ИВ. ШМЕЛЕВЪ.
Преддверiе именинъ.
Изъ воспоминанiй дѣтства.
А. Б. К…(?)
Осень – самая у насъ именинная пора: на Ивана–Богослова – мои, на муч. Сергiя – Вакха, 7 октября, папашины; черезъ два дня, муч. Евлампiи, матушка именинница, на Михайловъ день – Горкинъ пируетъ именины, а зиму Василь-Василичъ зачинаетъ, Васильевъ день, и всякiя ужъ пойдутъ, неважныя. Гришка трое …(?) празднуетъ. – «Мои мянины соборные», говоритъ. Григорiя Богослова два раза въ январѣ, а онъ мартовскiя еще считаетъ, Двоеслова. Онъ на языкъ востеръ, и смѣются ему: «а еще Григорiя-стослова!» Но Горкинъ смѣяться запрещаетъ, святымъ не шутятъ.
Послѣ Покрова самая осень наступаетъ: дожди студеные, гололедъ. На дворѣ грязь чуть не по-колѣно, и ничего съ ней нельзя подѣлать, споконъ вѣку все мелется. Пробовали свозить, а ее все не убываетъ. Василь-Василичъ прикидывалъ: за день сколько подводъ пройдетъ, каждая, плохо-плохо, а съ полпудика натащитъ, да возчики на сапогахъ наносятъ, – ничего съ ней нельзя подѣлать. Отецъ поглядитъ-поглядитъ – и махнетъ рукой. И Горкинъ резонъ приводитъ: «осень безъ грязи не бываетъ… зато душѣ веселѣй, какъ снѣжкомъ покроетъ.» А замоститъ – грому не оберешься, и дворъ-то не тотъ ужъ будетъ, и съ лужей не сообразишься, камня она не принимаетъ, въ себя сосетъ. Дѣдушка покойный разсердился какъ-то на грязь, - калошу она топила, - никому не сказалъ, пригналъ камню, и мостовщики пришли, только-только, Господи благослови, начали выгребать, а прабабушка Устинья отъ обѣдни какъ разъ и прiѣзжаетъ: увидала камень да мужиковъ съ лопатами – съ ломами, «да что вы, говоритъ, съ ума сошли? дворъ-то уродуете, земельку-то калѣчите… побойтесь Бога!» – и прогнала… А дѣдушка маменьку уважалъ, – и покорился. А главное, въ самый день ея ангела, какъ разъ послѣ Покрова, корежить стали. А дворъ нашъ больше ста лѣтъ стоялъ, еще до француза, и крапивка, и лапушки къ заборамъ, и жолтики веселили глазъ, а тутъ – подъ камень!
За недѣлю до муч. Сергiя-Вакха матушка велитъ отобрать десятокъ гусей, которые на Москва-рѣкѣ пасутся стадомъ, сторожитъ ихъ старикъ, на пенсiи. Раньше – еще жулики не водились – гуляли безъ дозору, да случилось – пропали и пропали, за сотню штукъ. Пошли провѣдать по осени - ни крыла. Рыбакъ попался, сказывалъ: «намедни летѣли дикiе, ночью было… ваши взгомошились, …(?) – прощай, Москва!» Съ той поры крылья имъ стали подрѣзать. На именины ужъ всегда къ обѣду гусь съ яблоками, съ красной шинкованной капустой и соленьемъ, такъ ужъ изстари повелось. Именины парадныя, Фирсановъ готовитъ ужинъ, гусь ему что-то непрiятенъ, совѣтуетъ индѣекъ, обложить рябчиками-гарниромъ, и соусъ изъ тертыхъ рябчиковъ, всегда такъ у графа Шереметьева, но отецъ настаиваетъ, – «то нами заведеное, …(?)… я …(?) само-собой» . Жарятъ гусей и на людской столъ: пришлаго всякаго народу будетъ.
У Абрикосова заказано «удивленiе». Къ этому всѣ привыкли, знаютъ, что будетъ «удивленiе». Отца называютъ фантазеромъ: ужъ всегда – что-нибудь да выдумает. А дѣдушку «театраломъ» звали. Горкинъ мнѣ сказывалъ:
– Грѣхъ вышелъ: прабабушка Устинья въ февралѣ-мѣсяцѣ преставилась, сороковой-то день на третьей недѣлѣ поста выходилъ. А дѣдушка, по секрету тебѣ скажу, въ театры любилъ, какъ вотъ папашенька. И дяденька твой покойный любилъ въ тiятры, а отъ людей таились. Скажетъ ему Иванъ Иванычъ – побудь въ баняхъ у сборки, мнѣ по важному дѣлу надо. Уйдетъ, а Палъ Иванычъ къ сборкѣ приказчика поставитъ, а самъ въ Тiятры. Да и наскочи на папеньку, носъ къ носу, – «Какъ ты такой-сякой, здѣсь, сборку покинулъ?» А тотъ, такой смѣхъ, шустрый былъ: «а вы, папашенька, кажется, по дѣламъ поѣхали…ну, и я тоже по дѣламъ». На томъ и помирились, – «Пойдемъ, говоритъ, …(?), вмѣстѣ смотрѣть, разъ ужъ такое дѣло». Такъ вмѣстѣ потомъ и стали: «поѣдемъ, говорятъ, по дѣламъ!» – и засмѣются. Ну, вотъ, отошла прабабушка, шибко дѣдушка горевалъ. А былъ у него билетикъ, загодя купленъ, до кончины… какая-то важная прiѣзжала пѣть, итальянка, …(?): живой, говорили, соловей. Прiѣхала постомъ, на второй недѣлѣ, а сорокъ денъ еще не вышло. Крѣпился-крѣпился дѣдушка, пришелъ со мной посовѣтоваться отъ совѣсти: «деньги заплачены, полсотни мѣсто, и такой случай… какъ ты скажешь?» – «Что ваша, говорю, совѣсть скажетъ». Пошелъ, голову повѣсилъ. Да еще постъ великiй. По утру и говорилъ мнѣ: «согрѣшилъ, Панкратычъ… на небѣ, говоритъ, побывалъ! Принялъ грѣхъ, замолю». Правда, два раза отговѣлъ.
*
Сидимъ въ мастерской, совѣтуемся, чего поднести папашенькѣ. Василь-Василичъ, и скорнякъ, который всѣ священныя книги прочиталъ, и у него хорошiя мысли въ головѣ, и Домна Панферовна, изъ бань прислали поговорить. Горкинъ и Андрейку кликнулъ, который по художеству умѣетъ, святого голубка изъ лучинокъ сдѣлалъ на сѣнь, Владычицу принимали мы. Ну, и меня позвалъ, по секрету только. Скорнякъ икону совѣтовалъ, а икону ужъ подносили, а …(?) не въ счетъ. Домна Панферовна про четьи-минеи, а четьи-минеи отъ бабушки остались. Василь-Василичъ присовѣтовалъ флягу изъ серебра, или золота, часто папашенька по дѣламъ верхомъ отлучается въ лѣса-рощи. Горкинъ на смѣхъ его – «кто про что, ты все свое». Да папашенька и въ ротъ не беретъ по этой части. Домна Панферовна подумала-подумала – да и бухни: «просфору серебреную, у Хлѣбникова я видала, архiерею одному заказана». И ее на смѣхъ подняли: дѣло другое, архiерею. Горкинъ потеръ лобъ, такъ ничего и не придумать. И я ничего не могъ придумать... придумалъ портмонэ, золотое, а сказать не сказалъ, стыдно что-то. Андрейка тутъ всѣхъ и подивилъ: «а я, говоритъ, знаю, чего надо… вся улица подивится, какъ понесемъ, всѣ хозяева позавиствуютъ, какая слава!» Надо, говоритъ, огромадный крендель заказать, невидано никогда такого, и понесемъ всѣ на головахъ, на щитѣ, парадно. Уголькомъ на бѣлой стѣнѣ и написалъ: огромадный крендель, и съ миндалями, три пуда вѣсомъ будетъ. Всѣ и возвеселились. Василь-Василичъ аршинчикомъ прикинулъ – два пуда съ …(?) вышло. А онъ горячiй, весь такъ и возгорѣлся: самъ поѣдетъ къ Филиппову, на Пятницкую, знаетъ самого, упроситъ для славы сдѣлать, - печь, можетъ, разобрать придется, а то не вылѣзетъ. Горкинъ такъ и рѣшилъ, что крендель, будто хлѣбъ-соль выходитъ. И папашенькѣ будетъ по душѣ, диковинки онъ любитъ, и гости подивятся, и слава такая на виду, всѣмъ въ примѣръ.
Такъ и порѣшили – крендель, только Домна Панферовна что-то недовольна стала, не по ее все вышло. Ну, она всетаки женщина почтенная, богомольная, Горкинъ ея совѣта попросилъ, можетъ чего придумаетъ для кренделя. Обошлась она, придумала: сахаромъ полить-написать на кренделѣ: «на день Ангела – хозяину благому», и еще имя-отчество и фамилiю приписать. А это скорнякъ придумалъ – «благому»-то, священнымъ словомъ украсить крендель, для торжества, священное торжество-то… ангельское. И всѣ веселые стали, какъ хорошо обдумали. Никогда невиданно, по улицѣ понесутъ даръ – всѣ лавочники и всякiе хозяева поглядятъ, какъ людей-то хорошихъ уважаютъ. И еще обдумали – на чемъ нести: сдѣлать такой щитъ бѣлый, липовый, и, будто карнизикъ кругомъ его, а Горкинъ самъ выложитъ весь щитъ филенкой тонкой, вощеной, подъ тонкiй самый паркетъ, самое тонкое мастерство, два дня работы ему придется. А нести тотъ щитъ на непокрытыхъ головахъ, шестерымъ молодцамъ изъ бань, все ровникамъ, а въ переднюю пару Василь-Василича поставить, съ правой руки, а за старшого на переду Горкинъ заступитъ самая-то голова всего дѣла, а росточку онъ небольшого, такъ ему подъ щитъ тотъ подпорочку-держалку, на мысокъ щита чтобы укрѣпить, - поддерживать будетъ за подставочку. И всѣ въ новыхъ поддевкахъ чтобы, а бабы-банщицы ленты чтобы къ щиту подвѣсили, это ужъ женскiй глазъ тутъ необходимъ, -Домна Панферовна присовѣтовала, потому что тутъ радостное дѣло, для глаза и прiятно. Василь-Василичъ тутъ же и покатилъ къ Филиппову, сговориться. А насчетъ печника, чтобы не сумлѣвался, пришлемъ своего первѣйшаго, и всѣ расходы, въ случаѣ печь разбирать придется, наши – понятно, не откажешь, въ наши бани, въ тридцатку, всегда ѣздитъ старикъ Филипповъ, парятъ его прiятно и съ уваженiемъ, - всѣ, молъ, кланяются вашей милости, помогите такому дѣлу. А слава-то ему какая! Чей такой крендель? - скажутъ. Как чей… филипповскiй, знаменитый. По всей Москвѣ гости разнесутъ.
Скоро воротился, веселый, руки потираетъ, - готово дѣло. Старикъ, говоритъ, за выдумку похвалилъ, самъ заинтересовался, сейчасъ же при немъ главнаго сладкаго выпекалу вызвалъ, по кренделямъ, печь смотрѣли, - какъ разъ пролѣзетъ, но только дубовой стружки велѣлъ доставить и возъ лучины березовой, сухой-разсухой, какъ порохъ, для подрумянки чтобы, какъ пропекутъ. Дѣло это, кто понимаетъ, трудное: говоритъ – государю разъ крендель подносили, чуть поменьше, - поставщика-то Двора Его Величества охватилъ Филипповъ! - такъ три раза все портили, пока не вышелъ. Даже пошутилъ старикъ: «надо, чтобы былъ крендель, а не дренделъ!» А выпекала такой у него, – и по всему свѣту не найти. Только, вотъ, запиваетъ. Да за нимъ теперь приглядятъ. А ужъ послѣ, какъ докажетъ себя, Василь-Василичъ ублаготворитъ и самъ съ нимъ ублаготворится, - Горкинъ такъ посмѣялся. И Василь-Василичъ крѣпкiй зарокъ далъ, чтобы въ ротъ ни капли.
*
Горкинъ съ утра куда-то подѣвался. Говорятъ, на дрожкахъ съ Андрейкой въ Мазилово покатилъ. А мнѣ и не сказался. А я почуялъ – ужъ не клѣтку ли покупать у мужиковъ, клѣтки тамъ дѣлаютъ, въ Мазиловѣ. А онъ надумывалъ соловья папашенькѣ купить въ подарокъ, а меня и не прихватилъ птицъ смотрѣть. А все обѣщался мнѣ, тамъ всякiя птицы собраны, ловятъ тамъ птицъ мазиловцы. Поплакалъ я въ мастерской, и погода такая, гулять нельзя, дождь съ крупой. Прiѣхалъ онъ, я съ нимъ ни слова не говорю. Смотрю – онъ клѣтку привезъ, съ кумполомъ, въ шишечкахъ костяныхъ, рѣзныхъ. Онъ увидалъ, что надулся я на него, сталъ прощенья у меня просить: куда жъ въ такую непогодь, два разъ съ дрожекъ падали они съ Андрейкой, да и волки кругомъ, медвѣди, насилу отбились отъ волковъ. А это онъ въ утѣшенiе. А мнѣ еще горше отъ того, и я бы отъ волковъ отбился, а теперь когда я ихъ увижу! Ну, онъ утѣшилъ: сейчасъ поѣдемъ съ тобой за соловьемъ, къ Солодовкину, мазиловскiе не годятся. Поѣхали на Зацѣпу съ нимъ. Ужъ совсѣмъ темнѣло, спать собирались соловьи. А Солодовкинъ заставилъ пѣть: органчики заиграли, такiя машинки на соловьевъ. Прямо, заслушались. Выбралъ намъ соловья, - «не соловей, а… «хвалите имя Господне» - такъ и сказалъ. Для Горкина только уступилъ, а то такому соловью и цѣны нѣтъ. Не больше чтобы чернаго таракана на недѣлю скармливать, а то зажирѣть можетъ. Повезли мы соловья, веселые. Горкинъ и говоритъ: «вотъ радъ будетъ папашенька! ну, и святой любитель, Солодовка, каменный домъ прожилъ на соловьяхъ, по всей Россiи гоняется за ними, чуть что прознаетъ».
*
Въ мастерской только и разговору, что про крендель. Василь-Василичъ отъ Филиппова не выходитъ, мастеровъ потчуетъ, чтобы разстарались. Ужъ присылали мальчишку съ Пятницкой при запискѣ, проситъ хозяинъ удержать вашего приказчика, всѣхъ мастеровъ смутилъ, дѣло портитъ, а главнаго выпекалу по трактирамъ замоталъ. Горкинъ папашенькѣ не сказалъ, свои мѣры принялъ, а Василь-Василичъ одно твердитъ: «наблюдаю… крендель… такой крендель, - всѣмъ кренделямъ крендель!» А у самого косой глазъ страшнѣй страшнаго, и вихры торчками, а языкъ совсѣмъ закренделился, слова портитъ. Прибѣжитъ откуда-то, ударитъ въ грудь кулакомъ – и пойдетъ: «Михалъ Панкратычъ… слава тебѣ, премудрому… подержусь-додержусь, покелича кренделя не сдадимъ … маковой росинки, ни-ни!» – кровь такая, горячая, и всегда душу свою готовъ на хорошее дѣло положить. Ну, чисто робенокъ онъ. Горкинъ говоритъ, душой-то, только порокъ такой. Наканунѣ именинъ пришелъ хорошими ногами, и глазъ ничего, спокойный, покрестился на каморочку, гдѣ лампадки у Горкина свѣтили, и говоритъ, шепоткомъ, какъ на-духу: «зачинаютъ, Господи баслови… взогнали тѣ-сто, пузырится… квашня больше ушата. Лучину подали нельзя лучше, мастеръ хвалитъ, только бы безъ закалу вышло». И покрестился опять.
А ужъ и поздравители стали набираться, дальнiе, все простота-бѣднота, которые у насъ работали, а теперь на какой-то пенсiи. Я уже понимаю на какой. Это папашенька имъ даетъ, только никто не знаетъ, мы только съ Горкинымъ. Человѣкъ двадцать ужъ набралось, слушаютъ Клавнюшу Квасникова, моего четыре-четверо-ю-роднаго братца, который божественнымъ дѣломъ занимается, только и всего: всѣхъ-то благочинныхъ знаетъ, протодiаконовъ, и всѣхъ архiереевъ, а ужъ о мощахъ и говорить нечего. Разсказываетъ онъ, что каждый день у него праздникъ, потому – на каждый день празднуютъ гдѣ-нибудь въ приходѣ, и всѣ именины знаетъ. Его у насъ такъ «именинникомъ» зовутъ, и еще «крестнымъ ходомъ», это его дядя Егоръ прозвалъ. Какъ птица небесная, и вездѣ ему кормъ хорошiй, на всѣ именины попадаетъ. У митрополита Iоанникiя протиснулся на кухню даже, повару просфору поднесъ, поваръ былъ именинникъ вчера, -святителей вчера праздновали въ Кремлѣ, Петра, Алексѣя, Iоны и Филиппа, а поваръ, - Филиппъ какъ разъ, такъ ему наложили въ сумку осетрины заливной, и пироговъ всякихъ, и леща съ налимьимъ плесомъ, а онъ самъ не вкушаетъ, а все по бѣднымъ носитъ, и такъ ежедень. И книжечку-тетрадку показалъ, всѣ у него тамъ приходы вписаны, и кого именины будутъ. А тутъ сидѣла Полугариха изъ бань, которая въ Ерусалимѣ была, она и говоритъ: «ты и худящiй такой, что по аменинамъ ходишь, и носъ, какъ у детела, во всѣ горшки заглядываешь на кухняхъ». А онъ смиренный, только сказалъ: «носъ у меня оттого такой, что всѣ меня за носъ водятъ, такъ всѣ и говорятъ». Значитъ, всѣмъ покоряется. И у него деньги выманиваютъ, благочинные-то подаютъ. И еще что сказалъ: «остерегайтесь барина, въ красномъ картузѣ ходитъ къ вамъ, по фамилiи Энтальцевъ, бывшiй баринъ, просфорокъ отъ него не принимайте». Что же оказывается! Горкинъ даже перепугался. Зашелъ онъ поздравить о. Копьева, именинникъ былъ, нашъ благочинный, и поднесъ ему просфору за гривенникъ, - отъ Трифона-мученика, сказалъ. Клавнюша-то не сказалъ благочинному, а онъ барина засталъ у заборчика, ножичкомъ перочиннымъ… просфорку… самъ вынима-етъ! – «Не, говори, говоритъ, къ обѣднѣ я опоздалъ, просфору только захватилъ у просвирни, а тамъ неловко безъ вынутiя, я за его и помолился, это все равно.» А благочинный и не замѣтилъ, чисто очень вынулъ частицу, и дырочекъ накололъ въ головкѣ, будто «богородичная» вышла. И стали мы съ нимъ считать, сколько завтра намъ кондитерскихъ пироговъ и куличей нанесутъ. Въ прошломъ году было шестьдесятъ семь пироговъ и двадцать три кулича, у него написано въ тетрадѣ. Ему четыре пирога дали, бѣдныхъ порадовать. Съ утра понесутъ отъ родныхъ, знакомыхъ, поставщиковъ, подрядчиковъ, а просвирокъ видимо-невидимо. Въ передней ужъ плотники поставили лавки и полки – ставить пироги. И чуланы очистили для тортовъ, похолоднѣй. Всѣмъ будемъ раздавать, некуда дѣвать. Антипушка цѣлый пирогъ получитъ, а Горкинъ куличики больше уважаетъ, ему главный куличъ дадутъ.
Прiѣхалъ Фирсановъ съ поварами, и Гараньку отъ Нитрова трактира вызвалъ дѣлать рѣдкостный соусъ изъ тертыхъ рябчиковъ, какъ у графа Шереметьева: и дерзкiй онъ, и рябиновки двѣ бутылки требуетъ, и съ поварами дерется, да другого такого не найти. Говорятъ, забралъ припасы съ рябиновкой и теперь на погребицѣ орудуетъ, чтобы секретъ его не подглядѣли. На кухнѣ дымъ коромысломъ, навезли повара всякаго припасу, всю ночь будутъ орудовать, Марьюшку выжили изъ кухни. Она и свои иконки унесла, а то халдеи эти святыхъ табачищемъ своимъ задушатъ, послѣ нихъ святить надо.
Пора спать итти, да сейчасъ Василь-Василичъ долженъ отъ Филиппова прибѣжатъ, - что-то про крендель скажетъ? И всѣ любопытствуютъ про крендель. Бѣжитъ, веселый, руками машетъ. - «Выпекли, Михаилъ-Панкратычъ, до утра будетъ остывать, вынимали при мнѣ изъ печи, самъ Филипповъ слѣдилъ за этимъ. Ну, и крендель! Ну, ды-шитъ, чисто живой. А пекли-то какъ… на соломкѣ его пекли, да заборчикомъ обставляли, чтобы не расплывался. Слѣдили за соломкой, стро-го… время не пропустить, какъ въ печь ставить… не горитъ соломка – становь! Пекли два часа… выпекала дрожью-дрожалъ, и не подходи лучше, убьетъ! Какъ вынули, всунулъ онъ въ него… въ крендель-то, во-какую спицу… - ни крошинки-мазинки на спицѣ нѣтъ, въ самый-то разъ. Ну, красота румяная... никогда, – говоритъ, такъ не задавался, ваше счастье. Велѣлъ завтра утромъ забирать, раньше не выпустятъ».
Отецъ и не ожидаетъ, какое ему подношенiе готовятъ, сговоръ у насъ такой. Горкинъ щитъ мастерилъ двѣ ночи, чтобы какъ нибудь не увидали. Андрейка рѣзьбу дѣлалъ – какъ кружева. Увезли щитъ-подносъ въ бани, когда стемнѣло. Горкинъ мнѣ по секрету довѣрился, разсказалъ, какъ все будетъ. Завтра, рано по утру, отъ ранней обѣдни, всѣ выборные пойдутъ къ Филиппову, – погода бы только не испортила кренделя… ну, въ случаѣ дождя накроемъ. Понесутъ на головахъ по Пятницкой, по Ордынкѣ, по Житной, а на Калужскомъ рынкѣ завернутъ къ Казанской, батюшка выйдетъ со святой водой, благословить молитвой и покропить. Всѣ лавочники выбѣгутъ - что такое несутъ, кому? А вотъ, скажутъ, хозяину благому», на именины крендель! и позавиствуютъ. А вотъ, заслужи, скажутъ, какъ нашъ хозяинъ, и тебѣ поднесутъ… отъ души даръ такой, никого силой не заставишь на такое.
Только бы дождя не было! А то сахарныя слова отмокнутъ – растекутся, и не выйдетъ «хозяину благому», а размазня. Горкинъ погоду знаетъ, ходилъ смотрѣть, какъ на небѣ обтсоитъ. Говоритъ, - можетъ, и дождя надуетъ, съ закату вѣтеръ. Ну, на такой случай, говоритъ, Ондрейка на липовой досточкѣ буковки вырѣзалъ, подвелъ замазкой и сусальнымъ золотцемъ проложилъ, на кренделѣ подадимъ: съѣдятъ крендель, а досточка та сохранится, для радости.
Три ящика горшановскаго пива привезли для народа и бѣдноты, а для гостей много фруктовой воды отъ Ланина, а для протодiакона Примагентова десять бутылокъ содовой и сельтерской, «редлиховской» - любимой: протодiаконъ всегда требуетъ – освѣжиться. Многолѣтiе будетъ за обѣдомъ возглашать и на ужинъ останется. Слабость у него въ трынку любитъ сыграть съ богатыми гостями, на тысячку рискуетъ, ну, ему и готовятъ освѣженiе. Завтра такое будетъ… и пѣвчiе прпоютъ, и хожалые музыканты на трубахъ придутъ трубить, только бы шубы не пропали, а то въ прошедчемъ году пришли какiе-то музыканты, «хотимъ, говорятъ, поздравить, для уваженiя», – кто-то двѣ шубы и «поздравили». И еще будетъ «удивленiе», – Горкинъ мнѣ пошепталъ, а еще, – вотъ ужъ ахнутъ! – особенное будетъ, – «будто весна пришла»? - «А вотъ,говоритъ, узнаешь», – такъ ничего и не сказалъ. Но что же это такое «весна пришла»?
А вѣдь такъ просто было, потомъ-то оказалось, – самое лучшее это было, если кренделя не считать и «удивленiя», – такое было – гости всѣ прослезились даже, никто и не ожидалъ. И такая тишина настала, – какъ было-то, – такъ всѣ и затаились, муху бы было слышно, какъ пролетитъ, да мухи-то уже всѣ кончились, осень глухая стала.
ИВ. ШМЕЛЕВЪ.
// л. 2 об.
Сегодня. 12 мая, 1940.
Источники текста
1942 - Именины: I. Преддверие // Париж, вести. – 1942. – 19 дек.(№ 28). – С. 2.; 26 дек. (№ 29). – С. 3.
1961 - Именины // Россия. – 1961. – 30 нояб.
1972 - Именины // Лето Господне. – Перепеч. с изд. 1948 г. – Буенос–Айрес: Наш журн., 1972. – С. 249–260. – (Сохранена пагинация Париж, изд.).
Текст печатается по прижизненному изданию 1948 г. в оригинальной орфографии и пунктуации.