. Велѣлъ ему сѣсть за мѣшки и сказалъ, что у Господа Бога совѣта попроситъ. – какъ мнѣ Колюшка трогательно писалъ потомъ. И сталъ старичокъ думать, и на образъ смотрѣть. И потомъ и говоритъ: Мнѣ Я по совѣсти по закону долженъ тебя отдать на произволъ, а по совѣсти не могу, жалко… Живи въ погребѣ, если можешь… Буду тебя хлѣбомъ кормить… И держалъ три недѣли въ погребѣ… Одинъ  и въ лавочкѣ троговалъ теплымъ товаромъ… Совсѣмъ необыкновенный и добрый

// л. 74.

Валенки ему спустилъ въ подвалъ при лавкѣ и хлѣба давалъ и воды… И какой случай необыкновенный… Надо же ему на старичка попасть одинокаго въ торговлѣ. И ни одна душа не знала… – Необыкновенный старичекъ… Не сочувствую, говоритъ, преступленіямъ, не смерти способствоать не могу. Вотъ какой! Такимъ надо памятникъ ставить. И не грамотный даже старичокъ… А черезъ три недѣли повезъ на базаръ въ село теплый товаръ и выпустилъ далеко повезъ въ другой уѣздъ даже и выпустилъ моего Колюшку въ поле, выходилъ тепломъ… И старый казакинъ далъ. Даже благословилъ на прощанье. И велѣлъ къ Богу прибѣгать…

Такъ мнѣ Колюшка послѣ писалъ. Есть говоритъ у меня на родинѣ два человѣка: ты отецъ, да тотъ старикъ и имя его я не знаю… И я его им Яне знаю… Потомъ я, какъ получилъ извѣстіе ужъ много спустя изъ–за границы, ѣздилъ въ тотъ городъ, обошелъ всѣ лавки съ теплымъ товаромъ. Видѣлъ старика  Только три лавчонки и бы Два магазина тамъ да лавочка возля базара маленькая..  и холодной… Видѣлъ я старичка… Строгій такой, брови лохматыя и… Купилъ у него валенки да варежки не торговался… А потомъ говорю ему – Старый вы человѣкъ… Вы для меня говорю, большое одолженіе здѣлали… – Посмотрѣлъ онъ на меня и говоритъ: – Я съ васъ обыкновенную цѣну взялъ, какъ со всѣхъ. Въ магазинѣ, говоритъ, конечно, на двугривенный дороже… а я по д и одолженія не сдѣлалъ… А я такъ пристально на него посмотрѣлъ и говорю: – Сына вы мнѣ сохранили… А онъ такъ строго: – Вы, говоритъ, можетъ, выпили… А я ему опять въ глаза: – Я не могу васъ отблагодарить, но вы у меня въ поминаньи значитесь – благодѣтель мой и спасшій мнѣ сына, имя же его мы господи знаешь… И, говорю, хоть батюшка и спрашивалъ меня и удивлялся, а я прошу внимать за здравіе подъ

– Чудакъ вы странный… Я не понимаю ваши слова, но если вамъ такъ желательно, мое имя Петръ… И давайте, говоритъ я вамъ валенки помягче дамъ… а то ко только вы не къ тому обратились и это недоразуменіе. А въ <нрзб> никого не спасалъ… а вотъ торгую по маленьку со старухой… А самъ такъ строго посмотрѣлъ и вижу, какъ у него надъ губой усъ поднимается… А меня слезы взяли… Вижу плачу вотъ…

Глянулъ я въ уголокъ, а у него между валенками черный образокъ виситъ.

– Говорю ему. – Вы спасли… Вотъ, по образку призналъ… А онъ – и Ну, и хорошо… Вы образокъ спросите, можетъ онъ скажетъ… и смѣет посмѣялся такъ весело… А потомъ и говоритъ: Мы ничего не знаемъ какъ и что… и пусть Господь знаетъ… Вы можетъ и ошибаеться. И однако поинтересовался, чѣмъ занимаюсь и какъ и что и много ли дѣтокъ

// л. 74об.

И когда все выслушалъ сказалъ очень глубокое слово: – Безъ Господа не проживешь… А я ему и безъ добрыхъ людей трудно. А тотъ мнѣ опять проникновенно: Добрые люди имѣютъ силу отъ Господа… Вотъ! Вотъ что надо говорить! Вотъ золотое слово, которое не понимаютъ люди, которые управляютъ жизнью. Скажи имъ – смѣяться будутъ. Ужъ очень много теперь смѣются и не хотятъ понимать простыхъ словъ. Ибо времени чтобы понять не хватаетъ. Прошло, все прошло, и скорби много было въ эти годы и печали… Сила отъ Господа… Вотъ какое проникновенное слово. Душой я понимаю это слово. А кто не имѣетъ души не понять тому этого слова. Просто оно, а не понять. И вотъ когда освѣтилось для меня все. Сила отъ Господа…. Да, это понять надо. И скажи ты тѣмъ, которые прошли мимо меня передъ ре[rr] въ ресторанахъ – засмѣются ибо глубоки у нихъ карманы и мелко внутри. Такіе не скольскіе паркеты съ лоскомъ и фономъ и ничто не пристанетъ къ нимъ а скользитъ все по нимъ какъ по лаку. Лаковые они люди и безъ содержанія. И вотъ какъ машины они – какъ петрушки въ <нрзб>. – прыгаютъ, а послѣдствій и слѣдовъ нѣтъ – скользятъ. Вотъ <нрзб> Ужъ <нрзб> говорилъ и Кириллъ Сав который угостилъ меня и <нрзб>.  И освѣтилъ меня все старикъ тотъ Петръ, неизвѣстный, валенками торгуютъ. И не страшно мнѣ стало и вся тяжесть упала. <Нрзб> бился и томился и негодовалъ. Темись не томись, а все одно, пока не внутрь не посмотришь.

Просидѣлъ я тогда день десять въ городѣ томъ. Пытали меня полиція – не знаю ли чего про сына. Тюрьмой грозили. А я всѣ дни и ночи какъ на огнѣ былъ. Поймаютъ – нѣтъ… ли… Дни въ по церквамъ ходилъ и на базарѣ толкался, слушалъ все. Да никто и не разговаривалъ. Торгуютъ и продаютъ… какъ вездѣ. И поѣхалъ домой, ничего не узналъ. И даже сурово обращались. Пришелъ я въ тюремную канцелярію въ послѣдній разъ спрашиваю, не поймали ли… Вѣдь ему одинъ конецъ. И разсердился я, правду сказать. – Потому и спрашиваю, чтобы знать, что не пойма<ли> наказанія. И вамъ даже неудобно бы спрашивать такъ и разговаривать объ этомъ. Ну, я имъ и сказалъ:  – Простился я съ хозяиномъ постоялаго дворъ и оставилъ ему на марку и письма. Говорю – пришлите мнѣ письма если поймаютъ моего сына. И поѣ А тотъ мнѣ говоритъ: – Обязательно пришлю и съ удовольствіемъ. Очень намъ все это надоѣло. И вотъ пріѣхалъ я домой въ тревогѣ. И какъ кажется, не уѣзжалъ бы… Да и о Наташкѣ сердце болѣло. И дѣла забросилъ.  А дома–то перемѣна. Черепахина свезли въ больницу по жалобѣ хозяйки: буйствовать  безъ меня ст<алъ.>

// л. 75.

Ходилъ я потомъ, какъ отошло сердце, какъ узналъ я доподлинно, что мой Колюшка избѣжалъ смерти… и перебѣжалъ заграницу. Все узналъ подробно. По страшному дѣлу сидѣлъ онъ въ тюрьмѣ и не избѣжать бы ему смерти, потому что тѣхъ, кого поймали, всѣхъ осудили и ихъ уже нѣтъ.

За вооруженное возстаніе взяты они были всѣ и нашли при нихъ оружіе и динамитъ. Возстаніе противъ властей было и они всѣхъ властей отрѣшили… Я не осуждаю… Богъ съ ними… Положили свою жизнь. Если я, уже неопытный человѣкъ въ людскихъ подлостяхъ и прошелъ всю суровую школу и всю жизнь знаю хорошо и всѣмъ дам настоящую цѣну, я едва нахожу силы терпѣть участь свою, такъ Колюшка, видя мое томленіе и мою жизнь въ неволѣ и кипѣніи, ничего свѣтлаго не видалъ. И даже былъ выгнанъ изъ училища. И потомъ много онъ зналъ и такъ говорилъ иногда справедливо, что возражать не могъ. Я–то бы не пошелъ на такія дѣла, потому что знаю сердцемъ, что не съ того конца надо браться. Тутъ надо думать и думать, какъ все устроить, а не то что уничтоженіе. Что толпу. Люди–то все одни и тѣ же… И ихъ повѣденіе невозможно. И надо каждаго человѣка измѣнить, обмыть его снутри и вычистить. И не машины, ни какими бомбами не сдѣлаемъ меня счастливымъ.

И вотъ все случилось, и теперь все законно, и всѣ сидятъ по своимъ мѣстамъ… а подлости еще больше стало и азарту и всего дурного. Сколько слезъ пролито въ тишинѣ и темнотѣ… Хоть бы я пролилъ и Луша: А что вокругъ. Такъ роскошно работаютъ рестораны, и блескъ жизни кругомъ, и дома новыя строятъ все, выше и выше… и барышни. Ну <нрзб> уже сломали флигель и воздвигли домъ въ семь этажей. А сколько автомобилей съ музыкой! А какъ И гдѣ  облегченіе? Я то и то понимаю, что никакого облегченія, а даже напротивъ. Кто сильнѣй, тотъ и давитъ. И никто не утретъ намъ слезы… потому что нѣтъ такихъ плакатовъ чтобы утереть и никто не желаетъ этимъ заниматься въ круговоротѣ жизни.

Получаю я письма отъ Колюшки… И не радостныя они. Тяжело ему на чужой сторонѣ, хоть онъ и бодрится. Въ канторѣ служитъ, гдѣ машинами торгуютъ и пишетъ письма на русскомъ языкѣ и получаетъ пятьдесятъ рублей . Плохо жить, когда послѣдніе годы жизни подходятъ а облегченія ни въ чемъ не видно. Зашелъ разъ въ свой ресторанъ. А тамъ все тоже кипѣніе.  И всѣ господа кушаютъ себѣ и слушаютъ <нрзб>.[ss]

Вотъ опять мечутся по ресторанамъ , вездѣ огни и такой блескъ идетъ отъ всей наружной жизни, что какъ праздникъ все равно какой, который тянетъся безъ конца. И какъ красиво все становится годъ отъ года. Огни

// л. 75об.

Еще Кир. Сав. все бывало говаривалъ – Погоди – на все будетъ машина и все будетъ <нрзб>… Машина Знаю я цѣну его словамъ. Машина она безъ глазъ и безъ ушей и безъ чувствъ. Какъ она и давитъ себѣ, какъ бы выполняетъ нужное предназначеніе. Сколько ночей пролежалъ я въ комнаткѣ своей и плакалъ отъ сознанія, что нѣтъ ничего у меня и все растаскано и раскидано въ моей жизни. Кому дѣло до меня. И такъ мнѣ стало представляться, что вокругъ рестораъ и все гарь кушаньевъ въ васъ лѣзетъ. А на улицу выйдешь, такъ какъ загудитъ трамвай, кажется, что это оркестръ повелъ свою музыку и.[tt] И такъ вся жизнь загромождена, что никакихъ концовъ не найдешь. Все у меня распалось… Да и было ли что у меня? Я даже и не видалъ жизни. Такъ прошла какъ–то… Кругомъ музыка орала, то органъ, то оркестръ… А я подавалъ, и слушалъ чужіе разговоры. Такъ вотъ въ ушахъ все гу–гу–гу…  Как Такъ все кушали и пили и разговаривали подъ музыку. А дома ужъ ночью… Не видно, что было дома. Все ждала, что вотъ устроюсь, вотъ устроюсь вотъ будетъ, вотъ будетъ… И самъ не зналъ хорошо, что будетъ–то. Дождался теперь… Одинъ… Что я теперь? Какъ пустое мѣсто какое…

Ну, вотъ. И опять пошла моя служба неизвѣстно для чего. Ненужно мнѣ теперь и собственнаго дома въ марьиной рощѣ. Да и не хватитъ силъ. Какъ я поѣхалъ тогда къ Колюшкѣ, пришелъ къ Наташѣ – сказала Ну, поѣхала… У самой на сердцѣ кошки ходятъ. Живетъ пока у того

Такъ ходилъ и ходилъ по дѣламъ. И скучно мнѣ стало безъ Черепахина. Ходилъ его навѣстить – хоть онъ и не въ себѣ, однако надо чтобъ кто–нибудь его  навѣстилъ. Ни кого у него. Пришелъ, насилу добился. Докторъ говорилъ, что пересталъ третій день принимать пищу, и сейчасъ  лежитъ. Провели меня въ общую палату. Непріятное видъ И не узналъ меня. Лежитъ на посте койкѣ страшный и очень исхудавшій. И рука объ руку третъ. Взялъ я его за руку и говорю: – Узнаете вы меня, господинъ Черепахинъ. Какъ ваше здоровье? А онъ посмотрѣлъ на меня и говоритъ глухимъ голосомъ: – а онъ только головой вотъ такъ отмахивается. И что я ни скажу, онъ головой опять. Только одно слово и сказалъ: про какой–то билетъ… А мнѣ сторожъ и сестра  человѣкъ при палатѣ говоритъ. Онъ какъ ночь, такъ увязывалъ все подушки и собирался ѣхать по желѣзной дорогѣ… Но теперь слабъ сталъ. Посидѣлъ я въ тоскѣ, посмотрѣлъ на его безпомощное положеніе. И простился съ нимъ, онъ все головой отмахивался. Потомъ вскорости померъ отъ голоду не могъ проглотить пищи. Потомъ къ[uu] съ перваго мая я принялъ въ завѣдованіе буфетъ и кухню въ дѣтскомъ  саду. Самъ метродотель ко мнѣ пріѣхалъ и предложилъ хорошо сто  двадцать пять рублей на четыре мѣсяца.

// л. 76.

кругомъ и трамваи, и синематографы, и кучи народу на улицахъ. И такая пошла мода, чтобы  изъ всей жизни сдѣлать ресторанъ. Теперь пошла мода чтобы ничего дома не дѣлать, а чтобы и гостей собирать и кушать въ ресторанахъ. И электрическіе приглашенія и объявленія на крышахъ высеченныхъ домовъ. И крѣпко все стали работать и строить и порядокъ наводятъ на всемъ. Какъ благообразно все. Посмотришь, какъ красиво и богато, словно претъ изъ кармановъ силища денегъ и дешевы они стали. И улицы точно паркетомъ устилаютъ. А взглянешь внутрь, и Господи ты Боже мой. Свѣту много кругомъ. А внутри… Походи, погляди, что внутри дѣлается, какъ плачетъ внутри и стонетъ. И не видно слезъ и не слышно кто стонетъ, потому что шумъ и блескъ и красиво все и вездѣ наружный порядокъ. Эхъ, господа…  Катятъ автомобили съ грубымъ звукомъ. Господа Карасевы ѣдутъ къ своимъ любовницамъ… Пируютъ господа и на всѣхъ перекресткахъ и тупикахъ и вездѣ благообразные оффиціанты. У нихъ лица должно быть благообразны и покойны и дѣловиты и внимательны. Какъ машины должны ибо все вокругъ стали машины. А внутри… Вотъ идетъ конецъ жизни моей… а кто мнѣ за всю жизнь сказалъ хорошее слово, чтобы растрогать меня и облегчить и посовѣтовалъ? Кто? Только одинъ человѣкъ котораго я не знаю… Развѣ слышалъ я слово, кромѣ какъ подай и принеси и кличку и указанія перстовъ и взгляды прказанія и желанія. Потому что настоящее слово не затерялось въ огняхъ и подъ музыку… Образованные и чисто одѣтые господа. Знаю я имъ настоящую цѣну. Кормили мы ихъ въ ресторанахъ и трескали все. Какъ подать! А что подать – на это второстепенное вниманіе. Спорить и говорить умѣютъ и швыряются словомъ и звуками… И вездѣ внѣшнее одеяніе и отъ него темъ и раз послѣдствія. Все хорошо и чисто и благородно. И ужъ если обругаютъ по благородному, такъ съ удивительнымъ чувствомъ. Одинъ незнакомый чтаричокъ растрогалъ меня на всю жизнь и вложилъ въ меня сіяніе, тотъ старичокъ: что торговалъ теплымъ товаромъ. Что ему Колюшка? И чей Колюшка? Не спрашивалъ онъ… и ни во что для себя не поставилъ. Потому что растеряли среди <нрзб> и шуму и ресторановъ <нрзб>, совѣсти нѣтъ въ людяхъ. А ты никакими музыками и духами лаковыми штиблетами и декольте и искусствомъ обращеніемъ не получишь и не пріобретешь. Нѣтъ совѣсти въ людяхъ. И что хочешь дѣлай и на какое хочешь геройство иди, а ничего не произойдетъ. Окружили себя изобиліемъ вещей разныхъ и мечутся среди нихъ. И другимъ дороги загородили. И <нрзб> и кипитъ работа и строчатъ себѣ бумаги и суд не судомъ судятъ и въ концѣ концовъ у всѣхъ на умѣ ресторанъ. Очень жестокая жизнь пошла вокругъ.

// л. 76об.

Надо больше зарабатывать, потому кто знаетъ, какъ еще съ Наташей обойдется дѣло. И поставилъ я ресторанъ очень хорошо… И тутъ началось снова мое мученіе. Потому что Наташа моя родила дѣвочку. А Вас Ильич<ъ> Поставилъ и рѣшительное требованіе – направить ребенка въ воспитательный домъ. Все требовалъ раньше, чтобъ выкидышъ былъ, а Наташа боялась на операцію и умоляла его позволить родить ей. И я даже хлопоталъ по этому поводу и просилъ доктора, чтобы онъ сказалъ ему, что для ея ко Онъ и раньше еще высказывалъ, что какъ будетъ переменка, чтобы непремѣнно выкинула операціей и деньги давалъ, а она отъ него скрывала до шестого мѣсяца. Ко мнѣ при ходила и плакала все. – операціи боялась… А потомъ ужъ докторъ отсовѣтовалъ. Но тогда ужъ Вас Ильичъ настоялъ, чтобы въ воспитальный домъ отнести и развязаться. Пошелъ я къ нему какъ она въ гордомъ покоѣ <нрзб>. И ребеночка видѣлъ, дѣвочоночка такая хорошая, сытенькая, внучка… Всетаки внучка… И я ей далъ слово, что возьму его по квитанціи изъ воспитательнаго… Совсѣмъ она какъ раба стала и покорилась ему. И куда пропала ея шустрота… Точно обошелъ онъ ее чѣмъ, негодный человѣкъ. Вотъ я и подготовляю для нея мѣсто. И есть на примѣтѣ. Къ намъ въ лѣтнія садъ часто ѣздилъ хорошій гость, у него кондитерское заведеніе и много магазиновъ съ <нрзб>. Такой добрый человѣкъ, только на слабость къ ж<ен>скому полу. Я какъ узналъ, что у него магазинъ, такъ найдя его въ хорошемъ расположеніи духа, прямо попросилъ въ случаѣ если дочь по[xx] Проснешься и лежишь и думаешьʺ вотъ бы если бы хорошій человѣкъ вышелъ изъ нея. Настоящаго бы человѣка сдѣлать… А тутъ–то кругомъ жизнь шумитъ–гремитъ все ломаетъ… И неужели же и ее схватитъ и переломитъ и такъ исковеркаетъ, что и не узнаешь… Неужели же и ее изгадитъ  подлость человѣческая! Если бы всѣхъ ихъ, младенцевъ, собрать со всей земли и окружить

// л. 77.

стѣнами отъ всей подлости и неправды жизни и дать имъ настоящихъ мудрыхъ людей ходить за ними и воспитать ихъ и взрастить на[yy] по совѣсти. Чтобы съ дѣтскихъ лѣтъ не проходили передъ ними наша грубость и злость грязь наша… Чтобы самые образованные и можно сказать священные люди защитили ихъ и взростили… И тогда ихъ мало по малу выпускать въ жизни.

И думаю, что <нрзб> тѣ же, мою внучку поганая жизнь и ничего хорошаго не увидитъ она. А то приходитъ въ голову такое мнѣніе: если бы куда уйти съ внучкой, и Наташу бы взять… въ городокъ куда маленькій или бы даже въ деревню и трудиться до послѣднихъ дней подъ небомъ и видѣть Божью и природу чистую… Вѣдь и природы Божьей нѣтъ нигдѣ вокругъ. Навязли въ ушахъ и въ головѣ звуки разные и непристойности, опутали кругомъ… И не уйдешь… съ пустыми руками. Сидишь на цѣпи. Даже со страхомъ смотришь, что <нрзб> происходитъ. У хозяйки моей у сына ея, вѣсовщика пять дѣвчонокъ и мать умерла. Ну, куда такъ ихъ они пристроятъ, куда? На ул Въ портнихи, въ услуженіе пойдутъ… всюду пойдутъ… И внучка моя… а еще будетъ? а? А что въ нашемъ лѣтнемъ саду происходитъ! Вотъ бы посмотрѣть спокойно и подумать. Какой круговоротъ! И я на глазахъ моихъ… и мнѣ заказы даютъ… Киплю въ этомъ поганомъ дѣлѣ… И какой разгулъ! До пяти часовъ утра у насъ торговли. Послѣ всѣхъ увееленій и ресторановъ къ намъ сплываютъ, какъ на самое поганое дно… Нѣтъ, уже больше я не возьмусь на будущій годъ. Хоть бы полтораста рублей мнѣ жалованья было. Буду ужъ лучше по дѣламъ ходить бальнымъ либо поступлю офф. Мнѣ тяжело, мнѣ, а сколько народу хуже, чѣмъ мнѣ. Не было такой роскошной жизни  такого блеску нѣтъ. И теперь ужъ какъ рѣзко бросается въ глаза. И по себѣ скажу, дѣйствуетъ раздражающе. Каково смотрѣть то на все это изобиліе всего и одежи и кушанья и соблазновъ тѣмъ, у которыхъ ничего нѣтъ. Вѣдь какая[zz] кужно терпѣніе. Зависть и негодованіе, должно расти и разстраивать человѣка. И ужъ если и дальше такъ пойдетъ, такъ это что можетъ произойти! Я думаю, что такое возмущеніе которое было, не иначе какъ и черезъ это происходило и дальше будетъ еще труднѣе. Ея по себѣ <нрзб>. И какъ могутъ люди богатые и образованные равнодушные относяться къ этимъ. И что такое наука и высшее образованіе, еще жить годъ отъ году становится труднѣе! Неужели они могутъ спокойно ѣсть и пить и стремиться къ удовольствіямъ и думать о себѣ когда они не могутъ не видѣть, какъ каждый день травяться на улицѣ съ голоду и умирають по угламъ отъ болѣзней и голоду и страху передъ нуждой. И я совсѣмъ разочарованъ во всемъ. Потому что не вижу участія даже среди учоныхъ людей и понимающихъ все.

// л. 77об.

Они може<тъ> быть думаютъ, что никто и разсуждать не можетъ, какъ  только они. Что я оффиціантъ и не проходилъ университетовъ, такъ я не пойму. Да если бы мы вотъ всѣ, которые теперь въ тискахъ и тѣснотѣ нужды пребываемъ и въ страд<аніи> если бы мы были образованными, хуже ихъ что ли бы были. Лучше! Лучше. Потому что мы сами нужду прошли и можемъ понимать чужое горе… А они учили книжки въ чистыхъ комнатахъ и въ теплѣ и не имѣя никакой заботы, такъ и привыкли заботы не имѣть. Вѣдь не нужда только, а измывательство и все терпимъ. Гдѣ моя Наташа и кто виноватъ въ томъ, что такъ все вышло. Ея зависимое положеніе. А гдѣ Колюшка? Зачѣмъ его кинули въ чужую страну и онъ не можетъ притти ко мнѣ, потому что ему угрожаетъ смерть судъ. А онъ онъ чистый и честный. Нѣтъ. Значитъ пусть лучше хамы разгуливаютъ и вторятъ безобразія и шныряютъ по ресторанамъ и насилуютъ и разводятъ подлости и всѣ преступленія которыя даже не угрожаютъ судомъ. Пусть строятъ дома и накидываютъ на квартиры. Пусть лучше соблазнъ критъ… и люди сходятъ съ ума… Пусть сердца не видятъ люди пребывающія въ трудѣ.

А все на обездоленнымъ стоитъ и во всѣхъ пунктамъ жизни

Господа конечно занимаются, но они можно сказать даже наслажденія отъ этихъ занятій имѣютъ, онъ въ теплѣ и сытости, и всякое удовольствіе

И когда я пришелъ къ нимъ въ квартиру, и сталъ съ Вас Ильичемъ говорить конечно, очень осторожно, что могъ я замѣчаю, что скоро у моей Наташи будетъ ребенокъ и  онъ не хочетъ этого ребенка оставлять, онъ такъ вызывающе сказалъ: – При чемъ вы? Вы, кажется, сами дали разрѣшеніе вашей дочери жить у меня… и даже ходили къ нимъ… Ну, и предоставьте мнѣ распорядиться. Я взялъ вашу Наташу не для дѣтей…

Какъ плюнулъ въ меня. Если, говоритъ, я этимъ дѣломъ буду заниматься, мнѣ милліоны надо… Я говорю васъ не понимаю… А Наташа мнѣ изъ другой комнаты головой показывать – оставь. Но я былъ выведенъ изъ терпѣнія. – Какъ такъ? – Очень понятно. Дѣти – результатъ брака, а какъ вамъ дочь уже выяснила, бракъ нашъ пока невозможенъ. И смѣло такъ смотритъ въ глаза и руками въ карманахъ играетъ. – Да говорю, вы вѣдь ее обманули, господинъ хорошій… И еще такъ разсуждаете… – Нисколько… И пожалуйста безъ крѣпкихъ словъ… Нашъ бракъ пока невозможенъ… а коли я про бабушку говорилъ , такъ это въ увлеченіи…Я не могу получить развода… Напротивъ, я добился вашего согласія на то, чтобы ваша дочь была моей… и замялся… подругой… И прошу не мѣшаться въ семейную жизнь… Хлопнулъ дверью и ушелъ. А я за нимъ… – Разозлился я. За нимъ. – Я, говорю, завтра же въ вашу контору четкое письмо хозяину напишу и васъ аттестую со всѣхъ сторонъ

// л. 78.

Тогда нъ вышелъ снова и говоритъ мнѣ, а глаза у него стали злые

– А-а… вы шантажъ устраиваете… Прекрасно… Но только это будетъ для васъ неудобно… Я–то тѣмъ и останусь, потому что меня цѣнятъ, какъ разъ служжащіе, а, а… но тутъ Наташа вышла къ нему и сзади ему ротъ рукой зажала и плачетъ: – Не надо… оставь… не разстраивайся

Папаша въ разстройствѣ такъ… А сама мнѣ глазами… А онъ вывернулъ голову и такъ обидчиво: – Я ни желаю выносить… Мнѣ угрозы! А потомъ перемѣнилъ тонъ и спокойно такъ: Мы оба погорячились но вы не правы… Я смотря на жизнь современнымъ взоромъ… Все дѣло изъ–за ребенка, но надо считаться со средствами, а урѣзывать себя не въ моихъ правилахъ. Меня не полушали… и что же теперь вышло… Видя самолюбіе Наташи, я замѣнилъ ее барышней и плачу за своей отвѣтственностью вотъ уже третій мѣсяцъ по двадцать пять рублей кассиршѣ, которая за нее судитъ въ кассѣ и прочеты принялъ на себя… Мнѣ этотъ ребенокъ уже сейчасъ больше ста рублей сталъ… Вы это поймете… А та–то, дура ему голову гладитъ, мнѣ мигаетъ и ротъ кривитъ точно вотъ сейчасъ заплачетъ и ему все: – успокойся, не волнуйся… Я бы его успокоилъ, подлеца! Наташка, Наташка! Что изъ нея сталось. Ни самолюбія, ничего… И знаю я, что плохо кончится и ничего не могъ сдѣлать… Развѣ такую судьбу готовилъ я ей? Но я поддержу ее<.>

Я И Уйдетъ она отъ него, чувствую, что уйдетъ… Развѣ думалъ я, что будетъ такъ? Бывало, маленькая была, ласковая такая… Придешь изъ ресторана, а она ужъ опять  книжечка подъ подушкой чтобы урокъ луч приснился… У А какая хорошенькая была… у ней голубоей платьице было для Пасхи… такъ Луша говорила, что въ церкви–то не наглядятся на нее… И вотъ человѣчишка самый недостойный и прямо негодяй воспользовался ей такъ жестоко… Если бы Колюшка узналъ! Но я ему ни слова… Служитъ говорю и мнѣ помогаетъ… И онъ ей каждый разъ поцѣлуи шлетъ братскіе и все обѣщаетъ, если перемѣнится все – но этого не будетъ, – шляпу привести какую-то необыкновенную и зонтикъ. Не буду я его томить ему не сладко. Но вотъ скажу, что покорилъ онъ меня своимъ характеромъ и превыше всего я ставлю его, моего Колюшку. Заблудился онъ, а чистый и поразительный человѣкъ. Мизинца его не стоитъ Кир. Сав., котораго я очень всегда уважалъ. А вотъ когда у насъ были банкеты, что разговору было! Какъ хорошо умѣли разсудить и говорили про утѣшенія.. въ жизни… И ничего… Опять перестали говорит<ь> и опять ходятъ въ рестораны и въ театры и все по прежнему. И къ намъ въ лѣтній садъ заѣзжаютъ въ <нрзб>… Одинъ миражъ.  Только Колюшка не сдаетъ ни на вотъ[aaa] столько Такія письма мнѣ пересылаютъ – только на мнѣ, а одному  Васюкову, а тотъ мнѣ передаеть…

// л. 78об.

И въ каждомъ письмѣ пускаетъ: – Все будетъ хорошо… храбрится и на что–то надѣется. Ну, а я–то… я не надѣюсь. Круговоротъ непонятный жизни… такъ и будетъ круговоротъ. Помните, говоритъ, того старика, который меня пріютилъ… Такихъ много, только не кричатъ они о себѣ… и около себя ихъ не ищите… Они, говорятъ въ поляхъ ростутъ и большіе и маленькіе… у нихъ своя правда… и они говорятъ,  о ной[bbb] не кричать… Но только все ей надо вырасти… помочь вырасти и тогда, говоритъ, никакіе ваши огни и рестораны и круговороты не выдержатъ. А это онъ на мое письмо… Бодрятся, парень… Повидать бы, глазкомъ бы на него поглядѣть.. Охватилъ бы я его накрѣпко выплакалъ бы всю боль… Глаза бы его поглядѣть напослѣдокъ… У него взглядъ хорошій… Больше мнѣ ничего бы не надо… И мнѣ сдается, что правда не можетъ уйти… ее не <нрзб>… Замолчала <нрзб>… а нѣтъ–нѣтъ и по<нрзб>… Вѣдь что–нибудь да значутъ же слезы невидимыя. Вѣдь А сейчасъ я безъ дѣлъ… Садъ прикрылся и метродотель говоритъ съ благодарностью, что будетъ хлопотать у господина Штросса… и обѣщалъ дать знать. – Теперь говоритъ, все опять по старому и все успокоилась… Что жъ… Буду опять… въ свѣтлыхъ залахъ… Буду каждую копейку отрабатывать, угождать господамъ со всей аккуратностью… Ужъ очень хочется съ Колюшкой повидаться. Писалъ, что у нихъ гораздо лучше для жизни, хоть несправедливости много и бѣдъ… Посмотрю, обязательно посмотрю… И вотъ какъ сказалъ онъ это и съ чувствомъ пожалъ мнѣ руку – я ему за четыре мѣсяца очистилъ ему двѣ съ половиной тысячи. Ну, и самъ заработалъ съ жалованьемъ рублей пятьдесятъ – такъ у меня даже внутри восторгъ. Опять можетъ буду въ теплыхъ залахъ и въ хорошемъ обществѣ. Конечно, грубости не будетъ такой и заработокъ вѣрнѣй… И сталъ я ждать… И на дѣло пересталъ ходить все ждалъ. И вотъ такъ–то сидѣлъ съ внучкой, а она въ корзинкѣ съ соской лежала, появляется Икоркинъ ко мнѣ. Ловкій парень… Бунтовалъ въ ресторанѣ  требованія предъявлялъ, а не погибъ. И говоритъ:

– Вышло то вамъ разрѣшеніе… <нрзб>… Идите, говоритъ, опять въ нашу дружную семью… Очень я радъ… Я теперь въ нашемъ обществѣ въ совѣтѣ состою въ ревизіонной коммиссіи состою… и долженъ вамъ доложить, что мы ходатайствовали за васъ передъ правленіемъ ресторана. И тутъ не только не метродотель вашъ, а мы… Мы ему объявили сами наше желаніе воздѣйствовали морально. Вы вѣдь нашъ членъ… А я–то и забылъ… Такъ кто же обо мнѣ помнилъ–то спрашиваю… Такъ растрогало меня… Мы, помнили и такъ гордо заявилъ и руку за бор[ccc]

// л. 79

детъ наше общество еще слабо но мы ужъ имѣемъ нѣкоторую силу соблюдать судьбу своихъ членовъ и товарищей. И такъ научно сказалъ. А–а… Вотъ тебѣ и Икоркинъ. А такъ маленькій и невидный былъ… И подразнивали его у насъ за неукротимый характеръ. Вы думаете, что мы одни. Нѣтъ, господинъ Скороходовъ. Мы кое–чему научились… Это у васъ кто же спрашиваетъ и показываетъ на Юльку, внучку… А я во фракъ облекался… И сказалъ я ему… Внучка  <нрзб>… Посмотрѣлъ, пальцемъ по подбородочку ей провелъ…. – Ничего, ничего…. – хорошо сосетъ… Можетъ еще счастливѣй насъ съ вами будетъ… И такъ свѣтло посмотрѣлъ и весело въ глаза мнѣ. И отъ этого его взгляда… такъ мнѣ вдругъ хорошо стало… Замоталъ я головой, не могу собрать слова. И вотъ подкатило мнѣ къ горлу… Схватилъ я Икоркина и обнялъ… – Очень, говорю, вы меня растрогали… А онъ опять руку за бортъ… и говоритъ. Это не мы, а общественное дѣло… Мы люди, а собраніе людей общество… Очень умный человѣкъ… – У насъ, вы побывайте… у насъ и для ума есть направленіе и библіотека, а онъ всегда–то разъ и забѣгалъ ко мнѣ зимой и спрашивалъ про нее положеніе. Вотъ–съ… кто мнѣ помогъ и не только мѣстомъ, а главное утешеніемъ. Господа тамъ они что… Они проходятъ черезъ рестораны а вотъ… общество… Не одинъ… Чужіе люди… Двухъ видѣлъ за всю жизнь… Того старика неизвѣстнаго да вотъ этотъ Икоркинъ очень домовитый… Да вотъ мой Колюшка… Троихъ значитъ…  И опять сталъ служить… И скажу, что жить можно… Вдохновеніе во мнѣ есть теперь И не страшно… плыветъ мимо все теперь безъ значенія… а и пусть себѣ плыветъ… То я все враздробь вертѣлся, а <нрзб>… А Юлька ничего… Придешь домой, думается одинъ, а она–то изъ корзинки – у–гу, какъ проснется… Всѣ пальчики ей перецѣлую… И очень мнѣ пріятно получать повѣстку отъ нашего общества… На засѣданій… Там это направляюьъ све, какъ что обсудить… И Наташа мнѣ какъ–то и говоритъ: – у на выиграли ли вы на билетъ что? А Васъ Ильичъ мнѣ говоритъ, что у васъ долженъ быть билетъ… Есть говорю у меня билетъ и выигралъ. А онъ  мнѣ – да <нрзб>. А я досталъ карточку члена отъ нашего общества и показываю… Вотъ! Но только она ничего не поняла. И я ей сказалъ: – Вотъ что, Наташа. Если этотъ твой ничтожный человѣкъ будетъ тебя утѣснять, приходи ко мнѣ со всѣмъ… А она вздохнула и говоритъ: – Онъ меня любитъ… Только у него долговъ много… А потомъ вдругъ тихо: За мной очень ухаживаетъ нашъ продавецъ… Онъ даже хочетъ на мнѣ жениться… Посмотрѣлъ я на нее прямо, какая–то непонятная стала… Не могу я безъ ребенка, а

// л. 79об.

<нрзб> знаетъ… и со про ребенка, и согласенъ… А тотъ спрашиваю, про негодяя. – Она заплакала и говоритъ… Я замѣчаю, онъ съ новенькой одной все… Тогда я рѣшительно сказалъ. Уходи… И живи семьею. Такъ, должно быть и выйдетъ. – Правило частое и общее. Очень мнѣ хочется семейной тихой жизни послѣ муки и недоразумѣній. Жизнь снова не начнешь, а направить ее можно… Вотъ сегодня воскресенье… и надо скорѣй бѣжать въ ресторанъ. Сегодня очень у насъ большое торжество… Юбилей гну Карасеву. столѣтіе его фабрикамъ… Будутъ необыкновенныя подношенія отъ разныхъ обществъ и даже театровъ, потому что онъ очень уважаемый всѣми… И обѣдъ въ семь часовъ будетъ сервированъ на четыреста человѣкъ въ трехъ залахъ, по двадцать пять рублей съ персонъ!, а потомъ скоро и свадьба ожидается тоже у насъ. Та–то маленькая–то, уѣхала отъ него за границу съ какимъ–то но она въ виду разочарованія по случаю отказа его отъ свадьбы, тоже съ милліонеромъ, но г Карасевъ не могъ этого допустить, взялъ экстренный поѣздъ и нагналъ ее съ страшной скоростью… И привезъ силой… и другой не могъ отважиться на свадьбу, потому что недавно только женился… Но ему нельзя тягаться. У него три милліона, а у г Карасева сто!... И вотъ, говоритъ, на сегодняшнемъ торжествѣ, г Карасевъ за шампанскимъ объявить всѣмъ про свю побѣду… Зацѣпила–таки… вся–то въ пять фунтовъ…

/ вставить сцену/ А тутъ вдругъ Наташа приходить ко мнѣ, на дняхъ было. Посидѣла, поиграла съ ребено[ddd]  Юлькой и что–то тревожная… А я веселый былъ такой… Вотъ она и говоритъ: – Папаша… что я хочу вамъ сказать… И замялась… Что? – И слезы у ней. Видите… Онъ давно меня посылалъ… Говорилъ все, что у васъ деньги есть… Ему до на два мѣсяца.. Такъ меня за взяло..

– Вотъ какъ! Онъ тебя такъ обошелъ да еще до моихъ денегъ добирается. А она… мнѣ я знаю… да… И забилась… Упала на постель. Не могу я… не могу больше… Не могу… Измучилась я, истомилась… Онъ меня вторую недѣлю посылаетъ къ вамъ… Потомъ вдругъ сжала кулачки и себя въ голову, въ голову… – Вѣдь его прогоняютъ вонъ… Онъ тамъ… растрату произвелъ… и потомъ онъ<…> И тутъ она мнѣ все открыла… А этотъ поганецъ оказывается, ужъ новую себя[fff] Два мѣсяца терпѣла… Онъ мнѣ, говоритъ, не велѣлъ безъ денегъ приходить… А такъ, хорошо… Ты, говорю, больше не пойдешь къ нему, а если что, такъ онъ у меня  съ лѣстницы кувыркомъ полетитъ отсюда. Мерзавецъ… Такъ съ

// л. 80.

съ нимъ и покончили… Отрѣзалъ я и Наташу взялъ въ руки… Всей воли ее рѣшилъ. И самъ пошелъ въ правленіе ихнее и имѣлъ разговоръ по совѣсти съ нѣмцемъ. Мы говоритъ, его уже отпустили безъ суда. Онъ намъ на пять тысячъ растратилъ товаровъ. Но вы за дочь вашу  не безпокойтесь. Она можетъ служить… А потомъ черезъ мѣсяцъ послѣ этого она мнѣ призналась. За мной очень нашъ продавецъ ухаживаетъ… И давно… Онъ все знаетъ и про ребенка… И т. д.

// л. 80об.