Христова всенощная. Ред. (машинопись РГБ 387.10.35)

ИВ. Ш М Е Л Е В.

Фонд № 387

Шмелев И. С.

Картон № 10

Ед. хан. № 35

 

[1927-1928]

 

Машинопись с пометами Ю.А. Кутыриной чернилами и карандашом.

 

 

 

Х Р И С Т О В А   В С Е Н О Щ Н А Я[i]

 

Я прочел в газетах:

“В Общежитии мальчиков /Шавиль, рю Мюльсо/ квартет Н.Н. Кедрова будет петь всенощную, 29 января, в субботу, в 7 час. вечера.“

Я люблю всенощную: она завершает день и утишает страсти… Придешь в церковь, станешь в полутемный уголок, – и тихие песнопения, в которых и грусть, и примирение, и усталь от дня сего, начинают баюкать душу. И чувствуешь, что за этой неспокойной, мелкой и подчас горько для тебя жизнью творится, – и есть – иная, светлая, – Божья жизнь.

“Господь на небеси уготова Престол Свой,

И Царство Его всеми обладает!“

И я поехал.

Был черный-черный осенний вечер, с дождем; осеннее здесь всю зиму. Поезд шел из Севра, по высоте. В черных долинах, в редких и смутных огоньках невидных поселений, бежали золотые ниточки поездов и гасли. Я глядел через окошко. Какая тьма! Где-то тут в черноте, Шавиль и рю Мюльсе; там наши подростки-мальчики, получили недавно надзор и кров, – бедная юная Россия. Положено начало большому делу.

Я глядел в глубокие черные долины, на тихие огоньки в дожде. Чужое, темное… – и где-то тут будет всенощная, и чудесный русский квартет будет петь русским детям. Он сейчас едет где-то, подвигается в черноте к Шавилю.

Как это трогательно! Я вспоминал этих четверых, скромных, сердечных русских людей. Недавно они пели в Лондоне, в Берлине, в Мадриде,  в Женеве, в Париже, в Брюсселе, – по всей Европе. Поедут в Америку, в Австралию… Пели королям и лордам, пели великим мира сег[1]

// л. 1.


- 2 -

во дворцах и роскошных залах, в салонах миллиардеров, в соборах и под небом, десяткам и сотням тысяч, толпе и избранным; очаровывали русской песней и молитвой, – певучей душой русской. А сейчас отыскивают во мраке невидный русский приют, чтобы пропеть всенощную – детям!

“Тебе, Господи, воспою!“  

Вот и Шавиль. За станцией – темнота и грязь. Русское захолустье вспомнилось. Гнилые заборчики по скату, ноги скользят и вязнут. Где же тут… рю Мюльсо?

Кто-то тяжело шлепает за мною. Газовый рожок чуть светит, как на окраине где-нибудь, в глуши. Я смутно вижу хромающего человека, с сумкой. Одет он не плохо. Должно быть – старик, рабочий?.. 

– Рю Мюльсо?... – перебирает он в памяти, – не слыхал я что-то… Рю Мюльсо?... Приют… убежище? Не слыхал.

Но радушно показывает дорогу в город: там укажут.

Он идет серединой улицы: так ровнее. Идет и шлепает в темноте. Я пробираюсь тротуаром. Ямки, увязшие в грязи камни. Лучше по мостовой идти как старик. Он оглядывается, поджидает: боится, что я собьюсь. Я благодарю его и прошу: “не утруждайте себя, пожалуйста… я найду!“ Он, наконец, уходит.

Иду и думаю: какой милый старик! С работы идет, устал, и старается, чтобы я разыскал рю Мюльсо! Ну, что я ему? 

Улица, посветлее. Перекресток. Стоит на грязи старик, ждет меня. Действительно, рабочий: в копоти руки,  инструменты торчат из сумки. Нарочно остановился, чтобы показать дорогу. Он уже справился, где Мюльсо.

– А, вспомнил! Под виадук, а потом направо!

Есть еще в людях ласковость. Что для него я, попавшийся ему в темноте?! Правда, он старый, п р о ш л ы й. Я хотел-бы взять его руку в копоти и многое рассказать ему! И он бы понял. Я сказал бы ему, что на рю Мюльсо живут русские дети, подростки-мальчики, которые много претерпели в жизни; что у нас много-много таких бездомных… что добро еще не ушло из жизни; что вот и он – добрый, душевный человек, и хоро

// л. 2.


- 3 -

шо бы нам как-нибудь еще встретиться и поговорить по-душе; что на этой рю Мюльсо сейчас будут петь всенощную, такую ночную службу, чудеснейшие молитвы прошлого; что сейчас едут сюда удивительные певцы, которых он никогда не  слышал и не услышит… восхищение всех в Европе, душевные русские люди, и едут сюда они, в темный его Шавиль, чтобы петь всенощную детям… И старик все бы понял. Многое и без слов бы понял. А, русские?... Кое-что слыхал. Старый человек, душевный, п р о ш л ы й.

Вот и Мюльсо, и дом. Контуры его в темноте широки. Многие окна светятся, в этажах. Жмется у ворот кучка.

– Здесь, должно быть?.. Самое это, № она! Говорят, Кедровы будут петь…

– Да они же в Шатле сегодня, у них концерт…

– Это ничего не значит. Раз объявлено, что… Приедут!

Входим. На крыльце мальчики, подростки. В пиджачках, в воротничках, галстучках, – Европе. А лица – наши.

В комнатах тесновато. Восьмой час. О. Спасский уже приехал, из Парижа. Квартета еще нет. Понятно: сегодня дневной концерт у них, известный “концерт Колонна“, в Шатлэ.

– Прямо с концерта обещали! Должно быть, бис-ами задержали.

Половина восьмого. В комнатах тесновато, жмутся. Пришли из Шавиля и окраин. Подъехали из Версаля, из Парижа.

А вот, где будет всенощная.

Комната в три окна. У задней стены – помостик. Вверху, под русскими лентами, – “Господи, спаси Россию“, – золотые слова по голубому полю. Давняя, темная икона Николая Чудотворца, – за триста лет! Теплится зеленоватая лампа. Ночная, грустная. Вот она, русская походная молельня, храм бедных, – во французском доме при дороге!

“Стяжал еси смирением высокая,

Нищетою – богатая!“

За черными, словно сажей вымазанными окнами, сверкают в грохоте поезда, Париж – Версаль. Вздрагивает огонек в лампаде, единственный здесь живой. Темный Никола меркнет…

// л. 3.


- 4 -

Мальчики строятся рядами. А – квартет?

Здесь. прямо в Шатлэ, с концерта.

Вдумчивый басок слышится. Широкая, плотная фигура: Н. Н. Кедров, сам головщик, глава. С ним-его: К.Н. Кедров,  И.К. Денисов, Т.Ф. Казаков. Славные имена, дары России! Четверо, все: квартет. С дороги, из темноты, с дождя. Свежие, все  как надо, с парадного концерта, из Парижа: снежные воротнички и груди, черный парадный блеск. Лица,  ну… наши лица.

Смотрит на них Никола. Золотится из-под русской ленты  “Господи, спаси Россию“. 

Плечо к плечу. Чеиверо.[2] Квартет. Встали. Листуют ноты.

Смотрю на них. Приехали, славные наши, молодцы! Из многотысячного зала, с блеска,  в бедную эту комнатку, к образу Николы, к России. Прямо  Париж, Шавиль, всенощная. Чудесно! Я знаю, что они любят тихое, святое   н а ш е. Знаю, что ими восхищается Европа. Чудо песен несут они, поют Россию.

Господи, спаси Россию.

Только что блистающий Париж их слушал. И вот  Шавиль, тихая лампада, тесная комната, мальчики.

Бла-го-сло-ви, ду-ше моя,

Го-о-о-о…спо-да…

Всенощная идет…

Свете тихий

Святые Сла-а-а-вы…

Бессме-ртного…

Всенощная идет, идет… Стою в уголку, зажмурясь. Идет всенощная. Россия… В Москве, в соборе… В Новгороде… Владимиро-суздаль… Киев?

Шестопсалмие…

Обновится, яко орляя,

Юность твоя…

Всенощная идет. Далекая Москва. Далекое…

// л. 4.


- 5 -

Открываю глаза. Какая простота, какая скудость! Грустная лампада, мальчики у черных окон. В каждом, у каждого из нас в недавнем  сколько! Дороги, одни дороги,  бездорожье. И все в дороге. Бездомные. И дети… Пока Мюльсо. А дальше?...

Хвалите Имя Господне,

Хвалите, раби Господа…

Тихий хорал квартета. Всенощная идет, возносит сердце.

Хвалите! Бедные русские дети, хвалите непрестанно. С вами  господь. И бедная Россия  с вами  русские цвета на ленте. И Никола  с вами. В дороге, всегда в дороге. Ведет. И  доведет.

Яко благ…

Яко в век ми-и-лость Его…

Всенощная идет.

От Иоанна… Святого Евангелия...

Чтение…

И каждое слово  Свет. Не знамение ли это? дивное это слово Иоанна  на новый день? на сей день? Да, это истинно, знамение, Евангелие на сей день, гл.21, от Иоанна! Это  Христос пришел.

Дети, еда что снедно имате? Отвечаша ему: ни.

Он же рече им: вверзите мрежу одесную страну корабли…

Глагола ученик той, его же любляше Иисус, Петрови:

Господь есть!

И они узнали Его: Господь есть!

Сердце томится, ширится. Что со мною? Волнение и трепет. Вижу тихо стоящих мальчиков, склоненные их головы, черные окошки, за ними бездорожье.  Комната чужого дома, лампада светит…

Из учеников же никто не смел спросить Его: кто ты?, зная, что это Господь.

Он сошел в песнопениях и зовах. И это Его  восторженно славит возглас:

Слава Тебе, показавшему нам свет!.

// л. 5.


- 6 -

И это Ему, близкому, поют тихо, ночными голосами:

Хвалим Тя… благосло-вим Тя…

Кланяемся ти, славословом Тя, благодар-им Тя…

Это уже не пение: это сладкий и нежный шопот, молитвенная беседа с Господом. Он  здесь, в этой комнате, при дороге,  Храме. Ибо песнопение претворилось в Слово, в Бога-Слово.

Это почувствовали  о н и, тихие песнопевцы наши. И пели  самому Христу, явившемуся здесь детям, при дороге, в чужом Шавиле.

И детям говорил он, как когда-то давно-давно говорил он иным  д е т я м, при море Тивериадском.

Говорил обездоленным русским детям, в комнатке неведомого дома, у дороги:

Дети! еда что снедо имате?

И то, что почувствовали певцы, что почувствовал я и иные, здесь бывшие, это громко сказало Животворящим Крестом в руке, с радостью и верой, священник о. Георгий:

Разве не почувствовали мы все, слыша это святое пение, этот дар, принесенный детям, что воистину здесь Христос был с нами? Дети… пришел он к вам. К кому же и придти Ему  здесь?...

Да. К кому же и придти Ему  з д е с ь?!

Смяла лампада. Блистала лента. Господи, спаси Россию! И четверо  клир церковный  плечо к плечу, новыми голосами пели:

Взбранной Воеводе

Победительная!...

Я был на Христовой Всенощной. Было чудо, ибо коснулся души Господь. Явился в звуках молитв чудесных, оживотворивших душу.

И передашь ли  чего передать нельзя? Это  в сердце: движение и трепет.

 

ИВ. ШМЕЛЕВ

 



[1] Слово не дописано. Следует читать: «сего».

[2] Опечатка. Следует читать: «Четверо».



[i] От руки дописано: «посвящается знаменитому квартету Н. Н. Кедрова».