Мисюсь и рыбий глаз

«МИСЮСЬ» И «РЫБИЙ ГЛАЗ»

Письмо о русских женщинах

…Редко я отвечаю читателям, но вам отвечу: вы иностранец, а дело тут о нашем большом писателе.

В рассказе А. Чехова «Дом с мезонином», названном в немецком переводе – «Мисюсь», вскрывается очень важное, ‑ о мироотношенияхъ и путях жизни: по уму, и по сердцу; и читателю образно открывается, какому пути отвечает художественная правда Чехова.

Вы заключаете, что Чехов признает правоту Лиды. Я попытаюсь показать, что это не отвечает художественной правде рассказа.

В послесловии к сборнику – «А. Чехов»[1] я привел одну из сцен рассказа, где намекается чеховская правда; а ясней она проступает в последней сцене художника-пейзажиста с Лидой, и в «диктовке».

Можно ли приписать чуткому Чехову, что он признает правоту за Лидой? правоту ее отношения к свободе чувства, духа? Чехов и имя-то ей дал, хладно звучащее по-русски: сочетание в ее имени «Л» и «Д», дающее звуковое ощущение холода. И, действительно, Лида в рассказе – «леденая»; немцы зовут таких «рыбий глаз», «фиш-ауге». На такой «лиде» поскользнешься, из «рыбьего глаза» из веет мертвящим холодом.

Как дал Чехов Лиду в последней сцене? Дал

//223

окарикатуренной, усмешливым глазом скользнув по ней.

Что сделала Лида? Расправилась с судьбой сестры, ‑ с полуребенком «Мисюсь», и с матерью. Она давно запугала их, придавила своим авторитетом, властностью, «умом»; и они вручили ей покорно свою волю, Они до того подавлены «диктатурой» Лиды, что даже в важном вопросе личной жизни, где решалась судьба «Мисюсь», ее счастье с любимым человеком, они рабски покорны ей: Лида куда-то их убрала, распорядилась ими, как багажом – отправила куда-то, срочно. Она за «Мисюсь» решила, «своим умом», что для «Мисюсь» счастья с художником – «пейзажистом» быть не может, и самовластно распорядилась судьбой сестренки. Срочно-нежданно выпроводила ее из дома, без всяких объяснений с влюбленным в нее художником, и твердо уверена, что так, именно, и надо: она знает, что делать, ибо она все знает. Разбила родное счастье, и до того спокойна, что может тянуть рутинное, ‑ обычную в ее расписании «диктовку». По ней это означает: делать дело, выполнять долг, учить. При таком разгроме семьи – диктовка! Не ясная ли усмешка Чехова?! – заставить Лиду диктовать деревенской ученице басню Крылова – «Ворона и Лисица»: о глупости и тщеславии. По басне, Ворона осталась «в дурах»; по рассказу – осталась «в-дурах» самоуверенная Лида. Тут – прикровенно вынесенный ей вердикт. Одним словечком «ворона» Чехов дал всю ее, с вороньим ее умишком, с ее самолюбованьем: усмешкой скользнул по ней. И читатель обязан понять эту усмешку: этого требует искусство.

Мало того: Чехов, в конце рассказа, приоткрывает,

//224

с кем он душой, и подает надежду – в словах рассказчика-пейзажиста, ‑ на встречу с утраченной «Мисюсь», ‑ тонким упоминанием «зеленого света» в мезонине, этого «грюне лихт», ‑ цвет надежды! Нежная грусть этого «конца» не может обмануть читателя в выводе, с кемже Чехов. Надо только уметь читать,  а это не малое искусство, особенно для читателей не русских: Чехова и свои-то вполне не знают: слишком он прикровенно-целомудрен.

В этом небольшом рассказе дано большое, ‑ показаны два мироотношения, два пути творить жизнь: хладным умом, «надуманно», и – вдохновенно вслушиваясь в сердце. Впоследствии я ограничивался намеком, указав на глубокий библейский символ – «Два Древа». Читатель сам наполнит намеченные формы: Чехов дал все для этого, своим мастерским искусством.

Что такое «Лида» в русской жизни? Редкий довольно образец, карикатурно дававшийся литературой нашей: так этот тип несвойствен характеру русской женщины.

Русская женщина, русская девушка… ‑ носят в себе великий дар: большое сердце, тревожно-чуткое. Русская женщина… ‑ нежна, мечтательна, жертвенна, принимает жизнь, как священное. Это она творит жизнь, это она выносит бремя испытаний, хранит «соль жизни». Наша литература ею прославлена. Сколько чарующих образов матерей, жен, бабушек, нянь, сестер, невест… у Тургенева, Лескова, Чехова, Мельникова-Печерского… и, конечно, у нашего Солнца – Пушкина! Есть и «Лиды», но почти все они подчеркнуты, окаррикатурены, ‑ все они как бы сбрасывают с жизненного

//225

счета. «Русская женщина» ‑ у иностранцев – получает значение особливости – душевной сложности, загадочности, неопределенности, как и пресловутое наименование – «ам сляв», ‑ и это свидетельствует о наличии чего-то, еще непонятного, неузнанного, что вне привычных мерок. Быть может этим «чем-то» ‑ творчество жизни сердцем? – и отмечается предназначенье наше – осветить и обновить Жизнь? освятить ее?!!! Это заветное таится и в большой литературе нашей в искании нами Идеала. Мы не миримся с привычным сущим, мы ждем и – ищем.

И так понятно, что чуткий Чехов, как и его пейзажист-рассказчик, грустит по утраченной «Мисюсь» и призывает ее – «Мисюсь, где ты?..»

А «Лиды»… ‑ таких – баб – называют «дуботолками», про них шутки как, наприм. про упрямую старуху, которая, в трясине, хоть высунутой рукой кричит и кричит свое «стри-жено!..» ‑ и стрижет пальцами: «не брито». Таких народ зовет метко – «голова воронья». И хоть ты им кол на голове, они все свое будут «дуботолить». Вот, про «ворону» ‑ то и Чехов…

Эти «Лиды» ‑ маленькие и узкие, с усохшим сердцем, упрямые. Их когда-то именовали кличкой «синий чулок», «передовая». От такой-то «передовой» педантки сбежал в приключения герой чеховского рассказа «Дама с собачкой». Такие бесплодят жизнь и никогда ничего не создают. Такие всплывают в революции, и тут они прямолинейно-тупы, нередко одержимы. Людей будут годы удушать, вгонять в надуманные формы гнуть в дугу по придуманному плану, а «рыбьи глаза» как ни в чем ни бывало, будут

//226

продолжать: «Во-ро-не где-то… Во-ро-не…» Написала?

Пушкин сказал: «глупец один не изменяется..» Он был умен, свободен – и «изменялся» Тоже и Чехов. Рационалист он нашел силу открыть себя. Его «Дом с мезонином», не был глубинно понят, как и немалое из его творений. Вдумайтесь, каков его суд над ему подобными, ‑ над профессором, в «Скучной истории», над Рагиным в «Палате № 6»?! Оба – врачи, как он.

«Рыбьему глазу» все равно: он и в трагическом будет долбить свое «воронье», спокойный, уверенный, что делает важное для жизни: будет диктовать «Ворону», будет диктовать и из прейс-куранта, и из «политической программы». К счастью для русской женщины, политика не берет ее: это область малого ума, ‑ не Разума, не сердца. Русская женщина призвана творить, а не мертвить: она – сама Жизнь, священное.

Вот почему так притягательна власть нашей большой литературы, которая мало еще понятна миру, несмотря на интерес к ней: она зовет к священному творчеству жизни, показывая созидающие силы. Творит разумом сердца, творит даже через этих «Мисюсь»-полудетей. Такие-то, чистые с большими открытыми на мир глазами, и выносят тяготы жизни. Для таких «Мисюсь» ‑ жизнь есть некое таинство, и они, как евангельская Мария, живут в себе, внутренним созерцанием, и это внутренне, без думы о нем даже, проводят в жизнь И этим живят ее. Без них – оледенеет она, станет – как «рыбий глаз».

Напечатан в «Русской Мысли»

Июнь, 1947.

 

(ШМЕЛЕВ И.С. СВЕТ ВЕЧНЫЙ. PARIS, 1968