И. Шмелевъ.
Липа и пальма.
РАЗСКАЗЪ
СЪ РИСУНКАМИ.
Изданiе редакцiи журнала «ЮНАЯ РОССIЯ».
Москва, Большая Молчановка, д. № 18.
МОСКВА
Типографiя К. Л. Меньшова, Арбатъ, Никольскiй пер., д. № 21.
1912.
ЛИПА и ПАЛЬМА.
РАЗСКАЗЪ.
I.
Въ поляхъ кое-гдѣ еще лежали клочья талаго снѣга, а пологiй спускъ къ рѣчкъ уже зеленѣлъ молодыми побѣгами. Подымались на бурыхъ ножкахъ голубые подснѣжники и улыбались веснѣ. А она, шумная и зеленая, шла въ шорохѣ снѣговыхъ потоковъ.
Золотомъ вспрыснулись пуховики вербъ у рѣки, высыпая въ воду желтую пыльцу. Протянули на
- 4 -
сѣверъ гуси, въ черныхъ поляхъ съ крикомъ носились грачи.
За рѣкой, на пасѣкѣ, голые сучья черемухъ первые привѣтствовали выползавшихъ изъ ульевъ пчелъ. Подтянутыя за долгую зиму, выбирались пчелки на солнышко, вытягивали нетвердыя лапки, оправляли слабыя крылья.
– Прошла долгая ночь… – гудѣли затворницы. – Привѣтъ золотому солнцу!..
Голо и пусто было кругомъ. Но скоро черемуха распуститъ душистыя гроздья, вытянется желтый лютикъ на тонкой ножкѣ, потомъ…
Пчелки знаютъ, что будетъ потомъ…
Сирень раскинетъ кудрявыя кисти, мышиный горошекъ выброситъ фiолетовыя цѣпочки, въ лугахъ потянетъ медоносной кашкой, шиповникъ за пасѣкой. Осыплетъ себя розовымъ цвѣтомъ, а тамъ… запестрѣетъ гречиха, и липа повѣситъ золотыя сережки.
Вонъ, за рѣкой, на пригоркѣ, стоитъ она, черная, широко раскинула голыя вѣтви.
Всегда въ первые дни весенней жизни пчелы отправляются привѣтствовать свою старую, добрую липу.
Съ гуломъ пронеслись онѣ черезъ рѣчку и присѣли на вербахъ.
Подъ липой что-то сверкало.
– Солнце! – тоненькими голосками звенѣли первогодки. – Много, много солнцъ!..
– Это садъ, садъ!.. – глухо гудѣли старыя
- 5 -
пчелы. – тамъ и зимой – цвѣты… большiе, красивые…
– Зимой, когда такая долгая ночь? Тамъ также есть пчелы?
– Нѣтъ тамъ пчелъ, – прогудѣла старая пчелка съ поврежденной ногой. – Была я разъ тамъ, всѣ крылья избила о свѣтлыя стѣны.. насилу дорогу нашла. А цвѣты… мертвые тамъ цвѣты… Вотъ онъ, садъ-то, какой!..
– Зачѣмъ же онъ здѣсь?
– Никто не знаетъ. Липу, нашу добрую липу спрашивала я, – и она не знаетъ.
– На липу! на липу!
И тысячи пчелъ, гудя и звеня, понеслись на пригорокъ. Потянули шумной гурьбой надъ мелкими липками, прокатили надъ черными грядами огорода.
Ярко горѣли стекла оранжереи.
– Осторожнѣй! – кричали старыя пчелы. – Садъ! садъ!
За блестящей прозрачной стѣной острые молодые глаза видѣли что-то чудесное.
На черныя дали, на горячее солнце глядѣли сотни цвѣтовъ, прильнувъ къ стекламъ. Тюльпанчики мило поглядывали розовыми и желтыми (?)амии; блѣдные ландыши нѣжной семейкой, (?)лись, грустили на лѣсной волѣ; хрупкiе, точно форфоровые, гiацинты недвижно стояли за ними; облитыя бѣлорозовымъ цвѣтомъ азалiй, какъ разные кусты шиповника и калины, прятались въ глубинѣ зеленаго тихаго сада.
- 6 -
Цѣлое море цвѣтовъ! Оно было такъ близко и ново, такъ манило къ себѣ. И странно: цвѣты были мертвы. Они точно спали, эти красавицы, въ своемъ хрустальномъ гробу.
Какъ вѣтеръ, неудержимо неслись молодыя пчелки, бились въ блестящiя стекла и падали на кирпичный карнизъ чудеснаго сада. Оглушенныя, онѣ безсильно царапались на холодной, влажной землѣ.
– Весна! весна! – шумѣли веселые голос. – Здравствуй, милая липа!
И липа проснулась.
Вѣтерокъ набѣжалъ съ поля, завертѣлся въ голыхъ вѣтвяхъ, и липа вздохнула:
– А-а-а-а… весна… весна… – задрожало въ бурыхъ побѣгахъ.
…Кррр-а-а!.. крр-а-а! – кричалъ грачъ, чинившiй на вершинѣ гнѣздо.
И кричалъ такъ задороно, что выходило – Ур-ра!..
– Это хозяинъ сада? – спрашивали молодыя пчелки.
– Нѣтъ, это грачъ. Онъ ломаетъ сухiя вѣтки.
– Пор-ра!.. пор-ра! – кричалъ грачъ. – Ур-ра!..
И работа кипѣла во всю.
А пчелки кружились надъ липой, гудѣли въ вѣтвяхъ, заглядывали въ щели коры и дивились, какая ихъ кормилица-липа черная и корявая, такая же черная, какъ и земля.
_________
- 7 –
II.
Зарокоталъ блокъ, отворилась дверка оранжереи и появился садовникъ. На немъ былъ измазанный землей фартукъ и рыжiй картузъ. На сморщенномъ, какъ комокъ потрескавшейся глины, лицѣ торчала рѣденькая, клинушкомъ, бородка. Въ рукѣ онъ держалъ пожелтѣвшiй листъ пальмы.
– Отжилъ… чисто!.. Теперь замѣсто метлы…
Онъ швырнулъ листъ и сѣлъ подъ липу, у столика.
– Загудѣло… – вслухъ разсуждалъ онъ, раскуривая трубку. – Никакъ пчела пошла!.. Эге! пчела и есть… Ну, ты! швыряйся еще!.. Завозился…
…Кра!.. Кра!.. – кричалъ грачъ, ломая сучья.
– И што-жъ такое это за весна!.. Вѣдь эт-то чтотакое! – разговаривалъ самъ съ собой садовникъ, попыхивая трубкой. –Сейчасъ эт-то грачикъ …(?)тся, шельма… Оретъ, а весело… Живая душа.
– Р-радъ! р-р-а-адъ!.. – захлебывался грачъ, …(?)я въ вершинѣ.
Радъ былъ и Иванъ Степанычъ. Вотъ уже съ недѣлю поджидалъ онъ грача, оглядывая утрамъ гнѣздо на липѣ. И вотъ только сегодня утромъ, на зорькѣ, прибылъ запоздавшiй грачъ.
– Тукъ-тукъ-тукъ… – стукнулъ садовникъ по …(?) и досталъ кусокъ ситнаго. Оравшiй грачъ …(?) и, сдѣлавъ крутой поворотъ, опустился въ сторонкѣ.
- 8 -
– Не забылъ, бестiя!... Ну-ну, иди… Виляй хвостомъ-то…
Переваливаясь съ боку на бокъ, грачъ подошелъ вплотную, взялъ кусокъ и унесъ на липу.
– Ну, а ты, старая, какъ?.. Ну-ка… кА-акъ ты!
Онъ сорвалъ почку, прикинулъ на рукѣ и раскусилъ.
– Эге! въ сокъ пошла… та-акъ… Теперь самая настоящая оранжерея пойдетъ… природная. Ни мыши не боится, ни солнышка… Не, то что нѣжная плантацiя… Стеколъ не надо… Теплы-ынь…
Онъ попыхивалъ трубкой и слушалъ весну.
А она творила великое, невидимая и могучая. Гудѣли пчелы, тянулись изъ земли соки, а когда налеталъ вѣтерокъ, слышно было, какъ дышала черная липа, отогрѣваясь на солнцѣ.
Затрещало что-то въ воздухѣ.
– Стой! Вотъ и я, вотъ и я! Холода задержали!
Это пара скворцовъ прилетѣла въ скворешникъ, на липу.
– Ага! – крикнулъ грачъ. – Какъ дѣла?
– Поживемъ – увидимъ! Ну, скворчиха, чего разсѣлась! нечего носикъ-то чистить… Ж-живо у меня!..
Налетѣлъ вѣтерокъ, закачалъ скворешникъ, заговорили вѣтки, и липа вздохнула.
. . . Хо-ро-шо… Какъ я рада…
– Р-рада-не-рада, а принимай! – кричалъ грачъ.
Да, липа была рада.
Долгой зимой все вокругъ спало, спала и она
- 9 -
и стонала во снѣ, когда вихри гудѣли въ вѣтвяхъ. Морозъ рвалъ ея кору, снѣгъ забивалъ глубокiя морщины. Рѣдко-рѣдко ворона уныло кричала съ вершины, да иногда, по ночамъ, прибѣгалъ бѣленькiй зайчикъ, точилъ снизу кору. Но кора была толстая, зайчикъ чуть-чуть покусывалъ снизу, и былъ этотъ зайчикъ такой жалкiй и маленькiй, что липа сама бы нагнула къ нему болѣе тонкiя вѣтки.
Но сонъ одолѣвалъ ее.
_________
III.
Выдалась тихая ночь, такая тихая, что, кажется, было слышно, какъ ударили по побурѣвшимъ вѣткамъ старой липы блѣдные лучи мѣсяца и пали рѣшеткой на землю.
Спали скворцы, только грачъ иногда вывертывалъ носъ: не проспать бы.
Какъ зачарованная, стояла на взгорьѣ все еще черная липа. Она чувствовала, какъ тянулись въ нее могучiйе соки, каък что-то живое бродило въ ней.
Она ждала…
Пчелы давно не залетали къ ней, только жуки гудѣли въ тихiя сумерки майскихъ вечеровъ.
– Пор-а-а! пор-ра! – днями кричалъ надоѣдливый грачъ.
- 10 -
Чему пора? Ну, конечно, пора развернуть молодыя листья.
Ивы давно стыдливо зеленѣютъ надъ рѣчкой, одѣлись березки; стройные тополя давно шумятъ: зеленые…
Сейчасъ, сейчасъ…
Холодомъ поблескивали стекла оранжереи, – точно вода тамъ. Тихiе цвѣты печально глядѣли въ море луннаго свѣта. Что-то зеленое и темное сонно стояло за ними.
Липа знала, кто это зеленый и темный. Она знала давно большую вѣерную пальму. Она знала, что скоро вывезутъ ее на колесахъ на воздухъ, подъ ея широкiя вѣтви, чтобы укрыть отъ солнца. И жалѣли ее.
Эта молчаливая пальма не знаетъ, каък пчелы поютъ трудовую пѣсню, какъ бьютъ изъ земли бодрящiе соки, какъ бываетъ легко, когда къ осени отпадаютъ золотые листья, и какъ сладко заснуть послѣ трудового лѣта.
И, когда прилеталъ играть вѣтеръ, липа царапалась вѣтками въ стекла, точно хотѣла сказать:
– Идите сюда, на воздухъ!
Но не отвѣчали на зовъ обитатели стекляннаго сада.
Новая волна сока ударила съ силой въ вершину, и тихая ночь одна слышала:
. . . Трррр…
И потемнѣло внизу.
- 11 -
Лопнули почки, и черная липа перестала быть черной.
– Ага! – крикнулъ проснувшiйся грачъ.
_________
IV.
– Ай да старая!.. Какъ распушилась… – сказалъ на утро Иванъ Степанычъ.
Онъ поглядѣлъ на термометръ и принялся выставлять горшки и кадушки. Кудрявые лавры скоро вытянулись стройной аллейкой. Укрытая отъ яркаго солнца стѣнкой оранжереи, пышно пылали камелiи; на припекѣ набирали бутоны вѣтвистые олеандры.
Съ помощью парня садовникъ вывезъ изъ оранжереи пальму. Она была такъ широка и такъ высока, что пришлось связать листья и везти на телѣжкѣ бокомъ.
– Поддерживай, Миша!.. грѣха бы не вышло. Ишь ее, идола, какъ развезло…
– Ничего, Иванъ Степанычъ… вылѣзла… Чисто береза!..
– Бе-ре-за… Скоро на выставку повеземъ.
– Глядѣть, значитъ…
– Знамо не ѣстъ. Медаль будетъ.
– Ме-даль?.. За што жъ медаль-то?
– А за красоту. Прямо… каланча! Бери-ка пилку.
Онъ посмотрѣлъ на липу и покачалъ головой.
- 12 -
– Не подходитъ. До сука доросла… Рѣзать придется. И сукъ-то здоровый… Э-эхъ!.. Что дѣлать? Маленько тебя покараемъ, старая… Эхъ!..
Тяжелый сукъ, только что выбросившiй молодыя листья, дрогнулъ, поникъ и рухнулъ.
– На-ка… замажь срѣзъ-то!
Пальму поставили подъ липу и развязали крону. Она была, дѣйствительно, красива, но казалась чуждой со своими широкими, изрѣзанными листьями и волокнистымъ, шишковатымъ ствовломъ. На широкомъ просторѣ она была чужда и землѣ, отдѣленная отъ нея деревянной кадушкой.
– Уфф!.. запарила она меня, – ворчалъ Иванъ Степанычъ, набивая трубку. – Что уходу было! Что денегъ пошло!.. Прошлый годъ задарма на выставку таскали, не дали ничего. Нонѣ опять… листъ съ поврежденiемъ… Корешки-то у ей тово… потому на парàхъ гонимъ…
Онъ махнулъ рукой.
– Нѣтъ, ты ее сейчасъ на припоръ солнца выставь!..
– А што?
– Сейчасъ прожгетъ. Тамъ вотъ, гдѣ она родомъ-то, тамъ можетъ, а здѣсь прожгетъ. Вотъ ты и пойми климàтъ!.. Ото всего отвыкла.
_________
иллюстрация
- 14 –
V.
У скворца вывелся пятокъ скворчатъ, и онъ съ утра до ночи кружился въ окрестностяхъ, добывая кормъ. Вечерами онъ отдыхалъ на скворешнѣ и выдѣлывалъ такiя трели, хлопая крыльями и вертя головой, что даже скворчиха сердилась.
– Шелъ бы спать-то ужъ… время!..
Такъ и въ этотъ вечеръ; когда вывезли пальму, скворецъ заливался на разные голоса и самъ себя слушалъ.
Что-то зашуршало внизу, какой-то неясный лепетъ. Привыкшiй къ голосамъ природы, скворецъ смолкъ, услыхавъ незнакомые звуки, нагнулъ голову, но ничего не замѣтилъ и закатился снова.
– Штрр… – громче и настойчивѣй снизу.
Скворецъ струсилъ и, оглядываясь на гнѣздо, спросилъ:
– Что такое? Не вижу…
– Замолчите!.. штррр…
И пальма чуть колыхнула широкимъ листомъ подъ вѣтромъ.
– Штррр… – передразнилъ скворецъ по привычкѣ.
– Уродъ!..
– Ур-р-родъ! – снова передразнилъ скворецъ.
– Грубый уродъ! Такой же, какъ это дерево.
– Гру…
- 15 -
Онъ хотѣлъ, было, передразнить, но понялъ, что ругали липу, на которой онъ жилъ, на которой всегда находилъ мухъ и жучковъ. Раздраженный, онъ опустилъ голову внизъ и вызывающе крикнулъ:
– Что-о?.. Вы здѣсь кто такой?..
Пальма не удостоила отвѣтомъ.
– Она изъ стекляннаго сада, – тихо шепнула липа, когда вѣтерокъ заигралъ ея зелеными язычками. – Это пальма.
И въ тихомъ шелестѣ слышалось почтенье.
Ну скворецъ видалъ виды и не унимался:
– Только-то! такъ пусть же и убирается въ стеклянный курятникъ! Ж-живо!
И принялся такъ свистать, шипѣть и мяукать, что даже скворчиха замѣтила:
– Ты бы полегче… разбудишь…
– Ладно! Я ее пропеку! Я ей листочки-то…
Онъ спустился на нижнiй сукъ липы и началъ скрипѣть.
Но пальма молчала.
– Эй ты, изъ стекляннаго дома!
Все кругомъ спало. Послѣдняя запоздавшая пчелка снялась и полетѣла за рѣчку.
– Иди, ночь на дворѣ… У-у… – сердито ворчала скворчиха.
Скворецъ поскрипѣлъ еще немного, пошипѣлъ и юркнулъ въ скворешню.
_________
- 16 -
VI.
Смѣняясь жарами, перепадали дожди. Огромный свѣтлозеленый листъ выбросила стройная пальма, а въ концѣ iюня и липа покрылась душистыми молочно-золотыми цвѣтами.
Скворецъ уже поставилъ на ноги первый выводокъ, ввелъ обманомъ въ стаи молодыхъ воробьятъ, на попеченiе старыхъ, и пѣлъ цѣлыми днями, поджидая, когда скворчиха выведетъ второе семейство.
У грача давно подросли грачата, и старый хлопотунъ пропадалъ въ лугахъ и поляхъ, изрѣдка залетая на старое пепелище за хлѣбомъ.
Съ ранней зари до вечерней гудѣли на липѣ пчелы, качались на тонкихъ цвѣточныхъ ножкахъ. Отяжелѣвшiя отъ добычи, онѣ едва отлетали, добродушно трубя, отдыхая на изгородяхъ, по дорогѣ на пасѣку.
Обвѣшання гроздьями золотистыхъ цвѣтовъ, тихая и довольная стояла липа въ благодатномъ величiи.
– Вотъ она, наша рѣдкость... Взгляните!
Къ липѣ подходилъ хозяинъ съ гостемъ. Изъ оранжереи вышелъ Иванъ Степанычъ.
– Липа! – весело крикнулъ скворецъ. – Про тебя!
Гость подошелъ и внимательно оглядѣлъ пальму, стукнулъ палкой по кадкѣ и важно сказалъ:
– Хороша! Кончики листьевъ только… того…
- 17 -
– Ничего не сдѣлаешь… сохнутъ, – вздохнулъ хозяинъ. – Оранжерея низка… Думаю пристройку дѣлать…
– Стоитъ… Такая красота! Здѣсь пустите пристройку?
– Нѣтъ, тамъ у меня посажены яблони по склону. Думаю здѣсь. Придется липу долой…
– А-а… Дерево знатное.
– Но страшно тѣнить оранжерею. Рѣжемъ-рѣжемъ, а простору нѣтъ.
– Какъ? – закричалъ скворецъ, хлопая крыльями. – Пилить липу? А мой скворешникъ? а грачъ? а пчелы? Липа! тебя хотятъ долой изъ-за этой дылды!.. Разбой!
Вѣтерокъ налетѣлъ съ луговъ, вздрогнула липа и посыпала золотую пыльцу.
– Что это кричитъ такъ? скворецъ? – спросилъ гость.
– Такъ точно-съ… – уныло сказалъ садовникъ. – Скворчикъ-съ…
Гость и хозяинъ ушли. Иванъ степанычъ покачалъ головой и усѣлся подъ липу.
– Э-эхъ! – вслухъ раздумывалъ онъ. – Понимаешь ты много! Поглядѣлъ бы ей въ корни, какая въ ней суть… А чѣмъ я виноватъ? Прѣтъ и прѣтъ… А скажи!.. прямо лучше пачпортъ бери, вотъ какое дѣло… Вѣдь медаль ждутъ…
Онъ вздохнулъ и посмотрѣлъ въ могучiй шатеръ липы.
- 18 -
– Эдакую-то красоту, и пилить!.. Духъ-то, духъ-то какой!
Онъ зажмурилъ глаза и потянулъ носомъ.
– Мастика!..
_________
VII.
Липа сыпала свою пыльцу, точно лила золотыя слезы.
– Ну, это еще погоди! – не унимался скворецъ. – Я ее сейчасъ…
Онъ разлетѣлся и клюнулъ листъ пальмы. Но кожа была такъ толста, что ничего не вышло.
– Я-то куда? Я привыкъ здѣсь! Сюда ни одна кошка не заберется… И вотъ… пожалуйте!
Разнеслась печальная вѣсть. Воздухъ дрожалъ отъ гула: летѣли рои.
– И все черезъ нее! – кричалъ скворецъ, кружась на листьяхъ пальмы. – Стой! вотъ, никакъ, грачъ летитъ… Эй, кумъ, слыхалъ?
– Зна-ю… зна-ю… – хрипѣлъ грачъ. – Какъ такъ? Какъ такъ?
– Это она, проклятая дылда! Тѣсно ей!..
– А? она?! такъ это она? – крикнулъ грачъ и сразмаху упалъ на широкiй листъ пальмы, чтобы сломать его. Но листъ опустился, и грачъ очутился внизу.
– Ничѣмъ не возьмешь! – не унимался скворецъ. Клюй ее, грачъ, бей ее, лупи!..
- 19 -
Грачъ рванулъ носомъ волокна, но накололся на шипъ.
– Ну ее! ну ее! – закричалъ онъ, тряся головой.
– Пчелы, бросьте вы дѣло! – кричалъ скворецъ. – Жальте ее, бейте!
Пчелы осыпали листья золотымъ дождемъ, повисли живыми гирляндаи. Листья чуть опустились и пальма стала еще пышнѣе.
– Солнце! пали ее, жарь! – почти задыхался скворецъ.
Но солнце обливало все ровнымъ свѣтомъ.
– Зачѣмъ? – зашептала липа. – Будетъ то, что должно быть. Рѣшитъ судьба.
Она посыпала пыльцу и разлила такой ароматъ, что у скворца даже голова закружилась.
– Такъ вотъ же тебѣ!
– Невѣжа! – зашуршала пальма. – Вы запачкали чѣмъ-то мой листъ.
– Ха-ха-ха! – закатился скворецъ. – Они этого не любятъ!
– Слушай ты, глупый болунъ! Ты не знаешь, кто я.
– И знать не хочу!
– А ты не перебивай, – сказалъ грачъ. – Мы все разберемъ.
– Мои славные братья растутъ въ жаркихъ странахъ. Тамъ жгучiе вѣтры и такъ сухо, что ничто не растетъ тамъ. И мои братья даютъ и людямъ, и птицамъ плоды, сладкiе… слаще, чѣмъ эти пустые цвѣты… этой липы.
- 20 -
– Знаю! – крикнулъ скворецъ. – Мы финики знаемъ! А ты докажи, какой отъ тебя толкъ?
– Кра-со-та.
– Та-та-та! – передразнилъ скворецъ. – Это что такое?
– Невѣжда! Не понимаетъ, что есть красота! Это, когда прiятно для глазъ.
– Она прiятна для глазъ! Грачъ!
– Мои братья…
– Вретъ она! Сколько лѣтъ живу, никакихъ братьевъ не видалъ! – кричалъ грачъ. – Мое гнѣздо! Что будетъ съ…
– Вретъ, вретъ! – скрипѣлъ осипшiй скворецъ. – Да я всю ея стеклянную стѣну расшибу… Я всѣхъ скворцовъ соберу!.. Я…
– Не надо… – грустно шептала липа. – Будетъ такъ, какъ нужно.
Надвинулась ночь, и споръ кончился.
_________
VIII.
Иванъ степанычъ безпокоился. Онъ еще при пересадкѣ замѣтилъ, что одинъ изъ главныхъ корней пальмы началъ подопрѣвать.
Въ полный разливъ соковъ пальма еще будетъ держаться, но зато къ осени “окажетъ себя“, а
- 21 -
къ веснѣ можетъ и совсѣмъ захирѣть. Хоть бы и выставки додержались. Хозяинъ ужъ всѣмъ разсказалъ, что ожидаетъ медали. И вдругъ ничего!
– А при чемъ я? Натура у ей деликатная. А баринъ все свое: гони и гони на парáхъ. Вотъ тебѣ и пары! Вотъ тебѣ и “летнiя камин-со-рiя!..*) Вотъ липа, – это я понимаю… А вотъ нѣжное-то воспитанiе…
Къ нему подошелъ блѣдный, тоненькiй мальчикъ въ туфелькахъ и матросскомъ костюмчикѣ.
– Андрей Василичу почетъ-уваженiе… молодому хозяину. За цвѣточками пожаловали7
– Да. Мама велитъ розъ къ обѣду. Есть у васъ?
– Это можно-съ… настригемъ-съ… И что это вы, Андрей Василичъ, тощенькiй все такой и ножки у ваъс тощiя? Хлѣбца бы черненькаго побольше кушали… Да вотъ бѣгали бы побольше. Съ ребятками… раковъ ловить…
У блѣднаго мальчик аблеснули глаза.
– Мама не велитъ. А они знаютъ про “Лисицу и виноградъ?“
– Какъ сказать? Лисицу-то, чай, видали… А вотъ про виноградъ-то… некогда имъ… Съ малыхъ лѣтъ въ трудѣ утруждаются… И я такъ располагаю, сударь, что по опыту судьбы, въ трудѣ себя соблюдать, вообще, не приспособленъ къ
- 22 -
дѣлу, плохо тому человѣку будетъ, сударь… плохо.
– Почему плохо? – спросилъ задумчиво мальчикъ.
– Да такъ. Указанiе судьбы. Придетъ горе-нужда, а у него руки-то только для мыла приспособлены. Да вотъ, сударь, хоть пальму взять. За стекломъ произрастала и не можетъ ни супротивъ чего выстоять. Дунь на ее сейчасъ сиверкомъ, – и крышка ей. А вотъ природное-то дерево, – онъ постучалъ по липѣ, и во вѣки не сгибнетъ. – Такъ-то вотъ и человѣкъ, барчукъ! Ну, пойдемте, я вамъ розъ настригу.
_________
IX.
Пришли наниматься на покосъ косцы. Пришли издалека, въ липовыхъ лапоткахъ, съ перевитыми соломай косами. Подвалили толпой прямо съ дороги и расположились въ тѣни подъ л ипой.
– Найматься, земляки? – спросилъ Иванъ Степанычъ, пившiй чай подъ липой.
– Оно самое. Вотъ отдохнемъ маленько… Сморило.
– А это у васъ што жъ такое будетъ, со стеклышками?
– Для цвѣтовъ, ранжерея.
– А-а… Цвѣты сажаете... Ишь, какое устрой-
- 23 -
ство!.. Вотъ бы тебѣ, дядя Митрiй, избу такую! – засмѣялся косецъ.
– Ну ее! чисто гробъ хрустальный. Ни бревнушка. Въ ей замерзнешь.
– Печи топимъ, – сказалъ Иванъ Степанычъ.
– Печи? Стало, заморскiе какiе цвѣты-то? Денегъ, чай, стоитъ?
– Много. Въ карманѣ не унесешь. Такъ что тыщи двѣ даже…
– Э-эхъ, па-а-ря… А для чего все это самое?
– Для глазъ! Къ обѣду ежели…
– Ѣдятъ? – удивился косецъ.
– Ну во-отъ!.. Для взора, для духа… Рождество возьмемъ… снѣгъ… А я въ самую метель могу предоставить.
– Можешь? Ужели вправду?
– Могу. Такъ что хризантемъ могу… азалеи тамъ, нарцисфлора плена называется. Резеда одурата… Канвулярiю мужались, по нашему – ландышъ… все могу!
– Ишь ты! А такъ, примѣрно, ромашку тамъ… березку зеленую… Можно?
– Нѣтъ. Нашъ цвѣтъ не выноситъ прикрышки. Привольный нашъ цвѣтъ.
– А это што? Цвѣтъ тоже будетъ? – указалъ одинъ изъ косцовъ на пальму.
– Пальма. Лета-нi-я ка-мор-со-нiя! – съ важностью выговорилъ Иванъ Степанычъ. – Изъ юга родомъ.
– А-а… длинная… Съ теплыхъ мѣстовъ?
- 24 -
– Обязательно. Зонтичная пальма.
– А-а… Зонтики дѣлаютъ изъ ея, стало быть?
– Нѣтъ. На балы для украшенiя. Будто садъ въ домѣ.
– А цвѣты бываютъ у ей?
– Нѣтъ, она у насъ не можетъ. Не тотъ климатъ.
– Та-акъ.
– Сотъ пять стоитъ, ежели кто охотникъ.
– Со-отъ пять?!
– Да. самая моя забота. Главнѣе всего. Строгое дерево.
– Такъ при ей состоишь? – съ усмѣшкой спросилъ дядя Митрiй. – При деревѣ, сьало быть, состоишь? хо-хо-хо…
– Ну и состою!..
Мужички засмѣялись. Иванъ Степанычъ покраснѣлъ и ничего не сказалъ больше.
– Ну, прощенья просимъ.
И мужички тронулись.
Разговоръ раздосадовалъ Ивана Степаныча.
– “При деревѣ состоишь!“ Развѣ они понимаютъ! – успокаивалъ онъ себя.
Но когда взглядъ его останавливался на липѣ, сосало на сердцѣ. Эхъ, сгибнетъ, даромъ сгибнетъ. И голо будетъ кругомъ, и чайку не попьешь въ удовольствiе, и Веселаго гула пчелъ не будетъ, и грачъ не прилетитъ, и скворецъ…
_________
- 25 –
Х.
– Ур-ра! – крикнулъ раннимъ утромъ скворепъ. – Увезли! Увезли!
Пальмы не было: ее увезли на выставку.
Вечерами мужички приходили съ работъ, отдыхали подъ липой и вспоминали о своей деревнѣ. И липа осыпала ихъ отмиравшими лепестками. А какъ-то вечеромъ собралась даже цѣлая толпа изъ деревни.
Одинъ изъ косцовъ, старичокъ въ лапоткахъ, сладилъ изъ коры липы дудочку, провертѣлъ дырочки-лады и заигралъ пѣсенку, печальную и тягучую. И плакались звуки въ вечернемъ небѣ, и хватали за сердце.
Молча сидѣли слушатели поъ липой, задумчиво попыхивалъ трубочкой Иванъ Степанычъ; и заснувшiй, было, скворецъ встрепенулся, высунулъ голову и слушалъ. Онъ зотѣлъ перенять, присвистнулъ и смолкъ: и его захватила печаль.
… И-и-и-и-а-а-а-э-э-э… – плыли въ вечернихъ сумеркахъ жалуiеся звуки, тянулись въ небо и гасли.
И-эхъ вы, бѣ-ды-ны-ы-е-а…
Да си-ро-тли-и-вы-ы-е…
Си-и-ро-о-тли-вы-ы-е-а,
Да не-е-при-и-вѣ-ѣ-тны-ы-е…
Да, такъ и выпѣвала дудочка, ясно, точно говорила. Такъ слышалось Ивану Степанычу. А мо-
иллюстрация
- 27 -
жетъ быть, онъ пѣсню такую зналъ; можетъ быть, и старичокъ зналъ эту пѣсню. Но, казалось, что не старичокъ играетъ эту пѣсню: было темно подъ липой, и не разобрать, кто играетъ. Казалось, что-то живое притаилось тамъ и плачетъ.
Какъ уснувшая, стояла тихая липа. И она слушала. Игралъ старичокъ, и плакала дудочка, пѣла о вьюгахъ и метеляхъ, когда все занесено и мертво, спятъ поля и лѣса, одинъ мѣсяцъ гуляетъ въ небѣ, да морозъ потрескиваетъ. Потомъ пѣлъ старичокъ веселѣе, и чуялась пѣсня жаворонка, шопотъ весеннихъ водъ подъ снѣгомъ… И опять тоска.
И такъ хорошо игралъ старичокъ, что даже на барскомъ дворѣ услыхали, и пришелъ съ няней мальчикъ, бѣленькiй и тонкiй, и слушалъ…
Эта пѣсня перебѣжала за рѣчку, на пасѣку, и пчелы услыхали ее.
– Кто-то плачетъ. Это тамъ, гдѣ наша липа…
– Этó цвѣты стекляннаго сада.
– Нѣтъ, это липа… Она скоро умретъ.
И на пасѣкѣ стало тихо.
И грачъ, ночевавшiй въ ближней рощѣ, слушалъ тоскливую пѣсню и думалъ, что скоро надо собраться къ отлету.
Вечеръ выдался тихiй и грустный. И спать не хотѣлось. И долго еще сидѣли косцы подъ липой и говорили о своей деревнѣ.
Проникли печальные звуки и за стекла оранжереи. Тихiе стояли цвѣты и слушали.
- 28 -
Орхидеи свѣсили волшебные башмачки, язычки и губки на длинныхъ стебляхъ, спали въ своихъ влажныхъ коробкахъ, и грезился имъ пышный тропическiй лѣсъ. Толстокожiе кактусы, распаленные за день солнцемъ, недвижно стояли подъ колючими шапками. Пестролистые папоротники мирно дремали въ насыщенной парами атмосферѣ стекляннаго дома. А подъ открытымъ небомъ лили горькiй миндальный запахъ бѣлорозовые олеандры и, склонившись къ землѣ, искали тихую воду тропическихъ рѣкъ.
И для нихъ тосклива была пѣсня липовой дудочки.
Время шло. Скворецъ выращивалъ уже второе семейство и цѣлые дни проводилъ на лугахъ, возлѣ стадъ. Вечерними зорями въ сѣтчатыхъ стайкахъ носился онъ, а къ ночи засыпалъ въ прирѣчныхъ кустахъ. Близилось время отлета.
Косцы покончили съ сѣномъ, получили расчетъ и ушли.
И уже не плакалась дудочка подъ липой.
_________
ХI.
Медали на выставкѣ не дали, а присудили лишь почетный дипломъ. Не дали потому, что кончики листьевъ немного подсохли. Но въ общемъ пальма выглядѣл недурно и выбросила еще одинъ листъ.
- 29 -
Пристройку оранжереи откладывали со дня на день, такъ какъ баринъ былъ въ отъѣздѣ.
Какъ-то къ вечеру Иванъ Степанычъ пилъ чай подъ липой. Она уже роняла цвѣты. Изъ-за оранжереи выглянулъ мальчикъ.
– А я къ тебѣ, Иванъ Степанычъ. Вотъ что…
Блѣдный мальчикъ шелъ на цыпочкахъ, оглядываясь на домъ. Оглянулся и Иванъ Степанычъ.
– Вотъ что… Правда, что ее скоро срубятъ?
– Липу-то? Правда. А што?
– Такъ… – сказалъ со вздохомъ мальчикъ. – А гдѣ тотъ старичокъ, который игралъ на дудочкѣ?
– Ушелъ. Домой, въ деревню ушелъ… въ деревню.
– И дудочку взялъ?
– Взялъ. На память взялъ. Будетъ она тамъ плакать, наша липушка.
– А развѣ она можетъ плакать?
– Дудочка-то? Можетъ. Такъ-то плакать можетъ!.. Отъ живого дерева…
– А-а… Ахъ, да, да… вѣрно! Знаешь, Иванъ Степанычъ? а она плакала, вѣдь… Когда мы ужинали тогда на террасѣ, а тотъ старичокъ игралъ въ дудочку, то мамочка такъ вотъ сдѣлала руку… подложила къ лицу и говоритъ: “ точно кто плачетъ“…
– Такъ, такъ… Это возможно.
– Да. И знаешь что?.. Она мнѣ тогда приснилась.
– Кто? дудочка?
- 30 -
– Нѣтъ, не дудочка, а липа наша. Будто она большая – большая, какъ… какъ дубъ Мамврiйскiй…
– А-а… Кверкусъ американа…*) Знаю.
– Нѣтъ, не “американа“… А вотъ Авраамъ-то сидѣлъ… въ Ветхомъ Завѣтѣ…
– Ага. Ну?
– Ну, и будто она огро-омная… и играетъ… какъ труба…
– Занятно. А что я вамъ скажу, барчукъ… Вѣдь это наша липа прощаться съ вами приходила. Вѣрно! Это бываетъ. И вотъ какъ, я вамъ объясню, быва-аетъ… – всегда! Да вотъ со мной было разъ… зимой. Лежу я, значитъ, при ранжереѣ и сплю… Такъ-съ… А росла у насъ… Ка-акъ ее?.. Да… корифа… умбра-ку-ли-фи-ра австралисъ… такая американская пальма… Сортъ важный. И пришло ей время помирать.. Такъ-съ.
– Помирать?!
– Да. Пришла пора помирать. Корень у ей отгнилъ. И всѣ-то дни горевалъ я… а ничего подѣлать нельзя.
– Ну? Ты говоришь – лежишь?.. Ну?
– Да. Ну и лежу. И вдругъ вижу, быдто всѣ они… – онъ указалъ на цвѣты оранжереи – качаться стали, будто вѣтромъ ихъ. И вдругъ она… корифа-то… умбра-то… кэ-экъ зашевелитъ, кэ-экъ листьями эдакъ вотъ… зама-а-шетъ!.. И вдругъ
- 31 -
Изъ ея бу-тонъ!.. Огрома-аднущiй бутонъ вышелъ на зеленой ногѣ… и раскрылся, каък пламень. Цвѣтъ такой. Ужъ обрадовался же я! А черезъ недѣлю посохла. А это она прощаться, значитъ, приходила и цвѣтъ свой природный мнѣ показала… за уходъ. Вотъ и липа-то. Глядѣть – и не чувствуетъ она ничего, а ежели проникнуть, она чу-уетъ…
– Чу-етъ?.. она?
Мальчикъ вдумчиво посмотрѣлъ на липу.
– Еще какъ чуетъ-то! Вотъ и плакалась она скрозь дудочку-то. Да-а… Много на свѣтѣ чудеснаго, барчукъ.
Мальчикъ посмотрѣлъ вверхъ и сказалъ едва слышно:
– А, можетъ быть, она… и сейчасъ слышитъ… а?..
Онъ прикоснулся щекой къ щелистой корѣ.
Ничего не сказалъ старый садовникъ и тоже поглядѣлъ кверху. Такъ они оба сидѣли молча и думали каждый свое. Тайна, большая тайна стояла надъ ними, тайна жизни, никѣмъ неразгаданная.
Тяжелый вздохъ вырвался изъ груди блѣднаго мальчика.
– И-и-ванъ… Сте-па-нычъ… Ты ее… не руби… не руби ты ее, Иванъ Степанычъ…
– Э-эхъ! Не руби… Да вѣдь вѣлятъ! А вы вотъ что… Мамашенькѣ-то бы сказали про нее, что зачѣмъ, молъ, ее рубить. Можетъ, пальма-то наша… можетъ, скоро ей конецъ.
– Какъ конецъ?
- 32 -
– А вотъ какъ корифа-то. Возьметъ да и того… А ужъ липу-то не воротишь.
– Андрюша! – крикнули со стороны дома. – Мама зоветъ!..
_________
ХII.
Былъ августъ въ серединѣ. Падали холодныя росы. Тянулись осеннiя паутинки. Красное солнце вспыхивало въ туманахъ. Шумныя стаи будили тревожнымъ крикомъ встававшее утро. Пчелы спѣшили править разбитые соты. Вереница гусей протянула на югъ, предвѣщая морозы*).
Забеспокоился Иванъ Степанычъ. Онъ перекатилъ пальму къ оранжереѣ, но поставить было нельзя.
– Какъ подросла-то! Попортишь отъ потолка, листъ желтѣть станетъ отъ пара. И баринъ-то задержался.
– Э-эхъ! Нѣтъ, Миша, назадъ волоки. Будемъ закрывать пок анна ночь.
И пальму поставили на прежнее мѣсто.
Когда солнце садилось, Иванъ Степанчъ внимательно вглядывался въ термометръ. А когда
- 33 -
роса или багряный закатъ обѣщали свѣжую ночь, пальму закутывали парусиной. И она стояла въ морѣ луннаго свѣта, каък большое бѣлой привидѣнiе, и летучiя мыши бились въ нее сразлету.
Вскорѣ прiѣхалъ хозяинъ.
– Ого, какъ развилась! Ну, медаль наша.
– такъ что… я хотѣлъ доложить… нѣсколько она…
– Что еще? – тревожно спросилъ хозяинъ.
Вздрогнулъ Иванъ Степанычъ. “Скажи, скажи!“ – кричало въ немъ что-то. Онъ поглядѣлъ на липу, на румяныя вершины осиновой рощи, на дырявые сапоги и вздохнулъ: побоялся сказать про подопрѣвшiе корни.
– Нѣтъ-съ… ничего… Съ воздуха, говорю… окрѣпла-то…
– Завтра придется рубить ее… – указалъ баринъ на липу. – Распилить на дрова для оранжереи. Завтра каменьщики придутъ. Ты покажешь имъ, гдѣ класть, какъ я говорилъ. Мѣтки цѣлы?
– Такъ точно-съ…
Но каменьщики не пришли на утро.
Подошелъ Иванъ Постный. Какъ разъ въ день именинъ Ивана Степаныча, къ вечеру, пришли, наконецъ, каменьщики выводитъ пристройку къ оранжереѣ. Завтра начнутся работы.
Иванъ Степанычъ справлялъ именины. Пришелъ изъ сосѣдняго имѣнiя садовникъ, пришелъ съ барскаго двора старикъ-кучеръ. Пили чай и закусывали подъ липой.
- 34 -
Иванъ Степанычъ изливалъ свою душу.
– Впослѣдокъ подъ ей скажу… Завтра крышка…
– Да будетъ тебѣ, наладилъ… – уговаривалъ кучеръ.
– Не по-ни-ма-ешь ты меня!.. Что въ нутрѣ моемъ кипитъ… правда кипитъ! Долженъ я про корешки доложить? Развѣ я че-ло-вѣкъ?.. Разъ я правды боюсь…
– Наклюкался ты, Иванъ Степанычъ.
– Я? Вонъ, вонъ она, иродъ-то мой! – тыкалъ онъ пальцемъ въ сторону пальмы. – Ты не можешь растенiя проникнуть… Ну? что т-такое… ка-мин-сорiя? а? А она… у меня… вотъ гдѣ! – ткнулъ онъ себя въ горло. – А ку-кля-мiя? Кон-ву-ля-рiя мужа-лисъ… па-ли-гна-та ла-ти-фоль! “Соломонова печать!“ Цвѣты все! О, онъ знаетъ, – указалъ Иванъ Степанычъ на садовника.
Тотъ сдѣлалъ видъ, что знаетъ.
– Премудрость, – сказалъ кучеръ. – Ну, одначе, лошадей поить надо.
Гости ушли. Иванъ Степанычъ остался одинъ подъ липой.
– И второй корешокъ у ей, шельмы… гнить началъ… – размышлялъ онъ. – Идолъ, ты, идолъ! Ну, за что ты меня мы-та-ришь? – обращался онъ къ пальмѣ. – Долженъ я сказать все, ай нѣтъ? Обя-за-тель-но!.. Я, братъ, ничего не боюсь… Пусть гонятъ! на всѣ четыре стороны пойду, а правду… выложу!
– И голову некуда приклонить… – съ кѣмъ-то
- 35 -
Говорилъ онъ, прислоняясь къ стволу липы. – Си-ро-та я, си-ро-та!..
Пр…(?) разслабили его. Онъ всхлипывалъ и качалъ головой.
– Имѣю курсъ обра-зо-ванiя садовой части… и …(?)! Латынь понимаю!.. И никому я… не нуженъ… Какъ душно!.. И грачъ, шелмецъ, пропалъ… Грачъ! Гра-ачъ!.. Нѣтъ никого… Милое ты мое деревце!..
Падали послѣднiе цвѣты, позднiе цвѣты.
– …(?)!.. и ни-чего не бойся… Ужъ эт-то, братъ, ни-ни… не сумлѣвайся… Ты у меня будешь въ цѣлости… Я правду уважаю и передъ бариномъ не окажу себя подлецомъ… нѣ-ѣтъ!..
Онъ положилъ голову на столикъ и вздремнулъ.
Темнѣло вокругъ. Холодѣло свѣтлое небо. За…(?) за рѣкой, на краю земли, пурпуровыя …(?).
_________
ХIII.
Спитъ Иванъ Степанычъ.
Видитъ онъ, какъ тѣ молодыя липки, что раскинулись отъ рѣчки по взгорью, ширятся и растутъ на его глазахъ. И пропало все, что было вокругъ: и оранжереи, и пальмы, и олеандры. Липы, духовитыя липы въ цвѣту, стоятъ, какъ невѣсты, нѣжныя, чистыя, облитыя весеннимъ солнцемъ.
- 36 -
И слышитъ онъ робкiй голосъ:
– Иванъ Степанычъ… Иванъ Степанычъ!..
Онъ поднялъ голову. Возлѣ него стоялъ тоненькiй мальчикъ и боязливо будилъ его, дергая за руку.
– Ее срѣжутъ? да?.. срѣжутъ ее?..
– Ахъ тыююю вздремнулъ… Приказано… Милый ты мой!.. Барчукъ ты мой хо-ро-шiй… При-ка-за-но!.. – нетвердо выговаривалъ Иванъ Степанычъ, кладя скоробленную ладонь на тонкую руку мальчика. – Проститься пришелъ… Н-ну, простись… А коли срѣжутъ… – можетъ, и не срѣжутъ, ежели я… – И справлю я тебѣ дудочку… да… Научу тебя играть, барчукъ… чтобы ты, значитъ… игралъ на ей… И бу-демъ мы… съ то-бой играть… И вотъ какъ взыграемъ… такъ она и тутъ… Это ничего, ежели ея и не будетъ… А ты ее представляй, будто она тутъ…
– Какъ-будто она есть? Ея нѣтъ, а какъ будто она есть…
– Вотъ. И будетъ наша дудочка пѣть… “И эхъ вы… бѣ-ѣ-ѣ-дны-е… да и-эхъ си-ро-тли-вы-ы-ые… да си-и-ротли-и-вые-а-а…“
Иванъ Степанычъ покачивался и моталъ головой.
– Кто? это про кого она будетъ?
– А это… это про насъ… про насъ, барчукъ… Про бѣдныхъ людей…
– И про тебя?
– И про меня…
- 37 -
– Андрюша-а!..
– Иди, Андрюша, спать… братикъ… Иди съ Богомъ…
– Жа-алко… Ли-пу жа-алко…
Онъ прижался къ Ивану Степанычу и печально глядѣлъ на липу.
– Андрюша-а!
_________
Сильнѣй холодѣлъ воздухъ, но Ивану Степанычу было жарко. Онъ даже сбросилъ пиджакъ и остался въ одной рубахѣ. Послѣ пирушки что-то нашелъ въ немъ, и хотѣлось говорить, говорить. По привычкѣ онъ подошелъ къ термометру. Блестящаго столбика ртути не было видно. Онъ чиркнулъ спичкой, ткнулъ въ столбикъ и долго смотрѣлъ.
– Тѣ-пло пошло… Уди-ви-тельно!.. 12 градусовъ …(?) погода!..
…(?) подошелъ къ пальмѣ. Темная, она стояла …(?) липы неподвижно.
– …(?) тебя кутать!.. Аль закутать?.. Мишку …(?) надцать градусовъ… Ну, до шести спу…(?) утро… Ничего… И такъ простоишь… …(?) павлина…. Постоишь… А завтра все …(?) и пусть… “И эхъ вы, бѣ-ѣ-ѣ-дны-ые… …(?) тли-вы-ы-е-а.. да си-ро-тли…“
…(?) въ оранжереѣ, хлопнувъ дверью.
- 38 -
Иванъ Степанычъ ошибся. Термометръ показывалъ не двѣнадцать градусовъ, онъ показывалъ только 2º и быстро падалъ.
_________
XIV.
Гасли пурпуровыя ленты по краю неба. Темнѣло. Холодало. Курилась рѣка въ бѣлыхъ клочьяхъ тумана. Ежились у воды вербы и ветлы. Мигнулъ и пропалъ огонекъ за рѣкой. И тонкiй и острый край мѣсяца выглянулъ изъ-за вершинъ лѣса. Дальше и дальше стелятся бѣлые клочья, заливаютъ луга, и бѣловатое что-то неслышно опускается на листья, и ежитъ, и свертываетъ ихъ.
Вотъ и другой рогъ мѣсяца выбрался изъ-за лѣса, и нѣжное молоко протянулось по всей землѣ.
Совсѣмъ запотѣли стекла оранжереи, поблескивая матовой бѣлизной.
Плакали тамъ печальные цвѣты. По комъ?..
…Хо-о-ло-дно… хо-о-ло-дно…
Не слышитъ липа, не слышитъ холодный мѣсяцъ, забравшiйся совсѣмъ на вершину неба. Играетъ лучами на стеклахъ, серебритъ шатеръ липы. Никто не слышитъ слабаго голоса.
Только они слышатъ, они, стоящiе за стеклами. Они прильнули къ стекламъ, блѣдные и нѣжные, слабые, печальные цвѣты, и плачутъ. И безсильно топорщитъ свои тонкiя иглы толстокожiй кактусъ.
- 39 -
Только опьяненныя своей красотой орхидеи чуть …(?), томныя, башмачками и губками, льютъ …(?) ароматъ, кружатъ головы стройнымъ …(?). А изъ темнты высматриваютъ …(?) – пальмы, во-время убравшiеся изъ-подъ открытаго неба.
Иней не слышно кружитъ, невидимый, затягиваетъ все страшной серебряной сѣткой, спѣшитъ кончить работу до солнца. Напрасно спѣшитъ: оно долго не встанетъ. Еще и не начинаетъ алѣть на востокѣ. Падаетъ столбикъ ртути, катится книзу отъ холода.
…Хо-о-ло-дно-о…о-о…
Въ рощѣ крикнулъ встревоженный грачъ и умолкъ.
Высокiй, самый верхнiй листъ пальмы дрогнулъ и наклонился… и чуть тронулъ спящую липу. Но она не проснулась. Къ чему? Завтра такъ близко… Къ чему просыпаться?..
Спѣшно доканчиваетъ свое дѣло иней, первый вѣстникъ мороза, перебѣгаетъ наслышно, юлитъ, бросаетъ и стелетъ вокругъ холодныя сѣти. Бѣлымъ …(?) крутитъ побѣги осенней травы.
Тихо склонился гигантскiй листъ – вѣеръ, потянулся и… умеръ…
…Она умираетъ!.. Умираетъ наша красавица пальма! Спасите! – беззвучно кричали цвѣты стекляннаго сада и плакали.
Что-то царапнуло по крышѣ оранжереи.
…Спасите!..
- 40 -
Но это кошка пробиралась по крышѣ, поглядывая на мѣсяцъ и тряся отъ холода лапкой.
…Мя-а-у…
И гдѣ-то на барскомъ дворѣ откликнулось:
…Мя-а-а-у-у…
И стихло.
А кошка присѣла на крышѣ и, зѣвая, глядѣла на пальму.
Тихо склонялся еще одинъ листъ… еще…
Розовая стрѣла залегла на востокѣ: спѣшило солнце. Но уже давно закончилъ работу иней и теперь собиралъ свои сѣти.
Розовое сверканье шевельнулось въ туманѣ. Проснулись грачи, вспыхнули матовымъ золотомъ стекла оранжереи, засверкали бѣлыя иглы, шевеьнулись и гасли.
Проснулась старая липа.
Что это?
Въ ея сѣни проглядѣваютъ золотыя листья! А, это золото уходящаго лѣта… А, это богатый нарядъ послѣдняго дня…
_________
XV.
– Ужъ и холодна нонѣ ночь была! Вода въ рукомойникѣ застыла.
– Да, рано забрало. Иней былъ… Глянь, трава-то…
- 41 -
– Пилой ее, што ли, сначала? а, дядя Семенъ?
– Знамо, пилой. Съ боковъ пилой, а тамъ под…(?)…
Подошла рабочiе. Большая блестящая пила съ …(?) съ звономъ покачивалась на плечѣ.
– Покуримъ, што ль!..
Зарокоталъ блокъ двери, и въ поддевкѣ внакидку вышелъ Иванъ Степанычъ.
– Пришли… Погодь время… – Ба…батюшки!.. …(?)-то!.. пальма!..
Поддевка упала съ плечъ.
– Мо-розъ былъ, дѣдушка. Тронуло ее, значитъ… – скзаалъ одинъ изъ рабочихъ.
– Сгибла… – сдавленнымъ голосомъ бормоталъ Иванъ Степанычъ. – Морозъ… сгибла…
Блѣдный подошелъ онъ къ пальмѣ и сталъ перебирать увядшiе листья. Слышался мертвый шелестъ.
– Морозъ былъ… – растерянно повторялъ старый садовникъ.
– Да, дѣдушка, морозъ… Развѣ его услѣдишь!
– Долженъ услѣдить! – съ болью крикнулъ Иванъ Степанычъ. – На то я садовникъ! А? братики, што жъ теперь дѣлать-то!..
– А ты, дѣдушка, не убивайся… бываетъ…
– Тфу-тфу… – поплевалъ дядя Семенъ въ кулакъ. – Берись-ка… Ужъ и грохнетъ она!
Рабочiе подошли къ липѣ и стали прилаживаться. Облитая солнцемъ, тронутая осеннимъ золотомъ. Стояла она, готовая.
- 42 -
– Пониже бери, пониже… такъ… Ну…
Серебромъ прозвенѣлъ легкiй звонъ налаживаемыхъ зубьевъ.
– Не трожь! – крикнулъ Иванъ Степанычъ. – Не надо теперь!.. не надо…
И, махнувъ рукой, сѣлъ на скамейку. Рабочiе опустили пилу. Кто-то бѣжалъ отъ дома. Это былъ тоненькiй мальчикъ, еще болѣе блѣдный, чѣмъ раньше.
– Иванъ Степанычъ!.. Иванъ Степанычъ! Я не спалъ, я не…
Ивнаъ Степанычъ мрачно смотрѣлъ на него и качалъ головой.
– Морозомъ убило… – повторялъ онъ, показывая на пальму.
Мальчикъ взглянулъ на нее, на Ивана Степаныча, на рабочихъ.
– У-би-ло… – повторилъ онъ тихо.
Его глаза съ грустнымъ недоумѣнiемъ глядѣли въ какую-то невидимую точку.
– Диковина! – сказалъ дядя Семенъ. – Совсѣмъ, было, ее пилить, и на вотъ… Ужъ это судьба ей стоять…
– Теперь крышка, конецъ… Всему конецъ… – качая головой, самъ съ собой разсуждалъ Иванъ Степанычъ.
– Папа идетъ! папа идетъ!
Иванъ Степанычъ поднялся.
– Ну, какъ? Что жъ не пилите?
– Виноватъ… морозомъ… убило… – бормоталъ
- 43 -
растерянно Иванъ Степанычъ, роняя и подымая картузъ. – Дозвольте ужъ… самъ уйду… Виноватъ.
Теперь картузъ переходилъ изъ руки въ руку.
– Что такое? Ничего не пойму!.. Кто, что убило?
– Папа, не прогоняй! Папочка, милый, золотой!.. не прооняй!.. Такая судьба… Морозомъ убило…
– Ты зачѣмъ? Что такое?
Тутъ только онъ увидалъ пальму.
…Кр-а-а! кра-а! – оралъ грачъ на крышѣ. Откуда ни возьмись, налетѣла сѣткой стайка скворцовъ, скользнула надъ оранжереей и сѣла на липу съ трескомъ, свистомъ и щелканьемъ.
– Погубилъ! Не укуталъ! Мошенникъ!..
– Не гони, папочка, не гони! Онъ хорошiй… онъ самый хорошiй!.. Онъ все знаетъ…
Тоненькiй мальчикъ хваталъ отца за руи, точно хотѣлъ защитить своими хрупкими пальчиками потярявшагося Ивана Степаныча.
– Отстань! Не досмотрѣть! На что же ты поставленъ?
– Дозвольте сказать… слово… и самъ уйду-съ… – пытался говорить садовникъ, прижимая картузъ къ груди.
– Что ты будешь больтать мнѣ?! Что?!
Кое-какъ, сбиваясь, разсказалъ Иванъ Степанычъ о гнилыхъ корняхъ пальмы.
– Раньше почему не сказала?
- 44 -
– Все сбирался… да вотъ…
– Да во-отъ… Что жъ теперь съ тобой дѣлать? Гнать?
– Вы, сударь, Василь Өедорычъ…
– Ты лучше не оправдывайся… А ты зачѣмъ здѣсь? Что у васъ тутъ?.. Зачѣмъ ты здѣсь?..
– Я… я… папочка… я такъ… Липу было мнѣ жалко… и я… Вѣдь она живая, папочка…
Мальчикъ оправился, и его глаза заблестѣли.
– Ну?
– И она плакала… Такая дудочка есть, старичокъ игралъ… А Иванъ Степанычъ и говоритъ, что она во снѣ ходитъ…
– Что ты городишь!.. Какая дудочка?
– Липовая…
Иванъ Степанычъ смотрѣлъ на мальчика и чувствовалъ, каък въ груди стало тѣсно и схватывало въ горлѣ.
– Ничего не пойму!
– И Иванъ Степанычъ говоритъ, что не всѣ понимаютъ. Я такъ чу-ут-чуть только понимаю, а Иванъ Степанычъ вес понимаетъ… Дудочка всѣхъ бѣдныхъ жалѣетъ и Ивана Сте…
– Дуракъ твой Иванъ Степанычъ!
– Нѣтъ, папочка…
Засмѣялись рабочiе въ кулаки, улыбнулся и баринъ.
– Слѣдовало бы тебя прогнать, – сказалъ онъ садовнику. – Тридцать лѣтъ служишь, а…
– Папа, не надо!
- 45 -
Иванъ Степанычъ вынулъ красный платокъ и …(?)
– Чего жъ ты хнычешь-то? Вѣдь еще не гоню я тебя… Заступника себѣ отыскалъ вонъ!..
– На… на сердцѣ лег-ко… стало… Идти… …(?) мнѣ некуда… Испугался я… испугался, – бормоталъ Иванъ Степанычъ. – И барчуукъ …(?) сердешный барчукъ…
Такъ разговоръ и кончился!
…(?) баринъ съ мальчикомъ ушли, Иванъ Степанычъ присѣлъ подъ липой. Долго сидѣлъ онъ въ гомонѣ и трескотнѣ скворцовъ. Поднялъ …(?) Тронутая первымъ золотомъ утренника, …(?) на него липа.
– …(?). Какъ оборотилось-то!.. Дѣла Божьи…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .