Блаженные

БЛАЖЕННЫЕ 

 

Я прощался съ  Россiей,  прежней. Многое въ ней  потоптали-разметали,  но прежняго  еще  осталось – въ  Россiи  деревенской. 

Уже за станцiей – и недалеко  отъ Москвы – я  увидалъ  мужиковъ и  бабъ,  совсѣмъ-то   прежнихъ,  тѣхъ же лошадокъ-карликовъ, въ  телѣжкахъ и кузовкахъ,  тѣ же  деревушки съ пятнами новыхъ срубовъ,  укатанные  вертлявые  проселки въ  снятыхъ  уже хлѣбахъ,  возки съ сѣномъ,  и телятъ,  и горшки,  и рухлядь на базарѣ уѣзднаго городка. Даже  «милицейскiй» съ  замотанными  ногами  чѣмъ-то  напоминалх  былого  уѣзднаго  бутошника, – оборвался  да развинтился,  только. А когда  попался  мнѣ  на проселкѣ  торговаго  вида человѣкъ,  въ  клеенчатомъ картузѣ и мучнистаго вида пиджакѣ,  крѣпкой  посадкой похожiй  на овсяной  куль,  довольный  и краснорожiй,  поцикивавшiй  привольно на раскормленнаго  «до масла» вороного, я  поразился, – дочего же похоже на  прежнее!.. 

– Это  не  Обстарковъ ли,  лавочникъ? –  спросилъ  я  везшаго меня  мужика. 

– Самый и есть  Обстарковъ,  Василiй  Алексѣичъ! –  радостно  сообщилъ  мужикъ,  оглядываясь  любовно. – Отъ  всего  ушелъ,  не сгорѣлъ. Какъ  ужъ  окорочали,  а онъ – на-вонъ! До времени  берегся,  а теперь  опять  четырехъ  лошадей  держитъ, съ   т ѣ м и   водится…  Очень  всѣ уважаютъ.  За что  уважаютъ-то?..  А…  духу  придаетъ! Какъ  разрѣшили  опять  торговать,  сразу  и выбѣгъ. – «Теперь, – говоритъ, – я   и х ъ,  сукиныхъ сыновъ,  замотаю!» – Прямо,  веселѣй  глядѣть стало.  Значитъ,  опять  возможность. Ну,  и сами  другъ къ дружкѣ  потѣснѣй  стали,  а онъ  вродѣ  какъ  верховодъ.  Сына  по партiи пустилъ въ Москву… –  съ  левольверомъ  ходитъ! – а онъ  черезъ  его товары  у   н и х ъ   забираетъ, кирпичный заводъ  зарендовалъ,  коцанернаго  общества.  Чуть  рабочiе  зашумятъ,  онъ кричитъ: – «Я самъ  теперь  камунистъ,  сейчасъ  прикрою!» – И молчатъ.  Да что…  одна только  перетряска вышла. Смирному  человѣку  плоху, а кто  повороватѣй –  отрыгаются. 

– Значитъ,  хорошаго  ничего не  вышло? 

– Кто чего  ищетъ! Можетъ, чего и увидите,  хорошаго. Да вотъ… – улыбнулся  онъ  и помоталъ  головой, – куда  ѣдете-то…  пророкъ  тамъ  завелся! Самый  пророкъ.  Слесаря  Колючаго  помните, въ  имѣнiи  за водокачкой  смотрѣлъ?  Перевращенiе съ  нимъ вышло.  Самый тотъ,  пьяница.  Зимой босикомъ  сталъ  ходить  и слова  произноситъ.  Какой  раньше  домокрадъ  былъ,  жадный да  завистливый,  а теперь  къ  нему столько  народу ходитъ, – много  утѣшаетъ.  Строгiя  слова знаетъ,  очень  содѣйствуетъ.  Четыре мѣсяца въ  ихней  чекѣ сидѣлъ,  убить  стращали, а не прекратился. Бабы  къ  нему  посѣщаютъ,  чудесовъ требуютъ! А  то еще есть, совсѣмъ  святой,  Миша Блаженный,  генеральскiй  сынъ! Этого  не могутъ  теперь трогать,  съ  полнымъ мандатомъ ходитъ,  очень себя доказываетъ.  Съ этимъ вышло чудо…     

Къ намъ въ  тарантасъ  вскочилъ  какой-то  въ  формѣ, съ  портфелемъ, – назвалъ  его мужикъ – «товарищъ-штрахагентъ», – и разговоръ  прекратился. 

Въ знакомоъ  имѣнiй я  нашелъ  большiя  перемѣны.  Стариковъ-хозяевъ  выселили  во флигелекъ,  и они  какъ-то  ухитрялись  существовать.  Старый педагогъ  и земской  дѣятель  сталъ  шить сапоги  на мужиковъ,  а барыня,  былая   соцiалъ-демократка,  занялась юбками  и рубахами.  Хозяйство  падало,  но присланные на  кормленiе  въ совхозъ  пока блаженствовали,  проѣдая   остатки. 

Я прiѣхалъ  съ прiятной вѣстью, – сказать старикамъ,  что ихъ  племянникъ,  котораго они  считаютъ погибшимъ,  находится  въ  безопасности,  и что я  скоро его увижу.  Старики заплакали тихими,  радостными слезами,  и я тутъ  понялъ,  какая  произошла съ ними перемѣна. 

– Слава Богу!  – благоговѣйно  сказалъ педагогъ и перекрестился. –  А   э т о… – махнулъ  онъ за окошко,  на имѣнье, –  т е п е р ь,  послѣ всего, – тлѣнъ! Да,  тлѣнъ. 

Раньше я  никогда  не видѣлъ,  чтобы педагогъ  крестился. Онъ слылъ  за «анархиста-индивидуалиста»,  переписывался  съ Кропоткинымъ  и славился  яростною борьбой   съ церковными школами,  называя ихъ  мракобѣсiемъ  и  сугубоквасною чушью.  Теперь же,  надъ его  койкой  висѣла даже  иконка,  въ  вѣночкѣ  изъ  незабудокъ,  и лампадка. 

Старушка,  когдато стриженная,  когда-то  ярая  невѣрка,  стала  благообразной,  подъ ьчернымъ  платочкомъ,  заколотымъ  по-бабьи.  Слушая  мое  сообщенiе,  она часто  крестилась и перебирала  молитвенно  губами. 

– Господи Боже,  сколько  пережито  и понято! – сказала  она кротко. – Ну,  да…  мы  опростились. Сколько  было суеты,  гордыни. Мы выросли духовно, и намъ  открылось  съ  Сергѣемъ   Степанычемъ  столько  глубокаго,  столько  дѣйствительно  цѣннаго,  абсолютнаго!.. 

–  Богъ открылся? 

– Да,  Богъ.  Все сгоретъ, а  Онъ – родился. Для насъ,  по крайней  мѣрѣ. 

Я не сталъ  спрашивать. Но и въ  этомъ  н о в о м ъ   я улавливалъ  то неистовое,  безотчетное,  что когда-то  кричало  въ  рѣчахъ  старушки,  когда  она приводила  меня къ соцiализму. 

– Перемѣны  радикальныя,  и во всемъ… – говорилъ педагогъ, – но ихъ  надо искать,  видѣть  духовнымъ  окомъ! Один  оподлились,  зато другiе  показываютъ  удивительную  красоту,  душевную.  Та «правда»  въ народѣ, которую  мы искали,  которой  поклонялись слѣпо,  теперь открылась   намъ обновленной,  просвѣтленной,  получила для  насъ  уже иной смыслъ: не  правды равенства  въ  матерiальномъ, какъ  предпосылки  будущаго  соцiальнаго  устройства  жизни,  а Правды, какъ  субстанцiи  Божества… какъ  воплощенiя  Его въ  насъ!.. 

Я ловилъ  знакомыя  интонацiи  дiалектика,  и перерожденiя,  глубины  – не чувствовалъ: старыя  дрожжи слышались. И страннымъ  казалось  сочетанiе  темнаго  образа,  лампадки и…  ровно  текучихъ  словъ. Вспомнился  Степанъ  Трофимычъ у  мужиковъ,  изъ «Бѣсовъ». 

– Исканiя  этой новой  Правды  усилились! Нашъ  «соцiалъ-демократъ»,  котораго  мы же съ  женой и создали, – помните,  Семенъ  Колючiй? – изъ  бунтаря  превратился въ…  пророка! Много,  конечно,  смѣшного  и дикаго,  но вы увидите сами,  что въ  немъ  образовался  нѣкiй  духовный  стержень! Наши  просвѣтительныя  книжки  онъ  сжегъ,  и теперь  самъ  «стоитъ  на камнѣ»! 

– А Миша  Блаженный! – воскликнула  старушка. – Это  же прямое «оказательство»! 

– Да…  но этотъ  мнѣ совсѣмъ понятенъ. Съ нимъ  произошло  потрясенiе  на физiологической   почвѣ…  и этотъ  случай  надо  разсматривать не  исключительно съ духовной  стороны…  Хотя  очень  показательно  это  проявленiе  юродства. Но Колючiй…  это  типичный случай перерожденiя,  увидите! 

И я увидѣлъ. 

Водокачка,  когда-то  подававшая  изъ прудовъ  воду на всѣ службы,  бездѣйствовала: плотину   прорвало,  пруды   ушли,  и только  въ самомъ  нижнемъ,  забитомъ  корягами,  еще держалась  вода,  и даже  водились караси.  Семенъ  Колючiй,  ярый  политикъ и бунтарь,  первый  поднявшiйся въ  революцiю противъ  просвѣтившихъ  его господъ  и потребовавшiй  изгнанiя ихъ  во флигель,  все еще  проживалъ  на водокачкѣ-башнѣ. Я его  встрѣтилъ  на берегу нижняго  пруда, за карасиной ловлей.  Строго,  глубокомысленно  сидѣлъ онъ  надъ  поплавками,  какъ  обычно.  Высокiй,  жилистый,  въ  вѣнцѣ  изъ сѣдыхъ кудрей  надъ высокимъ  открытымъ лбомъ,  онъ напоминалъ  мыслителя,  и только черныя руки  въ ссадинахъ  и замазанная  блу за  кочегара говорили  о его  рабочемъ  положенiи.  Бывало,  мы о многомъ  съ нимъ толковали, – онъ былъ  довольно начитанъ и отъ  природы  уменъ, – и добрыя  отношенiя  наши  сохранились. Мнѣ онъ  очень  обрадовался.  

– Господи-Вседержитель! – воскликнулъ  онъ,  всплескивая руками,  словно  благословляя,  и восклицанiе  это очень  удивило меня. – Живы! Ну вотъ…  вотъ вамъ и удочка,  отдыхайте. Много воды утекло, и пруды  наши  утекли, и водокачка  самоликвидировалась… а крови  пролито  еще больше.  Прости, Господи! – сказалъ  онъ  съ чувствомъ и перекрестился. – Итоги  примѣненiя  теорiи  скудоумныхъ  щенковъ! Отрекся… – просто,  искренно  сказалъ онъ и грустно  улыбнулся. 

– Проклялъ  скудость гордыни  ума и  молю  Создателя  дать мнѣ силу просвѣщать  дикое племя  и искать  Его. Пролитая кровь  и на мнѣ горитъ,  и на всемъ «просвѣщенiи». Идите  и проповѣдите  Евангелiе  Правды! Не убiй,  не укради, не лши,  люби ближняго  твоего! Не признаёшь сего – все безсильно, все  суета. Господь  окрылилъ  меня. Отъ гнѣва  Его камо убѣгу?  Въ смутѣ  политической  гнусъ наверху, какъ  пѣна, а праведники  побиваются  камнями. Я три  мѣсяца  за Правду  страдалъ  у   н и х ъ, и всего  узналъ. И крѣпокъ  пребываю и пребуду. «На  камени семъ  созижду»![i] И я всталъ на камень. 

– Прозрѣлъ  и восклицаю: – «Господь мой и Богъ мой!» – Про нашу  Россiю  въ Евангелiи  писать  надо и читать въ  церкви.  Получили  крещенiе  огнемъ  и должны  взять  посохъ и проповѣдити  всему мiру! Азъ  есмь  Лоза Истины![ii] Готовлюсь. Пишу  посланiе  ко всѣмъ народамъ!      

Я посмотрѣлъ  на него  внимательнѣй. 

– Не гордыня  это, – сказалъ онъ, словно  понявъ  мой взглядъ, –  и не  отъ  потемнѣнiя  ума. Сказалъ  Господь: «Шедче  научити вси языки»![iii] Умеръ  тлѣнъ – ожилъ  Духъ. Боролся  за прибавочную  цѣнность – отказался отъ всѣхъ  тлѣнныхъ  цѣнностей,  ибо позналъ! 

– Что  вы познали, Семенх Устинычъ? 

– Океанъ горя, слезъ и крови! Хлѣба  жива  жаждалъ,  а дали  камень. Отравили  источники. Не можетъ  человѣкъ  ветхiй установить Правду! Не  оживетъ,  аще  не  умретъ.[iv] Умеръ  – и воскресъ,  и Правда  грядетъ  со мною!..      

Онъ страстно училъ меня,  путая и  сплетая  слова  Писанiя,  и я видѣлъ,  что  онъ  горячо ищетъ,  что весь  онъ  н о в ы й. 

– Вы,  я  слышалъ, зимой босикомъ  ходили…  Зачѣмъ это? 

– Больше вѣры учею моему,  во имя  Христово. Практическiй  путь  на проповѣдь:  разуйся  и шествуй! Душа  горитъ  и горѣнiемъ  согрѣваетъ. И стали  внимать  и содрогаться. Готовлюсь.  Пройду  по Россiи отъ Востока до Запада,  пройду  въ Европу. Тамъ – геенна. И пойдутъ  послѣдователи,  и низвергнемъ кумировъ. И я вятся чудеса. И уже есть! 

– Есть?!  Интересно… И  черезъ васъ? 

– Господня воля. Пожегъ  книжки  тлѣна и проповѣдовалъ  учителямх  моимъ,  бывшимъ  господамъ Сухомоловымъ,  ихъ же  изгнахъ  изъ тлѣна! И  прониклись. И пожгли  книги  и брошюры ученiя тлѣннаго,  ими  же и меня  развратили! И  плакали всѣ трое на пепелищѣ гнойномъ, какъ  Iовъ. Да  возьмутъ  крестъ  свой и по Мнѣ  грядутъ![v] Ибо пришелъ часъ, въ онъ  же вси сущiе  во гробѣхъ услышать  гласъ Сына  Божiя![vi] Услышали. Любовь и  нестяженiе. Симъ  побѣдишь!            

Онъ  наслаждался  новыми словами,  какъ  сладкой  пѣсней. 

– Открылось невидимо и прикровенно. Два года я горѣлъ  злобой  бѣсовской и выгналъ  ихъ хоромъ ихъ,  своихъ наставниковъ и просвѣтителей,  ибо  увидѣлъ, что, вопреки ученiю  своему,  держатся за имѣнiе  и дрожитъ. Унижу и  обращу  во прахъ! И согналъ,  ставъ  во главѣ  комитета бѣдноты. И кругомъ  гналъ  и выжигалъ плѣсень, какъ Савлъ. И вотъ – «Савлъ,  по что  гониши  Меня!..»[vii] – И вотъ,  послѣ  моей окаянной  рѣчи  въ  Лупковѣ,  гдѣ имѣнiе  Пусторослева,  стараго  генерала,  толпа,  мною наелектризованная…  и не  толпа, а пятеро  послѣднихъ  воровъ и негодяевъ,  въ ту же  ночь  убили старика-генерала и ограбили  послѣднее.  Выволокли  на снѣгъ изъ кухоньки,  гдѣ онъ проживалъ,  и повели босого,  въ одной  рубашечкѣ,  на прудъ. И утопили въ пролуби. И его  младого внука,  параличнаго,  четыре года  лежавшего безъ движенiя,  тоже утопили… И донесли мнѣ. И въ  ту же ночь я  напился крѣпкой  вишнёвой  наливкой,  которую  принесли  мнѣ  воры, – и что  случилось?!..  Не помню,  какъ я  на зарѣ оказался въ  «Пусторослевѣ», у пруда.  И видѣлъ,  какъ  кучеръ и поваръ  генеральскiй  вынимали синяго  генерала  изъ-подъ  льда.  Я ушелъ  и сѣлъ  въ кухнѣ. И вотъ –  сидитъ  у горящей  печки  Миша,  генераловъ внукъ,  въ тулупѣ,  и улыбается мнѣ,  и даже протягиваетъ руку! И тогда я упалъ  безъ чувствъ.  И когда  кучеръ  съ поваромъ  привелъ меня къ жизни, я  спросилъ – что  случилось?  И они  сказали: чудо! Утопили  генерала и  Мишу разслабленнаго,  а онъ  выплылъ  изъ пролуби и пришелъ  въ кухню,  исцѣлившись!  И сказали  мнѣ: «на тебѣ кровь грѣха,  будь ты проклятъ и уходи отъ насъ!»  И я ушелъ въ смятеньи.  А черезъ  три дня  пришелъ  ко мнѣ  на водокачку Миша  и рпинесъ  Святое  Евангелiе и сталъ  читать  про чудо въ купели  Силоамской.  И, прочитавъ,  сказалъ: «отпущаются тебѣ грѣхи твои!» Съ  того  часу  мы съ нимъ  неразлучны и  проповѣдуемъ. И сколь же мнѣ  это сладко!..  

Я слушалъ  восторженную,  пѣвучую рѣчь  Семена  Устиныча.  Блескомъ  дрожало въ его  глазахъ подъ сумрачными бровями. И блескомъ,  голубымъ  и золотымъ  блескомъ первыхъ осеннихъ  дней,  дрожало на землѣ, и въ небѣ.  Березовая  роща  за ними золотилась. За ней, въ бѣлыхъ  стволахъ,  сiяло,  голубѣло.  Липы и  клены  за прудами  краснѣлись-горѣли  золотомъ,  и густымъ,  и жидкимъ,  и бѣлые голуби,  еще уцѣлѣвшiе  отъ ружья,  взлетали  сверканьями  надъ ними. 

Благостно было на душѣ. Я сказалъ: 

– Если бы всѣ  такъ чувствовали…  какая  бы жизнь была!.. 

– Родной! – закричалъ старикъ, охватывая меня  за плечи, – къ  этому-то  и надо  двигать! Шедче,  проповѣдите  языками! Готовлюсь!  Будетъ! Откры-лось!..  Не устами, а дѣлами!..  А  вонъ и Миша,  Господь  посылаетъ  во свидѣтельство!.. 

Между березками, у пруда,  показался тонкiй,  высокiй  юноша,  весь въ бѣломъ.  Онъ шелъ,  скрестивъ на груди руки,  смотрѣлъ  на небо. Когда приблизился,  я поразился,  дочего  прозрачно  и свѣтло  восковое лицо его,  совсѣмъ сквозное,  словно съ картины  Нестерова, – дочего далекъ  отъ земли его  устремленный  въ  пространство  взглядъ. Свѣтлые  волосы – блѣдный  ленъ – вились  по его щекамъ,  и былъ  онъ похожъ на Ангела,  что пишется  на  иконахъ  «Благовѣщенiя».  Былъ онъ босой,  въ  парусиновыхъ  брюкахъ и въ  бѣлой  холстяной  рубахѣ,  безъ пояска. 

– Миша-голубокъ,  иди-ка  къ намъ! –  нѣжно  позвалъ старикъ.  

Миша  приблизился,  поклонился  застѣнчиво,  и сѣлъ,  вытянувъ  ноги.  Тонкiя  онѣ были,  какъ палочки,  и мокрыя отъ  росы. 

– Тоже  много  страданiя  принялъ! – восторженно  говорилъ  Семенъ  Устинычъ,  любовно  оглядывая  Мишу. – Держали  въ  узахъ и хотѣли убить,  но онъ  и палачей  тронулъ,  отвѣчалъ  изъ Евангелiя. Все  Евангелiе  наизусть  знаетъ! 

– Я всѣ  четыре года, когда  лежалъ  въ  параличѣ,  читалъ  Евангелiе… – застѣнчиво  улыбаясь,  сказалъ  Миша  тоненькимъ  голоскомъ. – Я упалъ  на охотѣ съ лошади,  когда  оканчивалъ  кадетскiй  корпусъ… Господь  привелъ  меня въ  Силоамскую  Купель… – продолжалъ  онъ  удивительно  просто,  по-дѣтски всматриваясь  въ меня  и довѣряясь. – Въ   т у   ночь,  когда  пришли  убивать  насъ  съ  дѣдушкой,  до ихъ  прихода,  я видѣлъ  Христа, и Христосъ  сказалъ: «Пойди  въ Силоамскую  Купель – и исцѣлишься!»  И я  исцѣлѣлъ. Вотъ, смотрите… 

Онъ вскочилъ  радостно и  прошелся по  бережку. 

– Онъ подвигъ принялъ! – крикнулъ  Семенъ  Устинычъ. – Скажи, Миша,  про подвигъ. 

Миша сѣлъ  и посмотрѣлъ  на меня  дѣтскими  ясными глазами. 

– Подвига нѣтъ тутъ, а… я хожу  и ничего не имѣю.  У насъ  все  взяли.  Когда я исцѣлѣлъ, я  понялъ,  что это нужно,  чтобы у  меня ничего не было.  Хожу и читаю Евангелiе. У меня  деж  и Евангелiя  нѣтъ, я наизусть.  Приду и стою.  Меня зовутъ: иди,  почитай.  Я читаю,  и мнѣ  даютъ  хлѣбца. 

– Бла-женный! – восхищенно  крикнулъ  Семенх  Устинычъ,  любуясь Мишей. – Воистину,  блаженный!  Блаженни кроткiе  сердцемъ… блаженни,  егда  поносятъ  васъ![viii] А что,  поносятъ  тебя,  Миша? 

– Нѣтъ, – сказалъ  Миша грустно. – Только  всего  одинъ  разъ было, въ  Королёвѣ,  когда я  пришелъ  на свадьбу. У  предсѣдателя  волостного  исполкома  сынъ женился,  коммунистъ.  Было въ январѣ,  очень морозъ. Я шелъ по деревнѣ…  

– Босой! – восторженно  закричалъ  старикъ,  нѣжно  поглаживая  мокрыя ноги  Миши. – А двадцать два  градуса мороза было! 

– И мнѣ  стало больно  пальцы. Бабы  звали  въ избу и давали  валенки, но я не могъ… 

– Обѣдъ  даденъ! – строго  сказалъ  Семенъ  Устинычъ. – Пока  не  расточатся  врази  Его!.. [ix] 

– Да.  Когда  Россiя  станетъ  опять  святой  и чистой. И вотъ,  мнѣ захотѣлось  войти  на свадьбу…. 

– Былъ    г о л о с ъ  ему!  «Войди  въ Содомъ,  гдѣ  собрались  всѣ  нечестивыя и гады!» 

– Да,  будто голосъ: «Иди и скажи Святое  Слово!» И я вошелъ.  Всѣ  были нетрезвые  и закричали: «Дуракъ  пришелъ!» И стали смѣяться. 

– Надъ блаженнымъ-то! – съ укоризной  сказалъ  Семенъ  Устинычъ,  гладя Мишу  по головѣ,  любуясь. 

– И вылили мнѣ  на голову  миску лапши…  но не очень горячей… 

– А онъ..! –  закричалъ,  вскакивая, Семенъ  Устинычъ, – что же  онъ сдѣлалъ! Миша,  скажи,  что ты сдѣлалъ?!...                 

– Я сталъ читать имъ: «Отче,  отпусти имъ,  не вѣдаютъ бо,  что творятъ»… 

– И потомъ онъ заплакалъ! – съ рыданьемъ въ голосѣ,  воскликнулъ  Семенъ Устинычъ,  тряся  отъ волненiя головой. 

– Да, я заплакалъ…  отъ жалости  къ ихъ  темнотѣ… 

– И тогда… Что  тогда?!.. 

– Тогда они  затихли. И вотъ… 

– Чудо! сейчасъ  будетъ чудо!.. Ну,  Миша,  ну?... 

– И тутъ,  одинъ изъ города,  матросъ  Забыкинъ…

– Звѣрь! Убивалъ, какъ въ воду  плевалъ!.. 

– Да онъ  меня   т о г д а, въ тюрьмѣ,  хотѣлъ застрѣлить,  что я былъ кадетомъ… 

– Вы  слушайте… Ну, ну?.. 

– Онъ былъ пьяный. Онъ всталъ и…  вытеръ мнѣ  лицо и голову отъ лапши,  чистымъ полотенцемъ. И сказалъ: – «Это такъ, мы  выпимши»… 

– И   еще сказалъ!.. Это  важно!.. 

– И еще  прибавилъ,  тихо: – «Моличь  за окаянныхъ,  если Бога знаешь… А мы забыли!»

– Мы – забыли!!. А Миша что сказалъ?!. Что ты ему сказалъ?.. 

– Я сказалъ: «Онъ уже съ вами,  здѣсь…  и Онъ  даже во адъ  сходилъ!» 

– Мудрецъ блаженный! Ну,  и что тутъ  вышло?.. 

– И всѣ затихли. И стали меня поить  чаемъ. 

– Но онъ не пилъ!!.. 

– Я не принимаю чая. Я попросилъ кипяточку, съ солью… – сказалъ,  застѣнчиво  улыбаясь,  Миша. – И  я… 

– …. Пошелъ  отъ  нихъ  на морозъ,  славя Бога!.. 

– И радостно было    мнѣ видѣть  ихъ лица добрыя… 

– Ахъ,  блаженный! И теперь  никто  пальцемъ  не смѣетъ тронуть. Ибо дана  ему отъ  Забыкина  бумага! Покажь бумагу… 

 Миша досталъ пакетикъ изъ  синей  сахарной  бумаги и показалъ листокъ съ заголовкомъ  страшнаго  мѣста  и печатью.  Стояло тамъ: 

«Дано сие  удостоверение безопасной личности  проходящего странника  и блаженного  человека  Миши  без  фамилии и звания, что имеет  полное право  непрекосновенной личности и проход  по всему  месту и читать правильные слова  учения  своего Христа  после  експертизы его  в здравом  уме  и легкой памяти. Подписалъ – тов.  Забыкинъ». 

– Хожу и проповѣдую… – сказалъ  Миша.  

– Ходитъ и  проповѣдуетъ! Скоро  тронемся по губернiи. Совсюду насъ приглашаютъ. А  будутъ посланы муки и гоненiя,  принимаемъ! 

– Принимаемъ съ  радостью, – сказалъ  Миша  и поднялся. – Въ Чайниково пойду.  Бочаровъ-плотникъ помираетъ,  звали… 

– Иди,  голубокъ. Знаю его,  много  навред илъ. А вотъ – къ  раздѣлкѣ.  Утѣшь, утѣшь. 

Миша простился  вѣжливо,  взявъ,  по привычкѣ «подъ козырекъ», къ  виску, и пошелъ.  

– Смотрите! – сказалъ  Семенъ  Устинычъ, – развѣ  не на  Вѣрную дорогу вышелъ? И  всѣ  любятъ. И все  отдаетъ,  что дадутъ.  Господи,  научи мя  слѣдовать  путямъ  Твоимъ![x] 

Когда я уѣзжалъ изъ имѣнiя,  былъ  удивительно лучезарный  день,  блескъ осеннiй. И въ  душѣ у меня  былъ блескъ. Провожали старенькiе интеллигенты,  крестили на дорогу, и это  ласкало душу.  Но не  они трогали меня. Лаской  прощанья свѣтило  русское солнце, и – не  прощалось. И золотившiяся  поля ласково  говорили – до свиданья. И мягкимъ,  хлѣбнымъ – тянуло отъ  золотистыхъ скирдъ. И провожавшiй меня  до крестьянской  межи старикъ  братски-ласково  говорилъ: 

– Снѣжку дождемся… а тамъ,  по снѣжку,  и въ  путь,  на проповѣдь. Господи,  благодать  какая! Святыя поля…  И будемъ ходить по нимъ…. 

Я слѣзъ съ  тарантаса  и пошелъ  прямикомъ,  полями, по размахнувшемуся  далёко  взгорью.  По его золотому  краю,  на высотѣ,  на голубинаго цвѣта  небѣ,  бѣлѣли  человѣческiя  фигуры,  свѣтились  въ блескѣ. Баба  ли добирала  тамъ,  мужикъ ли копалъ картошку, – но въ  каждомъ  сiявшемъ  пятнышкѣ на поляхъ  видѣлся  мнѣ  подвигающiйся  куда-то  тонкiй  и свѣтлый  Миша. 

      

Апрѣль,  1926 г. 

      Ланды. 

 

Источники текста

1926 - Блаженные: Из встреч // Перезвоны. – 1926. – 8 июня (№ 20). – С. 619-624.

1928 - Блаженные // Свет разума. – Париж: Таир, 1928. – С. 95-108.

Текст печатается по прижизненному изданию 1928 г. в оригинальной орфографии и пунктуации.