Голос зари

Моему Сережѣ.

 

ГОЛОСЪ  ЗАРИ 

Возвеселится  пустыня и  сухая  земля, и  возрадуется  страна  необитаемая, и расцвѣтетъ  какъ  нарциссъ.

(Исаiи,  35, 1)^[i].

 

Было это въ тѣ дни,  когда  Духъ смерти  вынулъ  изъ  человѣка  сердце. Тогда люди  цѣнили кровь  ниже плохого  вина,  а слезы были  дешевле  соли. 

Въ тѣ  дни жилъ  на Востокѣ человѣкъ,  именемъ  Али,  по отцу  Гасанъ. Онъ почиталъ  Бога и держалъ  Законъ въ сердцѣ. Много зимъ  прошло  надъ его  головой: стало его  лицо, какъ  глина,  запали  и почернѣли щеки,  трудно было глазамъ  отъ  солнца,  а ротъ  ввалился, и голова качалась,  какъ  тыква надъ порогомъ ,  когда подуетъ  вѣтеръ. 

Враги  совюду  обложили страну ту,  угрожая  мечомъ  и голодомъ,  и чума  обуяла души:  помутился разумъ,  какъ  отъ вина, и всѣ  хотѣли  больше  собрать  себѣ.  Тогда добрые  притаивали свое,  а сильные  угнетали слабыхъ. 

Въ тѣ дни  старый Али  люиблъ сидѣть  у мечети,  окончивъ  вечернюю молитву. Сидѣлъ  и глядѣлъ  на море,  и мыслями вопрошалъ  Того,  Кого  видѣлъ сердцемъ въ  далекомъ небѣ и въ морѣ  безъ  конца-края; Кого  слышалъ въ  шумѣ  волны морской и въ  журчаньи  бѣгучаго арыка; въ пѣснѣ  вечерней  птицы на сухомъ  орѣхѣ, и въ  блескѣ  звѣзды вечерней, и въ голосѣ, что жилъ въ  сердцѣ  Али  Гасана. 

Думалъ Али  о боляхъ,  посѣтившихъ тѣло,  и о  тѣлѣ  думалъ: 

«Вотъ  и конецъ  близится, – что же  останется? что  не  умретъ отъ меня, Али Гасана? что вѣчно?»  

И голосъ  вечерней  птицы  отзывался  въ  душѣ его: «Душа твоя не  умретъ,  Али. Живая душа  твоя». 

И еще  вопрошалъ  Али,  помня  слова  Пророка: 

«Что есть душа моя?» 

И голосъ  звѣзды  вечерней  отзывался его душѣ: 

«Дѣла  твои на  землѣ, Али. Дѣла  по слову Закона». 

Думалъ еще Али: чего  же  мятутся люди и собираютъ  тлѣнное,  если только  душа безсмертна? И еще  думалъ,  какъ смѣялись надъ  нимъ  базарники: 

– Старый Али  потерялъ разсудокъ! боится  смерти  и собираетъ  хлѣбъ  на сто зимъ,  а ему  и одной  не выжить! Вотъ  безумный:  продалъ  овецъ,  и виноградникъ, и поле,  и черешни,  и орѣхи у водоема,  и коней,  чтобы запасти  хлѣба,  будто  сто лѣтъ  будетъ  грозить голодъ!    

И радовалась  душа его,  что послалъ  Великiй  ему  б е з у м i е. 

Помнилъ  Али тихiй  вечеръ,  когда сидѣлъ  у мечети и вопрошалъ небо: 

– Помутились люди,  ожесточилось сердце. Научи, Великiй,  путямъ Твоимъ! 

И голосъ  вечерней птицы,  въ свѣтѣ  звѣзды  вечерней,  сказалъ ему: 

«Пусть  помутились всѣ,  лишь бы  осталась  одна живая душа, – и сохранится  огонь  въ  свѣтильникѣ. Всѣ  ищутъ  себѣ,  а  ты ничего  не ищи себѣ. Отдай и себя, – и сохранится  огонь въ  свѣтильникѣ!»^[ii]

То не птицы былъ  голосъ, а слово Пророка въ душу вошло Али, – вошло съ  молитвой. Вошло занозой  и осталось въ  сердцѣ: ибо  всѣ  дни  внимала  душа его Закону. 

Въ ту ночь  долго не спалъ  Али,  все думалъ: какъ  же отдать  себя?  какъ уберечь  негасимый огонь въ свѣтиьникѣ? 

И сказала  ему душа: 

«заутра  услышишь  голосъ души  твоей,  по слову Пророка: «н е    о б м а н ы в а е т ъ    г о л о с ъ    з а р и».  

Утромъ рано  поднялся Али, – не скрипѣли  Можары,  и не  звенѣли  кувшины у воды.  Совершилъ  омовенiе и помолился  къ Востоку. И слышитъ: шаги,  больные идутъ шаги. Смотритъ – идутъ  по дорогѣ  двое: старикъ  и мальчикъ. Стали передъ  порогомъ и просятъ: 

– Хлѣ… ба… 

Далъ  имъ Али  по куску  чурека и спросилъ ихъ:  откуда они?  и что тамъ,  откуда они?     

И сказалъ старикъ:  

– Нѣтъ  хлѣба, и умираютъ… 

И заплакалъ мальчикъ. 

Съ  того плача  открылось замкнутое въ сердцѣ  Али Гасана: вложилъ Великiй  ему  Золотой Ключъ въ сердце  и повернулъ  острой болью. Тогда сказала душа его: 

«Не обманетъ голосъ  зари». 

И заплакалъ Али:  такъ  ему сладко  стало. Смотритъ – пуста дорога,  и кусокъ  хлѣба въ  рукѣ его. И понялъ  страхомъ Али: Великiй  послалъ къ нему – отомкнуть сердце его. Видитъ:  заря за горой сiяетъ,  и утренняя звѣзда  свѣтитъ  на ясномъ небѣ. Темное море  живой бирюзой  засыпалось, и ранняя  птица  поетъ знакомое: 

«Али-Али!  Не обманетъ голосъ зари!» 

И, послушный  голосу  души-птицы,  пошелъ Али на  базаръ,  вынулъ изъ кошеля,  что было,  и купилъ  возъ пшеницы.  И еще пшеницы въ новое утро купилъ  Али и отдалъ  десять овецъ. И другихъ  десять овецъ отдалъ.  И пару коней отдалъ,  и воловъ. Потомъ отдалъ и  черешни,  и виноградникъ,  и орѣхи у водоема. 

Сказалъ  ему сынъ, Аметъ: 

– Отецъ! Вонъ  говорятъ въ  кофейняхъ и на базарѣ: «старый Али  хочетъ скупить пшеницу,  чтобы брать за одинъ  десять»!

Сказалъ  Амету Али: 

– Падаетъ орѣхъ,  когда поспѣетъ.

Поникъ головой  Аметъ. Вспомнилъ,  какъ  говорили на базарѣ: 

– Смѣшалъ  шайтанъ  въ старой  головѣ кровь съ пылью:  стала  глина.

А потомъ  и садъ  продалъ Али  богачу-греку и купилъ  всю пшеницу,  что было на базарѣ. И  когда  послѣднее, что осталось, – тридцать  кипъ  табаку, – вымѣнялъ Али  на пшеницу, сказалъ  Аметъ съ сердцемъ: 

– Что  же  у насъ останется? 

Сказалъ  ему Али  голосомъ  молитвы, какъ говорилъ мулла: 

– Негасимый огонь  въ свѣтильникѣ  Аллаха! 

Понялъ тогда  Аметъ,  что у отца въ головѣ  глина. 

Съ той поры  всякiй вечеръ  сидѣлъ  Али  у мечети, – слушалъ,  что скажетъ голосъ. Но  стояла  глухая осень,  и не пѣлъ голосъ вечерней птицы.  Спрашивалъ  Али море, – оно  только  швыряло  пѣной.  Слабымъ  глазкомъ  искалъ  звѣзды  вечерней, – не было  и звѣзды  вечерней: были  тучи.  Но не было ему горько: вс– голоса пѣли  въ  его сердцѣ.

Съ черной зимой  пришелъ голодъ, – и стали продавать хлѣбъ высокой  цѣной на базарѣ. Слышалъ Али,  какъ голодныя кляли; видѣлъ,  какъ сытые  и глухiе набавляли. 

Тогда сказалъ сыну: 

– Время сѣять.  Бери лопату. 

Подумалъ  Аметъ:  глина! 

Не ослушался,  взялъ лопату. 

Привелъ его  Али  въ  край двора,  подъ грушу;  лежала  тамъ  глина  для  обмазки.  Сказалъ твердо: 

– Копай подъ глиной. 

Смутился  Аметъ,  что зналъ  отецъ  его мысли. Не ослушался,  началъ копать  подъ глиной – и  выкопалъ  кувшинъ старый,  а въ  немъ  турецкiя  золотыя  лиры! Хранилъ ихъ  Али  на дорогу – въ святую  Мекку. 

И подивился  Аметъ:   ч т о    нашелъ  подъ   г л и н о й!  

Въ тотъ же  день  вымѣнялъ  Али лиры  на пекарню, – и пошелъ  слухъ по кофейнямъ,  что заторговалъ Али  печенымъ хлѣбомъ. И пошелъ  говоръ по кофейнямъ и базару,  что торгуетъ  Али вполовину  противъ  всѣхъ  дешевле. 

Кричали торгаши  на базарѣ: 

– Шайтанъ, голова дурная!  Разоритъ  Али всю торговлю! Амета  своего  пуститъ  нищимъ!.. 

Всѣхъ  громче  кричалъ  первый богачъ,  первый  хлѣбникъ,  Алибабинъ-турокъ: 

– Шайтанъ-глина! Тяни  свои ноги  по одѣялу!  Поясъ-то покупай  по пузу! 

Держалъ Али   крѣпко   с в о ю    цѣну, – и  упали  цѣны по пекарнямъ. И пошла  молва  и за  базаромъ,  и къ  горамъ, и дальше,  за горами,  ч т о   таилъ  Али  подъ своей   г л и н о й. 

Такъ  всю зиму торговалъ Али хлѣбомъ, – берегъ  негасимый свѣтъ  въ свѣтильникѣ  Аллаха.  А когда  испекъ  послѣднi  хлѣбы,  – закупилъ  пшеницы  противъ прежняго  въ  десять кратъ  дороже.  И опять  продавалъ  вполовину  другихъ дешевле. 

Кричали торговцы  на базарѣ: 

– Убить  его,  собаку,  надо! По-мiру  насъ пустить хочетъ! 

Громче всѣхъ кричалъ  Алибабинъ-турокъ,  въ толстое пузо   себя тыкалъ,  качалъ  головою-тыквой: 

– Погоди,  старая собака, скоро  лопнешь!  Подъ  одной  мышкой  двухъ арбузовъ  не  ударжишь!  На меня  пуза  хватитъ! 

Спрашивалъ  Али сына: 

– Аметъ,  что твоя  душа  видитъ? 

Отвѣчалъ  Аметъ  отцу съ  улыбкой: 

– Видитъ, отецъ,  твою   г л и н у. Люди  зовутъ  ее святою. 

Ибо  принялъ  отъ отца  въ  молодыя руки негасимый  свѣтильникъ.

Спрашивалъ  крикуновъ  на базарѣ: 

– Знаете теперь,  ч т о   у моего  отца  за   г л и н а?!.  Видите ли,  какъ  свѣтло  горитъ  свѣтильникъ?! 

Ибо видѣлъ  Аметъ глаза  народа,  когда  продавалъ хлѣбъ  въ  своей пекарнѣ. Ибо слышалъ  онъ  голоса  бѣдныхъ: 

– Всѣ  собаки,  у стараго  только  Али сердце!  у молодого  Амета  сердце!  Не у  стараго  Али  смѣшалъ  шайтанъ  въ  головѣ  кровь съ пылью: смѣшалъ  шайтанъ въ  головѣ  кровь съ  грязью у собакъ-торговцевъ! Пошли, Аллахъ,  праведному  Али  свѣтъ вѣчный! 

И послалъ Аллахъ  старому Али  свѣтъ вѣчный. 

По веснѣ,  когда  запѣла  на орѣхѣ  вечерняя  птица свою пѣсню; когда море  опять заиграло  бирюзою,  и звѣзда  зари засiяла,  вѣчно молодая, – тихо  уснулъ  Али  на своемъ жесткомъ  ложѣ,  въ  бѣдной своей мазанкѣ.  Провожали  его въ  путь  послѣднiй  тысячи голосовъ народа: 

– Пошли, Аллахъ,  свѣтлой душѣ  путь свѣтлый! 

Уже не могъ  Али  видѣть: одѣлись  его глаза  земнымъ мракомъ. 

Но великую  усладу  позналъ  Али  передъ  своимъ отходомъ. 

Въ самый вечеръ  его отхода  изъ этой жизни  по стучался у его двери кто-то.  Отворилъ дверь  Аметъ печальный.  Смотиртъ: стоитъ  у порога  первый  богачъ съ базара,  первый хлѣбникъ, – Алибабинъ-турокъ. 

Сказалъ ему Алибабинъ-турокъ: 

– И другой  лавки,  а того-жъ  базару,  селямъ-алекюмъ! 

Смутился  Аметъ,  впустилъ  Алибабина въ  мазанку.  Сказалъ съ сердцемъ: 

– Алекюмъ-селямъ… Чего тебѣ  надо,  хаджи? 

Сталъ Алибабинъ у  порога,  приложилъ  пальцы къ  головѣ и къ  сердцу,  поклонился Али,  смертному  его ложу. Сказалъ тихо: 

– Селямъ-Алекюмъ, Али… Скажи,  святой,  одно слово! 

Уже не могъ  Али сказать  слова:  только  сказалъ  глазами. 

Тогда присѣлъ  Алибабинъ  у порога,  приложилъ  къ головѣ руки,  покачался… 

Трое было  въ  пустой мазанкѣ. И еще  былъ – Кого не видѣлъ ни одинх смертный. 

Сказалъ  Алибабинъ-турокъ: 

– Отходи,  Али,  съ добрымъ  вѣтромъ.  З н а ю,  чего стоитъ твоя    г л и н а, знаю теперь  ей цѣну.  Отходи, святой,  съ тихимъ вѣтромъ. Нѣтъ  у твоего  Амета ни гроша,  но твоя пекарня  не погаснетъ.  Отвѣть мнѣ хоть  глазами: вѣришь?.. 

И отвѣтилъ  ему  Али слезами.  Поднялъ  трудную  свою руку  и указалъ  на стѣнку.  И увидалъ  Алибабинъ-турокъ: написано  на бѣлой  стѣнкѣ  углемъ,  по-татарски: 

«Всѣ  огни  земные  погаснутъ – не угаснетъ  огонь  въ  свѣтильникѣ Аллаха». 

Прочиталъ  Алибабинъ-турокъ,  ударилъ  себя  въ грудь  крѣпко.  Пошелъ къ  жаровнѣ, вынулъ  изъ  жара  уголь,  написалъ  на бѣлой стѣнѣ  жаромъ,  по-турецки: 

«Всѣ пекарни  въ грродѣ  погаснутъ – не погаснетъ  пекарня  Али-Аметъ-Алибабинъ!» 

И приложился  губами  къ жару; и  положилъ  жаръ въ  жаровню. 

Въ  тихiй  вечеръ,  на кладбищѣ,  за мечетью,  посадили  Али  въ сухую  яму,  завалили  крѣпкимъ  каменьемъ,  поставили  столбикъ ъс  головкой. 

И птица  въ тотъ  вечеръ  пѣла  на орѣхѣ,  и море  играло  бирюзою, и звѣзды  пѣли  ночныя  пѣсни  – тѣ пѣсни,  что  слушаютъ  люди съ  чистымъ  сердцемъ. 

А на  утро  кричали  на базарѣ: 

– Алибабинъ-турокъ, собака!  Смѣшалъ  у него  шайтанъ  кровь съ пылью! Оставилъ  ему  Али-Безумный  свою глину!.. 

Слышала  это  вѣчная  душа  Али Гасана въ  небѣ.  

 

 Алушта. 

3 марта,  1920 г.