Праздничные герои (РГБ 387.5.13)

Фонд № 387

И. С. Шмелев                                              Шмелев,

Картон № 5                                                 Иван Сергеевич

Ед. хран. № 13

                                               ʺПраздничные героиʺ — рассказ.

                                   [1910 ^ые ?]

                                   а) Ранняя редакция.

                                   Машинопись с авторской правкой                     4лл.

                        на л. 4 отрывок рассказа ʺПоездкаʺ.

Машинопись с авторской правкой.

б) Разрозненные листы разных вариантов       4лл. (1ч.)

 

ʺДогоним Солнцеʺ

и др. рассказы

книгоиздат–во писателей в Москве

[1916 г.]

Общее количество

листов

8

// карт.

а) Ранняя редакция.                       4 лл.

На л. 4 отрывок рассказа ʺПоездкаʺ.

Машинопись с авторской правкой.

// карт.

 

Праздничные герои.

/ изъ прошлаго /

 

Конечно, они были всегда, гдѣ–то жили, какъ–то ухитрялись протягиват<ь> долгій годъ, какъ–то бородлись[b], у каждаго было то, чего не было у обыкновенныхъ людей. И странно — всѣ они были одѣты не такъ, какъ всѣ.

Куда уйдутъ и откуда приходятъ. Теперь я знаю, куда они идутъ и откуда приходятъ. А тогда… тогда я самъ бы хотѣлъ пойти съ ними въ ихъ, мнѣ казалось, чудесную, полную всякихъ диковинокъ жизнь.

Въ парадныхъ комнатахъ позваниваютъ гулкіе звонки, простые колокольчики, что еще не вывелись въ старыхъ домахъ, каждый со своимъ особеннымъ звономъ, каждый со своимъ особеннымъ голосомъ и своимъ лицомъ. Теперь электрическіе звонки. Почтальонъ ли съ срочной телеграммой, проситель ли, важный ли дядя, появляющійся разъ въ годъ, священники ли съ кресто<мъ> — бѣжитъ дробный звонокъ, мертвый. И не знаешь — кто просится. А тогда[c]

Только пришли отъ обѣдни. На улицахъ еще рѣдко проносятся лихачи и на своихъ лошадяхъ, еще не всѣ дошли отъ церкви до дома, а у насъ въ парадной передней чуть шевельнетъ язычкомъ звонокъ, точно слегка задѣли его тряпкой. Это, конечно, нижній лавочникъ съ поздравленіемъ, старичокъ въ бѣлой вѣникомъ. Онъ вхожъ только раза три — четыре въ году по высокоторжественнымъ днямъ. Говоритъ онъ необыкновенно и не обыкновенно пахнетъ. Онъ разсказываетъ прибауточками, щуритъ глазъ своей бородой. А пахнетъ отъ него его лавкой, мятными пряниками винными ягодами, цареградкимъ стрючкомъ и тѣмъ сладковатымъ и вязкимъ духомъ, что еще остался въ бакалейныхъ рядаду[f]

Но эти меня мало интересуютъ. Пріѣхалъ д лторговецъ[h]

Но я знаю, что съ чорнаго хода набираются другіе люди, неизвѣстно откуда приходящіе. Я сбѣгаю и внизъ, пріоткрываю дверь въ кухню, загляд<ы>ваю. А Пискунъ тутъ. Тутъ. Онъ сидитъ на лавкѣ, возлѣ лохани, пов<->

// л. 1.

повящзанный[k] Правая рука у него рукавъ полушубка, туго затянутъ ремешкомъ набитъ у него дл<я> тепла тряпками и затянутъ веревкой.

Наверху прибавляется народу. Пришли люди — торговые въ непривычныхъ сюртукахъ, въ воротничкахъ, отъ которыхъ лица синебагровые. Сидят<ъ> за закусочнымъ столомъ очень парадные, говорятъ торжественно, сыкаютъ<.> Я знаю здѣсь есть мясники, какіе–то арендаторы, съ пышными волосами и голосомъ отъ котораго позваниваютъ рюмки на столѣ — регентъ церковнаго хора. Онъ запрокидываютъ головы, льетъ изъ рюмки, не донося до губъ, и морщась, словно понюхалъ чтото непріятное, тянется вилкой къ красны<мъ> ломтикамъ семги. Приходятъ священники и разсказываютъ, что они первы<е>.

А внизу, на кухнѣ, прибавилось замѣчательныхъ людей. Тамъ хохотъ. Конечно, появился Василь Сергѣичъ. Я опять заглядываю. Василь Сергѣичъ опять съ ящичкомъ и кускомъ вой сѣраго суконца. Это необыкновенный гость. Его пригласятъ въ залъ, передъ обѣдомъ, и онъ покажетъ всякіе штуки. Сейчасъ онъ откалываетъʺ[l]<.> Я слышу, какъ выкрикиваетъ онъ сиплы<мъ> баскомъ, точно треснутая тарелка:

— Онъ стоитъ передъ человѣкъ съ рыбкамиʺ[o] начинаетъ плакать и говорить:

— Ужъ такой–то мошенникъ…

Но она веселая, даже поетъ, послѣ обѣда, и потому, что ʺнаклюкаласьʺ<.> Всегда рядомъ съ ней сидитъ нашъ портной — онъ неспокоенъ. Пото[q] въ синей поддевкѣ, борода расчесана, въ ухѣ сережка почищена, волосы намаслены и расчесаны на двѣ стороны. Этотъ тоже съ подаркомъ. — рѣжетъ кубари<.> И знаю, что у него и сейчасъ или кубарь съ новымъ кнутикомъ, или какая–то особенная штука, которую онъ называлъ постомъ — щелкуныʺ

— Годи, я те щелкуновъ устрою…

Мнѣ стыдно почему–то дпоказытьчто[r] я жду щелкуновъ, я Не показываюсь,

// л. 1об.

а черезъ щель въ двери разглядываю гдѣ щелкуны. Ихъ нѣтъ. Мнѣ кажетс<я,> что нони должны быть большіе и неспокойные, живые. Но гриша[x] кошачья шапка, хотя онъ называетъ ее подъ–бобра. Онъ въ пальтецѣ не смотря на морозъ, въ зеленовато–желтомъ. Носъ у него синій, грушей, глаза бѣлые, когда говоритъ, будетъ прикрывать ротъ въ рыжихъ мокрыхъ усахъ рукой, которая покрыта рябью — гусиной кожей. Въ рукахъ у рванаго барина конвертъ.

Ихъ набирается много въ кухню, занимаютъ всю лавку, ждутъ, какъ у до[z]. Онъ изъ какой–то богадельни, его у насъ называютъ предсказателемъ. Онъ предсказалъ смерть и пожаръ.

Наконецъ приходитъ самый главный — Василь Сергѣичъ. Это — номеръ, говорятъ у насъ, магъ и вошебникъ. Онъ съ ящичкомъ и т. д.

Передъ обѣдомъ начинается смотръ. Отецъ сидитъ<.> Въ задней передн<ей> накрытъ столъ. Изъ кухни вызываютъ по одиночкѣ.

— Пискуна! —

Пискунъ едва подымается по лѣстницѣ, у него что–то не ходятъ ноги. Сломаны ли они или, какъ говоритъ самъ Пискунъ, — не слушаются. Онъ подтягивается на перильцахъ, лицо его какъ чумакъ, бородка подрагиваетъ.

Наклнецъ[aa], поднялся, трясетъ головой.

— Съ праздникомъ имѣю честь… поздравить, со днемъ Рождества Христова.

Ему подаютъ два рубля, угощаютъ водкой, которая въ зеленомъ штофѣ, но Пискуна не пьетъ. Онъ долго роется въ карманѣ, и вытягиваетъ в[bb] бумажку. Тамъ маленькая коробочки со стеклышками, подъ стеклышками малюсенькія разноцвѣтныя сахарныя яички, — какъ драже. Я стою и смотрю. Дзвольте ребеночку преподнести.

Какая коробочка! Я беру и убѣгаю въ столовую. Я и самъ бы хотѣлъ дать ему что–нибудь. Но что дать? У меня есть хрустальныя шарики въ[ff] въ бумажкѣ, съ башенкой. Она пьетъ рюмку, отказываетс<я>

— Пей, пей…

// л. 2.

Она желаетъ намъ очень многое. М<н>ѣ желаетъ — рости папашенькѣ–мамашкѣ на утѣху. Гдѣ она, выкормившая, меня? Вотъ теперь я могъ бы обнять ее, посмотрѣть какая она, спросить почему она была такая, почему у ней сынъ мошенникъ. И почему она такъ рѣдко ходила. Нѣтъ ее и[gg]

Появляется рваный баринъ. Онъ долго отказываея отъ рюмки. Он<ъ> теперь пересталъ–съ, и ни–ни… духу не выноситъ.

— Ну, а попробуй…

— Самое зло мое–съ… отошелъ совсѣмъ и боюсь. Сердце перегрѣло–съ.

— А вотъ–съ… собсвеннаго сочиненія дозвольте воспроизвести–съ…

Онъ вытаскиваетъ дрожащей рукой бумажку съ золотыми разводами, во заголовкѣ ангелъ розовый ангелъ и подъ ангеломъ золотыми буквами написано: Рождество Христово:

Эту бумажку я долго хранилъ и знаю стихи собственнаго трудолюбія. Тамъ есть такія строки:

                                               Пусть ничто за праздникъ этотъ

                                                           Не омрачаетъ торжества

                                               Вашъ почтительный проказникъ

                                                           Въ день Христова Рождества!

— Вотъ шельма! — говоритъ отецъ. — Проказникъ а! Ишь, какъ приладтлъ[hh]!

Смѣется и рваный баринъ. Онъ говоритъ, что имѣетъ честь получить ласковое наименованіе проказникъ и потому вставилъ, чтобы оживить стихъ. Онъ читаетъ еще другіе бумажки, приготовленные для другихъ домовъ. Но тамъ нѣтъ проказника.

Тутъ уже рваный баринъ чув[ss] подъ каждый шарики изъ пробки, и палочкой перегоняетъ ихъ всѣ подъ одинъ<.>

Опять машетъ и шарики пропали. Онъ вытаскиваетъ ихъ у меня изъ карман<а.> Потомъ ѣстъ салветку и вытаскиваетъ ее изъ сапога, какъ ни въ чемъ не бывало. Но тутъ раздается трубный звукъ въ сѣняхъ. Сѣни деревянные, промерзшія. Громъ рубъ особенно рѣзокъ. Въ окошко я вижу всѣхъ сзнако<->

// л. 2об.

 

мцевъ[xx], всѣ зажимаютъ уши и смѣются, но музыканты серьозны. Они играютъ по улицѣ мостовой, славься ты славься. Штучки на ѣлкѣ дрожатъ, звенятъ стекла. Но и подъ улицу Василь Сергѣичъ начинаетъ поплясывать въ передней. Его замѣчаютъ, выталкиваютъ на середку зала, и онъ тутуъ показываетъ все свое. Онъ какъ–то ерзаетъ на одной ногѣ въ присядку. Вотъ ужъ и прошелъ день. Прошли священники отъ разныхъ приходовъ. Побывали трубочисты.

Я уже ложусь спать. Бѣгутъ впечатлѣнія дня. И я думаю, гдѣ теперь они всѣ, эти удивительные люди. Куда они ушли. Чт то[eee] А морозы все такіе и жизнь строже и сумрачнѣй смотритъ. И кормилицы выкармливаютъ чужихъ дѣтей. Уж<ъ>

// л. 3.

— должно быть болото, въ рѣдкихъ кустикахъ можжевельника куколкахъ, въ кочкахъ, въ сѣрыхъ шапочкахъ ерника.

… А вонъ и Сундома — подумалъ — увидалъ Аэрмонскій среди поля снѣжнаго деревню, гдѣ была станція. — До города тридцать пять верстъ.

Въ деревнѣ звонъ сталъ веселѣй, звончей, прыглаи по навозу сани, встряхивали. Отъ кирпичнаго нижняго этажа земскаго станціи, у зеленыхъ творилъ желѣзныхъ лавки стояла тройка и сверкающіе никнлнмъ[fff] рѣзного задка сани.

— Барскіе — сказалъ Трофимъ. — Какъ дымятъ–то…

Подъ клубоми[hhh] — на время останова. Кучеръ–ямщикомъ, въ бобровой шапочкѣ, съ перышками, въ казакинѣ зеленаго бархата, съ лисьей яркой выпушкой по рукавамъ и вороту, въ бархатныхъ наушникахъ, въ серебряномъ поясѣ, сидѣлъ ходилъ кругомъ лошадей, взглядывая на окна верхняго этажа. Въ сторонкѣ подъ ветлами, держались стайкой человѣкъ десять мужиковъ.

— Сапуновскіе… — сказалъ Трофимъ, сдерживая рзскакавшуюся[iii] шершавую пару, точно стыдясь тройки и разодѣтаго кучера. — У ты, холера!...

Коренникъ разодралъ себѣ ротъ, взернувъ головой подъ дугой, оскалилъ крупныя въ розовыхъ деснахъ губы, и заржалъ на низенькихъ вятокъ, перебиравшихъ ножками подъ попонами. Вывернулъ голову и косилъ глазомъ.

И вятки лѣвая пристяжная тройки заржала тоненько–звонко и заплясала гладенькими копытцами. И коренникъ широкогрудый коренникъ встряхнулъ звонкимъ мягкимъ какъ изъ серебра наборомъ.

— Отсаживай, куда прешь! — сказалъ кучеръ.

— Дорога вольная… Не одной павлинѣ ходить… — хмуро сказалъ Трофимъ. — Вставилъ перо думашь какой я хорошій! Стой, холарера! —

— Чисто зайцы! — сказалъ кучеръ. — Побрить бы тебѣ ихъ въ паликмахерскую сводить…

Мужики посмѣялись и одобрили, а Трофимъ не сказалъ ни слова, вылѣзъ изъ пошевней, чтобы помочь податному, и проходя мимо кучера, толконулъ широкимъ плечомъ.

— Меня не вдивишь, солдатъ я! Самъ съ генералами чай пилъ…

// л. 4.

                                   б) Разрозненные листы

разныхъ редакций              4лл. (1ч.)

// карт.

Праздничные герои.

Тогда, въ далекіе годы дѣтства, они казались мнѣ необыкновенными, не похожими на обычныхъ людей. Конечно, они жили гдѣ–то, но гдѣ и какъ? Теперь я знаю, какъ они живутъ, и кто они, и почему такіе. А тогда… Тогда я и самъ хотѣлъ бы походить и пожить съ ними. Они какъ–будто вездѣ жиди[jjj], тамъ, за окнами.

Къ намъ они заявлялись на Рождество. Кажется, приходили и на Пасху. Но на Пасху — это не удивительно, а вотъ на Рождество, когда такіе морозы, а они заявлялись въ прюнелевыхъ ботинкахъ, въ легкихъ пальтишкахъ, кофтахъ, долго не могли начать разговоръ съ холоду, а попрыгивали въ ку<х>нѣ у печки, — это ярко осталось въ памяти.

Они приходили принести позравленіе съ высокоторжественнымъ днемъ и такъ далѣе. Говорили очень длинно и непонятно.

Откуда они приходили и куда шли — теп и кто они и какіе — теперь я хорошо знаю. А тогда… тогда я самъ бы хотѣлъ пойти съ ними въ ихъ, мнѣ казалось, чудесную, полную всякихъ диковинокъ жизнь.

Въ парадномъ позваниваетъ гулкій звонокъ, позваниваетъ по разномъ. Теперь уже въ рѣдкихъ домахъ остались эти милые старенькіе звонки, имѣвшіе каждый свой голосокъ. Теперь электрическіе, мертвые звонки. Теперь не узнаешь, что принесъ почтальонъ телеграмму, что пріѣхалъ богатый торговецъ лѣсомъ, который звонитъ накрѣпко, чуть не обрываетъ звонка, котораго боится этотъ звонокъ и голоситъ такъ, точно вотъ–вотъ разлетитъс[lll] родственница, бѣдная старушка, которая пришла поздравить и напомнить, что ее еще не стащили незамѣтно на кладбище. Теперь не узнаешь, что ничего не узнаешь по звонку. А тогда и въ окно смотрѣть нечего. Вотъ пришелъ звякнулъ звонокъ едва слышно, точно его случайно задѣли тряпочкой.

Это, конечно, лав[nnn] прибаутками, и па<х>нетъ винными ягодами, мятными пряниками и цареградскимъ стрючкомъ, сладкимъ и вязкимъ духомъ, который остался еще сохранился еще въ бакалейныхъ рядахъ. Онъ поздравляетъ съ высокоторжественнымъ, пьетъ чай въ прикусочку, и слушаетъ, что говорятъ другіе. О немъ забываютъ и онъ уплывает<ъ> незамѣтно. Потомъ звонокъ крѣпнетъ — являются люди солидные —. И чѣмъ дальше — храбрѣй звонитъ звонокъ.

Но эти знакомыя лица мало меня интересуютъ.

// л. 5.

Я знаю, что съ чернаго хода набираются люди совсѣмъ другіе, загадочные, неизвѣстно откуда появляющіемся. Я сбѣгаю внизъ, къ кухнѣ, пріоткрываю дверь и заглядываю.

… А, Пискунъ тутъ…

Онъ сидитъ на лавкѣ, возлѣ лохани, въ какой–то мохнатой кофтѣ, коткія[rrr] полсапожкахъ<.> И это для него должно быть вчера собирали старыя сапоги и брюки, вязали въ узелъ и отослали въ кухню. Я и узелъ вижу. Онъ лежитъ на оконѣ, совсѣмъ закрывъ свѣтъ.

… Пискуну дадутъ сапоги и брюки.

Рядомъ съ ними сидитъ безрукій Семенъ, плотникъ. Онъ въ черномъ полушубкѣ, съ цвѣтными прошивками по груди. Въ лѣвой рукѣ у него узелокъ съ деревянными кирпичиками. Это онъ принесъ намъ подарокъ, всегда одинъ и тотъ же. Правая рука у него полушубка набита мочалой и перетянута въ низу ремешкомъ — для тепла. Онъ потеръ руку<.>  У него руку съѣлъ антоно<въ> огнь. Какая–то неизвѣстная мнѣ женщина съ узелкомъ, въ тальмѣ съ висюльками, худая и желтая лицомъ. На колѣняхъ у ней мальчикъ съ меня, въ башлычкѣ. Смотритъ на[uuu] на щекахъ у него розо<в>ыя полоски.

А наверху что? пришли новыя лица, въ сюртукахъ, въ.[www] и морщится, словно пон<ю>халъ женыхъ перьевъ и поджавъ губы съ кислой гримазой тянется вилкой въ красныя ломтики семги. Тутъ все сюртуки, бѣлые воротнички, багровые въ бѣлыхъ воротничкахъ шеи. Всѣ стоялъ у закусочнаго стола и все крякаютъ<.> И мнѣ хочется крякнуть. И въ кряканьи этомъ чувствуется, что на дворѣ морозъ.

А что на кухнѣ, прибавилось ли. Тамъ хохотъ стоитъ. Значитъ, пришелъ самый главный, Василій Серѣичъ, изъ–подъ Дѣвичьяр<ъ> балаганщикъ<.> Я опять заглядываю. Онъ самый.

// л. 5об.

въ  золотыхъ разводахъ и написано кудрявыми быквами[xxx] синей краской: Рождество Христово.

— А вотъ–съ… дозвольте произвести… отъ собственнаго трудолюбія…

Онъ читаетъ долго, заложивъ руку за спину и потряхивая головой. А усы у него повисли и точно плачутъ.

                                         …И пусть ничто за этотъ праздникъ

                                         Не омачаетъ торжества!

                                         Поднесъ почтительно… про–каз–никъ!..

                                         Въ день Христова Рождества!

— Ахъ, шельма! Какъ приладилъ! Про–каз–никъ!!

Смѣется и подбитый баринъ. Онъ говоритъ, что имѣлъ честь получить ласковое наименованіе — проказникъ, и потому вставилъ для увеселенія, чтобы оживить стихъ.

И еще, и еще подымаются снизу, чтобы принести поздравленія. Много, разные, которые живутъ за окнами. Они получаютъ немного денегъ, рюмку–другую водки, и лица ихъ радостныя, и рюмки подрагиваютъ у нихъ въ красныхъ и блѣдныхъ пальцахъ. Они уходятъ и благодарятъ, унося въ своихъ узелкахъ что–то, уходятъ до слѣдующаго Рождества. Куда? Не знаю я.

Шумятъ въ залѣ. Здѣсь Василь Сергѣичъ изъ–подъ–Дѣвичьяго показываетъ фокусы. Онъ глотаетъ рюмки и вытаскиваетъ ихъ у меня изъ кармана, жуетъ салфетки, перегоняетъ какіе–то шарики подъ желѣзными колпачками, ѣстъ эти шарики, давится. Потомъ начинаетъ ходить на головѣ, крякаетъ уткой, мычитъ, пилитъ губами, наконецъ, проглатываетъ ножи, корчится и ножъ вываливается у него изъ штанины. Въ залѣ смѣются краснолицые подъ–Дѣвичье, гдѣ онъ ходитъ по балагану.

Гремятъ трубы въ сѣняхъ. Сѣни деревянныя, промерзшія, гулкія. Точно тамъ бьютъ стекла и ломаютъ стѣны. Это пришли музыканты, ʺпослѣдніе людиʺ, — говоритъ нянька. Они, будто, таскаютъ шубы, но ихъ все же пускаютъ. Тутъ и длинный, какъ оглобля, повязанный краснымъ шарфомъ, человѣкъ съ огромной мѣдной трубой, которая выше меня. Онъ дуетъ такъ, что мнѣ старшно, какъ бы не выскочили и не разбились его глаза. И старичокъ съ вытянутымъ, какъ у мыши, лицомъ, дующій въ маленькую трубу, и маленькій, толстенькій, въ зеленомъ сюртукѣ съ золотыми пуговицами, съ огромнымъ заплатаннымъ барабаномъ. Онъ бьеъ со всего маху култышкй, точно колетъ дрова. Всѣ зажимаютъ уши, но лица музыкантовъ старательно–серьозны. Играютъ — ʺПо улицѣ мостовойʺ и ʺславьсяʺ, а Василь Сергѣичъ

// л. 7.

ерзаетъ на одной ногѣ, вприсядку.

Вотъ и прошелъ день. Опять въ окна смотритъ морозъ, елочки на стеклахъ поблескиваютъ на звѣздахъ. Я ложусь спать. Снова проходитъ день, тихій теперь, въ молчаливыхъ фигурахъ. И думаю — гдѣ теперь они всѣ, эти удивительные люди? Куда ушли они, и что тамъ, куда они ушли. И придутъ ли еще когда… И еще годъ проходитъ, другой — проходятъ они, но все меньше, меньше. Сплыли куда–то…

Вытаскиваю изъ–подъ подушки коробочку съ пестрыми зернышками. Я еще и теперь вижу эти коробочки, со стеклышками. Ими торгуютъ торгуютъ изъ корзиночекъ старушки на уголкахъ. Тамъ въ этихъ корзиночкахъ, на вѣтру и пыли, ярко смотритъ пунцовая сахарная клубника, шоколадныя бутылочки, розовые пряники. Рѣдко встрѣчаю. Ушли и коробочки, и кормилицы, и подбитые барины, и Пискуны. Конечно, есть они всѣ, но въ домахъ я ихъ что–то не вижу. Можетъ быть ихъ убираютъ куда–нибудь, чтобы не шмыгали зря, не мозолили глазъ? Можетъ быть имъ всѣмъ назначили по теплому мѣсту? Можетъ быть, имъ какъ–ниуюдь подъ сурдинку надѣляютъ цѣлковыми, и они не прыгаютъ по морозцу? Многое иное пошло теперь. Пришли электрическіе звонки, сколько свѣта на улицахъ, и образцовый порядокъ, и ворота подъ наблюденіемъ, и нса[yyy] подъѣздахъ исправные швейцары. Да и не легко найти теперь черный ходъ. А морозы все тѣ же, а жизнь–то стала еще строже и сумрачнѣй смотрить. И кормилицы все выкармливаютъ чужихъ дѣтей. А хотѣлось бы и теперь встрѣтить мѣдную трубу, входящую смѣло въ чужіе дома — поздравить.

// л.8.