ГОРОДЪ-ПРИЗРАКЪ
„Городъ чудный, городъ древнiй…“
Ө. Г л и н к а.
Городъ-призракъ. Онъ явился моей душѣ; нетлѣнный, предсталъ на небѣ. Ибо земля − чужая[i].
Я лежалъ на пескѣ, въ лѣсной тишинѣ залива. Смотрѣлъ на небо. Смотрѣлъ, защурясь, какъ сiяютъ на солнцѣ кусты золотого терна и золотого дрока. Бѣлое, синь да золото. Хмурыя сосны въ небѣ. Приливъ былъ въ силѣ. Плавная его зыбь плескала. Подъ шепчущiй плескъ дремалось…
Облака наплывали съ океана, невиднаго за лѣсомъ; ихъ рыхлыя снѣговыя груды громоздились за соснами, валились на ихъ вершины, пучились и клубились пышно. Быстро мѣнялось въ небѣ. Вотъ − выдвинулась гора, склонилась. За нею − городъ: холмы и башни. А вотъ, купола за куполами, одинъ надъ другимъ, рядами, какъ на гравюрахъ старыхъ „Святаго Града“: храмы надъ храмами, въ сѣрыхъ стѣнахъ изъ камня. Стаяло − и опять всклубилось. И вотъ, выпучился надъ всѣми куполъ, поширился, − и я уловилъ въ мгновенье: великая шапка витязя, шлемъ, − и шишакъ на немъ. Блеснуло въ глазахъ, по памяти: вотъ онъ, нашъ Храмъ московскiй! Христа Спасителя. Держался одно мгновенье, − и вытянулся языкъ по небу.
Я вспомнилъ широкiя дорожки сквера, кусты сирени и барбариса, изгороди подстриженной калины, рѣдѣющiя клумбы цвѣтовъ осеннихъ, церковныхъ, „крестныхъ“, − бархатцы, георгины, астры, − все широко, разгонисто, и все − до старыхъ, широкихъ ядлонь, до каменной ограды, завитками, − приземисто и плоско: все придавило Храмомъ. Въ золотомъ шлемѣ исполина, видный на всю Москву, совсюду блистающiй сiяньемъ, за многiя версты видный, со всѣхъ концовъ, онъ давитъ своею массой. Бродишь, бродишь вокругъ него, съ трудомъ поднимая ноги: такая тяга! Глядишь на стѣны, на куполъ, закрывающiй небо, и въ головѣ мутится, − такая сила!
Вечеръ сухой и ясный. Нелюдимые сторожа, въ сѣро-суконныхъ блузахъ, съ мѣдными бляхами, поливаютъ неторопливо клумбы. Такъ тихо, что шорохъ дальней поливки слышенъ. Свѣже пахнетъ водою, пылью, осенней сушью. За кустами щебечутъ гимназистки, но ихъ голоски чуть слышны: все глушитъ Храмомъ. Въ воздухѣ дотого прозрачно, что все Замоскворѣчье видно: надъ золотисто-зелеными садами сiяютъ колокольни, кресты, купола, окошки. Видны даже у крестиковъ цѣпочки, веревки на каланчѣ, черные шарики сигналовъ. Тамъ еще шумы жизни, а здѣсь − благодатно-тихо. Чутко-тихо. У великаго Храма всегда тихо.
Мосты хорошо отсюда видны: Каменный, Чугунный. Направо − даль, осеннiя Воробьевы Горы, въ позолотѣ, къ рѣкѣ − позеленѣе. Палочками бѣгутъ фонарики, и въ нихъ по солнцу. Отъ моста накатываетъ гуломъ, слышно даже отдѣльное копыто.
Внизу − рѣка, малая, простая, Москва-рѣка. Спятх на ней плоскодонки рыболововъ, блеститъ зеркально золотой шлемъ Храма. Утки плывутъ къ Замоскворѣчью, къ древнимъ хоромамъ Скуратова-Малюты. Вьются за ними серебристые дрожки.
Въ Храмѣ всенощная идетъ. Колокола переговариваются печальнымъ звономъ, одинъ за другимъ, рѣдко… − и вдругъ, всѣ вмѣстѣ, ударятъ разбито, скорбно. И опять, мѣрные удары.
Это Животворящiй Крестъ выносятъ.
Звонъ великаго Храма чудный: много въ немъ серебра, и мѣдь его по-особому пѣвуча: глухая, мягкая, будто земля взываетъ. Изъ мягкаго камня Храмъ, песчаный, свѣтлый. Стѣны его − все наше: память о собиравшейся ратными силами Росiи. Александръ Невскiй, Дмитрiй Донской, Владимiръ, Ольга… Какая даль! Высѣчено вѣками въ камнѣ. Бродятъ передъ стѣнами кучки людей заѣзжихъ, смотрятъ, читаютъ вязь. Долго, устало ходятъ. Трудно ходитъ у Храма: тяжелая его масса давитъ.
А вонъ и хранитель славы, святынь россiйскихъ, хранитель былыхъ страданiй, зерцало наше, − башенно-стѣнный Кремль, Надь тихой Москвой-рѣкой! И самъ тихiй. Вызолоченные орлы его на башняхъ блистаютъ въ вечернемъ солнцѣ, раскинувъ крылья. Орлы не хищные, широкiе и пушистые, − орлы Росiи. Соборы, башни, Иванъ Великiй, золотисто-серебряныя верха, кокошники, пузыри, оконца, башенки, теремочки, стрѣлки, городочки, кресты, кресты… шпиль золотой, дворцовый, кардинальская шапка на Сенатѣ, зубцы, зубцы… Сколько тамъ свѣта, блеска, зайчиковъ, искръ, игры! Сколько тамъ спитъ святого, крѣпкагои безсмертнаго, кровнаго нашего, родного, подъ сводами соборовъ полутемныхъ, тѣсныхъ, хоть и неладно, да крѣпко сбитыхъ изъ тесанаго камня! Тамъ Спасители почиваютъ, водители народа смутнаго, степного, лѣсового. Сколько тамъ цѣлости духовной, любви и жертвы! Петръ и Алексiй, Русь отъ татаръ хранившiе, Филиппъ, Царя за неправду обличавшiй, Гермогенъ, изъ узъ призывавшiй къ доблести и чести, умученный… Даль святая и свѣтлая, − изъ тьмы временъ, изъ лыка, изъ поскони, изъ скудости, − скромно глядитъ доселѣ. Святая крѣпость сложила какое Царство! Степными силами собрала, вязала лыкомъ, жилами сплетала, слезами спаяла, кровью. Тамъ лампады мерцаютъ кротко, послѣ пламени бурныхъ лѣтъ. Въ свѣтѣ вечернемъ, тихомъ, стелется голубой ладанъ − послѣ дымовъ-пожаровъ. И Спасъ Темный, неусыпнымъ взираетъ Окомъ. Что провидитъ Россiи въ даляхъ?..
Крестъ выносятъ, въ цвѣтахъ. Пѣнiе черезъ стѣны слышно. Перезвоны текутъ печально, мѣрно, − и вотъ, бьются колокола надрывомъ.
„Кресту Твоему поклоняемся, Владыко…“[ii]
Сумерки гуще. Замоскворѣчье гаснетъ, сады темнѣютъ. Но крестики колоколенъ четко видны на небѣ.
И Кремль гаснетъ. Великiй Иванъ_Звонарь еще блистаетъ смутно.
И здѣсь темнѣетъ; но свѣтлыя стѣны Храма будутъ бѣлѣть и ночью. И золотая шапка будетъ свѣтить мерцаньемъ.
И Царь мерцаетъ. Онъ грузно сидитъ на тронѣ, глядитъ за Москва-рѣку. У ногъ его спятъ орлы. Не спятъ: сторожко глядятъ, поднявши для взлета крылья.
Тяжелый, широкiй памятникъ. И царь тяжелый. Послѣднiй изъ Собирателей, Царь Мира и Державы. Царь мужицкiй. Съ крѣпкими кулаками, въ сапогахъ мужицкихъ, мужикъ лицомъ. Порфира Его громадна; трудна, тяжела Держава. Но руки крѣпки: держалъ − не гнулся. Мѣсто Ему − по Немъ: у Храма побѣдъ и мира, у русской силы. Сидитъ и глядитъ за рѣку, за Москву-рѣку, на прошлую даль степную, откуда валили орды. Россiя собрана, крѣпко сбита. Можно сидѣть, глядѣть. Мудрыя дали учатъ: тише ѣдешь − дальше будешь. И Онъ − сидитъ. Орлы сторожатъ концы: крылья для взлета подняты.
Облаковъ съ океана меньше, − ни куполовъ, ни башенъ. Голубое надъ лѣсомъ небо. Пора домой.
И я уношу съ собою призракъ чуднаго города. Я повторяю имя, негромкое и простое, мягкое −
Москва.
Покойная простота и сила. Бѣлый камень и золото.
„Кто, силачъ, возьметъ въ охапку
„Холмъ Кремля-богатыря?
„Кто сорветъ златую шапку
„У Ивана-Звоноря?...
Нетленное взять нельзя[iii]. Держитъ Господь въ Десницѣ времена и сроки, − и Ярое Око Его сожжетъ закрывшую Его тьму.
Вѣрю.