В дождь

В ДОЖДЬ

(Набросок из записной книжки)[i]

Дождь… дождь… Уже давно я не вижу кусочек синего неба, не вижу солнца… Глянешь в окно, – все оно серое, скучное. Да пришла ли весна? Пришла, но пришла без солнца. О, как холодно, как тяжело на сердце! А ведь есть и весна и солнце. Только дотянуться до этой медленной, серой мути и рвануть вглубь и вширь… сдернуть и открыть солнце. Силою мысли зажгу я солнце и синью затоплю серую муть! Слава Св. Силе, что в ее только власти помешать этому.

Ну, мысль… дай мне весну, солнце живое! И уж нет преград, и я снова в далекой-далекой дали, за сдерживающими тучи горами. И старое солнце – вот, и синее море – вот, и мохнатый лесовеж – как, вот ласково-бархотно щекочет радостно руки и серенькая воронушка домовито вспархивает в лавровишнях. И взгорье под тихими виноградными садами – вот… Вижу даже и соломенные крыши. Верба, старый хохла, что живет от своей коровы и садика на клочке. Он не знает смущающую душу, – ни политики, ни иных законов: знает разве одно, – хорошо жить, когда тебе не мешают жить. Стар Верба, и порвались поля его шляпы: стар-старо все в нем, но как же блестит и

55

поет всегда молодой по весне его сад, густо засыпанный цветами яблонь и груш, залитый белым и горьковатым морем черешень.

И скворцы уютно трещат над ним, на высоких шестах, и дубоносы пощелкивают костяными носами, – скорее бы зрели вишни! и давняя пара горлинок залетает сюда с синей горы, такой близкой, хоть и далеко до нее. А какое солнце! Будто и весь блеск, что уходил на Север, бросило оно на эти холмы и сады и ни один луч не переплескивается за горы, за темный Баб5. Все здесь. Ни один не уйдет на Север.

Я хочу долго-долго идти и приложить уста к этим золотистым отсюда камням старого Дем, жарким от солнца, чистым от вольных ветров. Я до боли хочу глядеть на орлов гнездящихся в недосягаемой круче скал. Вольно дышится на вершинах; чабаны, в овечьей шерсти, заложив черные кулаки за бездумные головы наигрывают губами песенку про десятую овцу, что даст им хозяин по осени, в день счета, про сладкое молоко, славно пузырящееся в кожаных мешках, про звезды над Пал. Гор., про снега и ветры, которые погонят стадо к лесам... Вольно дышется на вершинах! Здесь она, светлая свобода, которую не отымешь. Здесь кротки камни… и ласково-мягки провалы пропастей…

Полудикий чабан радушно поделится со мной пахнущей отарою брынзой. Полудикий чабан не осквернит душу, не захватит ее и не спросит – кто ты

//56

и во что веришь? Полудикий чабан любит волю и простор горных далей и не помешает глядеть на звезды. Я протягиваю ему, вольному стражу кроткого овечьего стада братскую руку, крепко жму его каменную ладонь и хоч. мне чуять6 всю великую боль и горечь, сказать ему, указывая на Пал.-Гору:

«Брат свободный вольный чабан. Бедны стада твои, тесен и убог твой шалаш; со псами говоришь ты, когда тебе скучно, и псы отвечают тебе глазами… Но не гляди туда, на Сев. за Пал.-Гору – дожди и холода там, и забиты грязью дороги, и реки жесткой мутью, и поля закутаны тоской и пусты и ввалившиеся глаза с ненавистью глядят и там, и вольная воля потерялась. А тут какое богатство, какое кроткое море волнующегося руна и как покойно глядят на тебя глаза твоего вечного стада… Дали откр(ываются) твоей душе?

Всюду дороги свободной мысли! Только-ли Демерджи? Это пустяк в беге мысли. Взмах в тысячу верст, – и вот она, которую ничто не пробьет, гранитная крепь черного по подножию Бабугана, над которым нависло, покачиваясь серебряное полукольцо месяца-младенца и вечерняя звезда вывешивает на палевом закате немерцающий бриллиант. Хмур, нелюдим Бабуган, но почему даже от него, темного тянет на душ. лаской? Вот пробираюсь каменными тропами в тихих лесах прямоствольных буков. В моей сумке постукивают черные сухари, звякает кружка на ремешке, ноги мои устали, – но как привольно и славно поет в груди смеется лесная тишь этих вечных камней.

//57

Где-то тихо лежат горные медведи, нестрашные. Знают они, чуют они, что пришел я поклониться горной глуши… А выйдет один на тропинку, потряхивая мшастой башкой, – и скажет ему измученная душа моя: «Зверь добрый! Друг я тебе, не подниму руку над твоею неведомой лесной жизнью, знаю самое дорогое твое, – жить, как знаешь. Вольны пути твои. То же – и мое дорогое. И разойдемся мы: ты в знаемую тебе лесную чащу, я же – все вперед, на кам. верш., где поют ветры!»

ШМЕЛЕВ И.С. СВЕТ ВЕЧНЫЙ. PARIS, 1968