Полочка.
У меня до сихъ поръ хранится простая деревянная полочка, сдѣланная изъ стѣнки ящика, въ которомъ когда-то лежали макароны. Стоитъ нагнуться, – и увидишь надпись, сдѣланную густой, черной краской:
«Самыя лучшiя итальянскiя макароны.»
Конечно, это не совсѣмъ красиво, но я ревниво оберегаю эту надпись, очень мало подходящую къ тому, что хранится на полочкѣ.
Книги и… макароны!
Но когда что-нибудь ярко-ярко освѣщаетъ вамъ давно прошедшее, когда въ сѣрой вереницѣ ушедшихъ дней вспыхивает вдругъ, какъ огонекъ во тьмѣ, милый образъ, – дорого все, что вызываетъ его.
- 108 -
Вотъ почему дорога мнѣ и эта надпись о макаронахъ: она напоминаетъ мнѣ о дядѣ.
Но буду разсказывать по порядку.
Впервые я увидалъ дядю, когда мнѣ было лѣтъ девять. Мы только-что прiѣхали изъ другого города, гдѣ я родился, а дядя, по старости, не выѣзжалъ никуда и, должно быть, зналъ обо мнѣ только по письмамъ. У насъ часто говорили о немъ, называли страннымъ и «книжнымъ» человѣкомъ, пожимали плечами и удивлялись, что онъ слишкомъ много тратитъ на какiя-то никому не нужныя вещи. Я ждалъ съ нетерпѣнiемъ, когда меня повезутъ къ нему, но поѣздку откладывали со дня на день.
Случилось какъ-то, что нашего дворника послали къ дядѣ съ запиской, и я, потерявъ терпѣнiе, не сказавъ ни кому ни слова, отправился самостоятельно. Это была дерзость, въ которой я не раскаиваюсь.
У меня постукивало сердце, когда я поднимался по лѣстницѣ; но когда старичокъ слуга снялъ съ меня шубку и впустилъ въ комнаты, я положительно потерялся. Въ комнатахъ совсѣмъ не было стѣнъ, – по крайней мѣрѣ, я ихъ не видѣлъ. Были полъ, потолокъ, окна, двери и… книги. Онѣ шли стройными рядами всюду, куда я ни глядѣлъ, въ рѣшетчатыхъ полкахъ, точно ихъ собрали сюда со всего свѣта. На самой крайней полочкѣ, совсѣмъ подъ потолкомъ, сидѣла большая головастая сова. Въ комнатѣ стоялъ полумракъ, и было тихо, торжественно тихо, какъ въ пустой церкви.
Въ углу, у окна, въ глубокомъ кожаномъ креслѣ сидѣлъ онъ, мой дядя, и держалъ книгу. На коврикѣ, у его ногъ, спалъ крупный дымчатый котъ.
Я стоялъ въ дверяхъ, не рѣшаясь переступить. Дядя услышалъ шорохъ, повернулъ голову, и я увидалъ худое, плохо выбритое лицо и всматривающiеся, усталые глаза. Казалось, онъ старался понять, кто я такой. Я шаркнулъ ножкой и поклонился. Дядя пожалъ
- 109 -
плечами. Путаясь въ словахъ, я объяснилъ, кто я такой.
– Поди-ка сюда, голова! – сказалъ онъ и поманилъ пальцемъ.
Я приблизился съ чувствомъ благоговѣнiя и нѣкотораго страха.
– Вотъ ты какой, – сказалъ дядя и потрепалъ меня по щекѣ. – Каковъ, однако, фертъ! Одинъ заявился!.. Ну, здравствуй. Такъ это ты большой любитель чтенiя?
Въ тонѣ голоса я уловилъ похвалу и изъ скромности опустилъ глаза.
– Очень радъ, радъ тебя видѣть…
Изъ проволочной корзинки онъ досталъ яблоко и далъ мнѣ.
Черезъ пять минутъ я былъ, какъ дома, сидѣлъ на скамеечкѣ, рядомъ съ храпѣвшимъ котомъ, глазѣлъ на поразившiе меня ряды книгъ.
Сова подъ потолкомъ сидѣла по-прежнему недвижимо. Она не любитъ дня, – раздумывалъ я, – и теперь присмирѣла, а вотъ наступитъ ночь, и тогда…
– Ну, а что ты читалъ, дружокъ? – спрашивалъ дядя.
Что я читалъ! Я сейчасъ же захотѣлъ показать дядѣ, съ кѣмъ онъ имѣетъ дѣло, и съ жаромъ принялся перечислять, что я читалъ.
– Я всетаки порядочно прочелъ, дядя, – говорилъ я. – Про «Заколдованную могилу», про «Храбрую шайку и атамана Кольцо», про «Солдата и семь разбойниковъ», про…
– Тпррр… – остановилъ меня дядя. – Да ты профессоръ! Кто же это тебѣ такiя книги давалъ?
Это была моя тайна. У меня дома уже отобрали двѣ трепаныхъ книжечки и допытывались, откуда я ихъ добылъ. Но я не сказалъ. Я боялся, что ихъ отберутъ и отъ нашего дворника, у котораго я доставалъ ихъ. Здѣсь же мнеѣ ничто не угрожало, я имѣлъ
- 110 -
случай познакомить дядю еще съ однимъ любителемъ чтенiя и моимъ другомъ и сказалъ откровенно:
– Мнѣ давалъ ихъ нашъ дворникъ Степанъ. – У него ихъ во-отъ сколько! – показалъ я руками.
– Такъ-такъ. Только все это глупости, – сказалъ дядя. – Надо читать хорошiя книги, гдѣ говорится о жизни. Видишь, - стоятъ онѣ, – указалъ онъ на полки. – Каждая изъ нихъ – часть сердца человѣка, котораго называютъ писателемъ!
Я посмотрѣлъ на книги. Въ сумеречныхъ тѣняхъ онѣ уже сливались въ сплошную стѣну.
– Книга не «Петрушка», – продолжалъ дядя, тряся пальцемъ: она не для смѣху пишется! Она должна указывать людямъ, какъ надо и какъ не надо жить…
Я слушалъ и хлопалъ глазами. Оказывалось, – мы со Степаномъ даромъ тратили пятаки.
Дядя подставилъ к книжной стѣнкѣ лѣсенку и, кряхтя, полѣзъ кверху.
Мнѣ показалось, что онъ хочетъ достать сову: она сидѣла какъ разъ надъ концомъ лѣстницы. Сейчасъ она обязательно шарахнется, – думалъ я, предвкушая развлеченiе. Но сова не шелохнулась, хотя дядя взялъ ее за ноги и передвинулъ. Тутъ я догадался, что сова не настоящая, а набитое чучело.
– А зачѣмъ у васъ сова? – спросилъ я.
– Сова, братъ, ночью не спитъ и во тьмѣ видитъ. Вотъ она и сторожитъ всю эту мудрость, – постучалъ дядя по книгамъ. – Не вѣришь? На-ка вотъ «Сказки Андерсена», это будетъ получше твоихъ «солдатъ» и «разбойниковъ».
Должно быть, радость, которую я переживалъ въ этотъ моментъ, отразилась на моей физiономiи: дядя взялъ меня за подбородокъ и, глядя въ глаза, сказалъ:
– Книги, которыя я буду давать тебѣ, можешь оставлять у себя. Пусть это будетъ началомъ твоей библiотеки. Пусть онѣ будутъ твоими друзьями.
- 111 -
Какъ это было давно, но какъ до сихъ поръ ярко встаетъ въ моей памяти!
Въ тотъ памятный вечеръ въ моемъ сердцѣ затеплилась искра. Почти строгiй тонъ дядиныхъ словъ, когда говорилъ онъ о книгахъ, черные, молчаливые ряды на полкахъ и грустныя сумерки, – все это будило во мнѣ тихое чувство благоговѣнiя.
Дымчатый котъ проснулся и терся у ногъ. Въ комнатѣ густились тѣни ночи. Онѣ глядѣли изъ угловъ слѣпыми глазами. Я чувствовал ихъ. Совы подъ потолкомъ уже не было видно, только ряды книгъ еще поблескивали золотымъ тисненьемъ.
Вошелъ старичокъ и зажегъ лампу.
– Отвѣта дожидается, съ ими-то который пришелъ, – сказалъ онъ.
Я вспомнилъ о Степанѣ.
– Позови сюда, – сказалъ дядя.
У меня заиграло сердце: сейчасъ войдетъ Степанъ и увидитъ все. Развѣ онъ видалъ что-нибудь подобное! – думалъ я. Чтобы показать ему, что я здѣсь какъ дома, я перебѣжалъ къ стѣнкѣ, отставилъ ногу и облокотился на книги.
Слышались осторожные шаги и покашливанiе. Степанъ остановился въ дверяхъ и высунулъ голову. Я замѣтилъ, какъ у него метнулись глаза, окинули полки и съ почтенiемъ остановились на дядѣ. Онъ прямо впивался въ него, съ благоговѣнiемъ слушая о какой-то переносной печкѣ. Но его лѣвый глазъ сильно косился на полки.
– Да, – вспомнилъ дядя. – Ты это давалъ ему книжки?
Степанъ съежился и искоса поглядѣлъ на меня.
– Такъ… баловство съ… пустыя сказки-съ…
Онъ оправдывался и продолжалъ коситься.
– И брось ихъ! Любишь читать?
– Я… конечно… ежели отъ скуки, обожаю…
Дядя подумалъ и досталъ книгу.
- 112 -
– Почитай, только не мажь.
Надо было видѣть Степана! Онъ подался впередъ и вытянулъ руки, точно принялъ благословенiе.
Когда мы вышли на улицу, Степанъ сунулъ книгу за пазуху, в полушубокъ.
– Что, Степанъ? – спрашивалъ я, забѣгая впередъ и заглядывая въ лицо. – Что, видѣлъ?
– Видѣлъ, – отвѣтилъ онъ. – Откуда онъ ихъ набралъ!..
– А ну-ка, покажи, про что?
Мы остановились у фонаря, и Степанъ вынулъ книгу.
– «Изданiе… третье…» Гм… «съ пор-тре-томъ, гра-ви-рован-нымъ…»
Степанъ посмотрѣлъ на меня, я на него.
– Должно, ученая книга… – сказалъ онъ. – Обязательно прочитаю.
Послѣ ужина я забѣжалъ въ кухню. Разложивъ на столѣ полотенце и спустивъ руки на край стола, Степанъ читалъ при свѣтѣ маленькой лампочки. На лбу его сверкали капельки пота.
– Что, Степанъ, интересно?
Онъ поднялъ голову и шмурыгнулъ носомъ.
– Дюже хорошо! – сказал онъ, вздыхая. – Про «Записки охотника»… Тутъ про нашу хресьянскую жизнь сказано. Такъ, што это прямо что-нибудь особенное!..
– Ишь, весь столъ захватилъ! – сказала кухарка. – Карасинъ тратишь…
Я сказалъ ей, что обязательно надо читать, – пусть она даже у дяди спроситъ. Степанъ сдунулъ листокъ на другую сторону – онъ боялся замазать пальцами, – и сказалъ:
– Это все дикое необразованiе. Книга надлежитъ для научнаго употребленiя, а карасинъ для свѣта!
Я съ нимъ вполнѣ согласился.
- 113 -
II.
Мнѣ не запрещали бывать у дяди: онъ самъ просилъ отпускать меня. И сколько славныхъ вечеровъ провелъ я!
Сидишь, бывало, на скамеечкѣ и слышишь покойный голосъ. Съ верхнихъ полокъ глядятъ портреты писателей, глядятъ строго, точно думаютъ большую думу. Дядя говоритъ мнѣ о нихъ, какъ болѣли они о людскомъ горѣ, своими сердцами звали людей къ лучшей жизни, указывали пути.
– Многiе изъ нихъ давно умерли, – говорилъ дядя. – Но все-таки они… здѣсь!.. Они молчатъ, да! Но стоитъ взять книгу, раскрыть, – и они заговорятъ! изъ черныхъ строкъ заговорятъ!..
Въ тихiя сумерки на меня наплывали мечты. Дядя иногда уходилъ къ себѣ въ кабинетъ, а я забирался въ большое кресло и затихалъ. И казалось мнѣ, что они… смотрятъ на меня съ полокъ и молчатъ, думаютъ, думаютъ… Котъ тихо мурлыкалъ у ногъ. Сова сторожила мудрость. Я осторожно слѣзалъ съ кресла и на цыпочкахъ подходилъ къ полкамъ. И слушалъ, зажмуривъ глаза. Ползли минуты, – и начинало казаться, что кто-то шепчетъ, шепчетъ мнѣ что-то… Можетъ быть, это постукивало сердце, можетъ быть, доносилось мурлыканье кота, но чудилось, что кто-то шепчетъ…
Однажды дядя разсказывалъ мнѣ, какъ онъ еще мальчикомъ началъ составлять себѣ библiотеку, покупалъ и собиралъ книги. Я смотрѣлъ на полки, и вдругъ во мнѣ вспыхнула мысль. Я взялъ дядю за руку и сказалъ:
– Дядя, дайте мнѣ вашъ ящикъ!
Онъ съ недоумѣнiємъ посмотрѣлъ на меня.
- Ящикъ? Какой ящикъ?..
Я объяснилъ, что видѣлъ въ коридорѣ большой ящикъ, въ которомъ, какъ я зналъ, привезли дядѣ
- 114 -
книги. Это-то и было особенно дорого мнѣ. Я сказалъ, что хочу сдѣлать полочку и разставить на ней всѣ свои книги.
– Такъ лучше я куплю тебѣ этажерку!
– Нѣтъ, дядя! – заупрямился я. – Я хочу полочку, какъ у васъ… изъ вашего ящика!
Онъ назвалъ меня чудакомъ и позволилъ взять ящикъ. Помню, при свѣтѣ лампы мнѣ бросилась въ глаза черная надпись:
«Самыя лучшiя итальянскiя макароны».
– Мнѣ бы только вотъ эту доску… – указывалъ я.
Почему мнѣ понравилась эта надпись, – не знаю. Можетъ быть, я подумалъ тогда, что съ этой надписью я никогда не забуду, гдѣ досталъ эту полочку. Мнѣ отбили бочекъ съ надписью. И въ слѣдующiй мой приходъ дядя спросилъ:
– Ну, какъ твои «макароны»?..
Я разсказалъ, какъ ловко устроилъ полочку на гвоздяхъ и бечевкахъ, и какъ вышло красиво. Должно быть, я очень горячо говорилъ, потому что дядя потрогалъ мой лобъ и потрепалъ по щекѣ.
– И все еще есть свободное мѣсто?
– Да, дядя, есть. Но я пока поставлю толстые словари…
– Поди-ка сюда…
Онъ подвелъ меня къ крайнему окну и показалъ пачку книгъ.
– Вотъ я отобралъ тебѣ… для твоей полочки, макаронщикъ…
Онъ почти никогда не улыбался, но тутъ все его желтое, морщинистое лицо освѣтилось такой улыбкой, на меня повѣяло такой душевной теплотой, что я сразу понялъ, какъ ошибались у насъ дома, говоря, что у дяди нѣтъ сердца, что онъ черствый, «книжный» человѣкъ.
Онъ усѣлся въ кресло и молчалъ.
- 115 -
Я гладилъ кота, думая о томъ, что слышалъ сегодня утромъ. У насъ говорили, что у дяди какая-то опасная болѣзнь, что дядины дни «сочтены». Говорили о какомъ-то наслѣдствѣ и капиталахъ.
Въ каминѣ догорали дрова. На стеклахъ лежали багровые отъ огня, сверкающiе узоры мороза. Не знаю, какъ это вышло, – около щеки я почувствовалъ холодную ладонь. Я заглянулъ дядѣ въ лицо, и у меня сжалось сердце: въ лицѣ его я видѣлъ выраженiе мучительной боли. Я опять вспомнилъ о его болѣзни, и въ тишинѣ и полутьмѣ комнаты почудилось мнѣ, что вотъ-вотъ надвигается что-то неотвратимое…
Я взялъ его руку и поднесъ къ губамъ. Въ груди стало тѣсно-тѣсно, закололо въ глазахъ.
– Дядя!.. – выкрикнулъ я, задыхаясь и стискивая зубы.
– Что съ тобой, Шура? что ты?.. – тревожно спросилъ онъ.
Я не могъ говорить. Я чувствовалъ, что сейчасъ расплачусь.
– Ну что, мой мальчикъ? Ну что ты? Чего ты испугался?
Онъ гладилъ меня по головѣ. А я держалъ его руку, уткнувшись носомъ въ ручку кресла, и чувствовалъ, какъ по щекамъ ползутъ капли.
Понялъ ли онъ, о чемъ я плакалъ?
– Ну вотъ… – говорилъ онъ. – Теперь у меня завелся маленькiй другъ…
Я слышалъ, какъ онъ вздохнулъ.
– А есть у васъ еще друзья? – спросилъ я, польщенный, что дядя назвалъ меня своимъ другомъ.
– Были… и… умерли… – сказалъ онъ и сморщилъ брови. – Вотъ теперь мои друзья, – указалъ онъ на книги. – Это, братъ, самые вѣрные друзья!..
Я глядѣлъ на книги, на портреты. Дѣдушка Крыловъ, освѣщаемый вспышками угасающаго камина, казалось, подмигивалъ и говорилъ:
- 116 -
– «А вѣдь онъ правъ, братецъ!»
Съ шорохомъ поползла сломившаяся въ срединѣ головешка, дядя шевельнулся и тронулъ меня за плечо.
– Вотъ что, дружокъ, – сказалъ онъ. – Видишь эти двѣ полки у оконъ?..
– Вижу, – сказалъ я.
– Ну вотъ… Здѣсь собраны всѣ наши родные писатели… самое дорогое, что у меня есть… Это твои полки. Помни, онѣ тво-и!
– Мои?.. Всѣ эти книги?!.
– Да! – какъ-то особенно вѣско сказалъ онъ. – Я… отказываю ихъ тебѣ.
Онъ вынулъ записную, съ золотымъ обрѣзомъ, книжечку и сталъ что-то писать карандашомъ.
– Ты получишь ихъ.
«Отказываю»…
Я понималъ грустный смыслъ этого слова. Хотѣлось плакать, и все же что-то отвлекало меня. Мои книги! Ихъ было такъ много! И всѣ были въ чудесныхъ, – красныхъ и зеленыхъ переплетахъ съ золотомъ!
– Дядя, – тихо сказалъ я: – это очень много… Мнѣ бы хоть одну полку и…
– Что?
– Сову… Мнѣ страшно хочется… сову!..
– Сову?.. Ну что же… – Онъ поглядѣлъ кверху. – Возьми сову. Можешь взять и теперь…
Онъ позвалъ старичка и велѣлъ снять сову. Ее сняли и долго чистили щеточкой и вытирали глаза. Она была великолѣпна со своими желтыми зрачками и загнутымъ, вдавленнымъ носомъ.
За мной, по обыкновенiю, прислали Степана. Мы шли домой торжественно: я несъ связку книгъ для пополненiя полочки, а Степанъ сову.
У фонарей насъ останавливали прохожiе, глазѣли на сову, а нѣкоторые даже приторговывались, но Степанъ кивалъ на меня и говорилъ важно:
– Не продажная. Эта сова знаменитая!..
- 118 -
– А что?.. – допытывались любопытные.
– А то! Это сова… научная… изъ собранiя книгъ! Такая, братецъ мой, сова-а… такъ это прямо что-нибудь особенное!..
III.
Дня черезъ два послѣ этого, въ воскресенье утромъ, я собирался идти къ дядѣ, какъ къ намъ въ столовую вошелъ дядинъ старичокъ, покрестился на образъ и, глубоко вздохнувъ, сказалъ деревяннымъ голосомъ:
– Баринъ… Михалъ Васильичъ… приказали долго жить…
Не выдержалъ и заплакалъ.
– Нащотъ распоряженiй какъ… Я ихъ однихъ въ квартирѣ заперъ… – говорилъ старичокъ, тыча въ глаза комочкомъ платка.
Это извѣстiе никого особенно не потрясло: всѣ знали, что дядя скоро умретъ. Я не плакалъ. Я точно застылъ. Помню, стоялъ у притолки и глядѣлъ на подрагивающую бородку старичка. У меня дергался глазъ и стучало въ вискахъ. А старичекъ рассказывалъ, что дядя померъ внезапно, ночью, одинъ на одинъ съ Господомъ Богомъ.
Помню, я ушелъ къ себѣ на кровать и сидѣлъ, перебирая край одѣяла. Дяди нѣтъ, – говорилъ я себѣ. Поднялъ голову. На меня глядѣли черныя буквы:
«Самыя лучшiя итальянскiя макароны».
Брызнули слезы: я вспомнилъ все. Эти буквы своимъ чернымъ свѣтомъ сразу освѣтили мнѣ все минувшее: дядю, разговоры, его голосъ, желтое лицо, всѣ мелочи. Я видѣл полки съ книгами, тихiя сумерки и пурпурные угли камина. Я видѣлъ такъ ясно все, что еще такъ недавно открыло мнѣ какой-то новый мiръ, – мiръ живыхъ книгъ. Да, я уже зналъ, что онѣ живыя. За ними я видѣлъ людей. Я зналъ ихъ.
- 119 -
Они глядѣли на меня тамъ, съ высокихъ полокъ! Они втиснули свое сердце въ черные ряды строкъ на бѣлой бумагѣ. Эти строки сложили въ правильные ряды, бросили печатнымъ станкомъ на страницы, и вышла книга.
Моя полочка! Съ нея, съ этой шершавой доски, тоже глядѣли на меня живыя книги… А я плакалъ.
Старичокъ собирался уходить, когда я вышелъ изъ своего уголка. Онъ, конечно, видѣл мои заплаканные глаза, покачалъ головой и сказалъ:
– Что-жъ плакать-то… Призвалъ Господь… Царство небесное… Работали много, – теперь отдыхать Господь призвалъ.
Я съ удивленiемъ взглянулъ на старичка.
– А развѣ онъ что работалъ? – спросилъ я.
Я думалъ, что «работать» можно топоромъ, пилой, быть кузнецомъ, пахать землю, служить въ дворникахъ.
– А какъ же-съ… У себя за столикомъ… писали-съ… въ разные ученые журналы. До пѣтушковъ иной разъ… Обложатся книжечками и пишутъ-съ… Ну, и перекипѣло у нихъ въ нутрѣ-съ, – не выдержало.
Дядя тоже писалъ!.. Никто, никогда у насъ не говорилъ объ этомъ.
– Они даже очень знамениты были! – продолжалъ старичокъ. – Даже такая книга есть, гдѣ о нихъ сказано.
Дядя писалъ книги!.. Значитъ, онъ не совсѣмъ умеръ?.. Это вспыхнуло во мнѣ и освѣтило, и согрѣло. Онъ всетаки живъ, – говорилъ я себѣ, – и наши не знаютъ этого. Я сдѣлалъ это своей радостной тайной и рѣшилъ не говорить никому. Все равно, – никто не пойметъ этого.
Долго спустя я нашелъ то, что писалъ дядя. Это былъ рядъ статей въ журналахъ, статей о книгахъ.
Послали телеграмму дядиному брату. Только теперь узналъ я, что у дяди былъ братъ. Онъ всегда
- 120 -
проживалъ въ какомъ-то далекомъ городѣ, гдѣ велъ торговое дѣло, и только послѣднее время, предупрежденный о тяжкой болѣзни брата, жилъ въ нашемъ городѣ. У дяди онъ никогда не бывалъ. Это я узналъ изъ разговоровъ. У насъ говорили о наслѣдствѣ, о капиталахъ, и кто-то сказалъ:
– Интересно, - оставилъ ли онъ завѣщанiе?
Вечеромъ мы были на панихидѣ. Дядя въ голубомъ халатѣ лежалъ на столѣ въ хорошо знакомой мнѣ комнатѣ, гдѣ стояло его кресло. Теперь его вынесли, чтобы оно не мѣшало. Читавшая монахиня погладила меня по головѣ и подняла кисею, закрывавшую дядино лицо. Оно было такое же, какъ и при жизни, только стало какъ-то свѣтлѣе. Въ рукахъ, въ которыхъ я привыкъ видѣть книгу, былъ образокъ. Дымчатый котъ терся о ножки стола и смотрѣлъ на меня, точно хотѣлъ сказать, что все кончено.
Казалось, все измѣнилось въ квартирѣ, – только ряды книгъ по прежнему чинно стояли, точно для нихъ не могло быть конца. Вдумчиво, какъ всегда, глядѣли съ высоты портреты писателей, отражая въ стеклахъ дымящiе огоньки свѣчей.
Я взглянулъ на свои полки. Я унесу ихъ изъ этой осиротѣвшей квартиры въ свой тихiй уголокъ! Съ ними я унесу все, что пережилъ здѣсь.
Высокiй старикъ съ насупленными бровями стоялъ у окна и разговаривалъ съ юркимъ, вытягиваюшимъ шею, человѣчкомъ. Онъ держалъ себя здѣсь, какъ хозяинъ. Это былъ дядинъ братъ. На моихъ глазахъ онъ вытащилъ изъ моей полки книгу и, держа ее, какъ пюпитръ, писалъ что-то на листкѣ бумаги.
– Да, да… но безъ балдахина. Сейчасъ же распорядиться!..
Да, онъ былъ здѣсь хозяинъ. Его всѣ называли наслѣдникомъ. Ему принадлежало здѣсь все, все, за исключенiемъ моихъ двухъ полокъ. Онѣ были отказаны мнеѣ.
- 121 -
Онъ швырнулъ мою книгу на окно и прошелъ въ другую комнату. Что было со мной! Онъ швырнулъ мою книгу! Дядину книгу!
Я подошелъ, взялъ ее и раскрылъ. Гоголь! «Мертвые души»… Онъ швырнулъ Гоголя! Я уже зналъ о немъ, «безсмертномъ», какъ говорилъ дядя.
Невольно я поглядѣлъ кверху и отыскалъ знакомый портретъ.
Милый Гоголь глядѣлъ съ посмѣивающейся улыбкой изъ-подъ прядки волосъ. Я бережно поставилъ книгу на мѣсто.
Знакомые и незнакомые люди ходили вдоль полокъ и съ любопытствомъ разглядывали книги, показывали пальцами на портреты писателей и путали. Они Гончарова принимали за Тургенева и Пушкина смѣшивали съ Жуковскимъ! Только небольшая группа совсѣмъ незнакомыхъ мнѣ людей держалась особнякомъ. Они принесли фарфоровый вѣнокъ съ лентами, ни съ кѣм не здоровались и сейчасъ же послѣ панихиды ушли. Ихъ зналъ только дядинъ старичокъ.
– Тоже въ журналахъ пишутъ, – сказалъ онъ.
Я съ благоговѣнiемъ посмотрѣлъ имъ вслѣдъ…
IV.
Проползли два томительныхъ дня. Дядю похоронили. Въ большой комнатѣ, гдѣ недавно стояло тихое кресло, теперь гремѣли тарелками, кушая блины и кисель. Высокiй человѣкъ, дядя-наслѣдникъ, распоряжался. Хлопали пробки, пахло ладаномъ и воскомъ. Озабоченные оффицiанты обносили заливной рыбой. Кто-то шепотомъ возлѣ меня говорилъ о капиталахъ…
А тысячи книгъ смотрѣли на все съ холоднымъ спокойствiемъ.
Первая острота потери прошла: я смотрѣлъ на отказанныя мнѣ полки и считалъ корешки. Много я
- 122 -
насчиталъ за время обѣда, – что-то болѣе пятисотъ. Красные и зеленые корешки сливались, я путался и считалъ снова.
Послѣ обѣда, когда всѣ стали расходиться, я понялъ, что болѣе не попаду сюда. Въ послѣднiй разъ окинулъ я взглядомъ стройные ряды книгъ и остановился на моихъ полкахъ.
«Когда же дадутъ мнѣ ихъ?» – спрашивалъ я себя.
– Чего же ты стоишь? – окликнули меня изъ передней.
Я указалъ пальцемъ на свои полки.
– Дядя отказалъ мнѣ ихъ… Это мои книги! – сказалъ я.
Затихавшее чувство утраты поднялось снова. Мнѣ чувствовалось, что я опять что-то теряю. Не книги, какъ цѣнность, – я не умѣлъ тогда оцѣнивать на рубли, – мнѣ дороги были онѣ, какъ дядины книги.
– Тише… Что ты болтаешь?.. Какiя книги?..
Я зналъ, что я не болтаю.
– Эти книги отказалъ мнѣ дядя! Онъ даже записалъ въ золотую книжку!..
Дядя-наслѣдникъ говорилъ что-то бойкому человѣку, что-то записывалъ и распоряжался. Въ рукѣ у него была знакомая книжечка съ золотымъ обрѣзомъ. Не раздумывая, я подошелъ къ нему, выждалъ, когда онъ перестанетъ говорить, и осторожно потянулъ его за сюртукъ.
Онъ обернулся и посмотрѣлъ на меня.
– Тебѣ что, мальчикъ? – спросилъ онъ сухо.
– Книги… – забормоталъ я, – вонъ тѣ книги… двѣ полочки… дядя сказалъ… записалъ… въ книжку…
– Ахъ, не мѣшай ты!.. – Онъ отвернулся и, постукивая длиннымъ пальцемъ по книжечкѣ, сказалъ кланявшемуся человѣчку:
– Представьте самый подробный счетъ расходовъ… и документы!..
Меня потянули за руку. И я ушелъ.
- 123 -
Больше я не былъ здѣсь и не видалъ дядиныхъ книгъ. Я слышалъ, что ихъ стащили съ полокъ, запаковали въ кули и продали торговцу книгами.
Гдѣ теперь онѣ? Я часто думаю объ этомъ. Гдѣ онѣ, такъ лелѣемыя когда-то?!.. Съ нихъ ежедневно стирали пыль. Онѣ стояли такими стройными, внушительными рядами, казались мнѣ полными скрытой, великой силы. Онѣ были такъ же чисты, какъ и вписанныя въ нихъ мысли!
Можетъ быть, ихъ вывезли на рынокъ, и онѣ разбились по уголкамъ и полкамъ… Можетъ быть, попали на чердаки и въ подвалы, на непокрытые столы, на которыхъ никогда не лежало книги… Въ корявыя, мозолистые руки, какъ руки Степана… Въ занесенныя снѣгомъ деревни?..
А, можетъ быть, и до сихъ поръ распродаются на рынкахъ и мокнутъ подъ дождемъ въ связкахъ?..
Не знаю.
Раньше я жалѣлъ, что онѣ разлетѣлись, а теперь я понимаю, что лучше, чтобы онѣ ходили изъ рукъ въ руки и говорили такъ, какъ онѣ могутъ говорить, – мыслями, втиснутыми въ черныя строки…
Да, у меня не было книгъ въ роскошныхъ переплетахъ, двухъ полокъ, отказанныхъ мнѣ дядей! Но у меня осталась полочка… «макаронная» полочка! Стоило взглянуть на нее, на десятка три книгъ, на сову, оберегающую мудрость, – передо мной ярко-ярко вставалъ дядя…
«Самыя лучшiя итальянскiя макароны».
Да, немного смѣшно… Но и теперь еще розовымъ облакомъ подымается прошлое, и на глаза набѣгаетъ сѣтка…
А Степанъ все еще читалъ «Записки охотника»…
Вскорѣ послѣ похоронъ дяди онъ какъ-то остановилъ меня и сказалъ:
– А съ книгой-то какъ быть?.. Кому ее теперь?
- 124 -
– Да развѣ ты ее не прочелъ?
– Прочесть-то я ее прочелъ… только я ее сызнова, въ третiй разъ читаю… Вотъ какое дѣло…
Такъ мы и не додумались.
Какъ-то вскорѣ заѣхалъ къ намъ дядя-наслѣдникъ. Я вспомнилъ о книгѣ, взялъ ее у Степана и, когда дядя-наслѣдникъ пилъ въ залѣ чай, я положилъ ее передъ нимъ и сказалъ:
– Эта книга дядина. Онъ давалъ ее читать нашему дворнику Степану.
Дядя-наслѣдникъ повертѣлъ ее, прикинулъ на рукѣ и сказалъ:
– Куда она мнѣ!.. Возьми ее себѣ… на память.
Я шаркнулъ ножкой и отправился въ кухню.
– Степанъ! – торжественно сказалъ я. – Вотъ тебѣ отъ дяди… на память!
Онъ взялъ ее обѣими руками, долго вертѣлъ и оглядывалъ:
– Вотъ буду помнить старичка… царство ему небесное… Какой человѣкъ-то былъ! – сказалъ онъ съ чувствомъ. – Такой человѣкъ… такъ это прямо… что-нибудь особенное!
Иванъ Шмелевъ
Источники текста
1909 – Полочка: Из воспоминаний моего приятеля / С рис. худож. Н. Богатова // Юная Россия. – 1909. – № 1. – С. 107–124.
1910 – Полочка // К светлой цели. – М.: Юная Россия, 1910. – С. 41–63.
1915 – Полочка // С рис. худож. Н. Богатова – М.: Юная Россия, 1915. – 31с. – (Дешевая б-ка для семьи и шк.).
1923 – Полочка // К светлой цели: Первый сб. рассказов. – М. – Петроград: Книга, 1923. – С. 65–120.
1923 – Полочка // Как мы летали. – Берлин, 1923.
Текст печатается по прижизненному изданию 1909 г. в оригинальной орфографии и пунктуации.