Крестный ход

КРЕСТНЫЙ ХОДЪ

 

Въ  лѣсной  тишинѣ залива, куда океанъ приходитъ  въ положенные  сроки, думаю я о прошломъ. И вотъ − бытiе, живое,  душа надъ  тлѣньемъ. Не безумное  мертвое  качанье, плесканье безсчетнымъ счетомъ,  свинцовая даль, пустая, − а Духъ ведущiй^[i] − святое  въ человѣкѣ.  

„… Иже вездѣ сый  и вся исподняяй…“^[ii] 

Въ  звонѣ ли сосенъ  чудится  мнѣ эта святая  Пѣсня, или это душа моя?.. Подъ  благовѣстх чужой  церкви слышу я  наши звоны,  наши  святыя Пѣсни. 

„Царю Небесный… Утѣшителю, Душе Истины…“!^[iii]

Тысячи голосвъ  поютъ, но единое  сердце  бьется. Тысячи голосовъ,  подъ небомъ. 

Небо  родное, блѣдною  синевой разлито, пухлыя  облачка на немъ. Свѣжесть первыхъ  осеннихъ дней, тѣни  прохладны, густы, но мягкое  солнце  грѣетъ. Астры  въ садахъ  подолгу  стоятъ  въ росѣ. Подсолнухи переросли  заборы,  головы  ихъ поникли. Рябины  обвисли  грузно, березы  засквозили, и тихими  вечерами  слышно, какъ  курлыкаютъ  журавли − на полдень. 

Закрою глаза − и вижу. 

Сталкиваясь,  цѣпляясь,  позванивая мягко, плывутъ  и блещутъ  тяжелыя  хоругви, святыя  знамена  Церкви. Золото,  серебро литое, темный, какъ вишни,  бархатъ грузныхъ шитьемъ  окованъ. Идетъ не идетъ, − зыбится океанъ  народа. Подъ  золотыми  крестами  святого лѣса  знаменъ  церковныхъ − гроздь цвѣтовъ осеннихъ: георгины, астры, − заботливо  собранные росистымъ утромъ  дѣвичьими  руками  московки  свѣтлоглазой. 

„Святый Боже, Святый Крѣпкiй… Святый Безсмертный…“^[iv]

 Святое идетъ въ цвѣтахъ. Святое − въ Пѣснѣ.^[v] 

Строго  текутъ кремлевскiя. Подняли ихъ соборы: Спасъ  на Бору, Успенье, Благовѣщенiе, Архангелы… Темное золото литое,  древнее серебро чернью покрыла копоть, сiянье скупо. Идутъ − мерцаютъ. И вдругъ − проснется и ослѣпитъ, изъ страшнаго  далекой  дали, − Темное Око взглянетъ. Благоволѣнiе или − гнѣвъ?  

Трудныя,  строгiя хоругви. Бородатые  мужики-медвѣди,  раскинувъ  косыя  плечи,  головы запрокинули въ небо,  ступаютъ  тяжелой ступью, бредутъ  враскачку,  будто  увязли  ноги. Тяжелы  древнiя хоругви: вѣка на нихъ. 

Старые храмы, новые, − всѣ послали. Цвѣтное, легкое-кружевное, въ новомъ, задорномъ блескѣ,  колетъ глаза  сверканьемъ. Молодостью  смѣется, заскакиваетъ  бойко,  бьется  стеклянно-звонко. И вотъ, − запнулось. Колышась,  грузно  текутъ кремлевскiя. Дошли, тяжело  мерцая. 

На золотыхъ крестахъ − вышкахъ, на окованныхъ мѣдью  древкахъ, по золоту  стрѣлъ сiянья − пышная  поросль спаржи, легкая,  какъ страусовы  перья, зеленымъ  дымкомъ  дымится.  Принесъ ее на святое дѣло  хозяинъ-огородникъ, что-то еще  хранящiй  за грудой своей капусты. И золотыя шапки подсолнуховъ,  позднiя солнца лѣта,  киваютъ  въ неспѣшномъ  ходѣ. Зеленое, золотое, − течетх  и течетъ, въ  топотѣ тысячъ, тысячъ, надъ непокрытыми головами въ блескѣ, надъ черными жаркими волнами. 

Подняты  надъ землей Великiя Иконы − древность. Спасовъ Великiй Ликъ, темный-темный, чернымъ  закованъ золотомъ, Ярое Око − строго. Пречистая, Богоматерь-Дѣва, въ снѣжно-жемчужномъ  платьѣ,  благостная,  ясно  взираетъ  лаской. 

„… Упованiе рода  христiанскаго,..“^[vi]       

И древнiй Корсунскiй  Крестъ сiяетъ  хрустальнымъ солнцемъ.  

„… и благослови достоянiе Твое… Побѣ-э-ды-ы… на  супротивныя да-а-руя…“^[vii] 

Взрывно  гремитъ, побѣдно  несется къ небу. Шумитъ океанъ народный, несмѣтную силу чуетъ: тысячелѣтiе  несъ знамена! 

„… прiиди и веселися въ ны…“^[viii] 

Льется  святая Пѣсня − душа  надъ тлѣньемъ. 

И гдѣ все это?!.. 

Я вслушиваюсь  въ себя. Поютъ…? Сосны  поютъ. Въ гулѣ  вершинныхъ иглъ слышится  мнѣ живое: потокъ и рокотъ. 

Этотъ великiй  рокотъ, святой потокъ − меня  захватили съ дѣтства. И до сегодня я съ  ними, въ нихъ. Съ радостными цвѣтами и крестами, съ  соборнымъ  пѣньемъ и колокольнымъ гуломъ, съ живою  душой  народа. Слышу  его отъ дѣтства − надземный  рокотъ Крестнаго Хода русскаго,  шорохъ знаменъ священныхъ. 

За тысячи верстъ − все слышу: течетъ потокомъ. 

Придетъ ли  Великiй День?^[ix] Въ солнцѣ и холодкѣ осеннемъ, услышу ли  запахъ травы замятой, горечь сырыхъ  подсолнуховъ, упавшихъ  въ ходу съ хоругвей, и этотъ  церковно-народный воздухъ,  который  нигдѣ не схватишь, − запахъ дегтя и можжевельника, теплаго воска и кипариса, чситца и  ладана, свѣжихъ цвѣтовъ осеннихъ, жаркой одежи русской,  души и тлѣна, − исконный воздухъ Крестнаго  Хода Русскаго,  вѣками  навѣки  слитый? Услышу  ли гулъ  надземный − русскаго  моря-океана?..  

Обрывки  святого сна. Сiяютъ  они кусками, − разбитая Икона. 

Съ далекой, чужой земли слышу я Крестный Ходъ, − страстной, незримый. Изнемогая, течетъ и течетъ  онъ моремъ къ  невиднымъ  еще стѣнамъ далекаго Собора,  гдѣ будетъ Праздникъ. Безъ звона  идетъ и безъ хоругвей, и Пѣсенъ святыхъ неслышно,  но невидимо Крестъ  на немъ. Подземный стенащiй  гулъ, топотъ уставшихъ ногъ,  бремя невыносимое. Но Спасово Око − яро. Оно  ведетъ. 

„Утѣшителю, Душе Истины…“^[x] 

Вслушиваюсь въ себя, спрашиваю нѣмою  мукой: будетъ  ли, Господи?!... 

Сердце мое  спокойно.