Бред

Шмелев Иван Сергеевич

Бред – рассказ

Отрывок без конца

1911 ноября 15

Машинопись     4 лл.

                                                                                                          //карт

15 ноября 1911 г.

Бредъ.

А ну? а ну?...

Этотъ вопросъ Иванъ Николаевичъ мысленно и тревожно задавалъ себѣ, чувствуя охватившую его внутреннюю дрожь и уже всѣмъ существомъ переносясь въ тотъ родной городъ, въ которомъ давно-давно не былъ., и который вотъ-вотъ откроется, на горѣ, сейчасъ откроется въ золотѣ соборныхъ главъ въ зелени вишневыхъ садовъ. Откроется сейчасъ, весь, какъ и на ладонкѣ откроется, только поѣздъ минуетъ эту послѣднюю уже принадлежащую городу рощу.

Много было пережито волненій за долгую жизнь, всякихъ волненій, свѣтлыхъ и чорныхъ, больше чорныхъ, много страданій вылежалось въ душѣ, вывѣтрелось, уступивъ мудрости лѣтъ и годами выработанному спойхойному взиранію на жизнь, но теперь какъ-будто всѣ они опять поднялись, смеѣшались въ кучу, закрутились пестрымъ ворохомъ, пришли показаться и напомнить о себѣ. Съ этимъ городомъ было много волненій, но здѣсь можетъ быть потому, что здѣсь, въ городѣ, прошли первые болѣе свѣтлые годы, волнующія воспоминанія были подернуты свѣтлымъ флеромъ молодости, чаяній и чистыхъ думъ. И можетъ быть отъ этого-то и билась все въ душѣ лихорадочной дрожью, даже дрожали пальцы, и Иванъ Николаевичъ не могъ уже сидѣть на диванчикѣ. Онъ стоялъ у окна и засматривалъ въ бокъ впередъ, слѣдя, какъ бѣжали бѣлыя березы, / съ волненіемъ/ и стараясь поймать моментъ, когда на поворотѣ пути выглянетъ первый убогій домикъ пригорода, красный кирпичный домикъ на откосѣ. Смотрелъ и спрашивалъ не сознавая, что спрашиваетъ и о чемъ:

А ну? а ну?...

 

И безпокойнымъ спрашиваньемъ отзывалось въ перелѣскахъ грохотъ стремящагося подъ уклонъ поѣзда. И въ стукѣ колесъ слышался тоже вопросъ но не тревожный, а усталый, заигрывающій – а ну-ка… а ну-ка… а ну-ка

Вотъ они…

Да, вотъ и они, пестрые домики пригородной слободки, тихіе, незамѣтные, какъ сѣрый людъ, покойно ожтдающіе смерти и не старѣющіе. Все такіе же, какъ сорокъ лѣтъ назадъ. Можетъ быть и другіе – вѣдь сорокъ лѣтъ!, а все такіе же по виду, трехоконные, <нрзб.> играющими въ бабки и гордки, съ ковами, пар на косогорѣ <нрзб.>

                                                                                                                  //л. 1.

съ старичкомъ въ розовой рубахѣ у воротъ, съ двумя бабами, остановившимися на полгорѣ, съ коромыслами на плечахъ, съ подгнившими вышками въ вишневыхъ садахъ, откуда торчитъ рыжій картузъ засѣвшаго дѣда, на манеръ паука протянувшаго тонкую бичеву съ хлопушками въ конца сада – воробьинаго пугалы.

Все то же, какъ и давно-давно. И дѣдъ розовый все также смотритъ на приносящійся съ долгимъ гудкомъ поѣздъ, смотритъ изъ-подъ руки, и солнце ему также мѣшаетъ – садъ виситъ противъ города надъ поймой. и заоивает городъ на горѣ. Онъ играетъ въ золотѣ главъ и въ блескѣ стеколъ, сверкающій, бѣлый. Тѣ же соборы, тѣ же з тяжелое зданье казенныхъ учрежденій. На вѣнцѣ горы, у городского сада что-то новое, пестренькое. Должно быть садовая ротонда. Это новость. На свѣтломь небѣ тонкими палочками, по верху горы тянутся столбы фонарей. И это новость. Должно быть электричество провели. А тогда и лфонарей[a] въ саду не было. А въ городѣ масленыя лампочки были…

…Обвалъ , лдолжно[b] быть…

Да, это былъ, конечно, обвалъ. Самая крутая часть горы, оползла, торчали въ красноватомъ срѣзѣ, корни, кривилось пожелтѣвшее дерево и подъ оползнемъ, образовалась площадка, а на ней буточка съ флагомъю и заборъ. Должно быть какой-нибудь клубъ спорта. Теперь спортъ все… пошелъ…

Теперь, когда городъ показалъ свой фасадъ переднюю линію, съ губернаторскимъ домомъ на курганѣ, съ тополями, Иванъ Васильивичъ сталъ покойнѣй. Видъ былъ тотъ же, и это было пріятно.

И губернаторская плѣшъ все та же…

Тутъ еще, бывало, гимназисты присаживались, когда гурьбой выходили послѣ экзаменовъ и строили разные планы пох[c] лѣтнихъ походовъ.

И вокзалъ почти тотъ же, и три окна надъ залой перваго г класса, гдѣ у начальника станціи жилъ начальникъ станціи.

– Пахомовъ кажется … еще прихрамывалъ… Урокъ у него давалъ …

И показалось, что такъ недавно было, даже припомнилъ, какъ у окна рѣшмалъ[d] задачу и смотрѣлъ на сипящіе дежурныы товарные поѣзда и

– Станція Крутогорье! Поѣздъ стомитъ[e] десять минутъ.

Господи, совсѣмъ какъ тогда… и голосъ тотъ же…

 

II

 

Но уже за зданіемъ вокзала, на площади было другое. Извозчики не толпились, суя мѣдные номерки, а безучастно и важно сидѣли на козлахъ рядами. Два автомобиля стояли и шумѣли, набирая силы.

 

                                                                                           // л. 1об.

Какія деревья!...

Въ покругломъ палисадникѣ передъ вокзаломъ росли толстые высокіе тополя. Тогда ихъ не было, и палисадника не было, а была грязная изрѣзанная глубокими колеями занавоженная площадь.

И тополя-то старые уже…

Иванъ Васильевичъ ѣхалъ на извозчикѣ въ гору, не чувствуя знакомой тряски и грохота, потому что и мостовая была гладкая безъ ухабовъ, и пролетка была вполнѣ приличная, на резиновомъ хоть и потрепанномъ ходу. Смотрѣлъ съ любопытствомъ по сторонамъ. Дома чистые, высокіе. Кое гдѣ затерялись среди нихъ отмирающіе деревянные, съ гребешками и слѣпыми оконцами, старые знакомцы. Но ихъ было совсѣмъ немного, съ ржавыми вывѣсочками, на которыхъ уже и не разобрать – чей домъ. И конечно старенькое и глупенькое – свободенъ отъ постоя.

Пестрая стѣна встала на поворотѣ, на фонѣ зеленой горы монастырской горы, , крикливая яркая стѣна.

И здѣсь пошло…

Огромные пестрые плакаты на столбахъ кричали, что лучшій шоколадъ – Гала-Петеръ и не только кричали, но звали въ горы, въ Швейцарію, показывали тучныхъ огненныхъ гкоровъ[h] толсторожій господинъ въ широкополой шляпѣ пускалъ жирнымъ винтомъ дымъ изъ лучшей въ мірѣ гильзы. Дама съ пышнымъ бюстомъ, въ бархатномъ красномъ корсажѣ осязательно показывала чудеса мыла и пудры. Кричал Все со стѣны кричало о лучшихъ папиросахъ Ч печеняхъ, часахъ, брилліантахъ Тэта, зубномъ полосканьи, презервативахъ, локонахъ мѣстнаго издѣлія, кафе-шантанэ съ дамскимъ оркестромъ до 5 часовъ ночи, о потомъ опять о табакахъ, духахъ, лучшихъ гробахъ на разные цѣны, демоократическомъ ресторанѣ и аристократической парикмахерской.

Это была новость. Когда-то здѣсь присаживались богомолки, собирались сбитеньщики и гречневики и пышки.

И здѣсь культура. Иванъ Васильевичъ съ любопытствомъ оглянулъ песту стѣну.

На европейскую ногу и у насъ…

Въѣхалъ въ городъ, только ступилъ ногой и уже сказалъ по давней привычкѣ – и у насъ. Хоть и совсѣмъ былъ оторванъ, а все таки сказалъ машинально.

– А московскіе номера существуютъ? – спросилъ онъ извозчика, и стало грустно отъ мысли, что сейчасъ скажетъ, – что даже и не слыхалъ про так. А было грустно потому, что съ этими московскими номерами связано было у него великое торжество, свѣтлое торжество. Въ какой-то большой ко

                                                                                                       // л 2.

Мнатѣ со сводами, гдѣ стояли какія-то укладки, помнится, от отпраздновали окончаніе гимназическаго ученья передъ выходомъ въ университетаъ.[j], но было чудно-хорошее, радостное, полное огромныхъ надеждъ. Давали какія-то чудовищныя клятвы служить хорошему…

Иванъ Васильевичъ не хотѣлъ сказать повторить себѣ, какія клятвы давали и чему обѣщались служить. Не то чтобы стыдно было – ему нечего было стыдиться. У него жизнь была чиста, какъ вода родника и полна молодого задора и клятвы тѣ, странныя теперь, но такія вѣрныя тогда онъ сержалъ[k]…

– Московскіе номера-то? Это какіе же будутъ? Московская гостиница есть… плохенькая… У насъ лучшая гостиница «Лурвъ»

– Развѣ нѣтъ московсктихъ[l] номеровъ? А ну-ка поѣзжай… хоть въ московскую…

Выѣхали на главную улицу. Запестрѣли вывѣски синематографовъ. Международная колоніальная торговля, ночная чайная «Парижъ»

Вотъ, должно быть, мѣстечко-то…

В Обогнали троихъ, идущихъ гуськомъ, понуривъ головы, одѣтыхъ въ коленкоровыя зеленыя штаны и красныя кафтаны, съ бѣлыми плакатами на спинахъ и груди, съ огромными плакатами, изъ-подъ которыхъ едва выглядывали бредущія ноги.

Сегодня СП прощальный спектакль-Гала Именинный пирогъ! Каждый гость получитъ по куску торта, дамамъ букеты! Вечеръ пластики Красавица Міра, мадмуазель Ли-ли скажетъ / покажетъ послѣднее слово пластики!

– И у васъ эти… ходятъ?...

– Дураки-то?

– Каке дураки?

– А у насъ такъ ихъ з кличутъ… дураки… гы-гы… – осклабился извозчикъ въ лицо живой рекламы.

Иванъ Васильвичъ[m] приглядѣлся уже къ этимъ дуракамъ и, примелькались они ему въ большихъ и кипучихъ улицахъ. Но здѣсь, въ тихомъ, какъ онъ все еще полагалъ городкѣ, ихъ не должно было быть…. И вотъ и они.

Онъ мелькомъ взглянулъ на лицо передняго и понялъ, что мѣтко окрестилъ ихъ извозчикъ. Тупое, усталое, какое-то деревянное лицо. Двигающаяся фигура. Дуракъ … И на груди у – «дурака опять крикнуло ему въ глаза – Всѣмъ по куску! пластика…

И сюда пришло… и пластика, и куски, и дураки… И было грустно, что пришло и сюда…

Заглядывалъ въ уходящія на зады города переулки. Но уже не вситрѣ

//л. 2об.

чалъ глазъ еленой[p] заборы, ни мирно пасущейся коровы, потряхивающей ушами въ тиши прогрѣтаго солнышкомъ тупичка. По угламъ, какъ и въ столицахъ, стояли круглые тамбуры для объявленій, и прилично одѣтые люди въ форменныхъ фуражкахъ съ сосредоточеннымъ видомъ почитывали об афиши и опять шли хоть и не совсѣмъ спѣшной походкой, какъ въ столицахъ, но уже и не той развалочкой, какъ когда-то… Нервно забезпокоился, не проѣхалъ ли того переулка, гдѣ въ глубинѣ, на фонѣ садовъ стояла бѣлая церковка… Нѣтъ, вотъ онъ Церковка все таже, и все на томъ же фонѣ садовъ. Онъ только мелькомъ взглянулъ и узналъ бѣленькій домикъ причта, . И обрадовался. Тамъ Онъ все еще цѣль, милый домикъ, все тотъ же… И улыбнулся въ душѣ. Милое прошлое.. милыя дѣтскія грезы и надежды и планы… Милая Ната. На этомъ углу, около домика какъ часто простаивалъ онъ, тонкій и трепетный, не выпуская маленькой ручки въ бѣлыхъ митенкахъ и заглядыва въ смѣющіеся глаза…

– Вотъ она москавская-то… – сказалъ извозчикъ.

– Они! Они! – чуть не крикнулъ Иванъ Вас. – Стой!

Они это были, прежнія московскія номера, теперь гостиница. Хоть частичка прежняго… И такой же зонтъ желѣзный надъ двумя ступеньками и окна въ вывѣскахъ, пыльныя и грязноватыя окна. Только вывѣска названіе другое, и темная лѣстница съ расшатанными ступеньками, чуть обозначающаяся за стеклянными дверями.

Грязный молодецъ лѣниво вышелъ изъ за дверей и вялымъ жвиженіемъ[q] принялся взялъ легкій багажъ.

 

III.

 

Ну, конечно прежннія, милыя московскія номера. Когда-то первыя въ городѣ, съ былой славой офицерскихъ кутежей, разныхъ таинственныхъ и скандальныхъ исторій, чиновничьихъ попоекъ и самоубійствъ и всевозможныхъ романическихъ исторій. Здѣсь штабсъ-капитанъ… Петровъ ли, козловъ ли застрѣлилъ акробатку изъ цирка… Здѣсь накрыли шайку шулеровъ… и что-то еще ужаѣное[r]… Да, знаменитый процессъ.. городской голова богачъ Перевертовъ изнасиловалъ совершилъ преступленіе надъ маленьк малюткой. Страшное прошлое… Но оно тускнѣло передъ другимъ. Свѣтлымъ и такимъ далекомъ. Въ этихъ номерахъ въ задней комнаткѣ сл сводами было торжественное разставанье передъ выходомъ въ жизнь…

//л. 3.

Какія пѣсни пѣлись! Какія слова говорились, слова, когда въ глазахъ накипали слезы, и спирало въ горлѣ. Когда такъ свѣтло вѣрилось въ жизнь и пр<о> великую правду и великую красоту. Когда въ молодой груди било цѣннѣйшее. Кругомъ широкая и темная, страшная и любимая родина, безъ концовъ и границъ. Темная и обездоленная. А здѣсь, въ комнаткѣ со сводами, какъ славные заговорщики, , въ табачномъ дыму, въ за стаканами пива и чая, слушали откровенія, читали Герцена, Писарева, Добролюбова, пѣли Выдь на Волгу! Изъ страны –страны далекой… Здѣсь слово завѣстное святое слово – народъ звучало громомъ вешней грозы, горѣло огнемъ небесъ, млѣло въ сладекой[t] московскихъ номерахъ, пропитанныхъ плевками, грязью, потомъ, пьяными похабными криками и неслышнымъ обиженнымъ плачемъ споенныхъ и запуганныхъ…

Все это вызвалъ, выхватилъ изъ укатившагомя[u] казалось прошлаго лишь одинъ запахъ, ѣдкій, невывѣтрившѣйся запахъ л на лѣстницы. – табаку, пыли и моноголѣтней кислоты и затхлости. Пусть тяжкій и подлый этотъ запахъ, но онъ выхватилъ изъ мрака и вернулъ къ жизни далекое. И сжалъ сердце.

И конторка все таже, и зеленыя ширмы, отдѣляющія койку де номернаго, и люстра съ парой тяжеловѣсныхъ керосиновыхъ лампъ, такая же зеленая от мѣдной плесени.

– Это прежнія московскіе номера?...

– Говорятъ такъ… Теперь гостиница-съ… – скучно отвѣтилъ номера

– А вотъ что… – Иванъ Васильевичъ заколебался, было, но не могъ удержаться. – А у васъ тутъ есть комната… гдѣ-то назади… была… еще потолокъ со сводами, каменный… какъ въ ц подвалахъ…

Нумерной съ удивленіемъ посмотрѣлъ на Ив. Васильеча.

– Мнѣ хочется провѣрить – та ли это гостиница… Я здѣсь лѣтъ тридцать не былъ… больше… – сказалъ онъ, хотя прекрасно зналъ, что это та самая гостиница.

– Дма вѣдь… какъ будто есть-съ… Только у насъ тамъ… извините… клозеты… ватеры… Вотъ сейчасъ налѣво, за уголокъ-съ…

И онъ предупредительно повелъ было показывать, но Иванъ Васильевичъ приказалъ дать ему номеръ на улицу.

– Всѣ-съ веселенькіе… всѣ на улицу-съ… Ни чего не позволите-съ…

У насъ, простите-съ… – онъ оглянулъ почтенную и даже благообразную фигуру Ивана Васильевича, его сѣдую бороду и ч приличный багажъ. – У насъ, извините-съ… а только озяинъ[v] во избѣжаніе предупреждать наказываетъ…

– Что такое?...

// л. 3об.

Только, конечно, все съ дозволенія начальства у насъ, а только велено предупреждать…

– Да что такое? – – тревожно спросилъ иванъ Васильичъ.

– У насъ номера, содбственно[w], не семейныя-съ… а т а к і е – съ для барышень больше-съ…

– Для какихъ барышень? – спросилъ Ив. Вас. Но сейчасъ постигъ все.

– Для одиночныхъ-съ… веселыхъ барышень… потому самому что… такихъ домовъ у насъ нѣтъ теперь… по распоряженію начальство… а для наблюденіе онѣ – – для удобства публики… нанимаютъ у насъ…

– Да… вонъ что…

Онъ какъ-то опѣшилъ, сконфузился, смутился… не думаетъ ли этотъ сонный человѣкъ засаленный, что онъ нарочно пхотѣлъ[x] остановиться здѣсь Замѣтилъ странную улыбку на с измятомъ лицѣ номерного. А тотъ также спокойнымъ чуть вкрадчивымъ голоскомъ говорилъ:

– – Если неудобно-съ… или что… у насъ телефонъсъ-… Десять восемь-съ…

Сосѣдняя дверь прілоткрылась[y] и высунулась голова подъ жеолтымъ платкомъ.

– У насъ и по вызову можно-съ…

Теперь Иванъ Васильевичъ понялъ и повернулъ къ выходу.

– На извозчика! На извозчика! – закричалъ онъ. – спускаясь съ лѣстницы, стараясь поскорѣй вы уйти отъ этого затхлаго поганаго воздуха, который теперь былъ невыносимо противенъ.

Взялъ извозчика, и стараясь не глядѣть на остановившихся любопытныхъ приказалъ ѣхать въ лучшую и самую чистую гостиницу.

 

IV.

 

Ночью онъ видѣлъ сонъ. Снилось, что попалъ онъ въ незнакомый городъ и не только не знакомый, а какой-то странный и страшный. На улицахъ было людно, какъ всегда въ большомъ городѣ, но странное дѣло эта многолюдность то и дѣлала улицы пустыми. Щли люди и не глядѣли , но Ив. Вас. Видѣлъ , что они нарочно дѣлаютъ видъ, что не замѣчаютъ его, и что у всѣхъ противъ него какой-то умыселъ. И вотъ-вотъ скйчасъ[z] что-то должно случиться. Какіе-то переулки по сторонамъ и хотя свѣтитъ солнце на улицахъ, но въ переулкахъ темно. А ему какъ разъ и нужно идти въ одинъ изъ переулковъ, но онъ не знаетъ въ какой именно. И тамъ-то, въ переулкѣ и есть то, что ему нужно – его домъ, квартира, его семья. И не теперешняя семья, а та, которая была тогда еще, когда онъ учился въ гимназіи. Иванъ Вас. Пытался остановить прохожихъ  и спросить, гдѣ Трой

 

// л. 4.

кій переулокъ? И только пробовалъ остановить прохожаго, какъ мимо шелъ кто-то другой и не хотілъ смотрѣть. А идти въ переулокъ, наугадъ, въ темноту страшно. А ему нужно пойти, потому что только въ этомъ переулк[bb] въ краснѣющій носъ. А народъ идетъ и идетъ, и никто не смотритъ ни на попика, ни на Ивана Васильевича, словно и нѣтъ ихъ. И только хотѣлъ спросить, гдѣ Троицкій переулокъ, смотритъ – а попикъ ужъ повернулъ въ переулокъ въ темноту, и ужъ нѣтъ его, только слышно, какъ постукиваетъ въ темнотѣ палочкой – тук-тук какъ ковыляетъ. И опять стало страшно пойти и догнать. И тутъ подумалъ Иванъ Васильевичъ, да тотъ ли это городъ. Можетъ быть попикъ переѣхалъ сюда изъ Грани того города. И вдругъ стало холодно-холодно, потянуло вѣтромъ въ бокъ и закричало – т ту-ту-ру-ту-ту-ру… и затарахтѣло. Катилъ автомобиль. И показалось что на него катить.

Иванъ Васильевичъ проснулся. Съ улицы въ открытое окно доносилось пыхтѣнья удаляя прокатившаго автомобиля, колыхалась бѣлая занавѣска, и было холодно – дуло изъ окна.

Онъ лежалъ и чувствовалъ, какъ онъ одинокъ, остро чувствовалъ. Смотрѣлъ въ темноту комнаты, съ слабымъ отсвѣтомъ надъ дверю стеклянны изъ коридора черезъ стекло надъ дверью и думалъ – зачѣмъ поѣхалъ сюда. То рвался все посмотрѣть на родной городъ, какъ и что въ немъ теперь, а то вдругъ затосковалъ и каялся, что поѣхалъ. Сталъ думать о попикѣ., о томъ далекомъ времени, за пятьдесять лѣтъ. Все ущло, а какъ ясно просталъ этотъ попикъ, котораго и костей-то теперь не осталось… И пріяно[cc] было, и больно. Тоскливо невыразимо. Было невыносимо тоскливо сознавать, что ушло, провалилось въ прошлое, и не возвратимо, а вотъ что то осталось… Такъ ярко осталось, даже бородавка на носу и тросниковы саквояжекъ. Даже саквояжекъ почти что цѣль – вотъ онъ… полосатенькій, потрепанный. И какъ-будто и банька стоитъ, у мостика на рѣчкѣ, , сейчасъ стоитъ. И попикъ должно быть только-только добрался до баньки и сейчасъ собирается попариться. И неподалеку здѣсь, второй переулокъ

// л. 4об.