Марево

Марево

Разсказъ «бродяги»

 

 

… Вы угадали, я – бродяга. Не потому, что безъ причала,какъ мы всѣ, а а былъ и есмь бродяга, русской складки. Бродяжество у насъ въ крови.  А наши идеалы, думы! Надумаемъ – и рвемся, а оно – ффыкъ! – какъ марево въ степи, пропало. Вотъ въ монте-Карло мнѣ явилось… Мѣсяцъ прошелъ, а я все тру глаза. Ну, выпьемъ. Этотъ кабачокъ зовется «Queue de Chien»! Попали, значитъ, какъ-бы псу подъхвостъ.

Эхъ нетъ у нихъ органа. Смотришь на зубцы, унситъ валомъ, заматываетъ душу. «Ему и больно, и смѣшно, а…» матери-то нѣтъ. Куда, бывало, ни заѣдешь, - трактиръ, органъ. «Тройку», или «Не одна въ полѣ дороженька», или – «На послѣднюю да на пятерку наймемъ съ милой лошадей…» Словомъ, - «Эй, вы, други дорогіе, мчитесь сокола быстрѣй!» И мчались…

Эту я пѣсню въ Монте-Карло всю ночь провылъ, и гарсонъ даже извинялся: «извините, - говоритъ, - месье…» и такъ далѣе. Ну, выпьемъ для заряду. Вспрыскиваю одинъ патентикъ, въ вагонѣ изобрѣлъ изъ Монте-Карло, назвалъ «Purgatoireuniversel». Jʹai fait mon purgatoire en ce monde! Уже запродалъУ меня патентовъ этихъ…! Но главнаго-то нѣтъ, - на мѣсто въ мірѣ. Прохожу – и только. Но, съ начала.

Я, какъ вамъ извѣстно, инженеръ. Былъ въ Туркестанѣ. Тамъ-то и видѣлъ марево. «Вотъ ужъ въ степи

 

92

голубо-ой… городъ встаетъ зо-ло-то-ой…!» Чортъ, нѣтъ у нихъ органа… Потомъ, мылъ золото на Біи. Два года въ Аргентинѣ. Оттуда донесло до Санъ-Франциско, съ одной циркачкой. Тамъ я изобрѣлъ имъ двигатель одинъ и продалъ. Циркачка улетѣла. Астрахань, на рыбномъ дѣле. Тамъ – холодильники, и 30.00 сгорѣли въ двѣ недѣли. Какъ – не важно. Засимъ, заводы, «продувная печь», патентъ, продажа. Дальше – тормаза, запродалъ. Затѣмъ – «проектъ орудія», бьетъ на сто километровъ въ точку. Чертежи украли, но главнаго-то не было еще. Пылалъ тогда съ венгеркой. Плюнулъ. Хватилъ бы тысячъ сто, американцы дали бы и больше. Возстановить могу, конечно, но… къ чему? Дождусь, когда Ро-дная позоветъ. Ей – или никому. Будь я какой-нибудь испанецъ даже, имѣлъ бы гаціенду дель-Венадо, милліонъ пезетъ, жену съ глазами въ ложку, тройку футболистовъ, прекрасныхъ сеньоритъ четыре штуки и титулъ гранда. А теперь я къ дѣлу.

Въ 1913 году мнѣ было 36, мѣшочковъ этихъ не было. «Какъ дэнди лондонскій», въ карманѣ тысячъ тридцать, полная свобода. Въ перспективѣ – тысяча проектовъ. И вотъ меня махнуло въ… Бѣлозерскъ! Вы представляете себѣ… снетки тамъ, судаки? Тамъ говорятъ - «судокъ»! «Баланцъ» сплавляютъ, швырокъ еловый, въ Кенигсбергъ, на целлулозу. Поѣхалъ на мѣста провѣрить. Былъ планъ: «Компанію, по целлулозѣ! Открылъ я штучку, выбили бы нѣмцевъ. Шексна, Молога, по каналамъ… И дернулъ на какую-то «Рыбчонку» - взгляну на Бѣлоозеро, гдѣ Синеусъ когда-то… Подчалилъ, вижу – въ самомъ дѣлѣ, вода бѣлесоватая, - отъ неба, что ли. Пески и валуны бѣлѣютъ. Кругомъ – лѣса, болота, дороги непроѣзжія, - дрема.

А почему заѣхалъ? Въ Рыбинскѣ съ однимъ столкнулся. Лѣтъ 45, красавецъ, подлинный ушкуйникъ, съ

 

93

Новъ-Города. Баланцъ сплавлялъ, хлѣбъ, рыбу, ленъ, канаты… Верешковъ тринадцати, плечистый, въ золотой бородкѣ, въ глазахъ – какъ пленка, какъ мечтанье, и синіе, какъ синька. Сокольи, что-то полевое въ нихъ, по далямъ. Такихъ я у мужчины не встрѣчалъ. Влюбиться можно. И фамильица – запомнилъ крѣпко – Разгуляевъ, подстать. Встрѣтились случайно, на пристаняхъ. За ухомъ карандашикъ, въ высокихъ сапогахъ, пиджакъ свободно, чесучевый, съ отвислыми карманами, картузъ англійскій. Голосъ сочный. Онъ-то и захватилъ, кричитъ: «Хоть сдохни, а къ вечеру погрузку кончить!». Разговорились о баланцѣ, - смекнулъ съ-полслова. Въ трактиръ къ Ширинкину, въ «Садки». Уха, понятно, растегаи… Я ли ужъ не бывалый, а этотъ, чортъ его… откуда вылѣзъ! Все знаетъ. Оказывается, его гнѣздо-то – Бѣлозерскъ, а Рыбинскъ, Череповецъ, Молога, Вологда тамъ, Бологое… - налеты только. Ну, нашли другъ дружку.

Выпили мы съ нимъ честь-честью, полили шампанскимъ, а дѣла никакого, такъ.

-   «Знаете, - говоритъ, - у насъ должно быть съ вами дѣло!Вы не первый встрѣчный, я васъ ждалъ.»

 Загадками такъ, изъ-подъ брови.

-   «Съ вами дѣловъ накрутимъ. Прошу ко мнѣ. Дня черезъ четыре буду дома, жду. Дочь у меня хозяйка….»

Ну, думаю, какая же у него дочь-то, если и въ самого влюбился! Заинтересовало.

-«Честно-е слово?».

Далъ, заѣду.

По рѣчкамъ помотался, - и на «Рыбчонкѣ», помню, подчалилъ къ Бѣлозерску.

Городокъ съ ладошку, на плѣшинкѣ. Площадь – вся золотая, отъ навоза. Сушь была, жара, хоть августъ.

 

94

Тотъ годъ на Сѣверѣ была жара, какъ Крымъ. Стою на площади – Сахара, золото сухое, навозъ еще отъ Синеуса, земли не докопаешься, бугры. Изъ-за бугровъ – желтѣетъ, соляные склады, временъ Бориса Годунова,-снетокъ солили! – въ землю ужъ вросли, а землю выперло, какъ тѣсто. Видно крыши, проржавое желѣзо, арки. Направо – деревянные лабазы, жаритъ солнцемъ. Повсюду короба снетка. Соль, выступило крупкой, запахъ крѣпкій, снеткомъ соленымъ. Ароматъ, жарища. Пить сразу захотѣлось, заломило скулья. Ни души нигдѣ, и тихо такъ, что слышно, какъ дышатъ по лабазамъ, - чай, должно быть, дуютъ, играютъ въ шашки, - слышно: чокъ-чокъ-чокъ…. Сухіе судачки висятъ на солнцѣ, бѣлѣютъ солью. Знаете – су-докъ! Ухъ, крѣпкій запахъ! Не сгніешь во-вѣки. Четыре церкви, по угламъ, и всѣ – на площадь. Изгрызенныя коновязи, въ блескѣ, сѣдыя, еще отъ Синеуса. Ударили при мнѣ къ вечернѣ, всѣ четыре…- судакамъ, снеткамъ? Присѣлъ на валунѣ, - лежалъ еще до Синеуса! Вотъ глушь!… Куда идти? Гляжу – попы бредутъ, по діагоналямъ, черезъ площадь, распалзываются по церквамъ, къ вечернямъ. Древняя старушка похрамываетъ по навозу галкой. Не видно ни мальчишекъ, ни собакъ. Каланча, пустая, сѣрая, на солнцѣ. Въ тѣнь бы, что ли… Акація – однѣ култышки, лошади объѣли, вся въ мочалкахъ. Прошелся по навозцу, мягко, какъ по торфянику. Вотъ, думаю, перина – городокъ! Ну, Пропалуйскъ и только. Вспомнилъ Санъ – Франциско, Нью- Iоркъ, Парижъ… - сонъ, марево? И этотъ Бѣлозерскъ, тысячелѣтнее гнѣздище, - сказка? Чего же Разгуляеву-то тутъ? Откуда вылѣзъ..!

Старикъ какой-то, бородище по колѣни, голубая. Самъ Синеусъ, ей-Богу! Кричу – не слышитъ. Пара судачковъ подъ мышкой, бутылка квасу, лукъ. Какъ уви-

 

95

далъ… - попрыгали тутъ судачки его отъ удивленья! Подъ козырекъ,- я былъ съ портфелемъ. Оказывается – бутошникъ, съ дарами отъ лабазовъ. Тутъ же и сообщаетъ:

-   «Я, вашн высокородіе, именинникъ нонче… бутошникъ я, Лаврентій. А другой париться пошелъ, баню у купцовъ топятъ».

Далъ я ему цѣлковый, съ Ангеломъ поздравилъ. Сонъ! На чай цѣлковый, Синеусу!

-   «Идите, -  говоритъ, - все прямо. Сергѣя Артамоныча всѣ почитаютъ, очень имениты».

Имениты! языкъ-то!!!

-   «Самый ихъ вышній домъ, дикой… княземъ они у насъ!»

Ей-Богу, такъ вотъ и сказалъ мнѣ: княземъ! И – «вышній»! Синеусъ…

-   Эй, гарсонъ! завелъ бы, братецъ, - «Ѣхали бояре да изъ Нова-Города»..! Не понимаете, почтенный? Дю бленъ анкоръ!

Па-ршивое вино. На Азорскихъ я пилъ мадеру, въ Аргентинѣ дынную, ликеръ ихъ славный. У Разгуляева я квасъ ѣлъ съ судачкомъ соленымъ… Она приготовляла намъ ботвинью, и бѣлорыбица была… А съ судачкомъ – по этикету. Пьянъ съ той ботвиньи, плавали ея глаза въ ней, ботвинья голубая… И платье было голубое. Звали Паша. Но я засѣкся, по порядку надо.

Нашелъ я Разгуляева. Домъ съ садомъ, вышній. Тамъ сады плохіе, песокъ, и бурями ломаетъ. Цвѣли подсолнухи, малина еще въ ягодѣ стояла. Зеленыя качели. Дворъ – короба, корзины, - судокъ, снетокъ, - засмаливаетъ глотку. Собака въ конурѣ, понятно. Домъ крѣпкій, бемскія окошки, въ пѣтухахъ. Дернулъ колокольчикъ, - валдайскій, звонкій. Отперъ самъ, въ вы-

 

96

шитой рубахѣ, городками, воротъ настежь, шея съ Геркулеса. Облапилъ на крыльцѣ, кричитъ: «Пашута, гостя заморскаго встрѣчай!». Так и зазвенѣло по сѣнямъ. Чистота, сосна, полъ крашеный, дорожки, печи въ изразцахъ съ поливомъ, съ павлинами. Образа въ окладахъ, стараго письма… И … Беккера рояль, концертный!

Слышу – шажки, неторопливо и серьезно. Подумалъ – не въ женихи ли заманилъ сюда? Два часа знакомы, а сметливъ: въ разсчетѣ не ошибся. И отмахнулся, увидавъ глаза: безъ «задничка», открытые, какъ поле. Да и… что я ему? Самъ въ сотняхъ тысячъ, а я весь – движимость. И вотъ, какъ увидалъ я Пашу, - сердце: царевна въ сказкѣ! Вотъ, Бѣлозерскъ, тысячелѣтній. Съ навоза золотого, съ бѣлыхъ водъ. Ну, бѣлое, и золотое-голубое. Вотъ – русская, сама Россія! Голубое платье, просто ситцевое, даже не сарпинка. Въ отца вся, а шея – отъ Юноны, голова Цереры, золотая. А цвѣтъ лица… - такого не видалъ по свѣту: нѣжность сливокъ, и розовое льется. Станъ, гибкость линій, движенія свободны, а лицо – отъ Леонардо что-то, «Бель Фероньеръ». Тамъ – русское, неуловимо: и скромность, и скрытая задорность взгляда. Идетъ неслышно, но сила слышится. Вотъ именно – плыветъ. Здоровается без жеманства:

- «Очень рады»…

Хозяйски, сдержанно. Умна. Повидалъ всего, не мальчикъ. Мнѣ было 36, ей – 19. И вдругъ мнѣ показалось, - сонъ чудесный: - в тысячелѣтьи, въ древнемъ! Княжна, царевна. Гдѣ-нибудь и мамка со шлыкомъ. Тутъ – Синеусъ, на озерѣ, Труворъ – въ Изборскѣ, въ Новгородѣ – Рюрикъ.

Окончила гимназію въ Череповцѣ, и думаетъ – на курсы. Ну, понятно. Вѣдь три дороги только: курсы, консерваторія и студія театра. Москва и Питеръ. Больше

 

97

нѣтъ дорог. Ну, корь, понятно. Читала Ницше, Чехова, Андреева. Ибсена ужасно любитъ, сейчасъ читаетъ «Гедду Габлеръ». Играетъ Скрябина и Грига…

Поужинали. Поиграла Грига. Отецъ сказалъ:

- «А ну-ка, Паша, Глинку!»

Улыбнулась мягко и сыграла.

- «Спой, Пашукъ!»

Повела плечомъ, взглянула на меня съ вопросомъ. Глаза..! Пропалъ и Бѣлозерскъ, и все. Подъ сердцемъ, въ самой подоплекѣ у меня сказало: розсыпи у ней, все – въ глубинѣ, весь міръ! Сказала взглядомъ. И про отца, что славный, и его балуютъ; и что она умна, все понимаетъ; что Бѣлозерскъ – пока, и я ей, кажется, что нравлюсь… что она готова – далеко, и для нея весь міръ – своя дорога…

Теперь – я знаю, что она сказала взглядомъ. Тогда осталось въ чувствахъ, смутно. Я увиделъ глаза, съ какимъ-то изумительнымъ разрѣзомъ. Такіе дѣлаютъ теперь иныя, наводятъ нѣгу, вызываютъ блескъ и поволоку. Вотъ эта поволока, «думка» - отъ отца, сама рождалась. И вотъ, за ней-то, я угадалъ особенное, то, чего ни у одной не встрѣтилъ: живую безпредѣльность, цѣлый міръ! Подумайте – это отъ вина? Нѣтъ, вѣрно.

- «Спой, Паша.»

Повела плечомъ.

- «А вы поете?» - мнѣ.

- «Пою».

- «А что?»

- «Да такъ…»

- Такого я не знаю – «такъ»! « - такъ мило, близко.

И вотъ, я вижу на роялѣ Глинку – «Снова тучи надо

 

98

мною собрались въ тешинѣ…» Снова тучи?.. А почему не… небо? – подумалъ я. «И, предчувствуя разлуку…»

- «Это?» - поняла она мое движенье.

- «Пою…» - сказалъя и взглянулъ въ глаза.

Отплыли, тихо. Унесли весь міръ.

- «Поете….» - повторила она задумчиво, взяла съ рояля ноты.

- «Пою.»

- «Поете. Ну… споемте…»

Мы говорили взглядами и этими словами только – «пою», «поете», и говорили такъ понятно, полно, - все.

 Мы пѣли, - и какъ пѣли! У меня баритонъ былъ, неболшой, но сочный, а тогда, въ тотъ вечеръ, - страстный. И былъ я бѣлозерскимъ… Ваттистини. А она… Вы знаете романсъ, но вы не знаете, какъ ешо пѣли въ Бѣлоззерскѣ, въ лѣто отъ Рождества Христова 1913, августа 10 дня, двое: Паша Разгуляева, 19 лѣтъ, и Степанъ Аполлинаріевичъ Кадыринъ, 36!

«И твое воспоминанье

«Замѣнитъ душѣ моей

«Силу, гордость, упованье

«И отвагу юныхъ дней!…

Эти послѣднія слова она пропѣла – и куда-то, и – мнѣ. На этомъ – «и твое воспоминанье…» - она чуть повернула лицо ко мнѣ, и въ ея глазахъ, въ тончайшихъ уголочкахъ глаза, въ этомъ изумительномъ разрѣзѣ, я увидѣлъ, какъ блеснуло и заструилось синью, - далеко, куда-то… - какъ рѣкой.

«И твое воспоминанье…!»

- Половой, поставь…!»

А, чортъ… Услыхать бы хоть, какъ валъ толкнется, передъ песней!..

 

99

…Разгуляевъ хлопнулъ по колѣнямъ и зашагалъ по залу. Дрожали хрустали подвѣсокъ на стрѣнничкахъ, за розовой кисейкой. Ходилъ широкими шагами, бороду трепалъ въ раздумьи. Остановился, взглянулъ на образъ, темный, и встряхнулся:

- «Ловко… спѣлись!»

Потомъ мы говорили съ нимъо целлулозѣ. Все прощупалъ.

- «Покуда… вложу сто тыщъ!» - смотритъ мнѣ въ глаза и третъ колѣнку, выбираетъ взглядомъ. – «Варганье, Степанъ Аполинарычъ. Вѣрю вамъ и дѣлу. Честно-е слово.»

Два дня знакомы. Вотъ вамъ Бѣло-зерскъ! И не ошибся бы, въ накладѣ не остался бы.

Два дня провелъ у нихъ. Гуляли у воды, сидѣли, валуны глядѣли. Было дымно. Озеро совсѣмъ сѣдое. Лѣса горѣли въ это лѣто сильно. Я гворилъ о странствіяхъ, о мірѣ. Бѣлозерскъ – и мірѣ! Міръ – за ея глазами видѣлъ…

Время ѣхать. Глаза ея такъ ясно-глубоки, и въ нихъ… Да, было… въ глубинѣ, вопросомъ: «что же…?» Было.

Помню на балконъ мы вышли, къ саду. Уже поздно было. Сѣверная ночь погасла… И въ ней, въ этой погасшей ночи, тоже былъ вопросъ: «ну, что же…?»

Молчали, оба.

Небо синѣло черно, рублями, гривенничками, четвертачками, - такъ и блещетъ. И блещетъ, и звенитъ. Игра, такая…! Звенѣло. Кузнечики звенѣли, послѣдніе. Пахло и озеромъ, и рыбой, живой и съ солью, - снетками, судаками, жаромъ. Жаръ и свѣжесть. И табакомъ отъ сада, какъ въ Жанейро..? – магноліей томило страстно. И здѣсь томило… ею? И кошки за заборомъ раздирались.

 

100

Она – тутъ, рядомъ, у колонки, плечо къ плечу. Стоялии молчали… Слушали другъ друга? Сердце билось.

Она, довѣрчиво такъ, слышу, - дышитъ. Ждетъ? Ну, время же – сказать!… Мигаютъ звѣзды: «ну же, говори! Не встрѣтишь лучшей! никогда не встрѣтишь… Весь міръ тутъ, рядомъ. Судьба толкнула: не мотайся! Вотъ, все – въ ней!..

Что удержало?.. Что-то, мелочишка…? Изъ Бѣлозеска, курсы… и родня..? какой-то Разгуляевъ!… Ну, будетъ «вѣрная подруга и добродѣтельная мать…» Вспомнилась свобода, океаны, планы… «экзотика»! А тутъ – снетокъ, судокъ и … прѣсно? Вспомниась ея мамашаизъ альбома, - какъ же безъ альбома! – была какая, а какая стала! Мелькнуло хитро: надо же провѣрить, нельзя же сразу. И - не сказалъ. Звѣзды, - и тѣ мигали: «даговори же, надо! Отецъ – ушкуйникъ, его не увидишь ничѣмъ, 100000 вкладываетъ въ дѣло, покуда. Вѣдь, намекъ! Повѣрилъ съ глазу!»

Чорртъ, смолчалъ!

Ну, постояли такъ, поговорили о Художественномъ Театрѣ! Можете себѣ представить – пошлость?! Тутъ – міръ ломается, дороги намекаютъ, жизнь дается, такъ мудро – просто, свѣтлый путь открыть, а она затихла… ждетъ, и вдругъ – о… симфоническихъ концертахъ, о личномъ… въ идіотскомъ Брандѣ! Чорртъ… Чуть ли не о политикѣ!.. Проклятое самокопанье!..

Ночь я провелъ погано. Все отгораживалъ себя отъ… кровнаго!.. въ Германію поѣхалъ надо, изслдовалъ про целлулозу, не уцдетъ… Какъ смѣшно-то: заѣхалъ къ Синеусу, на навозъ, - ипредложенье, въ двѣ минуты! Подумаю, успѣю. А тамъ, должно быть,синіе глаза глядѣли въ черноту и ждали, вопрошали звѣзды…

                                                       -100-

Она – тутъ, рядомъ, у колонки, плечо къ плечу. Стояли и молчали… Слушали другъ друга? Сердце билось.

    Она, довѣрчиво такъ, слышу, - дышитъ. Ждетъ?

Ну, время же – сказать!… Мигаютъ звѣзды: «ну же, говори! не встрѣтишь лучшей! Никогда не встрѣтишь…

Весь міръ тутъ, рядомъ.Судьба толкнула: не мотайся! Вотъ, въ Бѣлозерскѣ гдѣ-то, въ глушинѣ, - тебѣродная… все – въ ней!..

    Что удержало?.. Что-то, мелочишка…? Изъ Бѣлозерска, курсы… и родня..? какой-то Разгуляевъ!… Ну, будетъ «вѣрная подруга и добродѣтельная мать…» Вспомнилась свобода, океаны, планы… «экзотика»! А тутъ – снетокъ, судокъ и… прѣсно? Вспомнилась ея мамаша изъ альбома, - какъ же безъ альбома! – была какая, а какая стала! Мелькнуло хитро: надо же провѣрить, нельзя же сразу. И – не сказалъ. Звѣзды, - и тѢ мигали: «да говори же, надо! Отецъ – ушкуйникъ, его не удивишь ничѣмъ, 100000 вкладываетъ въ дѣло, покуда. Вѣдь, намек! Повѣрилъ съ глазу!»

    Чорртъ, смолчалъ!

    Ну, постояли такъ, поговорили о Художественномъ Театрѣ! Можете себѣ представить – пошлость?! Тутъ – міръ – просто, свѣтлый путь открытъ, она затихла…. Ждетъ, и вдругъ – о… симфоническихъ концертахъ, о личномъ… въ идіотскомъ Брандтѣ! Чорртъ… Чуть ли не о политикѣ!.. Проклятое самокопанье!..

    Ночь я провелъ погано. Все отгораживалъ себя отъ… кровнаго!… Въ Германію поѣхать надо, изслѢдовать про целлулозу, не уйдетъ… Какъ смѣшно-то: заѢхалъ къ Синеусу, на навозъ, - и предложенье, въ двѣ минуты! Подумаю, успѣю. А тамъ, должно быть, синіе глаза глядѣли въ черноту и ждали, вопрошали звѣзды…

 

 

                                          -101-

   Утромъ, сердечно попрощались. Обѣщалъ писать! Понятно. Она хотѣла въ сентябрѣ въ Москву. Отецъ похлопывалъ меня и звалъ – дружище!

-   «Заѣду, всенепремѣнно. Потолкуемъ о «Компаніи», дружище! Привезу ее.Все учредимъ, заваримъ кашу, - засверкаетъ! Сотнягу это я – покуда!»

Снетковъ мнѣ навязалъ отборныхъ, «царскихъ», - Грозному такіе посылали, «снеточкомъ бѣлозерскимъ били», - въ холщевомъ мѣшочкѣ, фунтов пять.

-         «Такой нашъ бѣлозерской проводъ. Можете хоть бросить, а везите!»

Уѣхалъ, обѣщался. Какой-то землемѣръ подвезъ меня куда-то на Шексну, на пристань. Помню, все по корнямъ летѣли, по пескамъ. А тамъ – глаза остались. Помню ихъ прощальный, какой-то диковато-странный взглядъ. Онъ будто спрашивалъ: «ну, какъ же? оцѣнилъ? мы встрѣтились такъ странно… роковая встрѣча, понялъ?»

    Мчался по корнямъ, и все – въ туманѣ было голубомъ, какъ марево бываетъ: глаза и звѣзды. И вопросъ изъ глазъ: «ну, что же?» И странно – удивляющійся взглядъ. Онъ говорилъ, какъ-будто: «все же ясно, и все такъ просто, я – для тебя!» Да, все было слишкомъ просто, какъ эти бѣлозерскіе снетки, отборные… «Можете хоть бросить, а везите.» И что за человѣкъ! Не скажетъ, а вобьетъ, какъ гвозди. Потомъ - то, я продумалъ, долго послѣ: можетехоть бросить, а везите.» Онъ зналъ: увезъ бы, не могъ бы бросить. Теперь… узналъ и я. Но поздно: не увезъ.

    Снетки оставилъ гдѣ-то на вокзалѣ. Забылъ, представьте! Ну да, у телеграфнаго оконца, въ Рыбинскѣ. Далъ телеграмму:

            «И твое воспоминанье

            «Замѣнитъ душѣ моей

 

                                         -102-

    «Силу, гордость, упованье

    «И отвагу юныхъ дней!…

    И не подписался. Смѣялся паренекъ – телеграфистъ!

-         «Очень, говоритъ шикарно вышло! Вы не Миша Кудрявый, въ ярославскихъ

«вѣдомостяхъ» стишки пускаетъ?»

    Въ Питеръ, оттуда въ Христіанію махнулъ, читалъ докладъ въ Гидротехническомъ Союзѣ. Продалъ патентъ, турбинный. Норвежка подвернулась, «Гедда Габлеръ». Съ ней – въ Біаррицъ… А Бѣлозерскъ – какъ марево, въ туманахъ. Оттуда – въ Монте-Карло. У Гедды Габлеръ капиталецъ былъ, съ селедокъ. Въ рулеткѣ покрутили. Я просадилъ остатки, она – свои. И разошлись друзьями. А на дворѣ и май, четырнадцатый годикъ. Въ Германію, по целлулозѣ. Тамъ я продалъ досуги Монте-Карло, турбогенераторъ мой. Схватили за полсотню тысячъ. Сталъ въ целлулозѣ разбираться, - хлопъ, война! Не выпустили, всю войну – какъ пломба. И наковеркалъ я проектовъ!.. А отъ «снетковъ» - ни звука. Гордые они, ни слова.

    Ну, къ главному подходимъ.

    -Эй, анкоръ вина!

    Смѣется, глупенькій. Смѣяться надо не надъ этимъ.

    Въ Россію не поѣхалъ пѣнки ѣсть. Здѣсь продавалъ патенты. Тр-ри дер-ржавы спор-рили за честь имѣть мои… электро-разрѣдители! Но это – впереди, прочтете скоро. А главное – сейчасъ. Мы съ вами старые друзья, сидѣли въ политехникумѣ рядомъ и оба отъ одной плоть-крови. И поймемъ себя.

    Мѣсяцъ тому былъ въ Монте-Карло. Игралъ, и просадилъ 5000. Осталось у меня – «на конку». Пошелъ провѣтриться, концертъ послушать. Пѣла «экзотика», изъ Вальпарайсо, знаменитость. А я неравнодушенъ къ симъ вещамъ. По-итальянски, по-испански пѣла. Ну,

 

                                               -103-

фуроръ! Корзинами цвѣты, американцы, англичане, бразильянцы… - цвѣты международья. Но, странно… слушаю… и – Бѣлозерскъ! Вдругъ хлынуло въ меня «воспоминанье»… - и заныло. Смотрю я на пѣвицу, тру глаза… - невѣроятно, а похожа! Читаю: «Лина-ди-Келетти»! Японецъ – обезьяна рядомъ, прошу бинокль. Тѣ самые глаза! Роскошная фигура, плечи – мраморъ, волосы кудрями, до плеча, «а ля гарсонъ», - но по-иному – нѣжно золотятся. Но глаза..! Тѣ самые, - изъ моря. И голосъ – тотъ, грудной, изъ глубины, захватываетъ страстью. И жжетъ, и обвиваетъ лаской. И пѣсни… что за пѣсни! Жаръ и льды. И тутъ я понялъ, отчего всѣ млѣютъ, неистовствуютъ до истомы. Безмѣрность, безпрѣльность, глубина! Весь міръ открылся – и охваченъ ею!… Все – беретъ!…

   Японецъ вырвалъ у меня бинокль… дрожитъ, какъ хвостикъ. Непонятный голосъ… Смѣется, обѣщаетъ и ведетъ, и бьется… «Звѣзда изъ… Вальпарайсо».. Лина-ди-Келетти… и.. Паша Разгуляева! Но… быть не можетъ! Иду, какъ оглушенный, даю полсотни шустрому мерзавцу, добиваюсь. Антрепренеръ, какъ бочка, какъ министръ.

    - «Вамъ что угодно?»

    - «Линѣ-ди-Келетти… вотъ, карточка. Прошу сейчасъ же…»

    - «Нельзя, послѣдний выходъ…»

    - «Требую сейчасъ же!»

    Крикнулъ грозно. Я съ ними знаю… Пошелъ аллюромъ, а я… въ ногахъ какъ угли. Ну, извинюсь… ну, совпаденіе такое… Умѣю по-испански. Вдругъ – «просятъ»!

    На бархатномъ лонгшезѣ, полулежитъ… Какой-то краснолицый вышелъ, оглядѣлъ быкомъ. Я тоже оглядѣлъ… быкомъ, не помню?

    - «Мосье?…

 

                                             -104-

    И смотритъ просто. Вижу – Паша, изъ Бѣлозерска Паша! Но – какая! Царица, королева. Онѣмѣлъ.

    - «А, здравствуйте. Читала про ваши подвиги. Ахъ, выходить мнѣ… Здравствуйте и… до свидания. Ахъ, да… зайдите къ намъ. Ну, хоть… завтра? Къ завтраку. А вотъ и мужъ мой…»

    Входитъ краснолицый. Знакомимся. Американецъ, какой-то Смитъ-Вессонъ, бульдожья морда. Что-то промычпалъ. Пошла. Пошелъ и я. Ну, какъ… Онѣгинъ и Татьяна. Хуже!.. Келетти, международная пѣвица. Паша… международной стала! Міръ-то, тотъ, въ глазахъ!..

    Ночъ я не спалъ. Ходилъ по набережной Ниццы. Подходилъ къ отелю. Бѣлозерскъ,снетки, тотъ вечеръ, звѣзды… Запахъ тотъ такъ остро ощутилъ! И звѣзды, - только подругому свѣтятъ, и другія. И даже звонъ похожій: вмѣсто кузнечиковъ – цикады, трясли гремушками и свиристѣли. А вмѣсто бѣлыхъ водъ – синѣло черно міровое море. И даже… кошки гдѣ-то раздирались, - совсѣмъ какъ бѣлозерскія, не отличить.

   И я, бродяга, плакалъ. Въ первый разъ.

    Утромъ побрился, вымылся. Поѣхалъ въ Монте-Карло, заложилъ часы. Ну, время замотать, до завтрака. Зашелъ въ рулетку. Слышу – повѣрите ли?!

   - «19»

    Да, девят-надцать! Эту цыфру помнилъ. Подумалъ… не подумалъ, а рванулъ изъ глыби: «36» И бросилъ сотню. Смотрю на потолокъ, на завитушку… - будетъ?!. Крутился долго… щелкнулъ!..

   - «36»

   Какъ надо. Бѣлозерскъ смѣялся. Я выбралъ – 19. Ударовъ тридцать – мимо. Все по сотнѣ. 36?.. Поставилъ.

    - «19»

 

                                              -105-

     Нѣтъ, «36» Три раза ставилъ – мимо. Подумалъ: «Па-ша!» Выпало – зеро. Бѣлозерскъ смѣялся! За пять минутъ до полудня, уходя, поставилъ… 19+12=31!

Гляжу на завитушку: «дайся!» Крутился безконечно, щелкнулъ съ трескомъ:

    «31»

    Ея года!

   Крупье глядѣлъ съ улыбкой ангела изъ бездны. Сгребъ я деньги, бросилъ 500 – кутите! Летѣлъ и зналъ, что – будетъ! Что? Ну, что… мое ужъ дѣло – что!..

    Ровно въ половинѣ перваго меня ввели. Апартаменты… - бывало, останавливался шахъ персидскій. Такъ и называютъ – «персидскіе». Она – въ лонгшезѣ, голубое платье. Мистеръ Смитъ-Вессонъ, какъ носорогъ, но добрый. Тиснулъ руку. Она привѣтлива – и наша, вся. МистеръНосорогъ счелъ долгомъ удалиться.

    Поговорили. О томъ – ни слова. Я узналъ: была въ консерваторіи, открылся голосъ. «Случайно» вышла замужъ, за пѣвца. Отецъ сердился. Потомъ… отца, за помощь бѣлымъ въ Ярославлѣ, разстрѣляли. Не потерпѣлъ ушкуйникъ! Я перекрестился. Она взглянула странно, горячо.

    - «Я его любилъ….»

    - «Любили..?!

    Взглядъ, далекій, «думка»…

    Потомъ – этапы. Мужъ умеръ отъ сыпного тифа, на Дону. Затѣмъ – опять, этапы. Италія… Тамъ ставили ей голосъ. Бѣглый взглядъ, и – «думка»… Концерты и успѣхи. Американское турнэ, побѣды… мистеръ Смитъ-Вессонъ, по хлѣбу, - какъ радовался бы ушкуйникъ! – по хлѣбу, но джентельменъ, спортсменъ, вла-

 

                                                  -106-

дѣлецъ лошадей и банка, въ сотнѣ милліоновъ. Замужество. Весь міръ сталъ – свой.

     - «И знаете»… - сказала она мнѣ, - «онъ, право, кажется гораздо меньше, чѣмъ отъ Бѣлозерска до Череповца! Бывало, - ѣдешь, ѣдешь….»

    Международной стала, - Лина-ди-Келетти, мистриссъ Орчаръ и – Паша Разгуляева!

    - «А правда… въ Бѣлозерскѣ, лучше было?» - спросила съ хитрою улыбкой, но я узналъ глаза, тѣ самые, что спрашивали въ утро разставанья: «что же?…»

    И я отвѣтилъ, опустивъ глаза:

    - «Конечно, лучше.»

    Поняла она. Но мистера Орчара своего, какъ-будто, любитъ. Онъ проситъ бросить сцену, она не хочетъ. Міръ..? Такъ пусть же будетъ!

    Мы завтракали. Смитъ-Вессонъ сіялъ. Мы дружески поговорили. Онъ предложилъ мнѣ «дѣлать дло». За кофе Лина-Паша говоритъ:

    - «А помните… ту телеграмму?»

    - «Помню».

    И стала подъ – сурдинку напѣвать:

        «И твое воспоминанье

        «Замѣнитъ душѣ моей…

    И взглянула…!

    - «Что это…» - спросилъ американецъ, - «такъ пріятно?»

    - «Очень…» - сказала Лина-Паша, - «жаль, нѣтъ нотъ, Но…» - и она взглянула… да, такимъ далекимъ взглядомъ, «бѣлозерскимъ», что у меня пропало сердце, - «мы споемъ… потомъ?»

   -«О, Боже мой, конечно!…» - задохнулся я.

    - «Тріо… Мой Билли поетъ немножко, басомъ…»

    - «Да, немножко…» - съ улыбкой подтвердилъ американецъ.

 

                                                 -107-

И все. Простилась ласково и просто.

    - «Черезъ часъ… мы ѣдемъ въ Вальпарайсо. Будете за Океаномъ – заходите. Вѣдь вы любитель…. Разстояній? И правда, міръ, вѣдъ, очень невеликъ…»

    Да, «будете за Океаномъ…» Вотъ и все. Черезъ часъ уѣхала, въ train-bleu понятно… въ Вальпарайсо. А я – въ рулетку. Мнѣ повезло, увезъ съ собою тысячъ двадцать. Спустилъ на Boulevard Haussmann. Теперь, недѣли через двѣ, пожалуй… въ Вальпарайсо, «дѣлать дѣло». Міръ, вѣдь, очень мал… не больше, чѣмъ отъ Череповца до Бѣлозерска. Бывало, ѣдешъ-ѣдешь…

    -Эй, гарсонъ! Вы спите?!.. Возьмете мнѣ билетъ… на Вальпарайсо!..

    Спитъ…

 

Мартъ 1926 г.

    Парижъ.