Необходимый ответ

Необходимый  ответ. Газ. Русская мысль. 31. 5.  1947

 

НЕОБХОДИМЫЙ ОТВЕТ  

Письмо в газету  

 

25 мая,  вечером,  советское радио  оповестило,  что в новой  русской  антикоммунистической  газете  «Русская  Мысль», в Париже,  сотрудничает,  между другими  «фашистами»,  писатель Шмелев,  «работавший с немцами»  во  время оккупации.  Этот злой навет  я обязан опровергнуть. 

Фашистом я никогда не был и сочувствия  фашизму  не проявлял никогда.  Пусть мне укажут противное.  Где не  признается человек,  где нет свободы слова,  мысли и совести,  там нет души писателя. Но главное  не это, а − произвольное утверждение,  что я «работал  с немцами». А я утверждаю  совсем обратное: я работал против  немцев,  против преследуемой ими  цели − в отношении России. И приведу доказательства, 

Да,  я печатался  в «Парижском  Вестнике»: там  было напечатано  четыре  моих рассказа и одна  литературная  статья. Почему  там печатался?  А вот,  почему.  

Для сотен  тысяч  русских людей,  пригнанных  немцами в Европу,  не было русской газеты. Когда нарождалась газета  «Пар. Вест.»,  ее редактор просил меня  о сотрудничестве. Я спросил,  на чьи  деньги. − «На  русские,  начинаем  с нашими  3 т. фр. Массам  оттуда  нужна русская  газета». Я понимал,  что нужна, и что  им нужно в ней. Я решил − печататься,  для них.  Гооврить то,  что я говорил всегда, − о России, о ее величии, о ее  матеоиальном и душевно-духовном богатстве.  Немцы − и не одни они − искажли подлинный  лик  России. Писали,  что Россия − «историческое недоразумение», ни истории,  ни культуры,  великая  степь − и в ней  дикари.  Немцы показывали  этих «дикарей»,  возя  русских  пленных и пригнанных,  стойком на  камионах,  по Берлину,  одев  в отрепья… − «смотрите  дикарей!  мы несем  им культуру!..»  Это было.  Было и многое другое,  куда  страшней.  О сем дошло  и до русского Парижа.  Оставить  без ответа эту ложь? Мне  как бы  открывался случай,  в меру моих сил,  хотя бы в  узах,  скрутивших слово,  образно  опровергнуть  гнусную  клевету.  Я полагал,  что мои рассказы о родном  могут содействовать  этой цели. Я не  ошибся,  чему имеются  подтверждения. 

Я писал  подинную Россию,  пусть  былую, − но она  есть! − ту,  что дал в своих  книгах,  особенно в «Лете Господнем» и «Богомольи». Вначале я  напечатал «Чёртов  Балаган»,  раньше  печатавшийся  в «Возрождении»;  перечитал для  пригнанных  оттуда,  чтоб постигли чувство долга.  Пусть прочтут, о  чем  там  речь. Это ли «работа  с немцами?.. 

Я напечатал «Именины» − о русской душе,  о ее глубине и нежности,  о ее чутье к правде,  к Божьему, о ее ласковости,  о русском обилии,  размахе,  о благодарности за добро,  о ее песне… о ее прегрешениях и слабостях,  о ее покаянии… Пусть прочтут. Это ли − «работа с немцами»?!  

Я напечатал «Рождество в Москве» − о той же  русской шири,  о  вещном  и душевном богатстве, о тяге  к чистоте и красоте,  о самобытности,  о сильном бытии,  чем в праве  русские гордиться. Пусть  прочтут  и пусть тогда  дерзнут  бросить  мне грязное − «работал  с немцами»!..  Пусть  же знают,  что мои  русские друзья  в Берлине,  поняв  глубинный  смысл рассказа, хотели напечатать его  в тамошней  русской  газете;  но цензор-немец перечеркнул  красными  чернилами, до прорыва бумаги, сказав: «нам  это совсем не нужно!..» Потому  и «ненужно», что это − против немцев,  против их  злостно-пошлой  маски на  Россию. В Париже  «протащили»,  и я получил  отзвуки  признательности. Пусть  прочтут − может  быть поймут, какая  тут работа.    

Я напечатал  рассказ  «Почему так  случилось?» −  сложный, трудный  для постижения в беглом  чтении. Там − о России,  о преступлении  против  Нее.  Там покаяние  русского интеллигента. Но там  и апофеоз  русской простой  души,  русского «примитива», но  сколькими  головами этот  «примитив» выше  открывшихся  перед миром немцев!..  И это называют − «работал  с немцами»!..  

Не раз  предлагали  мне в Эмигр. Управлении  дать «что-нибудь поактуальнее». Я отвечал,  что не  пишу  для  пропаганды, «актуальности» в душе нет. На меня  косились,  задержали  на полгода  статью «Певец  ледяной  пустыни». Мне предлагали  возглавить  «литерат. отдел»  при Управлении и −  я отклонил. Предложили − «почетным  председателем», − ответил,  что не  ценю  почета. А когда  мне пришлось  просить  о визе за-гарницу,  для устройства  литературных дел,  ответили:  «когда же  вы дадите  что-нибудь  акту-альное?»  Я снова  заявил − не-спо-со-бен. Тогда  мне было сказано: «дайте  прошение  о визе… мы направим».  Ответа не  было. 

Я шел  на жертву,  работая в  такой   газетке. Но что  же делать? Хоть  через  вражий  орган «шептать»  правду… − поймут,  вздохнут,  хотя  бы слабый  лик России почувствуют.  Меня  читали − и были  благодарны. И  все это − никак не значит,  что я  «работал с немцами»:  моя  работа  шла  как  раз  вразрез  с их  целью. 

Легко, конечно,  было уклониться от  поганой  ямы… Но вот… − если  ребенок упал  в яму, воздержатся  ли  опуститься  в нее  из страха  загрязниться? Нет,  и не подумают о грязи,  опустятся,  чтобы помочь  ребенку. Мой  случай, − если взять  долг  писателя перед народом, −  трудней, сложней.  Я его понимаю так: если есть малейшая возможность  защитить  честь родины,  оберечь  ее чистое  имя от     издевательств, − надо  такой  возможностью  воспользоваться.  Что я и сделал.  Все,  что я писал за всю  свою жизнь, − навиду.  Пусть отыщут  хоть  в одном  словечке  «работу» на врагов,  а не на родину. Я писал  только о России,  о русском  человеке,  о его  душе и сердце, о его  страданьях. О его  страшной  беде. Только.  Против  России, за  Ее врагов − ни единого  слова не найдется. Это боль  русского  писателя о родном, −  для  тех,  кто  читать умеет, −  во всем творчестве. И это  знают  не только  чуткие  русские  читатели, но и  читатели  более, чем  «двунадесяти  языков».   

            

Май,  1947.  

Париж.