Жулик

ЖУЛИКЪ.

(Очеркъ)

__________

 

            Счетный чиновникъ казначейства Крошкинъ съ шести часовъ выписывалъ длинные столбики цыфръ, щелкалъ на счетахъ и разносилъ по графамъ. Стрѣлка бѣжала к 11. Лапма начинала мигать и шипѣть.

— Михаил Андреевичъ, вѣдь опять ночь не заснешь… брось ужъ… Керосину-то что выходитъ…

            Крошкинъ со злостью щелкнулъ на счетахъ и передернулъ плечомъ.

— Ладно… А, чортъ!... опять не въ ту графу въѣхалъ… И не лѣзь ты, не мѣшай.

— Вотъ все такъ… а на кого похожъ сталъ?...

            Анна Васильевна съ тоской смотрѣла на скрюченную фигуру въ пиджакѣ съ протертыми локтями, на измученное лицо мужа.

            — Сказалъ — не мѣшай… Спроситъ завтра казначей, чортъбы его побралъ и съ отчетомъ-то… послѣдний срокъ. Всю ночь придется сидѣть.

            …Чу-чу… чу-чу-чу…

— Уфф!...рука занѣмѣла…

            Онъ откинулся кх спинкѣ стула, потянулся и взялъ себя за голову.

— Въ глазахъ зарябило… Чертова служба!... за сорокъ-то рублей… А самъ дрыхнетъ или въ карты дуется…

            «Сказать иои нѣтъ?» вспомнилъ онъ разговоръ съ казначеемъ.

            Этотъ разговоръ мучилъ его съ утра. За обѣдомъ Крошкинъ изругалъ жену, разбилъ тарелку и вылѣзъ голоднымъ; потомъ долго шагалъ по квартикѣ, курилъ и вздыхалъ.

            «Сейчасъ разстроится

 

Жуликъ                                                       15

 

Но сказать было нужно, хоть кому-нибудь, иначе не пройдетъ это безпокойство, ожиданiе новой бѣды.

            Онъ, положимъ, сказалъ уже писцу Васильеву, маленькому человѣчку съ большой семьей, но тотъ такъ испугался, такъ съежился и заскрипѣл перомъ, что стало еще тоскливѣй. А больше-то и сказать было некому: старшiй бухгалтеръ всегда у казначея въ карты играетъ, хромой кассиръ Подмигайловъ въ союзъ «русскхъ людей» поступилъ и не кланяется съ того самаго дня, как арестовали Надю, Петровъ пилъ вторую недѣлю и не ходилъ на службу. Крошкинъ хотѣлъ было потолковать съ присяжнымъ Кривошипомъ, но тотъ былъ «въ угарѣ», швырялъ мѣшки съ мѣдяками и плевался в каморкѣ.

            А тревога не пропадала: она точно выросла къ ночи. Въ окна билъ дождь, съ грохотомъ падали потоки изъ трубъ, гремѣло по крышамъ

            «Ишь припустилъ, — раздумывал Крошкинъ, посматривая въ запотѣвшiя окна, — и третьи сутки… Лучше сказать… да, лучше сказать»…

            — Да былъ ты у прокурора-то? — уже второй разъ спрашивала Анна Васильевна.

            — Сказано — былъ, чортъ бы его побралъ!...

            — Ну, и что же?...

            — Ну, и то же…не принимаетъ…нѣтъ его…

            — Нѣтъ… Съ маленькими-то они все такъ…

            — Да не реви ты, ей-Богу… Господи, развяжи ты меня, окаяннаго!...

            — А…къ слѣдователю-то заходилъ?...

            — Заходилъ… заходилъ…заходилъ…Сто разъ говорилъ: заходилъ… Черти окаянные…

            Онъ сжалъ руки и захрустѣлъ пальцами.

            — Вѣдь четвертый мѣсяцъ… ни слуху… ничего… Къ родной дочери не допускаютъ… Михайла Васильичъ… а если губернатору прошенiе написать.

            — Чорту скоро напишу!... Да отвяжись ты отъ меня!... не тяни за душу!... Вотъ гдѣ у меня все, вотъ!...

            Онъ постучалъ себя въ голову.

            — Ну, подумай ты… ну, ты разсуди… Ну, какъ я ему напишу?... Сейчасъ справки.. какъ, что?... Дочь въ тюрьмѣ…Сейчасъ вонъ … циркуляръ ужъ есть… безъ прошенiя выгонять…Что смотришь?... Выгонять!... А-а… Ну, за что Надьку-то взяли, за что?

 

16                                                                    

 

покойная ночь. Она билась тамъ, на грязной улицѣ, подъ холоднымъ дождемъ, она жадно глядѣла на узкiя окна.

            — А ты… была тамъ?... Да не плачь ты… слышишь!... Господи!... развяжи ты меня, окаяннаго!...

            — Смотритель ругается…

            — Что?... Да какъ онъ смѣетъ, мерзавецъ?...

            — Надоѣли, говоритъ… Всю тюрьму засажали. И жуликовъ-то, говоритъ, некуда сажать…

            — Ахъ, подлецъ!... съ жуликами равняетъ!... Ну, здорова она?... спрашивала ты?...

            — Здорова… «Всѣ, говоритъ, здоровы… и некогда, говоритъ, мнѣ съ вами время прохлаждать… Жуликовъ, говоритъ, однихъ у меня…»

            — Ахъ мерзавецъ, а?... А как у дворянскаго предводителя гувернантку забрали, живо выпустили… А какъ маленькiй человѣкъ…

            «Нѣтъ… надо сказать, надо»…

            Страшная тяжесть, какъ камень, давила сердце.

«Ну, что же…пускай… Одно къ одному»…

            Онъ рѣшился.

            … Кому же и сказать, какъ не ей? Съ ней онъ прожилъ двадцать семь лѣтъ, съ ней перетерпелъ всѣ невзгоды, лишенiя и эту вѣчную бѣдность.

            Онъ взглянулъ на ея обтянутое лицо съ сѣдѣющими висками, усталые, безцвѣтные глаза;вспомнилъ ее молодой когда-то, въ тѣ далекiе годы, когда жили они въ комнаткѣ у портнихи, а Надя едва ходила по стульямъ…

            Онъ посмотрѣлъ на нее съ горькой досадой на все, на всю свою хмурую жизнь, съ болью…Онъ посмотрѣлъ на ея грязную кофту и рваный платокъ.

            — Что ты… Миша?...

            Миша! Это слово давно не произносилось въ скучной квартиркѣ. Это былъ отголосокъ молодыхъ дней.

            — Такъ… да… Ты только … не плачь… Слушай, не плачь!...

            Она испугалась и стихла.

            — Казначей сказалъ… лучше подать въ отставку…

            — Въ отставку!... какъ?...

            Она согнулась вся, точно надъ ней занесли руку. Эта мысль объ отставкѣ пугала ее всю жизнь. Давно-давно, когда она убирала, бывало, уютную комнатку, ей казалось, что все это непрочно, что Мишу могутъ прогнать, и ркуи ея опускались. Когда онъ запивалъ, она

 

Жуликъ.                                                   17

дрожала. Когда кого-нибудь изъ знакомыхъ гнали со службы, она переживала съ ними весь ужасъ и со страхомъ слѣдила за мужемъ. Когда Надя ходила въ школу, она боялась, что все оборвется, и Надя не кончитъ. Она вздохнула, когда Надя получила мѣсто въ селѣ. А жизнь прошла, и остался привычный, томительный страхъ. Онъ выросъ, когда Надю арестовали; онъ превратился въ ужасъ, когда въ ихъ кваритру явилась полицiя съ обыскомъ. Она ждала, что вотъ случится то, чего она такъ боялась, но все обошлось… и вдругъ…

            — Не бойся ты… не плачь… Ничего не будетъ!... Я не писецъ имъ!... у меня рука есть къ начальнику отдѣленiя…

            — За что же?... за что?...

            — Племянника втереть хочетъ! Нiтъ, не выйдетъ!... Я ему покажу, ширококрылому!... На подозрѣнiи я… дочь въ тюрьмѣ!... Ладно!... Я знаю, какой циркуляръ, какъ его понимать… Пусть онъ литеру «б» прочтетъ…

            Онъ поднялъ всегда понурую голову и постарался принять бодрый видъ.

            А въ душѣ сидѣлъ страхъ, проклятый страхъ мелкаго служки. Онъ сидѣлъ въ немъ всегда, съ перваго дня службы, съ того дня, когда онъ боязливо вошелъ въ душную комнату казначейства, сѣлъ на край стула и взялъ перо. Потомъ страхъ притаился, уснулъ. Являлся новый начальникъ, страхъ глядѣлъ изъ расширенныхъ глазъ, изъ потертаго пиджака, изъ подобострастной улыбки. Хотѣлось взять отпускъ, перо дрожало въ рукѣ: а ну какъ не пустятъ, скажутъ: можете убираться совсѣмъ. Заходилъ управляющiй, и страхъ подымался опять, подлый страхъ голодающего писца. Казначей не отвѣчалъ на поклонъ, и снова вставали тревожныя мысли.

            Анна Васильевна сжалась и тихо плакала въ уголкѣ. Ей вторилъ дождь, потоками гремѣлъ по трубамъ, дробью стучалъ въ окошко.

            «Эхъ, жизнь проклятая, — думалъ Крошкинъ. — Прошла вѣдь…совсѣмъ прошла… и ничего… ничего… Родился въ углу, и сдохнешь въ углу… А-а»…

            Онъ посмотрѣлъ на жену. Ея тихiя слезы, робкiя, рабьи слезы, перевернули сердце.

            — Брось! Ну ихъ къ дьяволу!...

            Онъ взялъ ее за плечо.

            — Чорт меня дернулъ сказать… Анна!... Люди вѣдь мы съ тобой!... Да не плачь ты… Слушай… Если только онъ меня…

            Страхъ глядѣлъ на него изъ ея расширенныхъ глазъ.

            — Морду ему разобью!... при всѣхъ… Онъ меня узнаетъ!...

            Она знала, чтὸ сейча будетъ. Она знала, что всегда, когда онъ

                                                                                                                                 2

 

18                                                                  

поднималъ голову и старался говорить властно, когда являлся приливъ дерзости и онъ называлъ себя человѣкомъ, онъ шелъ къ буфету и начиналъ искать водку. А потомъ буянилъ всю ночь, гремѣлъ стульями, рвалъ рубашку и порывался бѣжать. Сосѣди шептались за дверью, сверху приходилъ консисторскiй чиновникъ и предлагалъ пригласить полицейскаго. А она ходила за нимъ, плакала и звала:

            — Миша!... оставь…

            — Я — человѣкъ! Ты не забывай этого… и я не позволю всякому хаму… Теперь не то время… я самъ права имѣю…

            Онъ взглянулъ на отчетъ и отвернулся.

            «Завтра».

            — Миша!...

            — Водки дай! — я говорю!...

            — Миша!...

            — А-а-а!...

            Онъ нетерпѣливо замахалъ рукой и твердо пошелъ къ шкафу. Вчера была получка, и водка была. Онъ выпилъ стаканъ.

            … Дзиннь! — рванулся звонокъ.

            — А чорт… Кого еще тамъ… Отопри!...

            Она испугалась и не рѣшалась идти.

            …Дзинь… дзинь…

            — Я боюсь… отопри ты…

            — Боюсь!...

            Онъ взялъ лампу и пошелъ отпирать.

            — Кто?

            — Я…

            — Кто — я?

            — Да я… Тутъ живетъ Крошкинъ…

            — Ну, тутъ… Чего нужно?...

            — Письмо изъ тюрьмы…

            Онъ сбросилъ крючокъ и крикнулъ:

            — Анна!... отъ Нади!... письмо отъ Нади!...

            Порывъ вѣтра съ дождемъ чуть не задулъ лампу. Въ переднюю вошелъ человѣкъ и остановился у двери. Вода лила съ него тонкими струйками. Онъ отряхнулся, вытеръ шею грязнымъ платкомъ, встряхнулъ промокшiй картуз и мигалъ на огонь. У его грязныхъ ногъ стояла цѣлая лужа и ползла по неровному полу. Мокрой тряпкой висѣло на немъ пальтецо.

            — Ужъ и дождь … ливень-съ… Насквозь прохватилъ…

            Он мялся на мѣстѣ и заглядывалъ въ комнату. Его тонкая шея повертывалась быстро-быстро

 

                                                           Жуликъ                                                            19

Крошкинъ нетерпѣливо смотрѣлъ на него.

            — Письмецо вамъ… просили вручить… барышня-съ… въ тюрьмѣ онѣ…

            Онъ подмигнулъ на огонь и сталъ снимать мокрый сапогъ.

            — Въ сапогѣ оно… письмецо-то… за подборку вшито… по случаю обыскиваютъ… Ножичка-съ позвольте… Ишь, какъ нагрязнилъ-то я вамъ…

            Онъ с трудомъ снялъ сапогъ и вылилъ новую лужу.

            — Тутъ у меня ихъ — коллекцiя цѣлая… три штуки… Ну, вотъ-съ…

            Онъ распоролъ подкладку у голенища, досталъ три измятыхъ пакета и сталъ читать.

            — Вотъ… ваше это-съ… Михайлѣ Васильичу Крошкину?... Ну вотъ-съ… это ваше-съ… А это другим-съ… Одно въ Москву наказали… Тутъ… — онъ подмигнулъ, — сѣютъ… на почтѣ-то… такъ велѣли въ руки-съ…

            Они читали письмо, они глядѣли на знакомыя строки. А мокрый человѣкъ стоялъ въ лужѣ воды. Онъ спряталъ письма на грудь, съ трудомъ натянулъ сапогъ и вытиралъ шею: вода пробралась за пиджакъ.

            А они все читали, склонившись надъ лампой.

            — Видишь… здорова и бодрится еще… видишь… — дрожащимъ голосомъ говорилъ онъ. — А эти… мерзавцы, только мучили насъ… Видишь… ну, и нечего плакать…

            Онъ обернулся къ дверямъ.

            — Вотъ спасибо… Да какъ прохватило-то васъ…

            — Ничего-съ… привычное дѣло…

            — Да что же вы стоите… снимайте пальто.

            Мокрый человѣкъ мялся. Глаза его мигали, точно ихъ ослѣплялъ свѣтъ.

            — Итить надо еще въ одно мѣсто… А утромъ въ Москву… денегъ на дорогу дали…

            — Ну, чего тамъ… Да хоть въ комнату войдите…

            — Да что ужъ… все одно-съ… вдребезги…

            Онъ стащилъ пальтецо и бросилъ на полъ.

            — Въ лоскъ… до живого мѣста-съ… их-хи-хи… навыжимку… бррр…

            Въ обтрепанномъ пиджакѣ, высокiй и тонкiй, онъ походилъ на мокрую длинноногую птицу.

            — Чаю не хотите ли?...

 

20                                                                           

            — Чаю?... Хуже-съ… это я вамъ скажу… застудиться можно съ чаю-съ… бррр…

            Онъ присѣлъ на стулъ и мигалъ. На лицѣ его еще лежали капли дождя.

            — Прочитали-съ, какъ онѣ тамъ?... Да они тамъ ничего… обощшлись… и ваша-съ… тоже.

            —И ничего?...

            — Ничего… въ компанiи они всѣ… весело… И любопытный народъ!... политическiе, конечно, люди все… цѣпкiе…

            — Какъ?...

            — Цѣпкiе… образованные, конечно… Какъ, что — шумъ сейчасъ сдѣлаютъ, прокурора, значитъ, требуютъ… Ну, есть которые — мрачность напускаютъ, а то есть и пѣсни поютъ…

            — Ну, а наша-то?... Письмо-то вотъ которая…

            — Ужъ и развеселая барышня!...

            — Слышь, Анна Васильевна!... Надька-то… Ловко!... Да какъ это вы такъ… письмо-то пронесли?...

            — А оченно просто-съ… въ сапогѣ… рази доищешься…

            Онъ скривилъ голову и подмигнулъ на огонь.

            — Я изъ тюрьмы-съ…

            — Такъ и вы тоже сидѣли?

            — Какъ же-съ… по суду… за кражу… рецидивистъ я-съ…

            — ?

            — Да-съ… по четвертой кражѣ-съ…

            — За кра-жу?... Такъ вы…значитъ…

            — Стало быть…

            Онъ замигалъ на огонь и сталъ приглаживать мокрый вихоръ.

            А они оба, мужъ и жена, смотрѣли на него, какъ на невиданное чудо, такъ странно выброшенное къ нимъ чорною ночью, мокрое, тонкое, мигающее на огонь и жалкое въ обтрепанной не по росту курткѣ.

            Холодная мокрая ночь ходила за окнами, постукивала въ стекла.

            — По случаю кражи-съ… такъ сказать… по суду-съ… Ужъ и холодно-съ… бррр… Я уйду-съ…

            Онъ видѣлъ уставившiеся на него глаза, спрашивающиiе, удивленные, и въ глубинѣ глазъ онъ чувствовалъ не то безпокойство, не то удивленiе.

            Они смотрѣли ну лужу около его ногъ, на грязные сапоги, на большiе слѣды, какъ отпечатки лапъ мокраго звѣря, на тощую фигуру, съ которой еще сбѣгали капли. Они искали въ немъ чего-то особеннаго, чего нѣтъ у нихъ, страннаго, — и не находили.

 

                                                                         Жуликъ                                                     21

            … Воръ… жуликъ… — и онъ сидитъ на ихъ стулѣ, въ ихъ комнатѣ, третъ костлявыми пальцами колѣни, вопросительно смотритъ на нихъ, свернувъ голову на-бокъ, и такъ часто мигаетъ…

            — А-а… такъ вотъ… — сказалъ Крошкинъ.

            — Да-съ… Вамъ, конечно-съ, чудно… А вѣдь это самое обыкновенное-съ… — говорилъ мокрый человѣкъ, чувствуя на сѣбѣ безпокойные взгляды. — Такъ прощайте… Я ужъ пойду.

            Онъ поднялся и раскланялся, прижимая мокрый картузъ къ животу. Его глаза мигали насмѣшливо.

            —Ничего… ничего… вы посидите… дождикъ льетъ… посидите, — торопливо заговорилъ Крошкинъ, почему-то осматриваясь. — Это… ничего… бываетъ… Такъ вы и пронесли…

            — Да-съ… такимъ манеромъ… вышелъ мнѣ срокъ, я и пронесъ…

            Молчаниiе.

            — На родину шлютъ, и опять проходное свидѣтельство… А на родинѣ у меня заячья квартира-съ…

            — Что?... как заячья?...

            — Обязательно заячья-съ… Какъ онъ, заяцъ, живетъ-съ?... въ кусту онъ хоронится… жилья у него нѣтъ настоящаго… Ну, и у меня-съ… На заячью, стало быть, квартиру шлютъ… Ну, и вертишься вокругъ вѣтра… Полицiя безпокоитъ… Теперь, сказываютъ, много легче для нашего брата… тѣхъ теперь ловятъ… политическихъ… На службу поступить — вѣдь не возьмете-съ… и никакой человѣкъ не возьметъ… Жуликъ и жуликъ. Я было поступилъ и прижился, за тридцать копеекъ глазокъ выправилъ… пачпортъ-съ…дѣлаютъ такiе… Ну, нагрянула полицiя, а я в окно устегнулъ… Ну, и вертишься.

            Стаканъ водки начиналъ дѣйствовать. Крошкинъ чувствовалъ прiятный шумъ въ головѣ и теплоту въ тѣлѣ. Хотѣлось говорить.

            — Вертишься?...

            — Волчкомъ-съ… А ужъ влопаешься, это ужъ какъ пить-съ… Я больше черезъ десятую…

            — Это… какъ же?...

            — Черезъ десятую… Это, какъ кому какое счастье… У насъ ужъ примѣта такая… Одинъ черезъ пятую, другой черезъ сеемую…кражу-съ… Я вотъ… все больше черезъ десятую… Какъ подошла она, — обязательно вплескаешься… Ахъ ты… итить надо… Дожд-то, дождь-то какой анаѳемскiй…

            Онъ поднялся и встряхнулся весь, какъ лягашъ.

            — Бррр…холодно-съ…

 

23                                                           

            «Водки ему дать, — подумалъ Крошкинъ. — А дамъ ему водки»…

            — Водки хотите?

            — А есть?... дайте… Водки хорошо выпить, согрѣешься…бррр…

            Мокрый человѣкъ быстро передернулъ плечами и весело подмигнулъ.

            — Ужъ какъ это хорошо при огонькѣ посидѣть… въ чистомъ воздухѣ-съ… на стульчикѣ… Давно-съ я такъ не сидѣлъ…

            И Крошкину стало жалко его. Онъ прошелъ къ буфету, взялъ водку и вспомнилъ, что онъ долженъ выпить. Въ желудкѣ жгло что-то, слабость чувствовалась въ ногах, кипѣло на сердцѣ. Полученное письмо будило в душѣ боевое настроениiе.

            «И самому хватитъ… Хвачу — куда ни шло. И онъ выпьетъ»…

            — И я выпью! — крикнулъ Крошкинъ, подбадривая себя. — Дай-ка, Анна Васильевна, закусить чего…

            Онъ повеселѣлъ, теръ руки и уже не смотрѣлъ въ упоръ на мокраго человѣка.

            «Вотъ и жуликъ, а письмо принесъ… а они… Выпью… непремѣнно выпью»…

            — Наливайте… и мнѣ… да…гм…гм…какъ васъ…

            — Чего-съ?... Я было уснулъ-съ… съ теплоты-то…

            — Наливайте… васъ какъ звать-то?...

            — Максимъ Ивановъ… а по фамилiи я — Кутузовъ…

            — Ку-ту-зовъ?... это из исторiи… въ 12-мъ году….

            — Такая фамилiя-съ… А по прозвищу-съ… — Онъ сдѣлалъ хитрое лицо и подмигнулъ. — «Клещи-съ»… Такъ и зовутъ — Максимка «Клещи»…

            — Да почему-жъ это такъ — «Клещи?»…

            — По ногамъ это…насмѣхъ… длинныя у меня ноги… Ну, и за руки: рука у меня крѣпкая, какъ клещи…

            Онъ вытянулъ руку и съ силой повелъ пальцами.

            —Сила!... Свистуна одного ухватилъ, — не дышалъ-съ… насилу отняли…

            — Какого свистуна?

            — А сыщика… Мы ихъ свистунами… зловредные они. Ужъ и хорошiй напитокъ…кха-а…

            — Ага… Так вы за почтальона…

            — Вотъ-вотъ… Товарищеское дѣло-то…

            — То-варищеское?...

            — Да вѣдь какъ же-съ… Съ одной квартиры. Хоть и не изъ

 

                                                                                  Жуликъ                                              23

одной мастики, а клѣтъ-то одна: кто за политику, а кто и за самую суть… Я вотъ за суть, а могу и за политику… Что-съ?... Могу… Да они тамъ насъ вотъ какъ уважаютъ — страсть…

            — Уважаютъ?...

            — Обязательно. Какъ родные. Тамъ одинъ старичокъ… въ золотыхъ очкахъ… пенсэ на ленточкѣ… волосы длинные… сурьозный старичокъ, все съ книжкой ходилъ… Я ему все газетки изъ рукова въ рукавъ всовывалъ, — не даютъ имъ газетъ-то… Ну, а мы имъ пристроили… Такъ онъ меня разъ за руку взялъ, хоть я и изъ… гм…гм… Хороший старичокъ!... Тамъ всѣ вкругъ его ходили и профессоромъ называли… «Профессоръ» да «профессоръ»…

            — Да ну?... и профессоръ тамъ?...

            — Обязательно. Тамъ всякiй народъ, и анжинеры есть… Ну, вотъ разъ разговорились мы съ нимъ, со старичкомъ-то.. Все знаетъ!... и законы, и про науку, и про суды, и про божественное, — ну все, — лучше защитника… Потолковали мы съ нимъ, а онъ и говоритъ: «Вы, говоритъ, жертва середы»… Ей-Богу… Такъ меня потомъ все середой звали. А дѣвчоночка тамъ была, бѣ-ѣленькая такая, учительница… такъ все пропаганду читала…Вотъ какая, я вамъ объсню, шустрая была… «Товарищи вы, говоритъ, наши, и мы за васъ… И вы, говоритъ, и мы, если разобрать, все равно по одной причинѣ… Гм…» Со свиданьицемъ васъ… и вамъ, барыня, добраго здоровья… Кха-а…

            Выпили оба.

            — По одной причинѣ?...

            — Обязательно. И все рассказала. И старичокъ подходилъ, и все головой качалъ — одобрялъ, стало быть. «Вы, говоритъ, изъ нужды на такое дѣло, стало быть… жуликами… по нашей части… Ну, и мы, говоритъ, за васъ идемъ… чтобы всѣмъ лучше было. А какъ лучше будетъ, то и жуликовъ не будетъ… А насъ, говоритъ, за это за самое и прихватили…» За ваше здоровьице… прiятнаго разговору… гм… Вотъ и сохнуть началъ… паръ идетъ…гм…

            —На-ливай… нали-вай… и мнѣ…

            Крошкинъ чувствовалъ, что на глаза начинаетъ надвигаться подрагивающая сѣтка, въ ушах звончѣй отдаются слова. Онъ начиналъ приниать непринужденныя позы, откидывался на спинку стула, трогалъ собесѣдника за мокрый рукавъ и со стукомъ ставилъ рюмку на столъ.

            — Ну, мы и понимаемъ… Конечно, товарищи… «Мы, говоритъ, за всѣхъ стараемся»… Конечно, просвѣщенiе у нихъ… науки въ головѣ… Имъ все явственно. Только надзиратель все гонялъ насъ

 

24                                                           

отъ нихъ, чтобы никакого понятиiя не было… И серчалъ же старичокъ!... и-и!... Глянетъ скрозь очки и осерчаетъ… и все бородку щипалъ… Ну, и письмп перекидывали… Они-то какъ безъ рукъ, а ужъ у насъ дѣло налаженное… По случаю дождя-съ… всякаго благополучiя…

            Они выпили.

            — А… ста-ричокъ… остался?... въ тюрьмѣ, а?...

            — Тамъ-съ… а что-съ?...

            — Ничего… А наша… тоже съ нимъ… говорила, а?...

            —Навсягды…Очень даже его уважаютъ… всѣ… Вотъ и вышло у насъ дѣло… Посадили старичка въ отдѣльную… за его непокорность. Рѣчи все на дворѣ говорилъ… вкругъ всѣ его ходили… Вотъ умнѣющая голова!... и-и… Бож-же мой!... ну, чистый… Наполеонъ!...

            — Со-кратъ!!...

            — А?... высшаго колибра… Рѣзко такъ говоритъ, часто, какъ изъ книжки. Какъ подняли они стукъ — страсть… Мы и прознали да вразъ во всѣ двери… Стекла вдребезги… по всей тюрьмѣ…Надо-жъ товарища выпростать. Прокурора вызвали, десятерыхъ въ карцеръ и меня зацѣпили… А старичка-таки выпустили… Ужъ я выпью-съ… По случаю письма-съ… съ добрымъ вечеромъ!... Легкосто этакая… гм… во всем тѣлѣ…

            Крошкинъ уже давно ощущалъ, как внутри его, въ сердцѣ, начинаетъ бурлить кровь, выдавливать накипь, страхъ, мелочи и горечь жизни. Ему хотѣлось говорить, кричать, двигаться, передвинуть все въ надоѣвшей до тошноты квартиркѣ. Ему хотѣлось разбить запотѣвшiя окна, впустить бившуюся за стѣнами ночную мглу.

            — Выручили… И навсягды выручимъ!...

            — Мо-лод-цы… вотъ это… молодцы… И ты — молодецъ…пони-маешь… ста-ричка… чортъ тебя дери…

            — Обязательно… Товарищество!... Тамъ ихъ народу-то нахватано — сила!... За ваше здоровьице… съ прiятнымъ знакомствомъ-съ… кха-а… Пошелъ чижикъ на постой — не выпить ли по шестой?... Умственно!...

            — Прравильно!... Ахъ ты чело-вѣкъ… чело-вѣкъ… Такъ по-товарищески?... А ты… не… моргай… тово… да…

            — Обязательно… Да мы бы имъ всю тюрьму размолотили… Мы тоже понимаемъ…

            — Вы-то!... это… жулики-то?...

            — Обязательно… Жуликъ… а что такое жуликъ!... Вы вотъ.

 

                                                                       Жуликъ                                                    25

господинъ хорошiй, ежели вникнуть… одно недоумѣнiе… Кто ежели съ чувствомъ, — они понимаютъ…

            —Никакого… чувства… нѣтъ… У чорта есть… у чорта!...

            — Чортъ — это дѣло не наше-съ… онъ — духъ… А старичокъ энтотъ… въ очкахъ, — онъ все понимаетъ… все!...

            — Прравильно!... ста-ри-чокъ!... Онъ не простой… старичокъ… нѣ-ѣтъ… Ты какъ полагаешь, милый человѣкъ, а?... А можетъ… онъ и не старричокъ, а?... На-и-тiе… такое…— Крошкинъ пошевелилъ пальцами, — наи-тiе… мир-ражъ!... такой… знаешь…дымъ… вродѣ… духа!?...

            — Ужъ это вы… нѣтъ… Самый настоящiй старичокъ… и въ очкахъ…

            — Враки… враки… обморокъ это… глазо-отводъ!... Гдѣ онъ тамъ, старичокъ… Жу-лики все… всѣ они жулики… Нѣту старичка!...

            — Ужъ это вы…

            — Не ми-гай!... Всѣ они… Кто у насъ не жуликъ, а?... Нѣтъ, ты скажи!... — Крошкинъ ухватилъ гостя за рукавъ. — Кто у насъ не жуликъ?... — кричалъ онъ, стукая рюмкой по столу. — Всѣ жу-ли-ки и про-хво-сты… У насъ… у насъ… — Онъ покружилъ руками въ воздухѣ и щелкнулъ рюмкой…

            — Рюмочку-то сломали, господинъ…

            — Къ чорту… Анна Васильевна!... р-рюмочку!...

            Она подала новую рюмку и покорно, вздыхая, отошла въ уголокъ. Посѣтитель конфузливо подобралъ подъ себя вытянутые ноги.

            — Прравильно я говорю?... Ты, какъ тебя… мокрый че-ловѣкъ!.. прравильно я… изла-гаю свои мысли?...

Посѣтитель вытянулъ шею и заглянулъ въ полутемный уголокъ. Онъ увидалъ блѣдное лицо и платокъ. Крошкинъ умолкъ. Было тихо. Тихiя, робкiя всхлипываниiя мѣшались съ печальным стукомъ дождя.

            — Конечно-съ…— тихо сказалъ гость, позвякивая рюмкой по графину, — дѣло ихнее — особая статья… хозяйство… И притомъ… въ нихъ чувствительность…

            — Что?— почти закричалъ Крошкинъ. — Чу-чувствительность!... А я!... а у меня… не чувствительность?... а?... Постой… постой… не хлещи водку-то!... по-о-сто-ой!... — Онъ схватилъ графинъ. — Ты скажи… я не… не… чувствую?... а?... Я не плачу?... а?... Я… я… Мишка, окаянный… я не чело-вѣкъ?... Чортъ я? дьявол я?... — Его голосъ дрогнулъ, и въ горлѣ стало переливаться. — Надьку взяли… а ты думаешь — я не чувствую?... А слезъ не проливал, а?...

 

26                                                                 

А пороги не обивалъ?... а?... Что моргаешь!... Ты не моргай!... нѣ-ѣтъ!... Ты мнѣ скажи… Ты думаешь, я не понимаю… А?... Вонъ она… вонъ… плачетъ… Старуха моя плачетъ… В ѣдь по мнѣ…плачетъ… по Надькѣ плачетъ… по себѣ плачетъ!... Что?... а?... По жизни своей плачетъ!... по каторгѣ своей плачетъ… Плачь, Мишка!... плачь!...

            Онъ ударялъ себя въ грудь.

            — И нѣту слѣзъ… выкипѣли всѣ… всѣ слезы мои вышли… вся жизнь изъ меня вышла!... Прошла жизнь… т ничего… и не было ничего… Ты!... жуликъ, милый ты человѣкъ… Что ты все моргаешь?... Ничего не было!... И ничего-о… ни-ни… Одинъ французскiй пятiалтынный!... Видал?...

            Онъ показалъ кукишъ.

            — Вотъ что… было… — французскiй пятiалтынный!... За сорокъ цѣлковыхъ… двадцать лѣтъ на двадцати рубляхъ сидѣлъ!... сто часовъ въ день скрипѣлъ… Ночи!... понимаешь ты… ночи скрипѣлъ!... Жуликъ… милый ты мой че-ло-вѣкъ!!... Го… гонятъ меня вонъ… на улицу гонятъ… Жуликъ!...

            Онъ опустился на стулъ и сталъ рыдать.

            — Господинъ хорошiй… послушайте… господинъ…

            Крошкинъ поднялъ голову и прислушался. Потомъ протянулъ палецъ.

            — Смотри, смотри, плачетъ она… она… Она всегда плачетъ… сердце мнѣ рветъ… И ночью плачетъ… по Надькѣ плачетъ… Анна Васильевна!... голубушка!... ты!... погоди…

            Онъ, покачиваясь, подошелъ къ ней, уронилъ стулъ.

            — Не плачь!... Не надо плакать. Надька не пла-четъ… ни-ни. Спроси жулика… Жулик!... Надька не плачетъ?!...

            Онъ погрозилъ пальцемъ и заморгалъ.

            — Обязательно!... Веселость въ нихъ и сила большая… За ваше здоровье… и ихъ-съ… прiятнаго разговору…

            — Наливай, наливай… Мнѣ наливай! … Французскому пятiалтынному!...

            Онъ взялъ рюмку, поднялъ надъ головой, сдѣлалъ торжественное лицо и мелодраматически сказалъ:

                                                                                  О, напитокъ сей ужасный,

                                                                                  Что же хвалитъ человѣкъ?

                                                                                  Много жертвъ… несчастныхъ

                                                                                  Потонуло въ немъ — навѣкъ!!...

            —Что? Ты что это рожу строишь… навѣкъ!!...

 

                                                                       Жуликъ                                               27

            — Ты вникни: навѣкъ!!!

            — Ужели это вы сочинили?

            — Ду-р-ракъ!... Я?... это сказалъ… это сказалъ… Анна Васильевна?... Кто это сказалъ…а? Она ничего не знаетъ… Это сказалъ самъ Шек-спиррръ!...Шек…-спирр-рръ!!! Такой нѣмецкiй…умный человѣкъ! — онъ безнадежно махнулъ рукой. — Померъ. Жуликъ!... Ты помнишь… Шек-спирръ!... прррр!... Жеррртвъ…несчастных!... Жеррртвъ!... Кровью пахнетъ!... Жеррртвъ!... А?... Что ты все моргаешь, жертва несчастная…

            — Не такъ-съ… жертва середы…

            — Се-ре-ды?... Ну, и чортъ съ тобой. А я… жертва… ве-чер-ня-а-я… услыши… мя, Го-спо-ди-и… Сто дней въ недѣлю скриплю… скррр… скррр… и сорокъ цѣлковыхъ съ Новаго года и… до конца… получай пятiалтынный!...

            Часы пробили два.

            — Два… Ужъ я пойду, господинъ хорошiй… Письмецо надобно-съ, а утречкомъ и въ Москву.

            — Что? Письмецо? Кому письмецо? Старичку… а? Пѣтухову? Какой тамъ чортъ, Пѣтуховъ?... Нѣтъ такого!... Нѣтъ, нѣтъ… ты не ходи… ни-ни!... Она… она сейчасъ плакать будетъ… въ подушку… А меня вы-го-нятъ… Казначей нашъ… такой ширококрылый чортъ. Я, брат, отчета… годового отчета не переписалъ… очертѣлъ онъ мнѣ, окаянный… И не хочу!... все равно выго-нятъ…а? вонъ онъ, вонъ онъ, на столѣ, дьяволъ… а? Что моргаешь, какъ обезьяна? Живымъ манеромъ… разъ, два и колѣномъ… И цир-куляръ такой есть… и литера б тамъ есть… Онъ у насъ двоихъ выгналъ… кляузу управляющему написалъ. Четверо ребятишекъ у него… мы… мышатокъ… и съ мышатками выгналъ… за пьянство, пошелъ! И теперь на бульварѣ ходитъ… публику останавливаетъ… и все шепоткомъ… и щеку подвязалъ. А двадцатаго я ему всегда полтинникъ… обязательно. Товарищу-то!... Н-на, получай! Выпьемъ, милый человѣкъ, что? Водки нѣтъ?... Ну, и наплюй. чортъ съ ней!... Идешь? Пойдемъ вмѣстѣ… пойдемъ!

            — Михайла Васильичь!...

            Она стояла противъ него испуганная, блѣдная, жалкая.

            Онъ мрачно взглянулъ на нее.

            — Прочь! На воздухъ хочу… на воздухъ!

            — Ужъ вы, господинъ хорошiй, не пужайте ихъ-то… До-ождь идетъ.

            — Подъ дождь!... во тьму кромѣшную!... Жуликъ! Пойдемъ нашему … ширококрылому окна бить…а? Что?... Въ тюрьму!? Все

 

28                                                      

равно, въ тюрьму такъ въ тюрьму!... Всѣхъ пусть берутъ на казенное пище… пищеваренiе… что?... Вѣдь всѣхъ харрошихъ людей… въ тюрьму… и старичка… а? и бѣленькую… пропа-ганду, и Надьку… а?

            — Нѣтъ, ужъ прощайте, господинъ хорошiй, итить надо, благодаримъ покорно за угощенiе. Прощайте, барыня, не серчайте ужъ. Потому они въ разстройствѣ чувства.

            Онъ прошелъ вх переднюю и сталъ натягивать мокрое пальтецо.

            — Ты куда? Нѣ-ѣтъ, братъ, пей водку.

            — Миша!...

            — Что, Миша!... Какой я Миша?... Былъ я Миша, а теперь…французскiй пятiалтынный!...

            Онъ схватилъ уходившаго за рукавъ.

            — Надо, надо, господинъ хорошiй.

            — По то-вари-ществу! Ну, чортъ съ тобой… Понимаю я… понимаю!... Я, братъ, все-о… по-ни-маю…

            Онъ хитро подмигнулъ глазомъ.

            — Лампу, лампу давай!

            — Ничего-съ, я и безъ огня, заронить можно.

            — Свѣту боишься!... Ты, какъ тебя… ты на меня… не моргай… да… ты не сердись…мм…мм…что я тебя…жуликомъ…Я братъ…самъ… жуликъ… жу-уликъ!... Что моргаешь, а? что рожу-то такъ?... Жу-уликъ! я, брат, укралъ… у нее… все укралъ…все…и плачетъ!... Слышишь, плачетъ… и меня украли…

            Онъ вдругъ схватилъ себя за голову.

            — Укррали меня, украли!...

            Гость взялся за скобку.

            — Погоди!... Говорю, погоди, рожа ты этакая!... Украли вѣдь меня… Чортъ меня укралъ!... Чортова жизнь окаянная украла!... Ты пойми! Жуликъ ты мой, хорошiй ты мой человѣкъ! Перваго человѣка хорошаго увидалъ, и тотъ бѣжитъ! Прощай, братъ, поцѣлуемся, братъ! Та-акъ… Ну, бѣги, бѣги.

            Упалъ со стукомъ крючокъ, скрипнула дверь. Съ шумомъ лилъ дождь. Вѣтеръ гремѣлъ по крышамъ.

            Крошкинъ стоялъ на порогѣ и смотрѣлъ, какъ высокая фигура, шлепая по водѣ, прошла въ калитку и потонула во тьмѣ.

            Спотыкаясь и шаря по стѣнкѣ, нашелъ онъ крючокъ, защелкнулъ, тихо пробрался въ комнату и остановился. Изъ-за перегородки слышались тихiя всхлипыванья.

            —Плачетъ, плачетъ, все плачетъ… Господи, убей ты меня!

 

                                                                       Жуликъ                                                 29

            Онъ зажалъ уши, стиснулъ голову и опустился на стулъ.

            Билъ дождь въ окна. Потрескивали старыя рамы.

            Сильный внезапный толчокъ встряхнулъ засыпавшаго Крошкина. Онъ широко раскрылъ глаза.

            — А завтра.

            Путающимися шагами подошелъ онъ къ столу, схватилъ свой отчетъ. Тамъ стояли въ длинныхъ ровныхъ колонкахъ красивыя цифры.

            Руки его задрожали.

            — Надо…надо… завтра…

            Онъ схватилъ перо, счеты и рукавомъ опрокинулъ чернильницу.

            Черная, жирная широкая полоса поползла по гладкимъ колонкамъ, расплывалась шире и шире, скользнула на столъ, на колѣни и стала каплями падать на полъ.

            Онъ съ ужасом смотрѣлъ на нее, откачнулся назадъ и смотрѣлъ.

            Гулко ударило три часа. Гасла лампа. Стекла дрожали порывами, точно чья-то рука бросила въ окна песокъ.

                                                                                                         

 Иванъ Шмелевъ

 

Источники текста

1906 - Жулик: Очерк // Рус. мысль. – 1906. – № 12  С. 14-29.

 

Текст печатается по прижизненному изданию 1906 г. в оригинальной орфографии и пунктуации.