Христова всенощная

ХРИСТОВА ВСЕНОЩНАЯ 

 

Я прочелъ въ  газетахъ:

„Въ Общежитiи русскихъ  мальчиковъ (Шавиль, рю Мюльсо) квартетъ Н. Н. Кедрова будетъ пѣть  всенощную, 29 января, въ  субботу, 7 ч. вечера“.  

Я люблю всенощную: она завершаетъ день и утишаетъ страсти. Придешь въ церковь,  станешь  въ полутемный  уголокъ, − и тихiя  пѣснопѣнiя, въ которыхъ и грусть, и примиренiе, и усталь  отъ дня сего,  начинаютъ баюкать душу.  И чувствуешь, что  за этой  неспокойной, мелкой  и подчасъ  горькой жизнью творится иная, свѣтлая, − Божья  жизнь. 

„Господь  на небеси  уготова Престолъ Свой,

И Царство Его всѣми  обладетъ!“[i]     

И я поѣхалъ. 

Былъ  черный-черный  осеннiй вечеръ, съ дождемъ;  осеннее здѣсь всю зиму. Поѣздъ шелъ  изъ Севра,  по высотѣ. Въ черныхъ долинахъ, въ рѣдкихъ  и смутныхъ огонькахъ невидныхъ поселенiй,  бѣжали  золотыя ниточки поѣздовъ и гасли. Я глядѣлъ  въ черное окошко. Какая  тьма! Гдѣ-то  тутъ, въ чернотѣ, Шавиль  и рю Мюльсо: тамъ  наши  подростки-мальчики получили  недавно  надзоръ  и кровъ, − бѣдная  юная Россiя. 

Я глядѣлъ въ  глубокiя  черныя долины, на тихiе  огоньки въ  дождѣ. Чужое, темное… − и гдѣ-то  тутъ  будетъ всенощная,  и чудесный русскiй  квартетъ будетъ пѣть  русскимъ дѣтямъ. Онъ сейчасъ  ѣдетъ гдѣ-то,  подвигается въ чернотѣ къ Шавилю. 

Я вспоминаю  этихъ скромныхъ  сердечныхъ русскихъ людей. Недавно  они пѣли  въ Лондонѣ, Берлинѣ, въ Мадридѣ, въ Женевѣ, въ Парижѣ, въ Брюсселѣ, − по всей  Европѣ. Поѣдутъ въ Америку, въ Австралiю. Пѣли королямъ и лордамъ, великимъ мiра сего, во дворцахъ и роскошныхъ залахъ, въ салонахъ миллiардеровъ, въ  соборахъ и подъ небомъ,  десяткамъ и сотнямъ тысячъ, толпѣ и  избраннымъ, − очаровали русской пѣсней и молитвой,  пѣвучей душой  русской. А сейчасъ  отыскиваютъ во мракѣ  бѣдный русскiй прiютъ,  чтобы пропѣть  всенощную  дѣтямъ. 

„Тебѣ, Господи, воспою!“  

 Вотъ и Шавиль. За станцiей – темнота и  грязь. Русское захолустье вспомнилось. Гнилые  заборчики по скату,  ноги  скользятъ и вязнутъ. Гдѣ  же тут… рю Мельсо? 

Кто-то тяжко шлепаетъ за мною. Газовый  рожокъ чуть свѣтитъ. Одѣтъ онъ плохо. Должно быть старикъ  рабочiй. 

− Рю Мельсо… − перебираетъ онъ въ памяти. − Не слыхалъ я что-то… Мюльсо?.. Прiютъ… убѣжище? Не слыхалъ. 

Показываетъ дорогу  въ городъ: тамъ  укажутъ. 

Онъ идетъ серединой улицы: такъ ровнѣе. Шлепаетъ въ темнотѣ. Я пробираюсь тротуаромъ. Ямки, увязшiе  въ грязи камни. Лучше по мостовой итти, какъ старикъ. Онъ оглядывается, тутъ ли я. Останавливается, поджидаетъ:  боится, что я собьюсь. Я благодарю его: „не утруждайте себя, пожалуйста… я найду!“ Онъ, наконецъ, уходитъ. 

Иду и думаю: „Милый какой старикъ! съ работы идетъ, усталъ, и старается, чтобы я нашелъ рю Мельсо! Ну, что я ему?!“        

Улица  посвѣтлѣе. Перекрестокъ. Стоитъ на грязи старикъ, ждетъ меня. Дѣйствительно, рабочiй: въ копоти руки,  инструменты торчатъ изъ  сумки. Нарочно остановился, чтобы показать дорогу. Онъ уже  справился, гдѣ, Мюльсо. 

− А, вспомнилъ! Подъ  вiадукъ, и потомъ  направо. 

Есть  еще въ людяхъ  ласковость. Что ему я,  попавшiся ему въ темнотѣ?! Правда, онъ  старый, п р о ш л ы й. Я хотѣлъ бы  взять его  руку въ копоти и многое разсказать ему. И онъ  бы понялъ. Я сказалъ  бы ему, что на рю Мельсо  живутъ русскiя дѣти, подростки-мальчики,  которые много претерпѣли въ жизни; что у насъ  много-много такихъ, бездомныхъ… что добро  еще не ушло  изъ жизни; что  вотъ и онъ − добрый, душевный человѣкъ, и хорошо  бы намъ  какъ-нибудь  еще встрѣтиться  и поговорить по-душѣ; что  на этой рю Мельсо сейчасъ  будутъ пѣть всенощную, такую ночную службу, чудеснѣйшiя молитвы прошлаго; чтто сейчасъ  ѣдутъ сюда удивительные пѣвцы,  которыхъ онъ никогда не  слышалъ и не услышитъ… восхищенiе всѣхъ въ Европѣ,  душевные русскiе люди, и ѣдутъ  сюда они, въ темный Шавиль, чтобы пѣть  всенощную дѣтямъ. И старикъ  все бы понялъ. Многое  и безъ словъ  бы понялъ. А, русскiе?.. Кое-что  слыхалъ. Старый человѣкъ, душевный, п р о ш л ы й.

Вотъ и  Мюльсо, и домъ. Очертанiя  его въ темнотѣ широки. Многiя окна свѣтятся, въ этажахъ. Жмется у воротъ  кучка. 

− Здѣсь, должно быть?.. Самое это, онзъ! Говорятъ, Кедровы будутъ пѣть… 

− Да они же  въ Шатлэ сегодня, у нихъ концертъ… 

− Это ничего не значитъ. Разъ объявлено, что… Прiѣдутъ. 

Входимъ. На крыльцѣ  мальчики-подростки. Въ пиджачкахъ, въ воротничкахъ, галстучкахъ, − Европа. А лица  наши. 

Въ комнатахъ тѣсновато. Восьмой часъ. О. Георгiй  уже прiѣхалъ  изъ Парижа. Квартета еще нѣтъ. Понятно: сегодня  дневной  концертъ у нихъ, извѣстный „концертъ Колонна“, въ Шатлэ. 

− Прямо съ концерта  обѣщали. 

Половина  восьмого. Въ комнатахъ  тѣсновато, жмутся. Пришли  изъ Шавиля и съ окраинъ. Подъѣхали изъ Версаля, изъ Парижа. 

А вотъ, гдѣ будетъ  всенощная. 

Комната  въ три окна. У задней  стѣны  помостикъ. Вверху, подъ русскими лентами, − „Господи, спаси  Россiю“, − золотые слова  по голубому полю. Давняя, темная  икона Николая Чудотворца, − за триста лѣтъ. Теплится  зеленоватая  лампада, ночная, грустная. Вотъ она, русская походная  молельня, храмъ  бѣдныхъ, − во французскомъ  домѣ, при дорогѣ. 

„Стяжалъ еси  смиренiемъ высокая,

„Нищетою − богатая![ii]   

За черными, словно  сажей  замазанными окнами,  сверкаютъ въ грохотѣ поѣзда − Парижъ-Версаль. Вздрагиваетъ  огонекъ въ лампадѣ, единственный здѣсь  живой. Темный  Никола меркнетъ, яснѣетъ,  меркнетъ. 

Мальчики  строятся  рядами. А − квартетъ? 

Здѣсь. Прямо изъ Шатлэ, съ концерта. 

Вдумчивый  басокъ  слышится. Широкая, плотная фигура: Н. Н. Кедровъ, самъ  головщикъ, глава. Съ нимъ − его: К. Н. Кедровъ, И. К. Денисовъ, Т. Ф. Казаковъ. Четверо, всѣ: квартетъ. Съ дороги, изъ темноты, съ дождя. Всѣ – какъ надо, съ параднаго  квартета, изъ Парижа: бѣлоснѣжные воротнички и груди, черный  парадный блескъ. Лица… Ну, наши  лица. 

Смотритъ на нихъ Никола. Золотится изъ-подъ  русской ленты − 

„Господи, спаси Россiю“  

 Плечо къ плечу. Четверо. Квартетъ. Встали. Листуютъ ноты.

Смотрю на нихъ. Прiѣхали, славные  наши, молодцы. Изъ многотысячнаго зала, съ  блеска, − въ бѣдную эту  комнату, къ образу Николы, къ Россiи. Прямо − Парижъ, Шавиль, всенощная. Чудесно. Я знаю, что они любятъ тихое, святое, н а ш е.  Знаю, что ими  восхищается Европа. Чудо пѣсенъ  несутъ они, поютъ Россiю. 

„Господи, спаси Россiю“  

Только что блистающiй парижъ ихъ слушалъ. И вотъ − Шавиль, тихая  лампада, тѣсная  комната, мальчики. 

„Бла-го-сло-ви-ду-ше-моя,

„Го- о-о-о… спо-да…

Всенощная идетъ. 

„Свѣте тихiй

„Святыя Сла-а-авы,

„Безсме-ртнаго…  

 Всенощная идетъ, идетъ. Стою въ уголку,  зажмурясь. Идетъвсенощная. Россiя, въ Москвѣ, въ соборѣ… въ Новгородѣ… Кiевъ… Владимiръ… Суздаль… 

Шестопсалмiе. Читаетъ К. Н. Кедровъ. Какъ читаетъ!.. 

„Обновится, яко орляя,

„Юность твоя…[iii] 

Всенощняя идетъ. Далекая Москва, далекое… 

Открываю глаза. Какая простота, какая  скудность! Грустная лампада,  мальчики у черныхъ оконъ. Въ каждомъ, у каждаго изъ насъ въ недавнемъ − сколько! Дороги, однѣ  дороги, − бездорожье. И всѣ въ дорогѣ. Бездомные. И дѣти… Пока  Мюльсо. А дальше?.. 

„Хвалите Имя Господне,

„Хвалите, раби  Го-спода… 

Тихiй  хоралъ квартета. Всенощная идетъ, возноситъ сердце.

Хвалите! Бѣдныя  русскiя дѣти, хвалите  непрестанно. Съ вами − Господь. И бѣдная Россiя − съ вами − русскiе  цвѣта на лентѣ. И Никола − съ вами. Въ дорогѣ, всегда въ дорогѣ.  Ведетъ. И − доведетъ. 

„Яко благъ…

„Яко  въ вѣкъ ми-и-лость Его!  

Всенлщная идетъ…  

„Отъ Iоанна… Святаго Евангелiя… Чтенiе.

И каждое  слово − Свѣтъ. Не знаменiе ли это − дивное это Слово Iоанна, на новый день? на сей день?! Да, это, истинно, знаменiе, Евангелiе на сей день, глава 21, отъ Iоанна. Это − Христосъ пришелъ. 

„Дѣти, еда  что снѣдно имате? Отвѣчаша ему: ни.

„Онъ же рече имъ:  вверзите мрежу одесную  страну корабля… 

„Глагола ученикъ  той, его же любяше Iисусъ, Петрови: 

„Господь есть!“ 

И они узнали Его: „Господь есть!“[iv] 

Сердце томится, ширится. Что со мною? Вижу  тихо стоящихъ  мальчиковъ, склоненные  ихъ головы, черныя  окошки, за ними  бездорожье. Комната  чужого дома,  лампада свѣтитъ. 

„Изъ учениковъ же никто  не смѣлъ спросить Его: „кто Ты?“, зная, что  это Господь“. 

Онъ сошелъ  въ пѣснопѣнiяхъ и зоветъ. И это Его  восторженно  славитъ возгласъ: 

„Слава Тебѣ, показавшему намъ Свѣтъ!“ 

И это Ему, близкому,  поютъ тихо, ночными голосами: 

„Хва-лимъ Тя,  благосло-вимъ Тя…  

„Кла-няемся Ти, славословимъ Тя, благодари-имъ Тя… 

Это уже не  пѣнiе: это  сладкiй, благоговѣйный  шопотъ, молитвенная  бесѣда съ Господомъ. Онъ − здѣсь, въ этой  комнатѣ при дорогѣ, − Храмѣ: пѣснопѣнiе  претворилось  въ Слово, въ Бога-Слово. 

Это почувствовали  они, чуткiе  пѣснопѣвцы наши. И пѣли − самому Христу, явившемуся  здѣсь дѣтямъ,  при дорогѣ, въ  чужомъ Шавилѣ.

И дѣтямъ  говорилъ Онъ, какъ когда-то, давно-давно говорилъ Онъ  инымъ  д ѣ т я м ъ, при морѣ Тиверiадскомъ. 

Говорилъ  обездоленнымъ русскимъ  дѣтямъ,  въ комнаткѣ невѣдомаго дома, при дорогѣ: 

„Дѣти! еда  что снѣдно  имате?“[v]    

И то, что  почувствовали пѣвцы, что почувствовалъ я и иные,  здѣсь бывшiе,  что громко сказалъ, съ Животворящимъ Крестомъ въ рукѣ, съ радостiю и вѣрой, о. Георгiй: 

„Развѣ не почувствовали мы всѣ, слыша  это святое пѣнiе, этотъ даръ, принесенный  дѣтямъ, что воистину здѣсь Христосъ былъ съ  вами? Дѣти… пришелъ Онъ къ вамъ. Къ кому же  и притти Ему − здѣсь?“…  

Да Къ  кому же и притти Ему − здѣсь?!.. 

Сiяла лампада. Блистала лента: 

„Господи, спаси Россiю!“  

И четверо – клиръ церковный − новыми голосами  пѣли: 

„Взбранной Воеводѣ

„ПОбѣдительная!...  

Я былъ у Христовой Всенощной. Было чудо,  ибо коснулся души Господь. Явился въ звукахъ молитвъ чудесныхъ, животворящихъ душу. 

И переедешь ли – чего передать нельзя? Это − въ сердцѣ: горѣнiе и трепетъ.  

17/30 января 1927 г.

        Севръ.