СРЕДНЕГО размера образ, 30 на 26. Живопись тоже средняя, «палеховская»: писано, вероятно, иконописцем Обители. Лики отчетливы, у каждого свой характер. Слева направо: Св. Митроп. Филипп, священномученик; преподобные ― Сергий и Герман, валаамские; Зосима и Савватий, Соловецкие. Над ними, писанными в рост, ― Господь Саваоф. На тыльной стороне наклейка, померкшими чернилами:
«Сию Святую Икону Соловецких Угодников, на, их Святых нетленных Мощах освященную, приносит Соловецкий Архимандрит А… в благословение на гроб своей дочери девицы Анастасии, в этой обители погребенной, на вечное время. Мая 17 д. 1856, четверг. А. А.»
Икона имеет свою историю: икона-мученица, икона-странница: а по вере одного лютеранина-швейцарца, уже покинувшего земной удел, икона-освободительница из уз тяжких.
В 20-х годах века сего, некий швейцарский подданный, проживавший в Петрограде, был присужден к соловецкой каторге на 10 лет, как «паразит» советской страны. В до советские времена был он биржевой маклер, лицо, так сказать, законное, совершаемых на бирже сделок. В те годы не было дипломатических отношений между Швейцарией и Советами, и за чужестранца никто не заступился. Привезли его на Соловки. Было ему уже за пятьдесят. Сначала его поставили на лесные работы, но, год спустя, прознав, что он сведущ в чужих языках, перевели в канцелярию, «по иностранной части». Дело ответственное опасное. Знатто было по опыту: чуть что, пришьют «шпионаж»,
//248
если проштрафишься ошибкой в переводе «секретных документов», и тогда… известно.
Так он проработал года два, все время страшась, не случилось бы какой «ошибки», а то «Секирка» *, верная смерть. «Там это просто», ― рассказывал он, ― «как они говорят ― «в два счета».
Проходил он как-то в свободный час под монастырем, и видит: в стороне от дороги, в грязи, валяется дощечка. Подумал, ― на подтопочкусгодится. Поднял дощечку, смотрит ― икона, расколота: два лика только, расколота ровно, чем-то острым, повидимому ― штыком: две полудырки ― в самом верху и в самом низу: совершенно ясно, что верхняя часть одного удара и нижняя часть другого пришлись в воздух. На тыльной стороне ― половинка наклеенной записки. Заколебался взять: священное, а за священное, если увидят тѣ, может быть строгая кара, ― за хранение «опиума для народа». Да еще и чужестранец. Но что-то, в мыслях, велело: «взять, сберечь!» И он спрятал дощечку под фуфайку. Ни одной душе в казарме не поведал, страшился. Хранил дощечку под нарами, ― «а для чего ― не знаю: мы лютеране, никаких священных изображений, кроме Креста, не почитаем».
Прошло дней пять, и швейцарец забыл про свою находку.
Вскоре ему случилось проходить монастырским кладбищем, еще не вовсе срытым. И вот, видит: мотается в ветке, на могильном кресте, на проволочке, дощечка. Было это совсем в другой стороне от той
_________
* Страшное место заключения, откуда, обычно, один выход ― в могилу.
//249
дороги, где с неделю тому, нашел он расколотую икону. Что-то толкнуло его подойти взглянуть… и, к удивлению своему, узнает он другую половинку расколотой иконы! Не думая ни о чем, высвободил он из проволочной петли ту дощечку, и видит еще три лика, а на тыльной стороне отрывок той записки.
Тут в нем прояснилось нечто, мелькнуло мыслью ― «какая странность!.. указание, ― что ли..?» ― и он уже сознательно взял эту половинку. Что он чувствовал от этой «странной» находки, ― неизвестно: он не рассказывал о чувствах. Одно только было в мыслях, ― впоследствии признавался он, ― что «это не случайно». И решил ― «непременно хранить эту икону». А зачем… ― не знал, и предположений не высказывал.
Но теперь у него «разные мысли завозились», и он уже не переставал думать о находке. Ночью, в бессонницу, он представлял себе, как могло все это произойти… Икону, конечно, расколол какой‑то кощунник, из тех… «искоренял суеверие»?.. или злорадно издевался?.. Метил штыком… ― удар был острый, пронзающий!.. ― метил, конечно в лики… может быть, в Бога Саваофа… ― как раз намечал удар по средней вертикали! ― но удар пришелся совсем по верхнему краю, на одну треть в воздух. Тогда кощунник взял чуть пониже, ударил… ― и удар пришелся совсем по нижнему краю, по той же вертикали, но на одну треть в воздух… икона раскололась, а лики уцелели!.. Что же дальше? Упавшую половинку кощунник зачем‑то понес с собой и… швырнул в сторону от дороги. Почему же швырнул? почему оставил другую половинку?.. почему
//250
не уничтожил «опиум»?.. Этого никто не знает. Словом ― швырнул… ― «а я вот ее нашел!..» И вот эта «странность», что кощунник не истребил икону, а он, чужой всему этому, нашел ее в разных совсем местах… ― вызывала в нем «разные вопросы». Вызывала ― и… «как‑тоукрепляла». Для него становилось ясным, что ― «это не случайно».
Прошло два с половиной месяца. Была осень 1928 года. И вот, вызывают его в «управление», и начальник объявляет ему приказ: «забирай свое барахло!» Он страшно испугался. Взглядом спросил ― «конец?» Не отвечают. И сам он не мог бы сказать, что разумеет под этим туманным словом ― «конец». Свои, «отбывающие», разное говорят: кто ― «в расход», а кто ― «загонят дальше». Куда же ― дальше‑то?.. И никто не предположил, что это ― конец каторге.
Швейцарец стал собирать свое барахло, увидел свою находку и… ― «что‑то мелькнуло в мыслях, стал разглядывать лики Угодников Соловецких». Строго они смотрели, ― «будто в себя смотрели, что‑то тая в себе». Но это лишь мелькнуло, не выразилось мыслью, тогда. Были в нем спутаны два чувства: страх и радость. Радости было больше: неясной, несознанной.
На пристани он узнал, что его повезут «дальше». Значит, ― пока еще не «в расход». Об освобождении и мысли не было. Кто мог за него похлопотать?.. Никто. Он знал много случаев, что выпадало порой на долю таким же, как он, швейцарцам: с ними не церемонились. Американцы, англичане… ― другое дело. Не раз ему бросали, презрительно: «эй, ты…
//251
шви-цар! По своему «огороду» соскучился?..» Никого не было, кто мог бы похлопотать. Правда, как-то он, безнадежно, сказал кому-то, отбывшему срок и уезжавшему с Соловков – бывшему ихнему: «хоть кому бы дать знать о себе… ни за что, ведь, губят!...» И этот «бывший! сказал усмешливо» «а вот, разве что Николе-Угоднику дашь знать, да вы его не знаете!..»
Расколотые половинки иконы он запрятал на дно мешка, в лохматья. Их не дощупались. В Архангельске он узнал, что его отправляют в Ленинград. Зачем? Всякие приходили мысли.
И вот, он в Ленинграде. Через неделю вызывают его в тюремную канцелярию и дают «проходное свидетельство» и во-семь рублей с копейками – «заработанной платы». Нехватит на билет и до границы. И говорят: «катись в свой «огород», там у вас, сказывают, и плюнуть некуда!»
Было это – «как сон». Двинулся он пешком, на Гатчину, таща свое барахло в мешке. Погода была – золотая осень. И было это великое путешествие для него – «самым радостным путешествием за всю жизнь», ‑ и самым легким, «будто несло на крыльях». Питался спелой брусникой, ‑ много было ее! – и была она ему слаще сахара. Пек рыжики и волнушки на угольках, ‑ и казались они ему «несравненными ни с чем по вкусу». И, странно: «не хотелось с Россией расставаться!»
Смотрел на золотые березы большака и говорил с грустью – «прощайте, милые!..» А они роняли на него золотые листья. Подвозили его суровые русские мужики, жалели. Он хорошо говорил по-русски, говорил осторожно-бережно, но они пони-
//252
мал все. Давали хлебца. Помнил швейцарец, как один старик потрепал его по плечу, сказал: «ну, ничего… таперича до своего добьешься, молись Богу». Путь его лежал на Нарву, к Эстонии, ‑ а там – «к консулу нашему, отправит». Помнил «радостную реку Лугу»: радушно приняли его русские рыбаки, накормили ухой чудесной… ‑ «не ел никогда такой!» ‑ и положили спать в шалаше. «И показался мне тот их шалаш дворцом!» Дали в дорогу хорошей рыбы: «на угольках испекешь». Ласково проводила его Россия.
Без гроша, с мешком барахла, с посохшей веткой березки русской, вернулся он в родную свою Швейцарию, откуда давным-давно, юношей, выехал в великую Россию – искать счастья: жил хорошо все годы, много видал хорошего, и проводила его Россия лаской. А то… ‑ надо забыть про то… «Как забывается дурной сон».
Вернулся он в родной Цюрих. Оставались еще какие-то родные, дальние. Подивились «выходцу с того света». Он рассказал им свою историю. Показал им икону: «она вывела меня из ада!» ‑ так и сказал. Но они не поверили. Наводил справки, кто же похлопотал о нем. Не мог ничего узнать: не знали и в самом Берне. Но ему казалось, что он теперь знает все.
Жил – не роптал, на скромное пособие сограждан. Отдал мастеру «русскую икону» ‑ склеить разбитые половинки и заделать «раны»; велел отмыть нарост времени и покрыть лаком. Икона поновилась. Молился ей?.. Этого никто не видел: никто не ведал, что теперь стало в его душе. Но почетно хранил икону, «на полочке», как православные.
Русская благочестивая женщина, рассказавшая
//253
мне эту историю, знала этого швейцара. На ее просьбы отдать ей икону эту – она предлагала ему деньги, швейцарец решительно ответил: «ни за что!.. она вывела меня из ада! Он вы, после моей смерти ее получите».
И она, действительно, получила ее, и получила «без распоряжений». Это ее особенно радовало и удивляло.
Она редко бывала в той швейцарской семье. Зашла как-то и узнала, что бывший соловчанин умер. Вспомнила о чудесной его иконе, но не успела спросить, не было ли распоряжений покойного насчет иконы, как ей сказали: «возьмите икону, которую он вынес из России… нам она не нужна». Она спросила:
‑ Покойный распорядился передать ее мне?
‑ Нет, он нам ничего не говорил. Но вы почитаете иконы… возьмите.
Она предложила деньги, но они отказались взять.
Так исполнились слова швейцарца: «после моей смерти вы ее получите».
Она приняла эту икону благоговейно, «как дар назначенный».
Я вглядывался в строгие лики Угодников Соловецких, и они многое мне сказали. В этом, ими потайно сказанном, я постиг, что они вернутся в свою Обитель. Вернутся по воле Божией. Думалось мне когда я вглядывался в лики: «не втуне написал неведомый Архимандрит А. «на вечное время»: они вернутся». Почему так думал? На это нельзя ответить словом, но это так явно светится во всем нераскрытом содержании этой достоверной истории.
Июль. 1948.
ШМЕЛЕВ И.С. СВЕТ ВЕЧНЫЙ. PARIS, 1968
Источники текста
1948 - Заметы. Угодники соловецкие// Рус. мысль. – 1948. – 27 авг. (№ 72). – С. 2–3.1968 - Угодники соловецкие// Свет вечный. – Париж, 1968. – С. 248–254.
Текст печатается по изданию 1968 г.