СВѢТЪ РАЗУМА
Съ горы далеко видно.
Карабкается кто-то отъ городка. Постоитъ у разбитой дачки, у виноградника, нырнетъ въ балку, опять на бугоръ, опять въ балку. Какъ-будто, дьяконъ… Но зачѣмъ онъ сюда забрался? Не время теперь гулять. Что-нибудь очень важное? Остановился, чего-то глядитъ на море. Зимнее оно, крутитъ мутью. Надъ нимъ – бакланы, какъ черные узелки на ниткѣ. . Чего-то махнулъ рукой. Понятно: пропало все! Мнѣ – понятно.
Живетъ дьяконъ внизу, въ узенькой улочкѣ, домосѣдъ. Служить-то не съ кѣмъ: мѣсяцъ, какъ взяли батюшку, увзели. Сидитъ – кукурузу грызетъ съ ребятами. Пройдется по улочкамъ, пошепчется. Въ улочкахъ-то чего увидишь! А вотъ какъ взошелъ на горку да оглядѣлся…
Не со святой ли водой ко мнѣ? Недавно Крещенье было.
Прошло Рождество, темное. Въ Крыму оно темное, безъ снѣга. Только на Кушъ-Каѣ, на высокой горѣ, блеститъ: выпалъ бѣлый и крѣпкiй снѣгъ, и бѣлое Рождество тамъ стало, – радостная зима, далекая. Розовая – по зорямъ, синяя – къ вечеру, въ мѣсяцѣ – ледъ зеленый. А здѣсь, къ землѣ, темно: бурый камень да черныя деревья.
Славить Христа – кому? Кому пѣть – «возсiя мiрови Свѣтъ Разума»?..
Я сижу на горѣ, съ мѣшкомъ. Въ мѣшкѣ у меня дубьё. Дубьё – голова и мысли.
«Возсiя мiрови Свѣтъ Разума»..?!
А дьяконъ лѣзетъ. На-карачкахъ изъ балки лѣзетъ, какъ бѣдный звѣрь. Космы лицо закрыли.
– Го-споди, человѣ-ка вижу!.. – кричитъ дьяконъ. – А я… не знаю, куда дѣваться, души не стало. Пойду-ка, думаю. Прогуляюсь… Бывало, объ эту пору сюда взбирались, съ батюшкой, со святой водой… Ахъ, люблю я сторону эту вашу… куда ни гляди – просторъ! «И Тебѣ видети съ высоты Востока»!.. А я въ* вамъ, по душевному дѣлу, собственно… подѣлиться сомнѣнiями… не для стакана чаю. Теперь нигдѣ ни стакана, ни тѣмъ паче чаю. Угощу папироской васъ, а вы меня бесѣдой..? Хотите – и тропарекъ пропою. Такъ во мнѣ все дробитъ…
Онъ все такой же: ясный, смѣшливый даже. Курносый, и глазъ прищуренъ, – словно чихнуть сбирается. Мужицкiй совсѣмъ дьяконъ. И раньше глядѣлъ простецки, ходилъ съ рыбаками въ море, пивалъ съ дрогалями на базарѣ, а теперь и за дрогаля признàешь. Лицо кровяное, вытянуто въ щекахъ рѣзко, стесано топоромъ углами, черняво, тёмно, въ узкимъ-высокимъ лбомъ, – самое дьяконсоке, духовное. Батюшка говорилъ, бывало: – «дегтемъ отъ тебя, дьяконъ, пахнетъ… ты бы хоть резедой попрыскался!».. – Смущался дьяконъ, оглядывалъ сапоги, молчалъ. Семеро, вѣдь, дѣтей, – на резеду не хватитъ. И рыбой пахло. И еще пенялъ батюшка: – «хоть бы ты горло чѣмъ смазывалъ, ужъ очень ржавый голосъ-то у тебя!».. – Голосъ, правда, былъ съ дребезгомъ, – самый-то ладанный, дьячковскiй голосъ. Мужицкiе сапоги, скребущiе, бобриковый халатъ солдатскiй, изъ бывшаго лазарета, – полы изгрызены. Нѣтъ и духовной шляпы, а рыжая «татрка». Высокъ, сухощавъ и крѣпокъ. Но когда угощаетъ папироской, дрожатъ руки.
– Вотъ, человѣка увидалъ – и радъ. Да до чего же я радъ-то!.. А ужъ тропарь я вамъ спою, на всѣ четыре стороны. Извините, не посѣтили на Рождество. Сами знаете, какое же нынче Христово Рождество было! О. Алексѣя бѣсы въ Ялту стащили. Я теперь ужъ одинъ ревную, скудоумный… Приду въ храмъ, облекусь и пою. Свѣчей нѣтъ. Проповѣдь говорилъ на слово: «возсiя мiрови Свѣтъ Разума», по темѣ – «и свѣтъ во тьмѣ свѣтитъ, и тьма его не обья»![i]
– А какъ, ходятъ?
– На Рождество полна церковь набилась. Рыбаки пришли, самые отбившiеся, никогда раньше не бывали. Ры-бы мнѣ принесли! Знаете Мишку, отъ тифа-то который помиралъ, – мы тогда его съ Михалъ Павлычемъ отходили, когда и мой Костюшка болѣлъ? Принесъ корзинку камсы, на амвонъ поставилъ, и пальцемъ манитъ. А я возглашаю на ектеньи! А онъ мнѣ перебиваетъ: – «отецъ дьяконъ, рыбы тебѣ принесъ»! – Меня эта рыба укрѣпила, говорилъ съ большимъ одушивленiемъ! Прямо, у меня талантъ проповѣди открылся, себѣ не вѣрю… При батюшкѣ и не помышлялъ, а теперь жажду проповѣди! Открывается мнѣ вся мудрость. Я имъ прямо: – «Свѣтъ во тьмѣ свѣтитъ, и тьма его не объя»! – А они вздыхаютъ. – «Вотъ, – говорю, – нѣкоторый человѣкъ, яко евангельскiй рыбарь, принесъ мнѣ рыбки. Я, конечно, чуда не совершу, но… насыщайтесь, кто голоденъ! А душу чѣмъ насытимъ?» – Выгребъ себѣ три фунтика, и тутъ же, съ амвона, по десятку роздалъ. И вышло полное насыщенiе! И ужъ три раза приносили, кто – что, и насыщались вдосталь. И духовное было насыщенiе. Прямо имъ говорю: – «Братики, не угасайте! Будетъ Свѣтъ!» – А они мнѣ, тихо: – «ничего, бу-детъ»! – «Нѣтъ у насъ свѣчекъ, – говрю, – возжемъ сердца!» – И возжгли! Петатраки, грекъ, принесъ фунтъ стеариновыхъ! Вотъ вамъ и… «свѣтъ во тьмѣ»! И справили Рождество.
Дьяконъ смазываетъ себя по носу, – снизу вверхъ, – и усмѣшливо щуритъ глазъ. Нѣтъ, онъ не унываетъ. У него семеро, но онъ и ограбленную попадью принялъ съ тремя ребятами, сбился дюжиной въ двухъ каморкахъ, чего-то варитъ.
– Принялъ на себя миссiю! Пастыря нѣтъ – подпасокъ. А за меня цѣпляются. Молю Господа, и веду. Послали петицiю въ Ялту, требуемъ назадъ пастыря. ВС– рыбаки и садовники, передовые-то наши, самые соцiалисты, подмахнули! – трре-буемъ! – Пришелъ матросъ Кубышка, съ поганаго гнѣзда ихняго, говоритъ мнѣ: – «Ты, дьяконъ, гляди… какъ бы въ адъ тебѣ на попасть! Наши зудятся, народъ ты мутишь на саботажъ… рыбаки рыбы намъ не даютъ»! – А меня осѣнило, и показываю въ Евангелiи, читай: – «блаженни есте, егда… радуйтеся и веселитесь»!..[ii] – «Довеселишься!» – говоритъ. – Ну, довеселюсь. Вызвали къ Кребсу ихнему. Мальчишка пустоглазый, а кро-ви выпустилъ!.. Ноганъ-то больше его. Онъ – Кребсъ, а я – православный дьяконъ. Иду, какъ апостолъ Павелъ, безъ подготовки, памятуя: осѣнитъ на судѣ Господь! Вонзился въ меня тотъ Кребсъ, плюнулъ себѣ на крагу отъ сердечнаго озлобленiя, и – «арестовать!» – «А-а, народъ у меня мутилъ?!». – Ну, что тутъ приставъ покойный, Артемiй Осипычъ!.. А я ему горчишникъ, отъ Евангелiя: – «не имаши власти, аще не дано тебѣ свыше»![iii] – Такъ и перевернуло бѣса! И вдругъ, какъ изъ-подъ земли, делегацiя отъ рыбаковъ, и Кубышка съ ними: – «отдай нашего дьякона, нашимъ именемъ правишь!» – Онъ имъ рѣчь, – они ему встрѣчь: не перечь! Отбили… А до васъ я вотъ по какому дѣлу…
Дьяконъ вытянулъ изъ глубины халата зеленую бумажку.
– Язва одна возстала! Прикинулся пророкомъ – и мутитъ. Вотъ, почитайте… Н о в ы е христiане объявляются… – сказалъ онъ дрогнувшимъ голосомъ, и смазалъ носъ. – Какъ это называется?!.
«Новый Вертоградъ»… – читаю я на бумажкѣ, машинкой писано.
– Черто-градъ!.. прости, Господи!.. – кричитъ дьяконъ. – Такой соблазнъ! Ни баптистъ, ни евангелистъ, ни штундистъ, а прямо… духъ нечистъ!.. Все отрицаетъ! И въ такое-то время, когда всѣ иновѣрцы ополчились!? Ни церкви, ни иконъ, ни… воспыланiя!?.. Отними у народа храмъ – кабакъ остался! А, о н ъ, толстопузый, свою вѣру объявилъ… мисти-цисти-ческую! Въ ку-кишь… прости, Господи! и на евангельской закваскѣ! Первосвященникомъ хочетъ быть, во славѣ! И… интели-гентъ!?.. А?!.. Свѣтъ разума?!. Объявилъ свою вѣру – и мутитъ! Но я вызвалъ его на единоборство, какъ Давидъ Голiафа. Зане Голiафъ онъ и есть! Восьмипудовый. И вотъ теперь вышло у меня сомнѣнiе. Высшихъ пастырей близко нѣтъ, предоставленъ скудоумiю своему, и р–шилъ съ вами подѣлиться тревогой!..
Дьяконъ вскочилъ, оглянулъ море, горы: снѣжную Кушх-Каю, дымный и снѣжный Чатыръ-Дагъ, – всплеснулъ, какъ дитя, руками:
– Да, вѣдь, чую: воистину, Храмъ Божiй! Хвалите Его, небеса и воды! Хвалите, великiя рыбы и вси бездны, огонь и градъ, снѣгъ и туманъ… горы и всѣ холмы… и вси кедры, и всякiй скотъ, и свиньи и черви ползучiе!..[iv] Но у насъ-то съ вами разбѣгъ мысли, а мужику надо, на-до!.. – стукнулъ онъ себя въ грудь. – Я про реформацiю училъ, – все на умѣ построено! А что на умѣ построено – разсыплется! Согрѣй душу! Мужику на глаза ико-ну надо, свѣчку надо, теплую душу надо… Знаю я мужика, изъ нихъ вышелъ, и самъ мужикъ. Тоскливо мнѣ съ господами сидѣть подолгу, засыпаю. Храмъ Господенъ съ колоколами надо!.. Въ сердцѣ колокола играютъ… А не пустоту. Съ колоколами я мужика до послѣдняго неба подыму! И я вызвалъ е г о на единоборство!..
– Кого – е г о? Ахъ, да… интеллигента-то?..
– Самаго этого езуита, господина Воронова. Ка-кая фамилiя! Черный воронъ, хоть онъ и рыжiй, съ просѣдью. И вотъ, послушайте и разрѣшите сомнѣнiе. А вотъ какъ было…
– Еще въ самую революцiю, какъ соцiалисты то наши на машинахъ-то все пылили, а интеллигентики, высуня языкъ, бѣгали, ужъ такъ-то рады, что свѣтопреставленiе началось… – ахъ, что бы я вамъ могъ поразсказать… а вы романъ бы какой составили!.. – въ самое это время и объявился у насъ тотъ господинъ Вороновъ, и даже потомственный дворянинъ. Изъ Англiй! Въ немъ всякой закваски есть, отъ всѣхъ поколѣнiй. Вы его видали! Вотъ. И я на его лавочкѣ нарвался. Пудовъ восьми, быкъбыкомъ. А какъ я на лавочкѣ нарвался... Это послѣ было, какъ я испытывать его ходилъ, его «Вертоградъ Сердца». Но скажу напередъ, ибо потомъ сразу ужъ все трагическое пройдетъ. Росту онъ къ сажени, плечи – копна, брюхо на аршинъ вылѣзло. Ходитъ въ полосатомъ халатѣ и въ ермолкѣ, съ трубкой. Рычитъ, въ глазищахъ туманъ и кровь. Открылъ онъ съ мадамой лавочку «Дружеское Содѣйствiе». Принимать на комиссiю. Всякаго добра натащили, и онъ свои картины повѣсилъ для прославленiя. Денегъ у него было много, и давай по нуждѣ скупать. Купилъ я у него, простите за глупость… машинку «примусъ», за сорокъ тысячъ. Принесъ женѣ, а Катерина Александровна моя такъ вотъ ручки сложила: – «Ахъ, ты, дуракъ-дьяконъ! Слеами своими, что-ли, топить-то е ебуду? керосинъ-то ты мнѣ досталъ?!.» – Хлопнулъ я себя въ лобъ: правда! Керосину ужъ другой годъ нѣтъ, и миллiоны стоитъ! Не догадался. Жалко Катеньку было, какъ она съ ребятами за дубовыми кутюками, какъ вотъ и вы, по горамъ ползала. Пошелъ назадъ. Не отдаетъ денегъ! – «А, – гвоорю, – вы мстите, что я дьяконъ и борюсь идеальнымъ мечомъ?» – «Нѣтъ, – говоритъ, – я въ лавкѣ не проповѣдаю, и у меня правило на стѣнѣ. Грамотны?» – Чиатю объявленiе въ разрисованомъ вѣночкѣ изъ незабудокъ: «вынесенная вещь назадъ не принимается». – Хуже Мюръ-Мерилиза! А мнѣ сорокъ тысячъ – недѣлю жить. – «Хорошо, – говоритъ, – возьмите мыломъ, два куска. Чистота тѣла первое условiе свободы духа!» – «Дайте, – говорю, – одинъ кусокъ и двадцать тысячъ!» – «Нѣтъ. Кусокъ и… молотокъ, хотите или – щипчики для сахарку?» – А сахарку у насъ и въ поминѣ нѣтъ! Взялъ его мыло, а оно въ первую стирку какъ завертится, какъ зашипитъ, такъ все въ вонючiй газъ и обратилось! Поплакали – постояли надъ пузыриками, и пузыри-то улетучились, вотъ вамъ по слову совѣсти! А мыло-то, дознано потомъ было, онъ самъ варилъ по волшебному рецепту мошенническому. Такъ мы и прозвали: «Воронье мыло духовное»! Но теперь я обращусь къ самому важному и даже трагическому.
– Въ самыя первыя недѣли революцiи было то. Выщелъ я разъ возглашать на ектеньи и вижу: стоитъ у праваго крылоса, поджавъ руки на брюхѣ, самый о н ъ, мурластый, и злокозненно ухмыляется. А послѣ службы подаютъ мнѣ зеленую бумажку, а на ней отпечатано: «Видимая церковь есть капище идоловъ, а священники и дьякона – жрецы! Прiидите въ Невидимую, ко Мнѣ»! – Съ большой буквы! А внизу, отъ Iоанна: «Азъ есмь истинная лоза виноградная, а Отецъ Мой – виноградарь».[v] Не обратили вниманiя: ну, штундистъ! Только, – слышимъ – въ народѣ стали говорить, что какая-то новая вѣра объявляется, а другiе – что господинъ Вороновъ виноторговлю открываетъ и заманиваетъ, а у его отца огромные виноградники закуплены, въ компанiи съ англичанами. Но все се было только предтечею горшихъ бѣдъ.
– Снесся о. настоятель съ преосвященникомъ, и поѣхали мы къ самому прокурору. Оскорбляютъ Церковь! А прокуроръ новый, присяжный повѣренный, воровъ защищалъ недавно. Мелкимъ бѣсомъ разсыпался, чуть подъ благословенiе не полѣзъ. – «Ахъ, я такъ уважаю религiозныя проявленiя! Свобода совѣсти для меня высшiй идеалъ, въ ореолѣ блеска! Но… съ точки зрѣнiя философiи и политики, не смѣю пальца поднять на иномыслiе. О н ъ тоже мучается религiозной совѣстью, а въ борьбѣ огненной идеи рождается свѣтлая истина.. Идите съ вѣтвями мира и проповѣдуйте ваше Евангелiе во всѣ концы, слова не скажу. Бейтесь идеальнымъ мечомъ! И вы должны быть спокойны, такъ какъ у васъ, к а ж е т с я, что-то предсказано? «Созижду Церковь Мою… и врата адовы не одолѣютъ во вѣки вѣковъ, аминь!»[vi] – Перевралъ! – «И теперь мы отдѣлили вашу Церковь отъ нашего государства, – и до свиданья! У меня горы дѣлъ, а я еще и не завтракалъ!»…
– Еще я тогда, выходя, сказалъ о. Алексѣю: «Пустой грамофонъ, лопнетъ скоро!» – О. Алексѣй вздохнули: перетерпимъ! А т о т ъ, какъ служба, является со столикомъ въ ограду, разложитъ листочки, свѣчу зажжетъ, – и приманиваетъ. Зычно оретъ: – «Совлеките ветхiя одежды, прилѣпитесь къ чистотѣ!» – И опять листочки. – «Что такое бракъ въ духѣ»? – И написано тамъ… прямо, блудъ! Будто Церковь занимается сводничествомъ!!. «Припутали Бога въ блудъ!» «Будьте свободны, и пусть только любовь соединяетъ тѣла и души». – И опять – отъ Iоанна: «Богъ есть Любовь»[vii].
– Собирали мы приходской совѣтъ, и опстановили: претерпѣть попущенiе, но въ ограду не допускать. Поставили дрогаля Спиридона Высокаго стеречь. Ну, онъ – ревнитель, и Воронова шугнулъ, и столикъ его спрокинулъ, и дрючкомъ гналъ его до самаго дома. Тотъ – въ милицiю. А я ришелъ объяснять: борьба у насъ идеальная, самъ прокуроръ сказалъ, а на церковный дворъ ни за что не пустимъ. Милицейскiй начальникъ почесалъ носъ и отмахнулся: – «Хоть проглотите другъ дружку, мнѣ не до религiи, уходите»…
– А т о т ъ сталъ у себя на квартирѣ творить соблазнъ. Объявилъ причащенiе виномъ безплатно, всѣ изъ одной бутылки причащаются, женщины стали къ нему въ садъ бѣгать. Узнали мы про него. Оказыватся, саратовскiй помѣщикъ, съ полнымъ высшимъ образованiемъ, два миллiона ужъ прожегъ, три жены у него было, съ какимъ то нѣмецкимъ пастыремъ снюхался, и его изъ Питера выгнали, по протекцiи… а то быть бы ему въ каторжныхъ работахъ за всѣ святотатства и кощунства, и уголовное кровосмѣшене. Долго жилъ въ Англiи, и будто тамъ его посвятили въ пророки. Называетъ себя знаменитымъ художникомъ. А какъ революцiя наступила, – и прикатилъ. И, дѣйствительно, привезъ картины симфоническiя… Какъ-съ?.. Да, символическiя, страннаго вида. То на стѣнкѣ громадное сердце виситъ, а изъ него кровь струями, съ надписями – «любовь плоти», «Любовь поти» – по струйкамъ-то… а вверху полыхаетъ золотомъ, и написано – «любовь духовная». То еще два скелета нарисовано, и начертано на этомъ, понимаете, мѣстѣ – «ветхiй человѣкъ»! – а рядомъ, голые обнимаются, во всѣхъ прирожденныхъ формахъ, даже до соблазна, и написано по грудямъ: – «Новый Адамъ»! потомъ, чаша на полотнѣ, въ цвѣточкахъ, и изъ нея льется пѣнное, и написано6 «Причаститесь Духа». И еще – дверь написана золотая, съ красной печатью, и поперекъ пущено: «Печать Тайны»! И огромная картина – море, но волны все столбиками, и будто не волны, а свившiеся человѣческiя голыя фигуры, зеленаго цвѣта, словно духи тьмы, и написано – «Море страстей плотскихъ», – а надъ ними желтая рожа свѣтится, какъ луна.
– Стали дѣвушки къ нему ходить, «тайну» чтобы узанть. А онъ имъ проповѣдуетъ: дадимъ слово жить въ духовной любви! Ему женщина, которая съ нимъ прiѣхала, скандалы устраивала, а онъ ее билъ жгутомъ и полѣномъ. Разъ ночью даже въ садъ въ одной сорочкѣ выгналъ и оралъ въ окошко: – «Совлеки ветхаго человѣка, тогда впущу!» – Ну, хуже всякаго штундиста. Поняли мы съ о. Алексѣемъ, что это намъ испытанiе, и обличали по силѣ возможности. А онъ грязнѣйшими клеветами насъ. Предложилъ батюшка ему предстать для словопренiя о вѣрѣ, въ 4 часа дня, въ церкви. Отклонилъ, гадина: – «Въ капище ваше не пойду, а желаете подъ открытымъ небомъ, въ моемъ саду?».. – Въ садъ къ нему не пошли, понятно, .. въ блудилище-то его гнусное! Такъ все и тянулось. А тутъ онъ брешь-то намъ и пробилъ! Тутъ-то и начинается сама трагедiя… дабы возсiялъ Свѣтъ Разума!.. И не знаю, какъ мнѣ понимать резюме, что вышло. И вотъ, метусь…
– Въ оны дни пришелъ къ намъ, во храмъ, старшiй учитель здѣшнiй, – и добрый же человѣкъ какой, но глу-пый! – Иванъ Иванычъ, который регентстовалъ у насъ, и говоритъ внезапно и прикровенно: – «Постигъ я весь соцiализмъ теперь и отрицаю все, а главное – религiю и Церковь! Этоже все одна профанацiя и скелетъ сгнившiй!».. – А батюшка ему кротко: – «И очень хорошо, одной паршивой овцой меньше въ стадѣ». – «Ну, – говоритъ, – узнаете овцу!» – И перекинулся къ Воронову. Сталъ тоже листики раздавать. А дура-акъ!.. Тихiй дуракъ, шестеро дѣтей. Но благоустроился. Прiятели ему пообѣщали учебнымъ комиссаромъ сдѣлать, на весь уѣздъ, и автомобиль сулили. Сталъ онъ прихожинъ соблазнять. – «Вонъ, – говорятъ, – и учитель новую вѣру принялъ… чего-нибудь тутъ да есть, ему извѣстно, хорошiй человѣкъ былъ!» – Жена его плакала – приходила: – «Отговорите его, сталъ все про духовную любовь говорить, и отъ меня отказывается, велитъ «ветхую плоть» какую то совлечь… Я, конечно, уже не молодая, но еще не ветхая»… – А она гречанка, простая бабочка. – «А онъ, – говоритъ, – съ молодыми дѣвушками въ садахъ споритъ насчетъ духовной какой то любви, безъ брака. Поомгите* по мѣрѣ силъ!» – Что съ дуракомъ подѣлаешь! Но не въ семъ тревога.
Дьяконъ вынулъ еще бумажку. Сверху – въ медальонѣ портретъ: мурластый, съ напухшими глазами, – тупое, бычье. И подписано: «Вороновъ, глава Духовнаго Вертограда». И отъ Iоанна: «Вы уже очищены… Пребудьте во Мнѣ, и Я въ васъ».[viii]
– Ну, не идолъ ли индѣйскiй, по рожѣ-то?!. – воскликнулъ съ великой скорбью дьяконъ, и щелкнулъ по портрету. – Всего его и вѣры. Не понимаютъ, но смущаются. Вечерами на аристонѣ «куплеты» играетъ въ садикѣ, и съ нимъ дѣвицы. Голодаютъ всѣ, а онъ лепешки печетъ, куръ жаритъ, и бутылки не переводятся. Съ «бѣсами» въ дружбѣ, они ему ордеры на вино даютъ. Послѣдилъ я черезъ заборъ, – читсый султанъ-паша въ агремѣ! Въ пестромъ халатѣ съ кисточкой, и поетъ сладенькимъ голоскомъ: – «Пашечка, сестра Машечка… возродимся духовно, сорвемъ пелену грѣха»! – И онѣ-то, дурехи, грызутъ кости курячьи, и воркуютъ: – «Сорвемте, братецъ по духу, Ларiонъ Ваоерьянычъ… только винца дозвольте!» – А онъ бутылку придерживаетъ и томитъ: – «А что есть грѣхъ?» – «Стыдъ, братецъ». – «Вѣрно. Ева познала грѣхъ – стыдъ!» – Возмутился я духомъ и возревновалъ. А онъ еще: – «Будемъ причащаться духу!» – И я крикнулъ черезъ заборъ: – «Такъ у тебя непотребный домъ?!. На это и милицiя существуетъ!» – И побѣжалъ въ милицiю. А начальникъ мнѣ, дерзко: – «Разъ онъ такой магнитъ – его счастье!» – Какъ-то во мнѣ все спуталось, докладываю-то не по порядку…
– Какъ пришли вторые большевики, онъ въ окошко плакатъ на шестѣ выставилъ: «Д о л о й в е т х у ю ц е р к о в ь!» – А внизу – «Всѣхъ причащаю Любви»! – Сталъ домогаться, чтобы нашъ храмъ ему передали, бумагу подалъ. Совсѣмъ, было, подмахнулъ ему какой-то комиссаръ Шпиль, адвокатишко бывшiй, да наши дрогали подошли съ дрючками и матроса привели: – «Только подмахни, будетъ тебѣ не шапиль, а цѣльное полѣно!» – Ихъ не поймешь. Вѣнчался у насъ чекистъ Губинъ, – помните, съ кулакъ у него на шеѣ дуля! – всѣмъ образамъ рублевыя свѣчи ставилъ и велѣлъ полное освѣщенiе!
– И вотъ, уѣхали съ Врангелемъ. А т о т ъ все пережилъ, такой гладкiй. И домогается! О. Алексѣя другой мѣсяцъ въ Ялтѣ томятъ, чуть не разстрѣляли. Ну, я за него и принялъ бремя. Ничего не страшусь. Что страхъ человѣческiй! Душу не разстрѣляешь. И схватился я съ тѣмъ хулителемъ вѣры въ послѣднiй бой!.. На Рождество проповѣдь сказалъ. Плакали. И Писанiе не такъ знаю, и въ риторикѣ слабъ, и въ гомилетикѣ, но на волю Божiю положился. Начну про хозяйство, а потомъ и сведется къ Господу! Говорю: – «Бываетъ засуха въ поляхъ, а тамъ и урожая дождутся, такожде и въ душахъ нашихъ! Пропоемъ тропарь Празднику!» – И поемъ. И про Свѣтъ Разума говорилъ: – «Слушайте Христа, что Онъ велитъ. И не устрашайтеся! Христа принимай въ себя! Какой Онъ былъ? Что есть Солнце Правды?»[ix] – Поговорилъ о Правдѣ. Всѣ вздыхаютъ. – «Можемъ мы безъ Христа?» – «Не мо-жемъ!» – всѣ, въ одинъ разъ! Прихожу домой… Кто шапку картошки принесъ, кто муки стаканчикъ. Идешь по базару – говорятъ: – «Спасибо, отецъ-дьяконъ!» – Работаю по садамъ съ ними, за полфунта хлѣба, и всѣ меня знаютъ. И Свѣтъ Разума поддерживаю. Только теперь постигаю великое – Свѣтъ Разума! Всѣ мудрецы посрамлены, по слову Писанiя[x]. До чего додѣлали! У-мы!!. И приняли кабалу и тьму. А которые не приняли – бѣжали въ Египетъ отъ меча Иродова. А Свѣтъ-то Разума хранить надо? Хоть въ помойкѣ и непотребствѣ живемъ, а тѣмъ паче надо Его хранить. И только на малыхъ сихъ надежда, повѣрите слову! Мы съ вами одиночки, изъ интеллигенцiи-то, а все – прохвосты, пересчитайте-ка нашихъ-то! Волосы подымаются. Объ нихъ страшную комедiю писать надо, кровавыми слезами. Факты, фа-кты какiе, и всѣ запечатлѣны! Поцѣловали печать. Думали – на пять минутъ только обманно предались, а потомъ въ тинку и паутинку затянулись. И уже во вкусъ входятъ! И вотъ, Господь возложилъ бремя. Но вотъ, какая исторiя…
– Этотъ самый Иванъ Иванычъ и попалъ къ т о м у въ лапы. А тотъ бумагу себѣ у н и х ъ выправилъ на проповѣдь. А т ѣ и рады: раска-чивай! выгоняй «опiумъ» изъ народа, Свѣтъ-то Разума! Въ скотовъ обратимъ, запрягемъ и поѣдемъ. Съ «опiумомъ»-то народъ – безъ страха, а безъ него – сразу покоряется! Разъ понятiя Правды нѣтъ, тогда всѣ примется, хлѣба бы только не лишали! А если еще и селедку даютъ, – чего! А Воронъ-то и радъ. Онъ и плутъ, и сумасшедшiй дуракъ, у него одно засѣло – подъ себя покорить… Въ немъ, можетъ, помѣщикъ-самодуръ отозвался, прадѣдушка какой-нибудь… Я, простите, Ломброзо читалъ – и думаю, что… наслѣдственность о-чень содѣйствуетъ революцiи! Говорите – Бакунинъ? Я вамъ пятерыхъ здѣшнихъ насчитаю. Вы Аршина-то прощупайте. Бездна паденiя! Родови-тый, и какiе родственники, въ исторiю вошли! Такъ вотъ, Воронъ-то для н и х ъ – ору-дiе!..
– Наканунѣ Крещенiя досталъ я iеромонаха одного, привезли втайнѣ изъ Симферополя, рыбаки сложились на подводу. Съ трудомъ и вина достали для совершенiя таинства Св. Евхаристiи. У Токмакова запечатано для комиссаровъ, въ нарздравѣ не дали доктора, изъ страха: такiе-то трусы интеллигенты, предались. А надо все же чистаго, вина-то. Да и невѣры. А добрые доктора – въ чекѣ сидятъ. Отслужили обѣдню. И, къ самому концу, какъ съ крестнымъ ходомъ на Iорданъ идти, на море, смотрю – какой-то мальчишка листочки разсовываетъ. И мнѣ въ руку, на амвонъ сунулъ! Напечатано на машинкѣ: – «Я, учитель Иванъ Иванычъ Маловъ, отвергаю Церковь и Крещенiе, и принимаю новое, огнемъ и духомъ, сегодня, въ 12 часовъ дня, на морѣ, всенародно, со всей семьей». – И тутъ я возмутился духомъ и возревновалъ! Говорю о. iеромонаху: – «Нарушимъ всѣ каноны, предадимъ анаөемѣ сейчасъ же, извергнемъ изъ лона сами, дабы соблазнъ перелизовать, въ назиданiе пасомымъ, хоть и собора нѣтъ, и время неположенное!» – Но iеромонахъ поколебался: надо увѣщевать! А какое тамъ увѣщевать, разъ сейчасъ т о т ъ его въ свое непотребство совратитъ!?. И какъ подвели-то для соблазна! Учи-тель, со всѣми ребятишками, и какъ разъ въ самое торжество, когда Животворящiй Крестъ будемъ всенародно погружать! А въ народѣ смущенiе, всѣ на меня глядятъ: что же я не ревную?!. Скорбью одолѣваемъ, возмутился! Кадила не удержу. А самолично анаөематствовать не могу! Поглядѣлъ я на образъ Чудотворца Николая. А Онъ, безъ свѣчей и безъ лампады, стро-гiй! И передалось, словно, отъ Него: – «Слѣдуй, дьяконъ, Свѣту Разума!» – И тутъ-то со мной и вышло… И до сего часу въ смятенiи, не согрѣшилъ ли… А въ сердцѣ своемъ рѣшилъ… А вотъ, слушайте…
– Возглашаю вѣрующимъ съ амвона: – «Братiе, какъ и въ прежнiе годы, шествуемъ крестнымъ ходомъ на Iорданъ и освятимъ воду и»… – тутъ я голосу припустилъ, – «возревнуемъ о Господѣ и будемъ вкупѣ, да знаменiе Креста Господня на насъ!» – И пошли. Всѣ. И только тронулись съ «Царю Небесный», въ преднесенiи хоругвей, – наро-ду, откуда только взялось! Столько никогда не видалъ на iордани. А это черезъ листочки по городу, что учитель новую вѣру принимаетъ, – и х н ю ю! Такъ и собралъ весь городъ. Чувствую, что вызнанъ на единоборство! Но только всѣ – подъ хоругвями. Идемъ на подвигъ. Говорю-шепчу: «Господи, да не постыдимся!» – Подбѣгаетъ ко мнѣ Мишка-рыбакъ, и шепчетъ: – «Рѣшили е м у «крещенiе» показать!» – Говорю – «не предпринимайте сами, а Господь укажетъ». – Укорительно посмотрѣлъ на меня и сказалъ: – «Эхъ, отецъ дьяконъ! а мы-то думали»… – Скрылся онъ отъ меня – и опять заявляется: – «Должны мы переьянуть! Надо доказать приверженность, чтобы въ море попрыгали массой!» – А у насъ, какъ в ызнаете, есть обычай: когда погружаемъ Крестъ въ море, нѣкоторые бросаются съ мола и плывутъ. Они кидаютъ деревянные кресты, а плывущiе ихъ ловятъ и плывутъ съ ними къ берегу, во славу Креста Господня! И которые приплывутъ сами – тѣмъ всегда бывало отъ публики приношенiе. Температура въ водѣ до нуля, а въ это Крещенiе на берегу было до 7 градусовъ мороза. А народъ-то сильно отощалъ, на себя не надѣются, до берега-то сильно отощалъ, на себя не надѣются, до берега-то саженей двадцать! Мишка и шепчетъ: – «Собрали мы призы: пять бутылокъ вина, пять пакетовъ листового табаку, два фунта муки и курицу, – двѣнадцать призовъ. Надо и м ъ носы наломать, для славы вѣры!» – Значитъ, передалось нашимъ-то, по-няли! Но сердце мое смутилось: недостойно сiе высоты вѣры и Свѣта Разума! О вѣрѣ рвенiе, и вдругъ бутылка вина и табачишко! Вѣру деньгами укрѣпляемъ и дурманомъ?!. А ревность во мнѣ кипитъ: – «Господи, – думаю, – не осуди, не вмѣни малымъ симъ и мнѣ, скудоумцу, во смертный грѣхъ! Какъ умѣемъ… нѣтъ у насъ иного инструмента для посрамленiя язычниковъ! Для малыхъ сихъ, для укрѣпленiя духа ратуемъ. Ты все видишь и все Тебѣ ведомо, до самыхъ грязныхъ глубинъ, до сухой слезинки, выплаканной во тьмѣ беззвучной! Вѣдь, чисты сердцемъ, какъ дѣти. И хулиганы, и пьяницы, и воры, и убiйцы двжже, и мучители-гонители есть, а ч и с т ы передъ Тобою, какъ стеклышко, передъ сiянiемъ Свѣта Разума!» – Не на нихъ вина, а на мудрыхъ земною мудростью, – до чего довели народъ! Со-бою его заслонили, подмѣнили, сочли себѣ подобнымъ, мудрымъ ихнею скудельной мудростью! А ему высшая мудрость дарована, Свѣтъ Разума, но ключъ у него украденъ, не открыта его сокровищница! И понялъ я тутъ внезапно, что такое Свѣтъ Разума! Вотъ сiе… – показалъ дьяконъ на сердце.
– Мятется во мнѣ, и психологiю я знаю, но э т о превыше всякой ученой психологiи! Высшiй Разумъ – Господь въ сердцахъ человѣческихъ. И не въ единомъ, а купно со всѣми. Это и это, – показалъ онъ на голову и на сердце, – но въ согласованiи неисповѣдимомъ. Какъ у Христа. Ковыль только на цѣлинѣ растетъ. И укрѣпился я духомъ. Сказалъ Мишѣ: – «Ревнуйте, братики, Богъ намъ прибѣжище и сила!»[xi] – Будто и нехорошо? Да червячокъ-то по-червячиному хвалу поетъ, а свинья хрюкаетъ! Да будемъ же хоть и по-свиному возноситься! И до орла. И до истиннаго подобiя Бога-Свѣта… Да какъ посмотрѣлъ на паству-то свою, – страшно и скорбно стало. Рвань та-ка-я, лица у всѣхъ убитыя, зеленыя, въ тоскѣ пердсмертной. И сколько голодомъ поморили, а поубивали ско-лько! И всѣ, чувствую, устремлены на упованiе, на меня: «подаждь, Господи!» И ропотъ во мнѣ поднялся: – «Куда же, Господи, ведешь насъ?!.. зачѣмъ испытуешь т а к ъ?»
– Вы знаете нашу пристань. Слѣва, гдѣ ресторанчикъ пустой на сваяхъ, поближе къ пристани, поставили о н и кресло подъ краснымъ бархатомъ, и на томъ креслѣ, смотрю, самъ окаянный сидитъ, Кребсъ-то нашъ, хозяинъ жизни и смерти, мальчишка, въ лаковыхъ сапогахъ и въ офицерской папахѣ сѣрой, и въ свѣтломъ, офицерскомъ, полушубкѣ, съ кармашками на груди. Съ убiеннаго снялъ себѣ! Сидитъ, какъ бѣсъ-Иродъ, нога на ногу, развалясь, и куритъ. На позорище вѣры православной выѣхалъ! И свита его кругомъ, и трое за нимъ красныхъ дураковъ нашихъ, въ шлыкахъ и съ ружьями. На позорищѣ нашемъ угнѣздился. А у самой воды, на камушкахъ, столикъ подъ розовой скатерткой, а на столикѣ – бутылка для «причащенiя» и чурекъ татарскiй. И стоитъ идолъ тотъ, въ хорошей шубѣ, съ лисьимъ воротникомъ, морда багровая, въ громаднѣйшей лисьей шапкѣ, какъ съ протодьякона, Воронъ-то окаянный, и краснымъ кушакомъ подпоясанъ, какъ купчина, мясникъ съ базара. А сбочку, гляжу: – дуракъ-то нашъ, интеллигентъ-то нашъ скудоумный и скудосердый, учитель Иванъ Иванычъ! Какъ червь, тощiй, длинногоая оглобля согнутая, безъ шапчонки, плѣшивенькiй, ноги голенастыя, голыя, изъ-подъ гороховаго пальтишка видны. Стоитъ и дрожитъ скелетомъ, на грязное море смотритъ, «крещенiя» дожидается. И татары возлѣ него шумятъ, пальцами въ него тычутъ, насмѣхаются. И всѣ его шестеро ребятишекъ, босые, въ пальтишкахъ жмутся! А его жена, гречанка, кричитъ на него источно, дѣтей охранятеъ-вырываетъ, а онъ только ладошками взадъ отмахивается, ушелъ въ себя. А Воронъ изъ книги что-то вычитываетъ и рукой размахиваетъ, каък колдуетъ. А Кребсъ покатывается на креслѣ и дымъ черезъ папаху пускаетъ, ногами сучитъ.
– Съ пристани все мнѣ видно. И такое во мнѣ смятенiе!.. Возглашаю, а самъ на трагедiю взираю. Запѣли «Спаси, Господи, люди Твоя»… и iеромонахъ спустился по лѣсенкѣ Крестъ въ море погружать, и всѣ на колѣни пали по моему знаку. И, какъ въ третiй разъ погрузили Крестъ, Воронъ и приказалъ Ивану Иванычу въ моер погрузиться, а самъ книгой на него, какъ опахаломъ. Тотъ скинулъ пальтишко – и бухъ по шейку! А Воронъ руки воздѣлъ. Да хватился дѣтишекъ, а мать ихъ въ народъ запрятала! Тотъ, дуракъ-то, изъ поря машетъ, желтый скелетъ страшенный, и Воронъ призываетъ зычно: – «Идите въ мой Вертоградъ!» – а народъ сомкнулся. И бакланы, помню, надъ дуракомъ-то нашимъ, вмѣсто голубя, пронеслись, черные, какъ нечитые духи! Слышу – кричатъ въ народѣ: – «Зачѣмъ дозволяютъ позорить вѣру?!. Въ море е г о скинуть, Кребса, нечитаго!» А онъ – за ружьями! Покуриваетъ себѣ. И потребовалъ отъ Воронова стаканъ вина. И, говорили, того дурака поздравилъ, селедку-то нашу скудоумную, скелета-то интелигентнаго, учи-теля разумнаго! И тутъ во мнѣ закипѣ-ло… и я, воздѣлъ руку съ ораремъ, и крикнулъ въ ожесточенiи и скорби, себя не помня: – «Богоотступнику и хулителю православной вѣры Христовой, учителю Малову – ана-өе-ма-а-а!»…. – не всѣ слыхали за шумомъ, но ближнiе поддержали – «ана-өема!» – Iеромонахъ меня за руку, и дрожитъ… И все смѣшалось… Забухали съ пристани въ море за крестами человѣкъ тридцать! Побили всѣ рекорды! Крикъ, гамъ… Подбадриваютъ, визжатъ, заклинаютъ, умоляютъ! На лодакахъ рыбаки стерегутъ, помощь подаютъ, вылавливаютъ – которые утопать стали, съ ледяной воды, отъ слабосилiя!.. А тамъ саженками шпарятъ, гикаютъ… Брызгъ летитъ! Народъ – «Спаси, Господи, люди Твоя» – поетъ всѣми голосами, iеромонахъ на всѣ стороны Крестомъ Господнимъ, на горы и на море, и на подземное, и на демона-то того съ Ворономъ… и я кистiю окропляю – угождаю, въ гнѣвѣ, и кругомъ плачъ и визгъ… А тамъ – е-кстазъ! Ужъ не для приза или – молодечество показать, а вѣру укрѣпить! Три старика и хромой грекъ-саподникъ ринулись! Бабы визжатъ: – «Отцы родные, братики, покажите вѣру!» – А я и кадиломъ, и ораремъ, и кистiю… Кричу рыкомъ: – «Наша взяла! Во Имя Креста Господна, окажи рвенiе, ребятки!» – И доказали! Прямо, скажу, стихiя объявилась! Восемнадцать человѣкъ вразъ приплыли со крестами, семеро безъ крестовъ, но со знаменiемъ на челѣ радостнымъ, остальныхъ на лодки подобрали безъ чувствъ. Ни единаго не утопло! Всѣхъ на одмерзломъ камнѣ сѣтями накрыли, вина притащили, – матросъ съ пункта пришелъ и сомкнулся съ нами, и поздравлялъ за русскую побѣду! Праздниковъ Праздникъ получился. И всѣмъ народомъ – «Спаси, Господи», – ко храму двинулись. А Кребсъ не выдкржалъ, убѣжалъ. А дурака, говорили, жена домой сволокла, безъ чувствъ…
– Вотъ… понимаю: язычество допустилъ въ пресвѣтлую нашу вѣру. Но… всему премѣненiе бываетъ?.. И тревога мутитъ меня… Хотя, съ одной стороны, послѣ позора дурацкаго, ни одна душа не пойдетъ тому дураку во слѣдъ, но не превысилъ ли? Не имѣю благодати, вѣдь?.. Хотя, съ другой стороны, или – гордыня во мнѣ это? – вѣдь, поняли безъ словъ! и въ семъ оказательствѣ… не мой, не мой!.. – всхлпнулъ отъ волненiя и восторга дьяконъ и смазалъ ладонью по носу, снизу вверхъ, – а всего народа – Свѣтъ Разума?!... По силѣ возможности душа сказала..?
– Конечно… и здѣсь – Свѣтъ Разума, – скащалъ я, и почувствовалъ, что дубовая клепка съ моей головы спадаетъ.
– Согласны?!.. – воскликнулъ радостный, какъ дитя, дьяконъ. – Ну, превышенiе… и тонкаго духа нѣтъ… высоты-то! Но… что прикажете дѣлать… на грошикахъ живемъ… послѣднююю нашу Св. Чашу отобрали… ужъ оловянную iеромонахъ привезъ, походную… Можно и горшкомъ, думаю? Начерно все… но…
Онъ поднялся и поглядѣлъ на горы.
– Спою тропарекъ… пѣть хочется! Ахъ, чего-то душа хочетъ, интимнаго… Съ тѣмъ и шелъ. Пройдусь, думаю, на горы, воспою… И тревога во мнѣ, и радость, покою нѣтъ…
Онъ пѣлъ на всѣ четыре стороны, – и на далекую бѣлую зиму, и на мутныя волны моря, и на грязный камень, и на дали. Дребезгомъ пѣлъ, восторженнымъ.
– И вотъ, ужъ и побѣда! – воскликнулъ онъ, садясь и подхватывая колѣни. – Дурачокъ-то нашъ звалъ меня! Въ тотъ же вечеръ безъ памяти. Прибѣжала жена, – «идите, помираетъ!» – Прихожу, а тамъ ужъ Воронъ сидитъ, каък бѣсъ, за душой пришелъ. Лежитъ нашъ Дурачокъ Иванычъ, и свѣчка восковая при немъ горитъ, у иконы Спасителя. Плачетъ: – «Не даю е м у, а велитъ тушить… Вотъ, помираю, отецъ дьяконъ. Хочу войти, а е г о отвергаюсь… Уйдите, господинъ Вороновъ, посланникъ Сатаны! Я былъ православный – и останусь!» – А тотъ, погладилъ брюхо, и говоритъ: – «Нѣтъ, вы ужъ отвергли капище, и жрецъ васъ проклялъ! и приняли истинное крещенiе! тайна сiя нерасторжима!» – «Нѣтъ, – говоритъ, – я только искупался, какъ дуракъ, и все недѣйствительно». – Жена схватила ухватъ, да на т о г о!.. – «Уйди, окаянный демонъ, пропорю тебѣ чрево твое!» – Ну, тотъ ослабъ. – «Духовная гниль и мразь вы всѣ!» – прошипѣлъ и подался передъ ухватомъ. А я учителя успокоилъ. Говорю: «Собственно говоря, въ совокупности обстоятельствъ, моя анаөема недѣйствительна, а только сыграла роль для укрѣпленiе колеблющихся. И iеромонахъ такъ думаетъ». – «Въ такомъ случаѣ, дайте мнѣ вашу руку!» – И поцѣловалъ мнѣ, хотя и противъ правилъ. Далъ слово всенародно исповѣдать вѣру. Въ регенты опять хочетъ. И черезъ недѣлю оправился. Сводя итогъ, разумѣю, что… Но лучше ужъ вы скажите вѣрное резюме!..
И мы хорошо поговорили, на высотѣ.
Декабрь, 1926 г.
Севр.
[i] И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.(Иоанн. 1:5)
[ii] Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. 12 Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали [и] пророков, бывших прежде вас. (Матф. 5:11-12)
[iii] Пилат говорит Ему: мне ли не отвечаешь? не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя? 11 Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе. (Иоанн. 19:10-11)
[iv] Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних. 2 Хвалите Его, все Ангелы Его, хвалите Его, все воинства Его. 3 Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его, все звезды света. 4 Хвалите Его, небеса небес и воды, которые превыше небес. 5 Да хвалят имя Господа, ибо Он повелел, и сотворились; 6 поставил их на веки и веки; дал устав, который не прейдет. 7 Хвалите Господа от земли, великие рыбы и все бездны, 8 огонь и град, снег и туман, бурный ветер, исполняющий слово Его, 9 горы и все холмы, дерева плодоносные и все кедры, 10 звери и всякий скот, пресмыкающиеся и птицы крылатые, 11 цари земные и все народы, князья и все судьи земные, 12 юноши и девицы, старцы и отроки 13 да хвалят имя Господа, ибо имя Его единого превознесенно, слава Его на земле и на небесах. 14 Он возвысил рог народа Своего, славу всех святых Своих, сынов Израилевых, народа, близкого к Нему. Аллилуия. (Пс. 148).
[v] Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой - виноградарь. (Иоанн. 15:1)
[vi] …и Я говорю тебе: ты - Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; (Матф. 16:18)
[vii] Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь (1 Иоан. 4:8); И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем. (1 Иоан. 4:16).
[viii] Вы уже очищены через слово, которое Я проповедал вам. 4 Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне. (Иоанн. 15:3-4)
[ix] Ибо вот, придет день, пылающий как печь; тогда все надменные и поступающие нечестиво будут как солома, и попалит их грядущий день, говорит Господь Саваоф, так что не оставит у них ни корня, ни ветвей. 2 А для вас, благоговеющие пред именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его, и вы выйдете и взыграете, как тельцы упитанные; 3 и будете попирать нечестивых, ибо они будут прахом под стопами ног ваших в тот день, который Я соделаю, говорит Господь Саваоф. (Мал. 4:1-3)
[x] Посрамились мудрецы, смутились и запутались в сеть: вот, они отвергли слово Господне; в чем же мудрость их? (Иер. 8:9)
[xi] Бог нам прибежище и сила, скорый помощник в бедах, 3 посему не убоимся, хотя бы поколебалась земля, и горы двинулись в сердце морей. (Пс. 45:2-3)
Источники текста
Текст печатается по прижизненному изданию 1928 г. в оригинальной орфографии и пунктуации.