1. ЯСНОВИДЕЦ
Лет за пятьдесят. Москвич. Много читает, мыслит по-своему, не проторенными путями. Вдумчиво-замкнутый, ‑ как бы вглядывается в свое.
Помню говорили о Москве, о некоем астрологе, который собирается ехать туда невдолге. Мой собеседник, что-то вдруг уловивший в себе, прерывает разговор и как бы вспоминает:
‑ Да… почему-то ему так видится по гороскопу. Таинственная область… Конечно, странно эта… ‑ «невдолге»!.. Но вот… как вы отнесетесь к одному случаю из моей жизни..? Впрочем, не один только случай: были еще. Что мне… лет 17-18 было, до войны. Жили на даче, в «Богдановке», близ Кунцева, под Московой. Дня три, как переехали на дачу. Никогда раньше здесь я не бывал. После уже узнал, что все это место – бывшая вотчина Нарышкиных, по р. Сетуни. У Забелина есть книжка «Стан Сетунь»… ‑ тут уже прочел ее, ‑ про вотчину Нарышкиных.
‑ Помню, гулял я с родными по р. Сетуни, в старой березовой роще. Тогда я учился у училище Живописи, Ваяния и Зодчества, интересовался архитектурой XVII века. Не помню, о чем я тогда думал, на прогулке… об историческом, кажется, не думал. И вот, кто-то из компании говорит: «смотрите, какой странный камень… будто могильная плита!» И я вижу, шагах в пятнадцати, в березах, длинное возвышение, как плита, темнозеленое, мшистое…
‑ И, вдруг, ни с того, ни с сего, выкрикнулось из меня!.. – вот, именно, без всякой мысли об этом, невольно как-то: «это боярина Матвеева!..» Выкрикнулось совсем спокойно, без колебания, но и без
//233
уверенности… совсем непроизвольно, безразлично, свободно, отлично помню и сейчас, что – совсем свободно. Все засмеялись: ‑ «он и на похоронах был!..» Но заинтересовались, обступили «плиту». Она крепко поросла плюшевым мохом, густым и гладким, каким обрастают камни в сырых местах. все стали отдирать мох, смеясь: «что тут за «Матвеев»..?» Давний мох отдирался туго, с подтреском, клочьями, как шкурка. И я ревностно отдирал, как бы ища. Действительно, ‑ плита, и проступили высеченные крупно буквы… мы могли разобрать лишь ‑… МАТВЕЕВ… ‑ другие знаки были неразличимы. Все закричали: «он знал раньше!..» Я был очень изумлен, почти смущен: как же я мог узнать?!
‑ Я стал говорить, что мох старый, десятки лет рос, конечно… как же я мог знать!.. в этих местах я не был никогда до сего, только три дня, как переехали на-дачу, вместе мы все гуляли!.. Мне не верили: «Как-нибудь за узнал… вычитал!..» Я божился, что не знаю даже, где «боярин Матвеев», и какой «Матвеев»… знаю только, что был в XVII веке боярин Артамон Сергеевич Матвеев, образованнейший для своего времени. И только. Впрочем, никакого значения моему «открытию» не придали, и сам я скоро забыл об этом.
‑ Но вот, другой случай. Только не из минувшего, а из… будущего. Мой отец не мог спать без лампадки: сейчас просыпался, как только лампадка гасла. За галлиполийским маслом надо было на Никольскую, в часовню Пантелеймона. Гарное же масло горело не всегда хорошо. И вот, отец велел приладить в лампадку… ‑ а лампадка была большая и глубокая, перед семейным кивотом… ‑ электрическую лампочку,
//234
какие светят на елках. Насыпали в лампадку гречневой крупы, в нее и воткнули лампочку, глубоко, что-то невидно было. Теперь отец мог спокойно спать.
‑ Как-то сказал я маме, совсем не думая, почему так говорю: «мама, а ведь может случиться… вынем мы эту крупу, промоем и съедим!» Она, помню, сказала: «какую ты чушь говоришь…» Мне даже стыдно стало, ‑ действительно, чушь. И вот, революция, большевизм, голод. Мы вынули из лампады крупу, промыли и сварили кашу. Вспомнили тогда мою «чушь»..
‑ Но вот, третий случай… еще более странный. Но – еще неполный. Мне теперь в голову иногда приходит, что все эти «случаи» как-то связываются с «проблемой времени». Время..? не фикция ли это..? какая-то «категория» мышления..? в связи с… чувствованием..? Наша, человеческая, условность. В «Откровении», помните: «… и времени уже не будет»?..
‑ Так вот… Об этом третьем «случае» я последнее время о-чень почему-то думаю… жду..? Судите сами. Заметьте, что это было, ‑ помню совершенно точно, ‑ в 1915 году, во время войны.
‑ Мы жили тогда на даче в «Малаховке», по Казанской дороге, верст 20 от Москвы. Я был на 3-м курсе в Училище Живописи, Ваяния и Зодчества… Ни о какой «загранице» не думал. Кажется, было это в поле, день был очень яркий. Иду, задумался, забылся… ‑ и вдруг, вижу себя… в Кремле!.. Не думал о Кремле… не помню, о чем думал.
‑ Вижу так: будто я на коленях, в Успенском соборе, в полусумраке. Стою перед иконостасом. Народа, будто нет, я один. Смотрю на икону, Спаса или
//235
Богоматери. Стою, радостный, и так говорю себе, свободно на душе… и говорю себе, мысленно: «как долго я жил там!.. ско-лько я всего видел… видел Океан, пальмы… много стран…» ― и чувствую, что я был вынужден так долго жить там, вне России!.. Думаю: «и вот, я снова здесь, стою в Успенском соборе, древнем, родном… как мне легко, Господи, как я счастлив, что опять здесь, в любимом моем Кремле!..» Вдруг пропало, я вижу луг, цветы… ― «Малаховка»!.. вон наша дача…
― Не странно ли..? Ну, если бы я хоть чуть думал о «загранице»! что меня что-то заставит туда уехать… ну, если бы я был революционер, мог бы опасаться ареста, думал бы о побеге… ― ничего подобного!.. никакой связи… И такое яркое чувство ― «как до-лго я жил на чужбине!..» И ― вернулся, и так счастлив до слез, до радостного биения сердца: вернулся, снова здесь!..» Поразительно ярко было это чудесное чувство встречи!..
― Теперь часто вспоминаю это... жду? Не могу сказать твердо ― да. Но… для чего же было это тогда со мной?!.. Связываешь невольно с теми странными случаями…
― У‑ви‑дите… ― сказал я ему, невольно тоже, уверенно-спокойно. ― Будет именно так, как было с вами в… грезе.
― Вы думаете?.. ― сказал он, вглядываясь в свое, совсем спокойно.
И я почувствовал в его задумчивости и в его голосе, что и он сам так думает.
Май, 1947.
Париж.